Образ выскакивает, сбивается с траектории, уплывает – легкой дымкой, все вверх и вверх, к молчаливым птицам, противостоящим перьям – хладу ветра. И там, вовлеченный в динамичность воздушных потоков, он трансформируется в снежинку, в кусочек облака, в дождевую каплю. Замерев секундой в раздумьях, ощущая боль изменений, извинений в материальности. Секундой, не более. Ибо боле в тех широтах не бывает боли.
И каждое из состояний – несется вспять, набирает скорость и вонзается в матовость гермошлема, стекая тоненькой полоской, напоминая – о чем? Что высота – это синоним космоса, что ты тут – чужой? Что любви не существует? И что это был за образ, и почему он сбился с предписанной ему дуги – никому не известно. Астронавт не знает, он прижимается стеклянной головой к витринам магазинов и вглядывается внутрь, замечая, как продавцы прячут в безглазую тишину его подобия, серебрящиеся под сторожевыми псами хромовых ламп.
Отвернувшись, он будет оглушен гремящими машинами и ослеплен говорливыми вывесками. Вот, от чего ты бежал в свои образы, и что тебя настигло, бессменно и безнадежно. Навеки их цель - твои веки. Они обещают: "Закрой глаза, и увидишь больше. И почувствуешь меньше. Вот так!". Маяки современного мира, они лезут, размашисто, внутрь его скафандра и пляшут там, сливаясь всем спектром в анаконду, которая придушит его на рассвете, надоев сама себе. Но он не снимет свой костюм. Не спугнет змею, предпочитая дать ей повеселиться вдоволь, в тепле, и сбросить там кожу, и шипеть, и пожрать дрожащего кролика – дергающего за канаты сосудов. Пойдет на мост, посмотрит на черную реку, предикат человеческой гордости – храмы, разрезают небо над собой на четыре части, которые опадают, являя собой Млечный Путь, смеющийся перекатывающимися катышками ртути.
Образ выскакивает, сбивается. И летит, и падает, и стекает. Ну, вот и никакого шлема, никакого скафандра. А космонавт – остался. Он остался, хотя место его не тут, и мир – распахнув пасть, хрустит уже его позвонками, и по губам течет сладкая кровь, вперемешку со звездной пылью, и осколками других планет, которые не успели взрасти, оставшись разноцветными камешками, похожими на осколки бутылок. Город нагнется пониже, фонари – прижмутся к мостовой. «Где он?» - спросит Город. «Я не вижу» - скажет Город.
«Вот он» - прошелестит Улица. «Вот он» - пропоет Река. «Вот он» - проморгают синхронно фонари. «Вот он, вот он, вот он» - загалдят парки, мосты, храмы, лавочки, окна, булыжники. « Действительно, вот он» - вторит им Город, и сожмет его ласково челюстями, и поднимет ввысь, к влажным тучам, зацепленным за пиджаки крыш. «Ну же, ну же, не бойся». Радиовышки подмигнут ободряюще фигурке в скафандре. «Будет – хорошо, подожди». Теплые его ладони – загудят метро, глаза его зеленые – мигнут аптечной вывеской. «Лети, дружок, лети».
И он, конечно, полетит. Неважно – вниз или вверх. Космос – везде. Только перед этим протянет Городу кулак, с обмершей внутри змейкой. "Держи, подарок".