Лёнчик в надетых коротких штанишках, из-под которых виднелись плотные колготы, собравшиеся у щиколоток в гармошку и в пузыри на коленках, сидел на коленях у отца. Оба пристально смотрели в фотокамеру, родителям хотелось запомнить своего сына таким навсегда, маленьким, светловолосым, даже ещё не рыжим, это потом уже, позже Лёнчик порыжел, а сейчас он был простым четырёхлетним мальчуганом, с короткой светлой чёлкой над обыкновенным, что значит, не высоким, и не низким, лбом, ничем особенно не выделяющимся среди остальных таких же детей своего возраста, но любимым своими папой с мамой, ещё и как единственное чадо уже не молодых родителей.
И его следовало запомнить именно таким, потому что больше Лёничке уже никогда не исполнится четыре года, через несколько лет после армии ему стукнет 24, а до этого его, ставший как уже говорилось, из желтоватого рыжим пух, и вовсе обреют под ноль, и нацепят, на голую, даже не колючую ещё в первый момент, голову, чтобы она не мёрзла, солдатскую пилотку, и так и отправят в армейскую школу жизни, вручив автомат, учиться защищать Родину.
Но этот период для самого Лёнчика оказался настолько значимым, что он снова, как тогда с отцом, сфотографировался, но уже в единственном числе, глядя в ту фотокамеру, теперь уже на память самому себе, чтобы запомнить себя таковым, каким он больше никогда в жизни не будет. Не только внешне, но и изменившись внутренне. И с гордостью, но больше, с важностью, и при любом удобном случае он демонстрировал всем и каждому, свою бритую голову, украшенную той армейской пилоткой.
Потому что в дальнейшем уже не мог Лёнчик похвастаться ни тем своим блондинистым цветом волос, ни рыжиной, возникшей чуть позже на его голове, но беззастенчиво сбритой местным парикмахером перед тем, как отправить его из военкомата на военную службу, в качестве новобранца, после этого голову Лёнички украшала только блестящая, гладкая лысина, без единого намёка на бывшую растительность, от чего его обыкновенный лоб казался теперь широким и высоким, как у древнего мыслителя, чем мог бы гордиться теперешний его обладатель, ежели, бы, и впрямь был столь же умён, как Платон или Сократ.
Ум же Лёнчика, теперь уже Леонида Аристарховича упёрся в полученное им только образование на истфаке МГУ, и следом назначение самого себя на пост политолога и одновременно на должность главного редактора одного мало известного информационного портальчика. Ан, нет, иногда он сам себя ещё именовал и философом. Вот, на этом месте и можно было бы и закончить жизнеописание, Лёнчика, сфотографировавшегося на коленях у отца, если бы он случайно, побыв один период во внешнем облике крёстного отца, роль которого сыграл в своё время Де Ниро, не превратился, или больше не растёкся бы в пластилинового человечка…
***
Теперь уже надевая для солидности костюм тройку, он не выглядел, как герой Де Ниро, таким же сухощавым, небольшого росточка и импозантным, потому что, через какое-то время, на раздавшуюся грудь, затянутую всё в ту же ткань в ёлочку, он, цепляя ордена и медальки, не понятного происхождения, но тем не менее, смотрящиеся больше, как целый иконостас, и тоже демонстрируя их или его всем подряд, выставляя свою грудь напоказ, больше уже не смог влезть в те свои размеры, благо успел зафиксировать себя на фотоплёнку в том виде, в котором пребывал не долгие 40 или 45 лет, ибо, однажды попытавшись втиснуться в тот пиджак с медальками, Лёнчик, ставший давно и для многих Леонидом Аристарховичем, с грустью вынужден был признать, что банально растолстел, превратившись на глазах у многих в пластилинового человечка.
И всё бы, ничего, как говорится, ну и чёрт с ним, что раздался вширь, правда, не ввысь, так и, оставаясь таким гномиком, всё прикрывающим от холода свою большую, мёрзнущую ещё с армейских времён, лысину, то фетровой шляпой и выглядывающий из-под неё, как белого цвета ножка гриба мухомора, то шапкой-ушанкой, чтобы ещё и уши тоже не подвергать воздействию холода, но Лёнчик же, стал не просто полным, он стал пластилиновым человечком, и этим было всё сказано.
Его, вошедшие уже в обыденную привычку, попытки сбросить вес, вызывали даже не просто ухмылки, а злорадный смех у окружающих, потому что, приходя в общепит, в какой-нибудь очередной четверг, называя его по старинке, рыбным днём, Леонид Аристархович, ещё раз напомнив самому себе о том, что у него диета, набирал все существующие в этом кафетерии блюда, таблички с названиями которых только намекали на наличие в них рыбы, количество не имело абсолютно никакого значения, у него же был рыбный день, та самая рыбная диета, и это было главным и основным приоритетом в выборе меню. Он худел. И взятый на десерт кофе - капучино, налитый почти в тазик, такого размера был бокал с этим дымящимся и сверкающим белизной от взбитых в пену сливок напитком, тоже не играл никакого значения, он худел, а что такого в этом кофе, кофе, как кофе.. То, что потом следовал ещё и почти кубок чемпиона теперь уже с налитым в него пивом, на это, тем более, худеющий Лёнчик не обращал внимания. Был рыбный день и рыбу он поел, остальное прилагалось и не учитывалось, да и пиво он просто любил.
То, что он через какой-то период таких вот диетических, и не только рыбных, возлияний ещё больше растекался, как всегда вширь, оставаясь ростом с того гнома, этому он не сильно удивлялся, хотя о чём-то догадывался или всё же сомневался, потому что неожиданно принимал решение попить БАДы. Тоже для похудения, конечно же. Которые потом, как и свою фотографию юных лет, рекламировал всем и каждому, не глядя на размеры того, кому больше требовалось всё то меню, которое употреблял Лёнчик, сидя на своих диетах.
Чем на самом деле руководствовался пластилиновый человечек, когда в очередной раз решал, что ему надо похудеть, не было достоверно известно, внешним ли видом своим, на который уже с трудом и трикотажный свитер натягивался, не то, что пиджак не налезал и давно не застёгивался, или всё же, что-то, слыша о том, как лишняя полнота влияет на организм человека, он тоже волновался о своём здоровье, но, тем не менее, всё это было бы не важно, каким он был с виду, этот Лёнчик, если бы он всё же не был бы пластилиновым человечком.
И потому, если чья-то полнота или лишний вес не вызывал никаких негативных эмоций, ибо человек при этом был хороший, то мучнистая рыхлость в теле Лёнчика, белым тестом, разлившаяся по всему его, всё же не большому, туловищу, вызывающая те ассоциации с мягким податливым куском пластилина, а следом с пластилиновым человечком из одноименного мультфильма, при всём понимании, что это за человек, совсем не такой, как тот полный, но хороший, провоцировала на приступы отвращения к его особе, уже без деления на внешний облик и внутреннее содержание, которое к тому же полностью соответствовало его пластилиновой внешности.
***
Но, не смотря на свой пластилиновый облик, Лёнчик не прекращал фотографироваться, что больше уже походило на фотосессию, для потомков, а не только для себя лично. А потомков у него было просто не счесть, как и тех женщин, от которых были эти потомки, правда, ни на одной фотографии Леонид Аристархович не был запечатлён с матерями своих бесконечных детей. И дети, если и светились счастьем, то только исключительно рядом с папой, с тем пластилиновым человечком. Но это были всё же, всего-то мгновенья фотовспышки, а не радости встреч с любимым человеком, на которого они совсем не были похожи. Один только мальчик по имени Филипп имел цвет волос, который ненадолго промелькнул в жизни его отца, ту рыжеватость, которая осталась только слабой памятью прошлых лет на небритом подбородке Лёнчика, и на этом сходство сына с отцом и заканчивалось. Больше рыжих детей Лёнчик не производил на свет, как и те, что явились результатом даже не любовных утех пластилинового человечка, а заключённой сделки с армянской диаспорой, когда на своём информационном портале главред вдруг страстно полюбил всех армян сразу, и снова стал фотографироваться со своими детьми, тоже абсолютно не похожими на него, и снова без их матери, дочери какого-то армянского магната, с помощью которого Леонид Аристархович наконец, поправил свои пошатнувшиеся неожиданно дела, когда ему пришлось забыть о существовании всех своих детей разом.
По первам, он даже сажал их, этих канувших теперь в небытие мальчиков и девочек, себе на колени, по примеру того, как и сам в глубоком детстве, вот так же сиживал на коленях у своего отца, и вместе с ним смотрел в фотокамеру. Но это время ушло далеко и безвозвратно, и осталось в далёком, почти забытом прошлом, а теперь пластилиновый человечек своими обнажёнными пластилиновыми, белого цвета руками, без единого волосочка на них, и с такими же вылепленными из мягкого куска этого материла пальчиками-морковками, обнимал одного из своих армянских детишек. Так как ни пиджак с иконостасом, ни вязанный свитер обычного бутылочного цвета надеть у него уже не было возможности, то Лёнчик изобразил из себя почти что икону с мадонной и младенцем, раздевшись до трусов и так и застыл в этом образе, в надежде, что теперь его таким будут помнить его потомки. Потом, неожиданно вспомнив, что он ещё и римский философ, тут же небрежно накинул на своё дебелое туловище белую махровую простынь, оставив для обозрения свои белесые телеса, украшенные полными округлыми плечами, хотя со стороны он больше смотрелся как голый человек, только что вышедший из бани, а не как философ, тем не менее, в таком, не важно в каком конкретно, виде, он так и сидел со своим маленьким сыном, держась за него своими пальцами-морковками, в ожидании, когда ещё и этот момент его жизни зафиксирует фотокамера. Потому что момент всегда оставался всего лишь моментом, что больше походил на мгновение, посему пластилиновый человечек по имени Лёнчик или Леонид Аристархович, тут же с трудом отлепившись от своего маленького сына, так не похожего на него внешне, не только потому, что не был рыжим, впрочем, и на мать ребёнок тоже совсем не походил, а там было ещё двое таких же деток-малолеток, вызывающих своим видом сомнения в истинном отцовстве Лёнички, да и их молодая мать, годившаяся по возрасту в дочери Леониду Аристарховичу, всё своё свободное от забот о детях время, всё больше проводила с другими мужчинами, на что, по правде говоря, пластилиновый человечек мог и не жаловаться, ведь заключенная им сделка прошла удачно, ещё и подкрепившаяся родившимися не похожими на него детьми, а что ещё для счастья надо, и потому он, всё же оторвавшись от очередного места прилипания, подсобрался и своими пластилиновыми ногами пополз по жизни дальше, везде оставляя после себя нелицеприятные пластилиновые пятна-следы.
Давно измаравшись по уши в грязи сам, пластилиновый человечек ввиду особенностей своего не только характера, но и тела, которое давно напоминало густой кусок пластилина, старался замарать и окружающих, кидая на них тень, кого только он касался своими пальцами-морковками, и тут же на его знакомом или на его коллеге, оставался пластилиновый след знакомого нелицеприятного окраса…
Но не все хотели мириться с таким положением дел, и быстро, а когда и не очень, но разобравшись со сложившейся ситуацией, куда по обычаю втягивал их не порядочный Лёнчик, соскрёбывая с себя те следы-пятна, сами отлипали от пластилинового человечка и шли уже своей дорогой, без такого любезного сопровождения.
Хотя, бывали и те, кто, если и не походил нравом на Леонида Аристарховича, но всё равно, с уважением относился к его пластилиновой личности, всё повторяя, какой он замечательный и честный человек. Такие, как правило, вводили в заблуждение других людей, и даже самого Лёнчика, когда в такие моменты ему хотелось надеть на себя свой иконостас, чтобы ощутить свою значимость, на столько он в эти минуты подлетал в собственных глазах, прекрасно сознавая, сколь всё же не достоин. Ибо только он сам и лучше всех остальных знал все не лучшие подробности своей жизнедеятельности. Но надежда на лучшее, на свой лучший имидж в этой жизни, всё теплилась в его лысой, вечно мёрзнущей голове, лоб которой напоминал кусок неровно отрезанного сала, на столько он стал толст, мысль о том, что он лучший - лучший отец, лучший историк и лучший философ, афигенный политолог, и такой же главред, не давала ему покоя. А из-за беспокойства, лишающего его уверенности в себе и в этой жизни, он вынужден был есть ещё больше, всё, набивая свой живот, выросший до размеров, превосходящих автомобильную воздушную подушку безопасности, и лоб, что напоминал кусок сала, и всё его тело пластилинового человечка, всё это свидетельствовало о внешнем благополучии и стабильности, только не его внутреннее состояние, где и внутренности уже походили на заплывшие жиром органы свиньи, откормленной и разрезанной для дальнейшей отправки на мясо.
Но его неспособность увидеть мир глазами трезвого, а не пластилинового человечка, когда не нужно было, выставив вперёд огромный живот, напрягаться и пытаться, что-то разглядеть сквозь щёлочки век, слабо напоминающими глаза за стёклами его очков, откровенно мешала ему жить.
В последний момент, когда он опять на память о себе для потомков, сфотографировался в какой-то дутой нейлоновой кепи, напомнив игрушечного солдатика, без рук и без ног, просто такую гладкую квадратную кубышку, которую дети сажали в такой же пластмассовый автомобиль или вагончик поезда, и тоже, таща на верёвке, отправляли его на войну, как когда-то в той солдатской пилотке отбыл новобранец учиться защищать Отечество, Лёнчик из пластилинового превратился тут же в полностью игрушечного человечка, уже больше не напоминая ни Платона, ни Сократа, мало походя вообще, на живого человека, и вот таким он и останется на самом деле, в памяти своих потомков, которые, слава богу, не походили на него ни внешне, и не внутренне. Ну, а причин для такого несходства с собственным отцом оказалось предостаточно, не только те, из-за которых он везде запечатлевал себя без своих многочисленных жён и просто женщин, по жизни которых он прополз, будучи ещё пластилиновым человечком.
29.08.2017 г.
Марина Леванте