Александр Македонский - 5 стихий.
Песнь Солнечного Ветра.
Первый свиток. Эгейские поршки.
1 глава.
Эвксинский понт . 338 г до н.э. От Кузьки.
Пойте о наших страданьях,
Как нас не пускали в поход,
Как вместо доблестной брани
Учитель нам азы даёт.
А мы можем с гиканьем мчаться,
На резвых конях боевых…
Но вместо - пещерные клети,
Учёбу проводим мы в них.
И только в мечтах мы воюем,
Всё сон. Всё туман, это миф,
Учитель наукам муштрует,
Меня и всех другов моих…
Тёмно-кобальтовое небо, по которому медленно ползут седые облака. Временами они закрывают огромную холодную луну, идущую на убыль. То тут, то там появится яркая звезда, подмигнёт, и опять скрывается за лёгкими облаками.
Две лодки шли тихо по воде, заходя в туман; он молочной белизной окутывал, гася любые звуки - густой, вяжущий, влажный, созданный иерой Варуна. Лодки двигались вслепую, по указанному маршруту. Подходили к берегу. Из белой туманной мглы, словно призраки, начали появляться острые листья камыша. Всё это напоминало сон. Впереди, из ниоткуда, образовывались предметы, то, что оставалось позади исчезало в тумане, будто отрезая обратный путь. Лодки причалили к берегу. Любой всплеск, неловкое движение, шум – исчезали в белом мороке. Идеальная маскировка. Люди выскочили из своих маленьких судёнышек. Обнажив оружие, они крадучись бежали по берегу.
- Разойдись!.. - крик командира потонул в молочной взвези.
Войны в лёгких сусурах, меховых шапках, надетых из-за уже начавшихся холодов, двигались разрозненными, едва видимыми тенями в тумане, не привлекая внимания.
Из молочного марева вырастали деревья, и опять утопали в белёсой неге. Мраморный постамент со статуей – сновидение современной реальной жизни, таял так же, как и элементы природы. Крик птицы, спугнутой кем-то, утонул в общем мареве.
Кузька, среди опытных воинов самый молодой, ближе держался к командиру. Это не первая его вылазка за время обучения. Но всё равно мальчишку предпочитали держать в более безопасном месте. Да и командир отряда за ним приглядывал - так, на всякий случай.
Воины бежали с обнажённым оружием, готовые в любой момент встретиться лицом к лицу с врагом. Из тумана потихоньку вырисовывались предметы.
Несколько воинов в чёрном, отдыхающих на берегу, несут охрану. Они без огня, чтобы не привлекать не в меру любопытных глаз. Чёрные доспехи. Шкуры, конические шлемы, обмотанные тряпками. Расслабились в непроглядном молочном тумане. Тени налетели на них молча. Неожиданно. Охрана только и успела схватиться за оружие. Брошенное копьё пролетело рядом с Кузькой. Мальчишке даже не пришлось уворачиваться. Всё было кончено.
- Разойдись.., - короткий приказ командира. И они опять побежали сквозь туман.
А вот из белой мглы показался чёрный силуэт корабля. Не тот, который бороздит водные глади, этот давно уже осел на берегу, но ещё окончательно в ост не превратился. Вот к нему они и стремились. Воины бесшумно запрыгнули через развалившийся борт. Кузька от досок отогнул одну из них и использовал как трамплин, увеличивая свой прыжок. На палубе уже шёл бой.
Легкий щит - полумесяц прикрывал руку, сагарис жаждал крови. Кузька бросился в гущу, следом за командиром. Приходилось пригибаться из-за натянутых канатов. Паруса нет, корабль – разваливается, а канаты натянуты, мешая бою. Штаны они на них свои, что ли, сушат – хихикнул про себя парень. Рыжий принимал удары на щит, сам бил сагарисом. Он очень удобно входил в шею, незащищённую доспехом. Когда Кузька нырял под канаты, сагарис бил врага в пах. Бессмысленные удары по броне парня не вдохновляли. Это не красивый спортивный поединок, это бой. Где либо ты, либо тебя. Тут нет времени на глупые удары и демонстрацию навыков. В бою и пинок хорошо помогает, а потом завершающий удар сагарисом. Кузька держался за командиром, отбиваясь от кривых акинаков, и разя врага. Они пробежали через всю палубу, туда где лестница судна вела в трюм. Командир понёсся вниз, парень остался охранять спуск. Да, ему только почти восемнадцать, он самый юный из воинов, но он тоже воин и умеет драться. А бьётся Кузька не хуже других.
На него тут же попытались налететь двое. Один крупный, объёмный, другой не выше Кузьки. Весь свой вес рыжий вложил в удар щита, отбрасывая того, что покрупнее. Удар кулаком с зажатым в нём сагарисом в живот. Скользящий удар лезвия топорика по горлу. И, с разворота, со всей дури, - на мелкого. Сагарисом по шее. Ещё хмеры бегут. Разбойники киммерийские. Кузька только успел прикрыться щитом. Тяжёлый удар лёгкий щит выдержал - только шея заныла и в ухе словно молот зазвучал. Вдаваться в детали времени не было. Не ранен, ну и слава Варуну. Удар в голову смягчила меховая шапка. Хотя ухо жалко, своё, как никак. После боя отечёт, опухнет. В ответ Кузька нанёс удар в морду и с разворота отшвырнул нападавшего, успевая нанести удар сагарисом. На борт недоразвалившейся посудины был переброшен мосток с берега. Ребятам из отряда пришлось там сдерживать нападение кимеров. Кузька отбивался от немногих, пытавшихся добраться до лестницы. Парня они почему-то воспринимали лёгкой добычей. Радостные такие. Так что приходилось вертеться постоянно, прям танец эфеба исполнять на палубе. Вот и командир спешит снизу. Он сунул Кузьке под нос розовую флягу из толстого, двойного стекла, плоскую, размером с голову.
- Она, - парень кивнул. - Нашли.
Воины быстро уходят с корабля, прячась в тумане. Дело сделано.
Сквозь белый морок они спешат к лодкам. Рыжий парень прыгает в лодку, оборачивается к оставляемому берегу. Тот уже поглощается белым маревом. Быстро, чётко сработали.
Кузька стоял и смотрел на туман скрывающий их отход, непроницаемый, густой. Жреческий. Парень улыбался.
- Сойки кричали. Кричали, кричали,
Дерево мокрое огню не придали,
Только погони за нами не будет,
В волшебном тумане нас враг позабудет,
Жидкость священную случай нам дал,
Больше в капкан никто не попал…
Они были не первыми пытавшимися вернуть святыни храма. Только после гибели своего четвёртого отряда жрецы обратились за помощью к иере Варуна. С воинами своего бога иера послал и ученика. Практические занятия Кузьки такие. Знали ли сами хмеры, что они спёрли из храма, охраняемого не хуже зеницы собственного бога? Но кимеры захватили святилище и ограбили, прихватив с собой всё из тайника. Сейчас учитель часто посылает Кузьку на возвращение разных храмовых реликвий разных богов. Воины Варуна славятся, хотя и требуют за свои услуги не мало. К ним из-за этого обращаются только в безвыходных случаях.
Из тумана возник плоскодонный корабль. Нос его высоко вздымался над водой. Корма, же, почти сливалась с гладью воды. Весь его облик чем-то походил на ладью с праздничного стола, что для медов используется. Обе лодки подошли к борту судна. Кузька, и часть воинов, перебрались на судно. Там уже их ждали уставший учитель и бадри. Командир отряда передал иере опасный сосуд. Лодки с оставшимися в них воинами отошли от корабля, скрывшись в тумане.
Вёсла мерно ударили по воде. Кто-то заиграл на рожке, отгоняя туман. Судно тронулось на чистую воду, дальше в путь.
Пока командир отряда уносил флягу в трюм корабля, рыжеволосый юноша остался стоять у борта, всматриваясь в туман. Концентрированный экстракт сильнейшего напитка смерти. Не воды Стикса, но не хуже. Палочку во флягу окунуть, а потом кому-нибудь в еду или питьё – смерть мгновенная. Ничто не поможет. Вот только в изготовлении дорогое и трудоёмкое. Понятно, почему просили изъять флягу. Под присмотром иеры она в безопасности в свой храм вернётся. Вот по таким поручениям они и бороздят Эвксинский понт.
После того, как они сожгли Триградье, раскидали их родители учиться по разным храмам. Его брат, Алесь, ставший александросом, сейчас заложником в Тибах отослан. Другой брат – Приам, вместе с Суриком, сыном басилевса Филиппа, отправился учиться в Дельфы. Этот храм Аполлона певцов к себе с удовольствием берёт, да и вообще тех, у кого слух хороший. Это у них даже в обучение входит, наравне со стрельбой из лука и банковским делом. Такие выпускники Дельфов много сведений собрать могут, и пифие на струнах принести, или убрать ненужных людей храму. Там у них своё волчье братство.
Друзья сейчас тоже по разным храмам учатся. Илька теперь в Ифесе в Ифестионе, кузнечному и оружейному делу совершенствуется. Яська, сын моского правителя Мервана, на Кипре в храме Дали, на поединщика обучается. Фифа в Самофракии. Ну, в Самофракии и басилевс Филипп учился, да и многие из македонов. Самый близкий храм, свой, родной. Деметре-кобылице посвящён. Хотя туда было бы лучше Фессалонику послать, дочь басилевса Филиппа, руководящую его конезаводами.
- Кузь, что грустишь? – к нему подошёл бадри, учивший его складывать пророческие стихи. – Возьми кифару, потренируйся.
- Влажно, отсырела, - отмахнулся рыжий.
- Сколько раз тебе говорить, в море бери из черепахового панциря, - покачал головой мужчина.
- Звук не нравится, - фыркнул Кузька.
Деревянная кифара пела мягко, ласково, как-то трогательно, а черепаховая … пф…
- Зато морские наваждения отгоняет, - хмыкнул бадри. – В следующий раз, чтобы взял.
Юноша поспешно кивнул, зная, что сможет отвертеться от нелюбимого инструмента.
Кузька учился культу Смерти, входящему под общее направление жречества Варуна, как понятия Мира Мёртвых – ката. Древний это бог, ещё до прихода олимпийцев почитался. Эллины его Ураном называть стали. Сильный бог, но сейчас новыми принижен. Даже храм захвачен. Сколько раз парень предлагал учителю сходить, отбить его, ведь воины Варуна сильные, ничего не бояться. Иера только загадочно улыбался. И никто ничего не делает. Так и пришлось рыжему иллирийцу начальное образование по другим храмам проходить.
Сначала в Орестиде учился, в пещере для айс . Женское направление жречества, близкое к нему. Там Калка сейчас занимается, Илькина сестра. Девчонки тоже участи изгнания не избежали. Кроме погружения в себя, познания прошлых своих воплощений, Кузька там читал все песни о прошедших боях и павших ироях. Война с Ксерксом была ещё на памяти его деда, память о Фракии, как земле Фарнабаза, когда ахемениды всю их территорию считали своими охотничьими угодьями, и в Эгах стояли их гарнизоны, была слишком свежа. Это сейчас они пыл поубавили, Скудрия, что с их сатрапии возьмёшь. Но боль – земля её впитала. До сих пор ведь дань платим. А если их дахи приходят, так спокойно рабов угоняют, себе на потеху. Собаки шелудивые… В храмовой пещере Кузька учил всех павших по именам и обстоятельства их гибели. Тяжело, болезненно всё это…
Калка же учила все договора, и политические соглашения, когда - либо подписанные. Ей при пророчествах это нужно будет. Придут спросят: как боги отнесутся, что мы на такой-то полис нападём. И она сразу, согласно подписанным договорам, вердикт вынесет. Ведь подписывать – подписывают, а помнить… Вообще память людская избирательная и очень короткая. Боги помнить должны. А ещё отряды эрений за нарушение договоров карают. Афиняне называют их «Почтенными». Их действие решением богов считается.
На Левке Кузька проходил посвящение. Он помнил этот момент, словно вчера было.
На остров его привёз иера Варуна, в какой-то мере он считается его наставником. Как и бадри, не оставивший рыжего поэта, продолжив обучать специфике пророческого стихосложения. Священное место храма находилось в пустом месте. Не было там толп паломников и богомольцев, ищущих слова божьего, его пророчеств. Для них храм открывался только раз в году. Как все святилища, связанные с культом мёртвых.
Пожухлая осенняя трава вокруг была не тронута. Дикая, как сама природа этих мест. Говорят, тут когда-то водились маленькие слоны, совсем карликовые, но Кузьке не довелось их уже увидеть. А было бы так радостно привезти такого домой, зверушку необычную. Маленького слона и в доме держать, наверное, можно. Только как бы он на последний этаж их дома подымался? Да и нет гарантии, что старшие братья не отобрали бы. Хотя сейчас Кузька мог уже за себя постоять, и за своих животин тоже. Жаль, конечно, что со слоником так во времени разминулись.
Храм был совсем не приметный в дикой растительности. Среди каменных холмов это - небольшая дыра, ведущая в анфиладу пещер. Даже не дыра – нора. Только посвящённые заходят туда. Мистическое действие для паломников разворачивалось перед входом, где две юные жрицы совершали обряд омовения, потом давали пророческие предсказания. Для самих девчушек это была практика в учёбе. Опытные и обученные к паломникам не выходили, у них и так развлечений хватало, без этих убогих.
Перед посвящением не было страха, только интерес и сильное предчувствие чего-то необычного, волшебного. Перед храмом ему завязали глаза и он полез в нору. До этого в пещеру его не пускали, и чего ждать он просто не представлял. Ни иера Варуна, ни бадри рассказывать ему не стали. На корточках юноша миновал вход и почувствовал, что дальше начинается пещера, настолько просторная, что можно выпрямиться.
Кузька встал, распрямился. Глухие звуки от шагов по голому камню отражались от стен со всех сторон. Камень и пустота. Даже дух захватило. У него создалось ощущение, что, перейдя порог, оказался один в ином мире, и кругом холодная всепоглощающая пустота. Они с Илькой читали Демокрита, как он красиво писал о множестве миров, о существовании мира с двумя солнцами, о мире без людей и с людьми совсем иначе выглядящих. А вот ему, Кузьке, попался мир пустой, заполнять который ему придется собой, творить свой новый мир. И Тьма… Так, наверно, зарождался этот мир, когда, согласно древним легендам, в холодной пустоте хаоса начала свой первый танец Великая Богиня. Кузька делал шаги сначала нерешительно, потом они становились уверенными, чёткими, твёрдыми. Он чувствовал себя покорителем холодных владений, а не несмышлёным ребёнком в утробе матери. Он шёл вперёд. Там Кузька ступил на свой путь. Новый, иной, не похожий на его прежнюю жизнь. Он шёл, пока не уткнулся в препятствие.
- Бери что хочешь, - послышался женский голос.
Вот он – выбор. Кузька начал водить рукой над алтарём, или столом, на котором были разложены предметы. Парень пытался понять, на что в душе будет отклик. Что же из того, что разложено - именно его, что определит всю его дальнейшую жизнь. На что он, в конце концов, учиться будет. В одном месте он почувствовал тёплое покалывание в руке, и, не задумываясь, взял. Через несколько мгновений с него сняли повязку, и парень увидел в своей руке кинжал, определивший его судьбу. А на покрытом тканью столе чего только не лежало. Тут были мечи замысловатых форм, ножи, кинжалы, ножницы, серпы, даже строительный мастерок был. А вот он выбрал себе кинжал, чуть серебрящийся в слабом свете пещеры. Это было тонкое лезвие с желобком, красивое и изящное.
А потом была учёба. Можно было продолжить её в Оракуле Тифона, но он в Беотии, где стольный город Тибы. Второго сына отдавать в заложники Пармений не хотел, хватало того, что Алесь в Тибах. Так что в дальнейшем познавать себя в жреческой премудрости пришлось, мотаясь из храма в храм, по дороге ввязываясь в бои, за которые брался иера Варуна. Вот Кузька и собирал свою целостность, скапливая её по каплям и из прошлых воплощений, и из храмов по дороге. Сейчас много философских учений возникло, об устройстве мира. О смерти… Неудавшиеся иеры, выгнанные из храмов до посвящения, не получившие всей полноты знаний, и от того на голову обидевшиеся, пытались хоть на чём-то заработать, а, главное, имя себе сделать, словно в отместку не оценившим их жрецам. Они несли знания людям, новые такие Прометеи, продавая полученные храмовые крупицы, украшенные собственными домыслами, на этом развивая свои учения на потребу богатым кошелькам. Гордые, чванливые, жаждущие признания, а на самом деле всего лишь жрецы - недоучки. Кузька не видел ни одного иеры, распространявшего сакральные знания уже после инаугурации. Они просто служили богам. И он будет служить, вот и кинжал ему выпал именно для его служения.
Под сердитым взглядом бадри, юноша достал свою старую кифару, с которой никогда не расставался. Он скучал по ребятам. Они встречались в Ифесе, у Ильки, вместе развлекались. Ему же было далековато плыть туда из Эвксинского понта. Кифара оказалась не так уж и испорчена морской влагой. Кузька начал перебирать струны, склонив в задумчивости голову.
Сквозь огонь боя –
Уходящего в даль.
Сквозь огонь бушующий –
В каждом из нас…
Мы идём вперёд,
Неся приговор,
Тем, кто по нашей земле
Сеял раздор.
- голос у парня с возрастом становился сильным, бархатистым. Глубоким. Он пел, прикрыв глаза, видя будущие сражения.
Мы будем вместе
Под звуки песни
Что в сердце звенит,
Сплавляясь в гранит.
- тихий припев был как заклинание, щемящее душу, напоминающее о друзьях, которых не было рядом, и по которым он тосковал.
Как роса на цветах –
Безмятежна и свежа,
Слова клятвы родились-
И нас понесли по земле.
Высокие горы – свидетели клятвы.
Текучие реки – свидетели клятвы.
Мы вместе как прежде
Идём по земле….
- Кузь, думай о том, что нам предстоит, - оборвал его иера Варуна. Позвав с собой бадри, они спустились в низ корабля, туда, куда командир отнёс стеклянную флягу. Кузька усмехнулся: легко им говорить, когда он так скучает по дому. Правда, весь дом в его понимании свёлся к группе парней – его друзей, их теплу, их шуткам. Не хватало их рыжему, особенно в этой водной пустоте, тянуло к ним. А когда на отца покушение было в Эвбее, Кузька вообще хотел всё бросить, бадри удержал.
Это в самом начале обучения было, когда их только что из Македонии пинком под зад выставили. Отец – Пармений - на Эвбею с отрядом двинулся. Храм там ограбили, а их, македонов, обвинили, вот и пошёл разбираться. С ним ещё служка храмовый был, немой, который всё сам видел. Пока отец разбирался с кражей в храме, смертями служителей и найденными доспехами, выдаваемыми за наши, неожиданно налетели разбойники. Их всех перебили, но Пармений был ранен. Слава богам, всё обошлось, найти бы, кто этих разбойников послал, кто руководил… Кузька бы сам им ноги и руки повыдёргивал, ещё живым. А потом из могилы бы поднял и повторил. Не удалось…
Рыжий из пещеры храма, где учился, самостоятельно пытался отыскать по следу в эфире. Единственное, что он увидел, это человека в кожаной маске, с вытравленными в белый цвет волосами. Больше он ничего не увидел. Кузька рвался сам на Эвбею, чтобы найти этого гада. Но… Время, пока бы он доехал, играло на руку этой собаке. Иллириец, когда вспоминал, до сих пор вспыхивал от ярости. Так Кузьке пришлось продолжить обучение. Вот оно и продолжалось.
Юноша сел на палубу, прислонившись спиной к борту.
- Что же, посмотрим, что у нас впереди, - пробурчал он себе под нос. Прочертив круг своим ритуальным храмовым кинжалом, Кузька воткнул его в дерево. Вздохнул. Расслабился. Потом начал концентрироваться на клинке.
За следующей реликвией им предстояло идти на север, по полноводной реке. Впереди несколько дней пути по водной глади. Сознание Кузьки, оставляя тело, побежало вперёд, обтекая судно. Расправив крылья, он стремительно рассекал пространство. Минуя туман, нёсся над чистой водой. А вот река. Кузька старался не подыматься высоко, чтобы не терять этот ориентир. Это совсем не напоминало вольный полёт, когда ветер впитываешь полной грудью, и он отдаётся в каждой части твоего тела. Это был утомительная работа по выслеживанию и поиску. Ощущение – надо, только от тебя зависит! – довлело, словно отбирая силы. Но азарт всё равно был. То, что можешь делать, что не могут другие, придавало иллирийцу уверенность. За неё, собственно, он и держался в своём монотонном полёте. А потом он почувствовал неприязнь. И чем дальше Кузька летел, в поисках их пути, тем это ощущение усиливалось. Похоже, тут их ждали. Если так, то люди понимали, что украли из храма. А, следовательно, будут драться и жрецов своих привлекут. И ещё неприятный дух Смерти… Что-что, а его парень узнает из всего, на это и учился, ещё в храмовых пещерах айс.
Вместе с девчонками, обучавшимися там же, он учился очищать своё сознание. И тело в водопаде в пещере. Учился тишине и покою. Учился видеть человеческие нити жизни. Нити были разные, разного цвета: белые – когда человек идёт путём праведности и чистоты, красные – если он стремится быть в центре внимания и идёт путём войны, чёрные – когда запускается инстинкт саморазрушения, зелёные – путь природы и лечения. Цвета были всякие, сплетаясь в замысловатые узоры, они создавали клубок человеческой жизни.
А уж саму Смерть, прекрасную крылатую женщину, он видел с детства. Всегда она, как тень, проходила в его видениях, когда Кузька общался с мёртвыми. Но тут был запах не цветов смерти, к которым он привык, а тлена. Именно это вызывало отторжение.
Внезапно прямо перед ним не вылетело существо с большой головой, лопоухими острыми и большими ушами, маленьким вздёрнутым носом, круглыми хитрыми глазами, и полной пастью зубов. Тело его было крылатым, и лапы заканчивались копытами.
- Химера.., - определил Кузька. О них он только читал и видел лишь на картинках.
Существо хихикнуло, показывая полную пасть мелких, как иглы, зубов, и попыталось скрыться. Кузька метнулся следом, не давая химере уйти. Верткая тварь оказалась. Полёт у неё не ровный, скорее скачкообразный. Она металась в разные стороны, пытаясь удрать. Бой не принимала. Кузька всем, чем мог, пытался преградить ей путь, даже своими крыльями. В руке юноши возник кинжал. Он даже ощущал его рукоять, гибкость, тяжесть. Словно реально держал своё оружие. Химера хаотично металась, ища выход.
- Ты должен предугадывать движение, - раздался у Кузьки в голове голос иеры Варуна.
Парень послушался, отключая мозги, логику, он просто доверился животному чутью. Опираясь на крылья, в воздухе они держали хорошо, он прыгнул в бок. И именно там оказалась химера. Захватив её, Кузька почти уже всадил кинжал в горло метавшейся твари… Но в этот момент, она змеёй заскользила у него в руках пытаясь выбраться на свободу. Змея двигалась быстро, оплетая всё его тело. Не обращая внимания, но теряя драгоценные мгновения на оценку ситуации, Кузька приготовился пронзить её голову. И вот тут уже у него в руках - огромный медведь, с оскаленной пастью и не понятно, кто кого обнимает. Медведь выдался огромный, крылатый. Мощными лапами с длинными когтями он попытался заломить крылатого мальчишку. Кузька никогда не ловил змей, но уж общаться с медведем приходилось не раз. Алесь, старший брат и друг, любил охоту, парень часто сопровождал его. В доме в Эгах по стенам у них висит много совместных трофеев. Кузька вонзил кинжал в сердце крылатого оборотня, а потом распорол брюхо. Бой был выигран. Химера уже не успела ни во что превратится.
Здесь их уже ждали, и Кузька столкнулся с дозорным. Тот, кто послал её, будет знать, что они идут. Но ни кто, ни сколько – этого уже не передаст.
Тут страшные твари,
Над нами смеялись,
И за руку с чёрной земли подымали
Своих мертвецов.
Из еловой глуши,
Что сумраком влажным наполнена вся,
Колдунья заклятья читает свои.
И духов тропою идут упыри.
- Тьфу. Гадость какая-то в голову лезет, - Кузька, очнувшись, вскочил и почти кубарем, спотыкаясь на лестнице, скатился в трюм корабля, куда скрылись иера и бадри.
Парня внизу встретил радостный клёкот. Птица сопровождала хозяина и на учёбе. Кречет сидел в сделанном для него теплом гнезде из рваного сусура. Он весь вытянулся навстречу юноше. Кузька ласково почесал питомца под клювом. Тот довольно прикрыл глаза.
- Ну, молодой человек, что видел? – поинтересовался бадри. Рыжий поспешно пересказал виденное.
- Значит они готовы, - иера Варуна прикрыл ладонью глаза. – Будут жертвы. Эти дикари опасны.
- Учитель, а как бороться с упырями? – Кузька вспомнил глупый стих, возникший у него в голове. После настойчивой просьбы старших, пришлось его вспомнить и рассказать.
- Не думал, что это колдовство ещё где-то осталось, - жрец Варуна покачал головой. – Певец, ты что-нибудь слышал об этом?
- Когда-то по этой земле ещё ходили наши предки пеласги. А дорийцы, ахейцы и другие поклонники масленичных богов ещё только заявлялись сюда. Шла война с диким войском Уман Манды , пришедшим с севера, из самих снегов. Дикие они были, неукротимые. Они хотели мирового господства, чтобы вся земля легла у их ног,- бадри усмехнулся. – Ну, этого они всегда хотят. У них были свои колдуны – гаманки, они и вели войска. Именно против них сражались Алаиды, От и Эфиальт. Эти колдуньи обладали такой силой, что могли, вырвав у Эрений их жертву, поднять мёртвых. Им противостояли “старые женщины”, жрицы богини солнечного города Арины. Матери солнца – Иры или как её в старину называли Варусы. Тогда колдуньи пытались сделать зомби из павших героев и правителей. Они даже из погибшего Порфириона пытались сделать вампира. До сих пор эллины пугают им детей, а говорят старики, что человек был хороший, чем-то на вашего Ильку похож.
Иера Варуна, улыбаясь, почесал бороду. Давно это было. Храмы Варуна не ставились, но верховному богу поклонялись везде на земле пеласгов. Раби Порфирион сам был иерой Варуна. Вместе со своей женой, Верховной жрицей Варусы, он встретил смерть, задержав плывущих по воде врагов. Эллины, которые всё же покорили эти земли, рассказывают о том времени страшилки для детей. Всё воинство Порфириона гиганты, дети хаоса, и ноги у них – драконы, ибо силой земли питались. А жрица Варусы стала привычной Ирой, которую Порфирион обесчестить хотел…. Вот так история пишется.
- Колдуньи вели войска, - продолжал бадри, - К тому же могли подымать мёртвых, и это тоже были их войска. Не только северные шаманки подымали армию мертвецов. Такое делали и на Ниле. Там Са-Осирис, известный чародей Та-кемет, противостоял зомби жреца Вуду из Эфиопии. Или был ещё другой чародей Гор, сын Па-Неша, хранитель папирусов.
Бадри вздохнул, так грустно и мечтательно…
- Но всё это было давно. Очень давно, - сложив руки на коленях, бадри напоминал храмового оракула при хорошо поставленной мистерии. – А был ещё Джеди, который жил при пирре Хуфу….
- Да и было ли, - хмыкнул иера Варуна, наблюдавший за заинтересовавшимся рассказом учеником.
- Что-то было, что-то придумали, - загадочно улыбнулся бадри.
- Но северные шаманки мёртвых подымали. В храме записи на эту тему были, - прервал его иера Варуна.
Кузька только успевал переводить глаза с одного на другого – красуются, или над ним издеваются, что он здоровый парень, а в дурь всякую верит. Не хватало, что бы они ему на ночь страшилки рассказывать начали. Гхыр им.
Кузька расстелил шкуру рядом с гнездом кречета, и лёг. Устал ведь.
Рыболовецкое судно, которое они использовали в своих целях, мерно двигалось по воде. Слабо были слышны всплески волн сквозь борта. В соседний отсек заливала вода. Судно было с водозаливным тралом, для перевозки живой рыбы. Никто не подумает, что на нём могут передвигаться иеры. Так, рыбаки рыбаками. Доспехов не одевали ни сами жрецы, ни воины на борту. Ничего не выдавало маскировки.
Журчание воды было мерным, успокаивающим, так и клонило в сон. Сквозь него доносились разговоры.
- Ходячие умертвия замечались в скифских землях, за расселением псоглавцев….
- Можно ли рассматривать Одиссею как путешествие Одиссея по стране Смерти…
- Кирка одно из имён Великой Богини, которую эллины Персефоной называют. Так же как и Киры, она несёт смерть и возрождение….
Кузьке снились две богини Смерти. Они, молодые и прекрасные женщины, сидели и играли в кости. Естественно, человеческие. Одна юная, с тёмными распущенными волосами, в белом хитоне была богиней Физической Смерти. Другая, постарше, светловолосая, по военному стриженная – Смерти Моральной. Они играли в кости на людей. При выигрыше Темноволосая забирала человека себе. И человек умирал. Когда-нибудь потом, он опять возродится, и начнёт новую жизнь, чтобы опять умереть и восстать. Если выигрывала Светлая, она забирала только суть человека. И дальше он жил, без чести и совести, без своей сути, стараясь только накапливать богатства или удовлетворять прихоти своего тела. Ведь кроме него у человека ничего не оставалось, и он старался его лелеять и холить, по-всякому баловать. Он уже был мертвяком. Таким ходячим зомби. И, как всякое умертвие, пах тленом. Заглушая запах, он мазался ароматными маслами. А потом и он умирал, ибо тело человека не вечно. Но не было у него уже возрождения. Ничего у него не было. Он уходил во тьму, растворяясь в ней как тень – навсегда. А две прекрасные богини продолжали играть, только крылья их вздрагивали на ветру.
Они плыли дальше по Танаису, разделявшему Европу и Азию. Шли медленно, не привлекая внимания. То, что Кузька в полёте преодолел за считанные мгновения, в реальной жизни получалось долго и обыденно. И всё это время учитель и бадри не давали юноше побыть одному, закидывая его то заданиями, то упражнениями. Для своих стариков, парень именно так называл учителей, он и стирал и готовил, прекрасно понимая, что всё ему пригодится в будущем. Бадри как раз в возрасте отца, а жрец Варуна ещё старше. Кто они как не старички, ласково так, с иронией думал Кузька об учителях. За время, проведённое с ними, юноша привязался к иерам, даже хихикал про себя, как они из-за него соперничают, словно дети из-за понравившейся игрушки. Каждому хочется рыжего весёлого парня считать только своим учеником.
Иера учил парнишку чувствовать воду, ветер, эфир, проходить на разных людей. А бадри учил древним сказаниям. Когда он тихо пел на судне, вокруг собирались вся команда. Суровые воины садились вокруг и, под ставший уже привычным плеск волн, слушали о минувших драмах – боях.
Многие истории Кузька знал ещё по Эгам. Но у них они звучали иначе, чем пел бадри. Сказания о гигантах, защищавших их родные воды от вторжения племён ведомых масленичными богами, окрашивались новыми красками. Пожалуй, привычной оставалась только сказание об Алоадах, великих бойцах Оте и Эфиальте, на Фермопилах сковавших олимпийского бога Эниалия, загнав его в амфору – горный перевал. Потом их подвиг повторил лаконский Леонид. Теперь Алоады почитаются в Беотии, даже жрецы Эниалия принимают их имена От и Эфиальт. Последний раз Эфиальта получил воин из Атин. А Ота давно не было. Эфиальт за защиту полисов отвечает, а От… эллины на ахеменидов уже сами не пойдут, нападающий им не нужен, да и нет того, кто бы повёл за собой. Вот Алесь бы мог, и хочет, получится ли у брата повести эллинское войско против ахеменидов – Кузька не знал.
Песнь о Гратионе в устах бадри совсем иначе звучала, чем эгейское предание. Этого гиганта, как и вождя перворождённых, Порфириона, почитали на равных с богами. Сами их имена стали святыней – храмом, как звали самих людей, удостоившихся поклонения потомков - никто уж не помнил. Гратион в песни бадри обретал человеческие черты, становясь сильнейшим воином – поединщиком. Он первый принял на себя удар олимпийских богов и их народа. На месте его гибели образовалось горное озеро Севан, место почитания великого воина. Бадри, жителю ионийской земли, сказания о своих героях были гораздо ближе, чем те бои, что проходили у них на Филерских полях – Полях пожарищах. Грат или Гратий, как называл его певец, погиб, защищая Аркту, столицу своего мира. Меч его стал аором, сохраняя память героя. Потом уже, ван Великой Арты – Урарту, Рус повторил его подвиг, своей смертью купив у Ашура свободу своему государству. Тогда и он погиб, и друг его Митяй, которого эллины Мидасом называют.
Вместе с правителем Русом пали пять моских правителей. В кузне бога Истинуса, Ифеса, из смелого сердца вана выплавлен был чёрный алмаз и вставлен в аор Гратиона, освещая его лиловым светом. Сердца москов стали лалами, драгоценными камнями цвета крови.
Утерян был аор Гратиона, ибо не пришло его время, не появился тот единоборец, что возьмёт этот меч в руки, и, освещая бой лиловым светом, поведёт войска к победе. Только народы, имеющие своих героев, достойны быть свободными.
Кузьке очень хотелось не то, чтобы подержать, просто увидеть этот волшебный меч, понять что всё это не выдумки. Аор Гратиона, прославленный когда-то, исчезнувший сейчас. Каким же смелым, безрассудным, должен быть тот герой, что возьмёт его в руки. Или всё вымысел это, но красивый настолько, что хотелось верить. А то, что аор приковали на вершине горы тяжёлыми цепями, чтобы он не пришёл в мир людей, кажется вообще сверхъестественным. Кто же такой меч цепями прикуёт, разве что Ифест, но ему это без надобности. Вот так в сказаниях бадри божественный эфир переплетался с жизнью смертных.
Пока они плыли, голые, неприглядные берега реки вселяли уныние. Пустынные пейзажи скрашивали только сказания бадри. Если и жили тут люди, то их землянки смешивались с тусклым берегом. Уже давно облетевшая листва жухлым ковром, превращённым заморозками в грязь, не радовала взгляд.
Чёрные как копья или скифские стрелы, голые ветки, ощетинившись, торчали в разные стороны, бросая вызов всему окружающему миру. Колючий, враждебный, не ждущий чужеземцев берег, неласково смотрел на плывущих на рыбацком судёнышке жрецов и их воинов. А уж то, что за ними постоянно велось наблюдение, Кузька чувствовал даже позвоночником.
Не одна химера встретилась им на пути, убивать их приходилось не только парню, но и его учителю, иере Варуна.
Холод приближался.
Всё длиннее становились ночи. С воды тянуло сыростью и промозглостью. Ледяные ветры всё чаще налетали со всех сторон, промораживая до костей. Кузька всё чаще вспоминал легенды киммерийцев и скифов об их родине, откуда они пришли, что солнце там не всходило по полгода, что правили там снега и холод, а в длинную зимнюю ночь, на небе пламенными всполохами танцевали боги. Казавшиеся фантастическими рассказы дома, теперь становились реальностью. Смотря на застывший, пустынный вокруг пейзаж, на скудную растительность, на холодное, неласковое солнце, почему-то верилось в непроглядную ночь.
Миновав Танаис, они всё дальше по воде уходили на Запад, их вёл иера Варуна, на зов артефакта, украденного из храма.
Свободного времени у Кузьки почти не было. Рыжего парня по палубе гоняли то командир военного отряда, то сам иера. Учили сражаться разным оружием. Один рослый, крупный, как Кузкин отец Пармений, другой приземистый, коренастый. И техника боя у них разная. У командира – напористая, жёсткая, агрессивная, у жреца хитрая, резкая с непредсказуемыми манёврами. Драться на качающейся палубе, поначалу было непривычно и Кузька предпочитал спасаться бегством, проворно ускользая между корабельных снастей. Потом пообвык. Даже кречет, не смотря на холод, вылезал из своего трюма понаблюдать за тренировками хозяина. Птица садилась на борт и, наклонив голову, внимательно вглядывалась немигающими глазами. Время от времени раздавались недовольные клёкот и хлопанье крыльев. Воины смеялись.
- Подбадривает, - хмыкал иера Варуна. – Переживает.
- Не подсказывай, - шикал на кречета командир, - пусть сам головой думает.
А ночью, если Кузька не проваливался от усталости в сон, то старался увидеть Гелу. За прошедшее время девушка стала ещё красивее, она притягивала парня, он желал её. Был ли Кузька когда-нибудь влюблён в свою чаровницу? Рыжий даже не думал об этом. Стройная, высокая, с тяжёлыми тёмными волосами, Гела… Она просто была его частью. Как рука или нога. Можно ли быть влюблённым в свою ногу или руку? Кто-нибудь пробовал? Вот и для Кузьки Гела была частью его тела, его сущностью. Ну и что, из того, что жила она за триста лет до его рождения. Она теперь всегда была рядом с ним, Кузька думал о ней, и она об этом рыжем оболтусе. С корабля он проходил к ней, иногда пел, но чаще просто клал голову девушке на колени, и она тонкими музыкальными пальцами, привыкшими к струнам, перебирала его непокорные, отросшие в плавании рыжие вихры. Для них не было расстояния. Время, разделившее их в жизни, сближало где-то в ином мире. Вот так была бы у Кузьки девушка дома. Нормальная, реальная, ждала бы его. С одной стороны - приятно, что ждут, а с другой… Разве смог бы парень с корабля общаться с ней? Могла бы она ласково дуть ему в ушко? А вот так - они всегда были вместе. Не ссорясь, не ругаясь, ведь поругаться со своим сердцем, своими лёгкими ещё ни у кого не получилось.
Когда пошёл снег, белыми хлопьями, похожими на выщипанные перья, они прибыли на место. Судно причалило к берегу. Ложащийся снег прикрывал жидкую грязь, пряча её под собой.. горная река, словно большая рана, перечёркивала побелевшее тело земли.
Все высыпали на берег, оставив на борту пятерых, во главе с бадри, на случай быстрого отхода.
Кузька, одетый в белый овчинный сусур, растирал руки. Он уже работал как иера, следовательно, ладони должны быть тёплые, чувствительные к атомам. Обычно, любые изменения в эфирной структуре материи, отражались в них покалыванием, и озябшие скованные руки были не помощники. На левой руке у парня надет оберег, повязанный на судне бадри, на другой – темляк от кинжала, что бы и в руке не мешал, и всегда под рукой был.
Последние два дня мужики из команды только и стращали жуткими байками о подземных каннибалах и оборотнях. Кузька наслушался и об ядовитых укусах, превращающих людей в животных, и о тётках, пьющих кровь зазевавшихся юнцов. Веселились они, а ему теперь стрёмно немного. Не то, чтобы страшно, но холодок в груди гуляет. Радостные такие, над младшим насмехаться.
Гуськом они двинулись в указанном иерой направлении. Снег был мокрый, рыхлый, одно название, что снег. Он чавкал под меховыми кузькиными сапогами, издали чем-то напоминавшими звериные лапы, но в них было тепло. Сквозь плотные, заправленные в них серые штаны, ветер тоже не продувал.
Иера протянул ученику мешок с солью, из своего он уже высыпал всё на берегу, вокруг судна. Это на случай, если с колдовством столкнутся, да и чтобы никакая нечисть на корабль не забралась. Хотя, предварительно, богам и были принесены жертвы, но лишняя осторожность не помешает. О местных легенд ходит много, не хватало того, что бы на обратной дороге какой квартирант из неупокоенников объявился. Да и если местная шаманка на судно ворожбу наводить будет, соль защитит. Есть в этой белой субстанции какая-то божественная сущность, что колдовству вредит. Поэтому и используют соль всегда при очистительных церемониях. Дух в ней Варуна.
Они трусили друг за другом по свежему снегу, по подлеску. Деревца были кривые, маленькие, чёрные. Жухлая высокая болотная трава, возвышающаяся рыжими остами, замерла в напряжённом ожидании. Вроде и день, а закрытое непроницаемыми облаками солнце радостного света не даёт. Тревожно. Слева овраг, и снега в нём больше. Кузька представил, как тут зимой, рухнешь туда, и с головой погрязнешь.
- Малец, не бойся, - подбадривал его воин бегущий впереди.
Парень был посередине их вереницы, сзади и впереди шли умелые, опытные воины. Лучник, из впереди идущих, пустил огненную стрелу в пожухлую траву. Вид она основательно загораживала. Им теперь таится было не зачем, зато в такой траве прятаться одно удовольствие.
Воин, бежавший позади Кузьки, остановил его, и быстро накинул плетёный пластинчатый доспех, прям поверх сусура.
- Главное, ты не бойся, - успокаивающе настаивал старший, пока парень застёгивал металлические пластины на себе. Видать и воинам было боязно, иначе не стали бы так подбадривать пацана. Кузька кивнул, и они тронулись дальше.
Из оврага, который они обошли, словно пауки-сенокосцы, повыскакивали чёрные твари. Сгорбленные, скрюченные, худые, с неимоверно длинными жилистыми руками и ногами. Ещё у этих нелюдей в головах какая-то дрянь понатыкана, то ли перья, то ли ещё что. Сенокосцы, они и есть сенокосцы. Воины впереди встретили их мечами и щитами.
Лучник, бежавший впереди Кузьки, в них даже не стрелял, и так всех перебьют. Зато снял с куста тетёрку, пёстренькую, мирно там сидящую и наблюдавшую за отрядом чужаков. Нормальная птица уже давно бы спорхнула, а эта что-то выжидала, внимательно их разглядывала. Похоже, шаманка аборигенов через неё всё видела. Неспроста это место даже скифы стороной обходят – боятся.
- Сизой дорожкой мы на восходе
В гору какую-то нас понесло,
Часто вещают о смерти в народе,
Часто вещают, но нам повезло,
– скороговоркой пробурчал Кузька, пришедшие в голову строки.
Воин, шедший впереди, одобрительно фыркнул. К словам парнишки прислушивались, зная, что они силу имеют. И уже с более уверенным настроем воины двинулись вперёд.
Словно из ниоткуда, рядом с Кузькой выросла одна из этих тварей, одетая в медвежью шкуру. Увидев перед собой раззявленную медвежью пасть, рыжий даже слегка оторопел. Идти на медведя с кинжалом…Разглядев под шкурой одного из этих пауков - сенокосцев, сориентировался мгновенно. Рукой за горло, и с разворота, уходя от вражеского оружия, кинжалом по шее.
Не останавливаясь, они двигались дальше. Те, кто принял бой, после рубки, присоединялись в конец вереницы. Главное, не терять скорость.
Бегом они спустились в соседний овраг, в отличие от предыдущего, почти не тронутый снегом. Словно белые хлопья его избегали - из страха или брезгливости.
- Живы будем, не помрём, - проворчал Кузька себе под нос, прицепившуюся где-то в проходах фразу. Отгоняя суеверный холодок, иллириец рванул следом за воинами в непроглядную земляную нору в склоне оврага.
Нора была добротно вырыта, даже пригибаться никому не пришлось, единственный её недочёт – ничего не видно. Идти приходилось на ощупь. Даже когда что-то отлетело от стены, парень просто вернул это на место, вонзив, на всякий случай, кинжал. Как ученику иеры, именно ему пришлось сев на корточки, добывать огонь.
Факелом парень освятил подземную пещеру… Большая, и полностью заполнена местными тварями. Язык не повернётся назвать местных аборигенов людьми. Голые, грязные, вонючие, высохшие до скелетов, скрюченные, передвигающиеся почти на четвереньках – пародия на людей. Белые, то ли выкрашенные чем-то, то ли уже седые волосы, спутавшиеся сальными прядями прикрывали лица. Хотя глаза были видны. Бесцветные такие, но огромные, дико смотрящиеся на сморщенных лицах. Кроме брезгливости иных чувств они не вызывали. Твари они и есть – твари. И твари бросились… Визжа, царапаясь, кусаясь. Всей массой. А их тут было не мало. Весь пол был ими заслан.
Одна впилась Кузьке в плечо. Ничего, пусть зубы ломает о металлические пластины. Парень её легко стряхнул. Другая вцепилась зубами в шею. Её пришлось успокаивать кинжалом.
Не останавливаясь Кузька следовал за иерой, в длинном тёплом гиматии, стремящегося к центру этого норного города, по ходу отражая тварей посохом. Да, Кузьке ещё учиться и учиться, чтобы так красиво, величественно идти в развевающихся, словно крылья, полохалах.
По дороге кто-то укусил Кузьку за ногу, прям за ляжку. Он только успел пнуть тварь, сломал – не сломал – вдаваться в подробности некогда было.
Хуже комаров кусаются, - недовольно пробурчал парень себе под нос. События развивались быстро.
Вот они уже в главной норе. Тут имелась верхняя дыра, через которую слабо пробивался дневной свет. По стенам норы, словно сплетённые клубки змей, расползались корни дерева. Хотя наверху Кузька не помнил, что видел крупные деревья. Срубили их что ли, а корни теперь живут?
Там, где корни были самые корявые, в руку толщиной, стояла местная карапана . Поверх её грязных рваных тряпок была обмотана какая-то белая тряпица, свисавшая по всему одеянию жалкими клоками. На голове, поверх спутанных чёрных волос повязан белый лоскут, замысловато стоящий дыбом, он явно изображал диадему, плечи и часть груди были оголены, открывая грязную, давно не мытую кожу. Сама толстая. Рыхлая.
Сделав пассы дряблыми руками, она запустила в них эфирный сгусток. Иера Варуна, нёсшийся впереди, молниеносно выставил вперёд свой посох, поймав зловредные намеренья карапаны на него. Правильно, нечего эфир загрязнять своими пакостными мыслишками. Эрений на неё нет. Иера в один прыжок оказался рядом с ней. Не мудрствуя лукаво, не вдаваясь в жреческие поединки, по простому, иера опустил набалдашник посоха злобной тётке на голову. Она, подобно большой жабе, распласталась с проломленным черепом у его ног, всё ещё что-то квакая в предсмертных судрогах.
Дальше они действовали быстро. Время поджимало. Кузька солью просыпал всю нору. Иера, удостоверившись, что святыня на месте, в большом ларце, передал её на сохранение воинам.
- Дело сделано. Теперь в Мсхету едем. У Мервана это украли. Туда же и за флягой приедут, - объяснил учитель Кузьке, дальнейшие действия.
Тем временем воины в большую нору сносили трупы норников. Выкопали яму и туда их стали скидывать. Нехорошо оставлять за собой грязь, ещё болезнь от них какая пойдёт. Просыпав всё солью, юный ученик начал помогать иере очищать нору от страхов, боли, унижения и отчаянья, правивших здесь. Они - то уйдут, а нора останется, может теперь животина какая её домом своим изберёт, пусть удобно и уютно будет новому хозяину.
Всё чёрное и липкое жрецы сжигали в пламени костра, разведённого над ямой с трупами норников. Огонь ведь такую силу имеет, что злое, недоброе уничтожает.
Прибежал воин с поверхности, из оставшихся там, чтобы добивать выживших норников.
- Мы яму с человеческими костями нашли. Скелетов там тьма, - выпалил он.
- Видать, после набегов, туда пленных сбрасывали – предположил кто-то их воинов.
- Не скажи, - вмешался иера Варуна в его размышления, - Норники так своих хоронят. Пленных - то они съедают. Думаешь, зачем верхняя дыра в норе? На поверхности она почти не видна. Вот так заблудится какой охотник, в яму попадёт, а у норников праздник, их кости по местности разбросали, а свои только в яму ссыпают. Так - то они рыбой сырой питаются. А тут мясо, богами ведомое, на великие праздники поставляется.
Воины брезгливо сплюнули.
Кузька подхватив мешок с солью, помчался к найденому захоронению, его тоже надо было обезвредить, ну и заупокойную спеть, что бы не осталось неприкаянных душ.
Яма была глубокая, но не широкая, и воняла. Воины по зловонию, ей источаемому, всё и нашли. Юный жрец пел, и видел внутренним зрением, как маленькие, светящиеся огоньки поднимаются из неё, растворяясь в свете белого дня. Души то были, или ещё что, вроде идей, о которых говорил Платон, парень не знал. Видел - и всё, и песней провожал их в лучший для них мир. Кто-то верил в реинкарнацию, кто-то в Мрачный Мир Аида, кто-то в солнечный Ирий, кто-то в Великую Охоту на Островах Блаженных – у всех свой взгляд на Мир, куда уходят мёртвые.
Кузька считал, что суть человека уходит именно туда, во что была вера при жизни. Что сам можешь свою идею направить после смерти. Что именно сам человек является себе судьёй и решает, в момент смерти, достоин он лучшего, или должен быть наказан по вере своей, за всю проведённую на земле жизнь, за свои дела. Вообще-то, человек не настолько подл, каким хочет казаться – считал Кузька, - И судит свои поступки гораздо строже, чем мог бы какой-нибудь бог. А были, уже даже на Кузькиной практике, и те, кто уходить не хотел. Вот их песней провожать и приходилось. Заслушавшись, они уносились из этого мира, освобождая его от своих метаний.
Воины, которые были с учеником иеры, в яму стащили трупы убитых норников на поверхности, пусть к своим идут. На мёртвых норников никто зла не держал, даже на это воины брезговали. Засыпав всё солью и пропев положенные слова, всё покрыли землёй.
Как не старались закончить всё за световой день – не удалось. Провозились, пока не началось смеркаться. Так получилось, что они уже в полутьме возвращались назад, к судну, где их уже заждались. Хорошо ещё, что луна была яркая. Холодным начищенным серпом она испускала металлический свет. Неприятный. Но яркий. Такая большая луна бывает и по осени и зимой. Особенно когда мороз сковывает воду своими оковами.
В подлеске, голом, заснеженном, белые тени отделялись от корявых деревьев, и тянулись к людям. Сущности из полупрозрачных обретали белёсый матовый цвет. По форме напоминали каких-то слизней, которые на своих хвостах плыли по воздуху.
- Все на судно!!! – рявкнул иера. Пропуская воинов вперёд, он прикрывал их отступление. Какое отступление - просто бегство.
Один их слизней коснулся испуганного воина, пытавшегося от него уклонится. Тот вскрикнул и упал. Больше уже не встал. Из носа потекла струйка крови, теряясь в взлохмаченной бороде, а голубые глаза удивлённо уставились в ночное небо. Иера только кивнул, что бы тело прихватили с собой. Действительно, нельзя бросать своих, пусть даже мёртвых.
Кузька остался при иере. Теперь был их бой. Страха, как при влезании в нору, он не чувствовал. Скорее, парень был охвачен весёлым азартом. Он осматривал эти сущности, они его интересовали, притягивали. Иера отгонял их своим посохом. Он не ударял по ним, а бил рядом, и белые сгустки отлетали, отброшенные воздушной волной.
- Что это? – поинтересовался иллириец у учителя, пока они медленно отступали.
- А вот это те заблудившиеся охотники. Они обозлились, и нападают на всех подряд.
Кузька стал отбиваться так же, подобранной палкой.
Когда перепуганные, суеверным страхом, воины, подобно трепетным ланям скрылись за бортом, иера остановился. Прям посреди грязной жижи на берегу, в которую соль превратила снег. Белые сгустки не спешили на просолённую землю.
Иера запел ритуальную фразу, отгоняющую колдовские силы:
- Эй – Эгей – эгей – ей-ей-е-ей…
Кузька отгонял самые наглые сгустки, пытавшиеся проникнуть на грязную землю. Мороз крепчал, и грязь начала замерзать, несмотря на соль, а по ней, как по чёрному мосту, сущности стремились к своей вожделенной добыче. Жрец же пел им отходную. Они не виноваты, что так жизнь свою закончили. Его бы так съели, наверно, тоже бы обиделся… на всех …
Какая-то навязчивая мысль не давала иллирийцу покоя. А потом, как озарение, она вспыхнула перед его внутренним взором. Пронеслось мгновение: когда они убегали, свет от луны попал на начищенный эфес меча одного из воинов, и отразившись, ударил в белого слизня. Тот растворился, словно его и не было. Кузька достал маленькое зеркальце, которое носил за пазухой. К восемнадцати годам у него начала пробиваться бородка, но росла как-то одиночными волосьями, непристойно это. Вот он тихонько, что бы не ржали над ним воины, и сбривал это убожество.
Ловя свет луны, он направлял лучи на сгустки, и они растворялись в небытие. После пропетой иерой песней исчезли все белые тени.
- Неплохо, совсем неплохо, - одобрил жрец Варуна своего ученика, - Сам додумался?
Кузька довольный кивнул.
Они тут же отплыли. Из-за белых слизней потеряли только двоих. Жертв могло быть больше. Дальше путь лежал в Мсхету, где они намеревались зазимовать. По дороге, в тот же день, воины сколотили из досок небольшие плоты, и придали павших огненному погребению на воде, воздав должные почести воинам Варуна.
Древний бог Варун, очень древний, ни эллинов, ни дорийцев ещё здесь не было, а бог был. Это сейчас его пытаются с водной стихией отождествить, или как эллины - с небом, Ураном называют. Всё упрощают, теряя весь глубинный смысл. А ведь Варун владеет всей жидкостью: и той что на небе, и той что под землёй, и той, что в самом человеке. Вся она течёт, живёт, передвигается, передаёт информацию и копит её. Вот она – сила Варуна: в памяти воды, в её структуре, в соли заключённой в ней. А эллины придумали ещё Урана оскопить. Как можно оскопить воду?! Дахи им, что ли, посоветовали? Это у дахов евнухи богам служат, вот и тут свою религию навязывают, после покорения эллинских земель. А эти глупцы ведутся: скопцы у них чистые, страстям не подвержены… Вот и получается ерунда всякая, бессмыслица. Как они оскопят информацию, даруемую Варуном? А жизнь? Ведь жизнь, лишённая памяти подобна вот этим белым сущностям, вечно голодным и злым. Жизнь без передачи информации просто невозможна. Даже трава сообщает соседям, когда её ест коза. Всё в этом мире общается, имеет своё настроение, свои чаянья и надежды. И всё когда-нибудь встретит смерть, чтобы опять переродится к жизни, пройдя очищение небытием.
Мсхета встретила их радостно и гостеприимно. Кузьке понравилось в Мосских горах. Понравилось всё. Домов высоких не так много, но зато по всем холмам и подножьям гор, да и на самих горах, башни стоят. Там отряды “барсов” живут, вместе со своими боевыми кошками. В самом городе молодёжи много. Тут и юные охотники, и молодые воины, ещё не приручившие барсов. И юноши из других земель, приехавшие обучаться врачеванию, чтобы на судах бороздить водные просторы. Но таких молодых как Яська среди них не было. Кузька нарочно присматривался, пытаясь понять, как друг так рано посвящение прошёл, что тут больше сказалось - талант врачевателя, или что сын правителя? И девушки тут юношам в силе не уступают. Кузька сам видел, как они ребят на лопатки кладут на поединках, и копьём владеют не хуже. Истинные амазонки. Наши в амазонок играют, а эти от рождения такие. Только ещё и кокетничать умеют, глазки строят, плечиком поводят. Не важно, что этим плечиком она и зашибить может. Красавицами их, конечно, не назвать: черты лица резкие, носы такие… хорошие, как у Яськи, лица слишком худощавые и рельефные, зато глаза огромные, с обалденно большими ресницами. А сильные! Коня на скаку остановят, девичьи забавы у них такие.
Мерван в честь гостей охоту устраивал. Они с кречетом поразмялись за зайцами. А впереди кавалькады охотников неслись юные воительницы, племянницы Мервана, девушки на выданье.
А какие тут кони! Красавы! Кузька когда увидел двух годовалых жеребцов, просто влюбился. Жеребята ещё, но уже видна стать. Два брата, золотые, или, скорее, рыжие, различаются только белой проточиной на носу. Иллирийцу ближе к сердцу пришёлся тот, у кого проточина пошире была. Бахмачи его звали. Такое ощущение, что конь мысли его понимал, ходить за парнем пытался, как собака. Кузька заикнулся Мервану, что на любых условиях… Но моский правитель был непреклонен – нет и всё. Коней этих он в дар Оху держал. Моски, как и македоны, ахеменидам дань платили. Вот Мерван и надеялся за этих двух красавцев кое-что срезать, выторговать. Государство тоже подымать надо, да и от скифских набегов оборонять. Ахемениды же не почешутся, только дань им давай, а то войсками выйдут, неизвестно что лучше… Так что Кузьке ничего не оставалось, как сожалеть. Всё время в Мсхете он проводил со своим любимцем. То морковкой его подкормит, то лепёшкой медовой. Так половину отдаст, а половину кречет склюёт, вот так и позавтракают на троих.
Горы вокруг красивые, не такие как у них в Македонии, да и Фессалийские совсем другие. Эти Кавказ называются, целый огромный хребет, говорят до Индии идёт. Парень бродил в одиночку по пещерам – любовался, пока не наткнулся на одну странную расщелину, скорее просто лаз, в месте, куда никто не ходил, пользовавшемся дурной славой.
До пещерки Кузька, как всегда, добрался в сопровождении Бахмачи и Кречета. Жеребёнок был ещё маленький для верховой езды, поэтому иллириец лазил по горам на своих двоих. Что позволяло проникать в самые непредсказуемые и неожиданные места, которые конный и не заметит. Друзья остались у входа – маленькой дыры в непроходимом ущелье.
Лаз был узкий, словно щель в камнях. Кузька думал, что первый нашёл ход - слишком невзрачный и непривлекательный он был. Превозмогая страх, парень протиснулся туда. Внутри оказалось гораздо свободнее. Пока он шёл, холодок в душе только возрастал. Под ногами хрустело, а сама пещера, казалась, стонала - именно такие звуки отражались от камня и распространялись в темноте. Шорохи, стоны накатывались со всех сторон, заставляя сердце замирать в холодном оцепенении. Кузька понимал, что одному в пещеру, без подстраховки, без снаряжения… нельзя и всё, но тут сделать ничего с собой не мог. Она звала его, тянула, и если бы не мальчишеский авантюризм и бесшабашность, гхыр бы он сюда сунулся. Когда глаза привыкли к темноте, Кузька разглядел, что же хрустело под ногами. Это были кости, выбеленные временем.
- Гхыр – выругался парень, то-то у него душа не лежала к этому месту. Так и на норников нарваться ещё не хватало. И присоединятся его косточки к общей массе, смешаются, растворятся во времени…
- И никто не узнает, где могилка моя, - напевая себе под нос песенку услышанную во время одного из своих проходов во времени, иллириец упорно шёл вперёд, подчиняясь внутреннему зову, по перекатывающимся под ногами костям. Впереди забрезжил свет. Достав кинжал, Кузька приготовился к нападению тварей. В конце концов, иера он или нет? По крайней мере, будет. Полностью сосредоточившись прощупывая пространство, ощущая каждый закуток, даже не видимый глазом, парень медленно двигался на свет. Напряжённый, готовый в любой момент принять и отразить удар. Ватные ноги и холодная испарина, конечно, мешали, но Кузька, стиснув зубы, шёл вперёд. Наверно, красиво он выглядел со стороны! Бледный, с выбившимися рыжими прядями из под шапки, вытаращенными в пол лица глазами, как у ночного животного, пытавшегося разглядеть смутные тени в темноте. Встреть такое чудо, сам бы испугался, за нежить принял бы. Полудохлый камышовый кот пошёл бить морду – Кузька хихикнул над собой. Правильно, что в одиночку ходит, позору не оберёшься.
Идя на свет, ожидая нападения, иллириец вышел к провалу в горе. Небо над головой было яркое, открытое. Кузька стоял на поверхности маленького, затерявшегося в горной чаше, замёрзшего озера. Лёд искрился в лучах солнца. Парень вздохнул полной грудью. Стало хорошо, светло и радостно, но напряжение всё равно ощущалось. Зов не покидал. Он знал, что в горах кричать нельзя, но так хотелось. Кузька, раскрыв руки, впитывал в себя силу этого места. Она наполняла его, словно отразившись от кристалликов льда, солнечный свет входил и растворялся во всём его существе.
Замерзший водопад привлёк внимание, и парень пошёл к нему. Струи воды, застывшей, словно от волшебного прикосновения, были зачаровывающе прекрасны. Кузька дотронулся до них рукой – ледяные, обжигающие. За прозрачной ледяной преградой обнаружился грот. Он подался вперёд, чтобы разглядеть всё получше. Треск раздался сверху. Лёд рухнул и потекла вода, мёрзлая, открывающая вход в грот.
Кузька шагнул вперёд, не обращая внимания на намокающую одежду.
На покрытом льдом троне сидел гигант, размером наверно с отца, Пармения, а то и крупнее. Доспех, рыжие волосы, руки, ноги – всё было покрыто льдом. Только глаза, открытые, голубые, смотрели вперёд, и Кузьке показалось, что именно на него.
Из-за движения льда, воды, меч, который держал гигант, выпал из его ледяных рук. Кузька только и сумел его подхватить. Даже сам не сообразил, что сделал.
Подбирать отпавшую собственную челюсть, парню не пришлось. Просто никто этого не посоветовал, некому было. Так, что нижняя челюсть вернулась на своё место сама, сообщив об этом щелчком зубов.
Кузька попытался назад вставить меч в мёртвые руки ледяного гиганта, но тот словно отказывался, не принимая возвращённого меча.
- Спасибо,- тихо пролепетал Кузька. Грохот за спиной заставил парня вздрогнуть. Последняя ледяная глыба сдерживавшая водопад отпала, и вода свежим потоком хлынула на поверхность ледяного озера. Тело великана откачнулось назад, на спинку трона, словно он сдал свой пост, дождавшись наследника.
- Свет ждёт тебя, иди с миром, - Кузька запел погребальную песнь, провожая великого воина. Перед его своим внутренним взором он видел, как рыжий гигант садится в розвальни. Сам Варун управлял санями, запряжёнными тройкой белых коней. Они поднялись и по радужному пути в небе унеслись к Солнцу. Кузька впервые видел, как уходят великие воины.
Назад юноша бежал быстро, не разбирая дороги, по пещере, по костям, прижимая к себе меч. И тот звенел, словно живой, требуя внимания к себе, общения. Похоже, ему достался аор. Самый настоящий, о которых поют поэты и бадри.
И три белых коня - Вьюга, Метель и Печаль,
В Морозной дали – унесите меня
В мир, где нету Войны.
Пусть я буду глупцом, пусть я буду немым
Но рожая детей, женщины думают о другом,
Что не будет войны.
В мокрой одежде, по зимнему холоду, в сопровождении жеребёнка и кречета, Кузька сам не помнил, как добрался до Мсхеты. Там уже он свалился в горячке. Всё - таки успел простыть. Провалялся он до самой весны, борясь с горячечными видениями.
То в бреду он видел сцены какой-то далёкой войны, то рыжего гиганта, - то ли на Пегасе, то ли на летающей машине с четырьмя лапами, напоминавшими ноги кузнечика. Единственное, что помнил юноша, как он прижимал к себе меч, большой, лёгкий, звенящий, отдающий зеленоватым светом, зеленью был украшен и эфес меча.
Ранней весной, когда юному иере стало полегче, они с бадри решили навестить загадочную пещеру, ставшую гробницей рыжего гиганта. Но не нашли. За зиму прошла лавина, навсегда скрыв место от любопытных глаз.
Весной, когда погода позволила кораблям рассекать морскую гладь, они покинули гостеприимную Мсхету. Иера Варуна посчитал, что его ученик достоин посвящения, и стать полноправным иерой. Теперь их путь лежал к острову Ахилла. Тяжело было расстаться с Бахмачи. Они оба привязались друг к другу. Жеребёнок, вышедший проводить друга, чуть в воду не сиганул следом за их рыбацким судном. Хорошо, сам Мерван его удержал. Кузька плакал стоя у борта, не стесняясь слёз. Тяжело и горько было, да и утешать его никто не брался. Боги, они каждому свою судьбу предопределяют. При рождении её айры сразу плетут, а крылатые Киры дальше ведут человека по его нити. Будет только так, как то предопределяют боги.
Естественно Кузька не один должен был пройти инаугурацию. Другие претенденты тоже съезжались к храму на Змеином острове. Храм ещё предстояло отбить от захвативших его скифов. Иллириец не раз предлагал учителю и раньше поехать, и самим, своим отрядом сделать это. Но иера Варуна отшучивался. И только сейчас Кузька понял, что отбивают храм только на инаугурацию. Не собираются жрецы тратить свои финансы на его содержание. На паломников. Да и время, - на тупое сидение на одном месте, даже в своём храме, своего бога, когда по свету столько интересного, столько неведомого… Но они не успели. Храм и так вернули. Пока всё готовили к церемонии, иера Варуна давал последние указания своему ученику.
Они разговаривали об аорах – волшебных мечах. Похоже, Кузьке достался Хрисаор – зелёный аор Беллерофонта Озёрного. Мало об этом мече было известно, слишком рано он исчез из истории войны, вместе с гибелью самого Беллерофонта. Иллириец между собой и рыжим гигантом параллель провёл: Белларофонт летал на пегасе, а Кузька писал стихи, тоже ведомство Пегаса, гигант сражался с химерой – и этот бой у паренька уже был, ходил на Олимп – и тут ребята отметились. Только оставался вопрос: как аором пользоваться – никто этого не знал.
Но основное не это, а последнее занятия. Когда иера Варуна оживлял мертвецов, ну там утопленников всяких, воинов павших в бою, а Кузьке предстояло их упокоить. Раз, когда парень готовился упокоить утопленников времён киммерийского нашествия, они с учителем нарвались на скифский отряд.
Иллириец тогда занимался мертвяками, когда от концентрации его отвлёк злобный клёкот кречета и площадная ругань иеры. Птица с учителем уже ввязались в бой. Скифов было много, вооружены тёмно-зелёными плетями. Кузька выругавшись, сам не заметил, как вогнал в землю свой аор, готовясь его перехватить поудобнее.
- Встаньте те, кто служение не завершил!
Встаньте те, кто последнего врага своего не убил!
Встаньте во плоти и крови! По велению моему! – как-то само по себе вырвалось у Кузьки.
И вот тогда он сам из земли поднял воинов. Он даже не понял кого. Это была лёгкая пехота в одних облегающих полосатых хитонах и тёмных портах. На головах у них кавсии , или что-то похожее, только с лентами. Закусив ленты, они пошли на врага. И скифы дрогнули. Испугались. Убежали. От чего? От той ярости и агрессии, не сдерживаемой, истинной - или от магического клича, что вёл воинов вперёд: За Родину! За Сталина!
Откуда были эти воины, Кузька не знал, не ведал их и учитель. Погибли ли они когда-то на этой земле, или им ещё предстоит пасть за данную землю… Где-то, на глубине подсознания, название их прошло – мораки.
Уже после боя, среди валявшихся трупов, беснующихся коней, носящихся по берегу, на песочке, около воткнутого меча сидел Кузька. Обхватив голову руками он только слабо причитал:
- Что я нёс… Чего я нёс…. Кого я вызвал…
Рядом стоял иера Варуна, используя посох по прямому назначению – глубокомысленно чеша в затылке.
Потом они с иерой долго упокоивали вызванных мораков, отправляя их в Ирий, место для воинов, погибших в бою. Учитель не раз тот бой Кузьке поминал. Хорошо, что всё обошлось.
И, наконец, настала инаугурация.
Все проходившие последнее испытание собрались на холмистом берегу, в котловине которого стоял храм. Кузька стоял с закрытыми глазами, ловя потоки эфира. Даже сквозь плотно закрытые веки видно было солнце. Оно как радуга переливалось, создавая эффект призмы. В воздухе сновали мелкие крылатые ионы - жрецы наблюдатели. В этом обличии они приобретали огромную скорость. Чтобы видеть всё, и успеть проследить за всем, что будут творить ученики в эфире.
Расправя крылья, юноша взлетел.
Его не интересовало, кто и как будет проходить испытание. Есть ли ещё крылатые. Он просто летел, наслаждаясь самим полётом, своей силой. Если и красовался, делая кульбиты, то не перед кем-то, а только для себя, энергия радости, всемогущества просто переполняла. Храм был скрыт бирюзовым куполом, по которому проносились разряды молний. Это иеры держали щит, через который должны были войти новички. Те, кого купол отбросит, никогда уже не станут иерами. Их просто не принимает сила. Сложив крылья. Кузька, словно хищная птица, падающая на безвольную жертву, влетел прямо в центр. Легко, без помех, словно воронка внутри купола была и его сама туда затянула. Юноша даже растерялся. Уж слишком всё легко. Вокруг носились молнии наподобии сетей, но от расправленных крыльев они отскакивали, не причиняя вреда.
Кузька представил в руках свой аор, и меч откликнулся на его зов слабым звоном. Юношу переполняла какая-то детская радость и безудержность. Хотелось сделать что-то такое… Пусть потом ругают, пусть не засчитают испытание, но удержаться от шаловливого настроения он не мог.
- Свет! Да будет Свет!
Подняв над головой сверкающий аор, парень воткнул его прямо перед собой в эфирный пол храма, и словно волна разнеслась от него по кругу. Прекратили играть в свои забавы молнии, куда-то делись жрецы. Только давящая своим звоном тишина обрушилась на него. И Кузька смеялся, наслаждаясь своей выходкой.
Его не ругали, даже испытание засчитали, просто косились как-то странно. Никто из иер не удосужился объяснить, что он натворил.
Потом уже была тёмная пещера, куда допускали только тех, кто прошёл купол. Много тут в окрестностях пещер, большая часть из них были храмовыми. Кузька омывшись в водопаде под землёй, обнажённый, только со своим аором, подобно герою стоял в кромешном мраке.
- Кто ты есть? – раздался голос – казалось, он звучал отовсюду.
- Тот, кто ушёл – твёрдо ответил Кузька.
- Кто ты есть? – повторился вопрос.
- Тот, кто придёт, - юноша отвечал ритуальными фразами, заключающими в себе всю сущность воды, все её формы и состояния.
- Кто ты есть?
- Тот, кто есть сейчас, - Кузька осознал себя в этот момент тем пиком всех своих воплощений, которые проявились здесь и сейчас в этом молодом теле.
- Войди. Отныне имя тебе Никанор. Побеждающий Светом.
Впереди забрезжил свет, и юноша пошёл в него. Там уже ждали довольный учитель, бадри и другие иеры. Юного иеру, только вылупившегося в непроглядной тьме пещеры, закутали в священные одеяния, радостно поздравляли, целовали, тискали. Сам же Никанор чувствовал себя как во сне, словно вокруг было ирреальное, всё происходило не с ним.
Неестественное мгновение в жизни, и вот уже нет никакого Кузьки, теперь он взрослый, такой же, как и другие иеры. Он признан с ними на равных. Он Никанор! С этим именем ему потом встречать свою смерть. Киры неустанно, по нити человеческой жизни ведут его от рождения, через всё, предначертанное богами к одному, неизменному факту, к тому, который никогда и никто не избегнет – к Смерти.
Дня через два, к нему подошёл учитель, и уже разговаривал как с равным, таким же иерой. Было до сумасшествия приятно.
- Никанор, - уже по новому имени обратился к нему иера, - Для высших посвящений нужны серебряные руны Варуна. Пока храм под скифами был, эти обормоты их спёрли. Никогда никому нужны не были, а тут вот на тебе… Так что, садись на корабль, и давай за ними плыви. Ищи кипарисовую шкатулку, в ней они были. В тайном отделении.
Учитель передал рыжему иере пергаменты с зарисовками.
- Вот как это выглядит.
- Я что, один должен ехать? – новоявленный иера был несколько удивлён, до этого все задания исполняли отрядом. И как он, только что ставший жрецом, один со всем справится?
- В Ифесе видели её последний раз, - жрец хитро усмехнулся в бороду. – Ребят там своих возьмёшь. Внимание не привлекай.
Иллириец хотел что-то сказать, но учитель прервал его.
- Давай, Никанор, собирайся, время не ждёт. Заодно и поймёшь, кто ты есть, и кем ты стал. Давай, давай!
И вот уже Никанор, сын Пармения, стоит у борта корабля, входящего в Ифес. Предварительно он послал друзьям весточку, и теперь выглядывал ребят среди встречающих.
Они стояли в стороне от других, все трое. Вот они, друзья, стоят, ждут его.
Никанор замахал им рукой. Какие они родные, близкие! Он был просто счастлив, увидев ребят, и теперь они будут вместе. Как всё это радостно!
Судно птицей скользило по волнам, словно летело. Возбуждение от новоявленного иеры, казалось, передавалось его деревянному телу. Стремительно порхая, оно приближало долгожданную встречу.