Мы уплывали вместе, но каждый был по-своему брошен и одинок. Мы плыли по направлении к вечности, она находится далеко от города. Весь путь мы думали:
-Кому нужны брошенные собаки?
- Единицам людей.
- Кому нужны брошенные киты?
- Никому. Никому. Никому. Даже друг другу.
Что нам делать? Наша тишина только увеличивала напряжение между нами. Мы ненавидели сквозняки этого мира. За каждый угол новой узкой улицы мы цеплялись хвостами. Было тесно и нереально душно. Мы винили друг друга в случившемся. Нам негде спать, нам нечего есть, некому петь. Мы продолжали наш путь в никуда. В нас случайно бросали гнилые фрукты, песок и бутылки. Мы уже стали невидимыми, но все еще чувствовали боль.
Раньше мы боялись темноты, но теперь ждали ее с нетерпением. Стемнело. Полночь. Надрывно выло расстроенное пианино в пешеходном переходе. Людей не было. Это был концерт брошенных, бездушных и одиноких инструментов для нас - забытых и преданных друг другу и друг другом.
Голосил не в такт аккордеон, его ремень потертый и изношенный, как и его душа. Барабаны бились об стенку головой. Противные звуки, жуткие, мертвые. Мы слились с ними. Мрак и нечеловеческий ужас завладел нами. Вместе бояться всегда еще страшней. Я опустил веки, закрыл плавниками рот, лег теплым животом на ледяные и оплёванные жвачками ступеньки. Я понимал, что эту первую одинокую ночь нужно перетерпеть и передышать, чтобы потом жить. А сопровождающий меня Кит не выдержал, в борьбе за кислород он выбросился на берег и погиб, как делают это в год десятки, а то и сотни китов. Умирая, он закричал, что было боли. Это был крик одиночества, крик задыхающихся легких, крик непонимания, крик нервной крови из носа, крик трясущихся рук, крик глаз, увидевших измену, крик головы, запрокинутой, чтобы не зареветь, крик бледнеющего лица, крик подкашивающихся ног, крик дрожащих зажатых в тиски губ, крик закоченелого страха, крик останавливающегося сердца, крик бьющийся в эпилепсии души… Это могут слышать только Киты.
Осознав, что мой попутчик не смог пережить предательство и утрату, обессиленный я упал в оркестровую яму бездарных железяк- глупых инструментов, они быстро заткнулись и уснули, испугавшись смерти. Во мне больше не было сил и власти. Я не мог его спасти…Обида лукаво укрывала и наполняла меня собой, как внутривенное лекарство. Я не мог больше спать.
А по улице, держась за руку коварного утра, широкими, разгульными, танцевальными шагами брела наигранно веселая, счастливая и пьяная осень. Она неестественно смеялась, открывая беззубый рот, а засохшие прошлогодние листья обреченно висели на ее грязной юбке. Она вульгарно плюнула в мою сторону остывшим морем и пошла будить город. Я был ошеломлен, я откровенно оторопел, я не знал ее такой, но в тот миг понял, что началась совсем другая история.
***
Теперь я очутился в мире, где хранится все то, что не видят люди: оторванные от сердца и ранее значимые, важные, дорогие частички души; давно любимые и позабытые вещи, а так же, особая реликвия - атрофированные чувства. Тут все, что невозможно вернуть плачем и молитвами, но никто этого и не пытается делать. Я не мог понять, приплыл ли я по назначению. Мне было страшно, я хотел вернуть все как было, а не существовать вне жизни, вне памяти. Я хотел повернуть время вспять, жить как раньше. Я верил в то, что моя хозяйка скучает по мне, и из последних сил поплыл к ней. Каждые пять метров давались мне все сложней, время бежало быстро, а я еле плелся.
Не знаю, сколько земных лет прошло, может год, может два. Я старый и неухоженный, лишенный способности издавать звуки, мое сердце было искалечено, хвост побит, брюхо кровоточило старыми ранами, розовые очки разбиты, их осколки царапают мою шершавую, горбатую спину, глаза разучились плакать, слезы постоянно вытекают из отверстия на макушке.
Когда я наконец-то вернулся в наш дом, то он уже принадлежал другим людям. Там была чужая энергетика, вещи, абсолютно новая планировка. Из наших вещей осталась лишь огромная кружка с отломанной ручкой. И выкинуть жалко – красивая, и пользоваться ей неудобно, и с собой забрать не смогли ее, и отказаться от нее было тяжело.
Я встретил свою хозяйку через несколько дней. Счастливая она переходила улицу. Волосы назад развивались, солнце светило. Она не заметила меня. Я подумал: «Может отвыкла? Может нужно просто побыть рядом, чтобы почувствовала меня вновь? Это будет легко. Мы так долго были вместе.». Так прошел первый день, но с каждой минутой проведенной рядом с ней, мне было все больней, воспоминания, что были внутри меня, меня же уничтожали.
Мне хотелось закричать ей: «Неужели тот факт, что я стал невидимым, обозначает, что ты больше не ощущаешь меня и не помнишь? Ты ведь скучаешь, да? Скажи, что скучаешь… Тебе разве не больно? Это ты меня не уберегла, это ты прогнала меня с ним. А он погиб, слышишь? Из-за тебя погиб! Ты эгоистка, ты не понимаешь Китов, он любил тебя! Я люблю тебя! Вернись! Почему ты не смотришь на меня? Почему молчишь? Ты оглохла? Ты правда думаешь, что выходя на улицу в другой одежде, с другим макияжем, в шляпе и с шарфом, ты становишься другой? Заметь меня, прошу…ты не можешь забыть.».
Я шел за ней по пятам. Я думал, что у нее появился новый Кит, но не видел его. Либо я больше не мог его чувствовать, либо она научилась его лучше оберегать, не так, как меня…ревность… я не отступал.
Наши отношения стали поздравительными. Каждый нелепый праздник был как повод все вернуть, как повод, чтобы напомнить о себе. Для меня теперь все праздники разные. В одни, я случайно ронял перед ней фотоальбомы, открывающиеся на страничке со мной; опрокидывал в магазине нашу любимую еду, проезжал на такого же цвета машине мимо нее или вылетал на встречную полосу, нарочно включая на радиоволне наши песни, но ей было безразлично. Тогда в другие праздники, я отправлял ей сообщения с чужих номеров, в них перечислял те ее качества, которых мне так сейчас не хватает, а потом желал ей то, о чем мы с ней мечтали, пытаясь этим показать, как хорошо я ее знаю. Но с каждым разом я собирал это по крупицам из памяти. Моя память выдает воспоминания с трудом, она то разрушается, как намокшая салфетка, то вспыхивает, как подпаленный зажигалкой лепесток цветка, мне сложно вышивать новое красочное поздравление старыми, поблекшими, потертыми нитками. А она игнорировала либо отправляла «спасибо», не спрашивая, от кого это. Я перестал это делать. Просто мысленно желал ей что-то хорошее, это лучше, чем неискреннее сообщение в социальных сетях «для галочки».
Мне было все сложнее с ней. Она будто не скучает, смеется, улыбается, говорит с каким-то незнакомым именем по телефону и поливает цветы. Я ее почти ненавижу. Она так изменилась. Пытаюсь накрыть ее потоком воды в ванной, хочу, чтобы она захлебнулась, но не могу, чувствую себя безумным, а она спокойно выходит из воды, идет сушить волосы феном и поет какие-то незнакомые мне песни. Она надевает одежду, которую я не видел, встречает чужого мне человека, говорит с ним на темы, о которых молчала со мной, идет с ним в обнимку по нашим улицам, целует его, смотрит влюбленно. Они рук не разнимают... а я опускаю медленно свои плавники.
Я спрашивал у города: «Неужели у нее не болит? Неужели она не помнит? Я знаю, как в одно мгновение можно все потерять, но забыть? Как? Почему ей так просто это дается, а я дышу с трудом, спать перестал, вкус еды не помню, улыбаться разучился…» Город знал больше меня, оттого и молчал.
Все чаще думаю о ее новом Ките. Это ведь ему она читает на ночь, доверяет секреты, нежно руку на живот кладет. Я надеюсь на то, что она всего лишь позволяет ему любить себя, что это временно, но все чаще убеждаюсь, что если в ее сердце не любовь к нему, а другое чувство, то оно намного сильнее всей любви мира, и она не нужна ей, для нее она слишком мелка.
Я не узнаю ее больше. Раньше она любила, укутавшись в шаль, сидеть у воды и опускать в нее только кончики пальцев, а теперь сидит в одной футболке у костра и подносит к огню так близко руки, что на таком расстоянии, мои усы превращаются в пепел. А вода в ее глазах, в которую я погружался раньше, вспыхивает пламенем, когда чужой человек, наверное со своим спрятанным Китом, смотрит на нее, смотрит, словно в нее, своими зелеными глазами, таящими лес.
Этот чужой мне человек, позволяет ей сжечь его дотла, а она не губит, горит вместе с ним. Пламя новых чувств, алых губ, румяных щек, влажной от температуры кожи,злит меня, я бессилен. Она засыпает. Я беру лампу, подношу к ее лицу, а ей не стыдно, она не видит меня, спит, нежно уткнувшись в чужое плечо. Ненавижу ее, она научилась жить без меня, а я нет.
Один день изменил все и поставил точку. Я полудохлый, изуродованный, ненужный и потрепанный поплелся за ней в ресторан. И ее выбор блюд поразил меня. Она съела фрукты, потом салат, потом КИТОВОЕ мясо, потом мороженное, шоколад, снова какую-то РЫБУ, а в завершении огурцы и чай.
И тогда я осознал, что внутри нее не кит, а ребенок, что рядом с ней, не чужой человек, а любимый муж, что жизнь вокруг нее самая настоящая, без фантазий глупых и выдумок детских. Я так и остался ее сказкой о первом чувстве, первом взгляде, о первой любви, благодаря которой ощущаешь себя человеком, а человек взрослеет.
Взрослые люди живут целями, поступками, действиями, они не плавают круглосуточно в мечтах, как я, у них ведь есть более важные дела, работа, дом, семья. Взрослые мыслят по-другому и чувствуют тоже. Китам нет места во взрослом мире.
Я всхлипываю то ли от радости, то ли от горести и потери.
Я понимаю, что мое место в другой, волшебной стране, я уплываю туда…
А это письмо тебе, пусть оно тут, на полочке полежит, свернутое на искосок:
***
Любимый город
Россия
16.04.16
Дорогая моя,
Извини, что ушел не попрощавшись. Так всегда уходит детство и все, что с ним связано. Я живу теперь рядом с твоими любимыми игрушками. Мы читаем твои книжки о животных и волшебстве. У меня есть здесь своя коробка с водой, тут лежит и твоя купальная черепах, и пара резиновых уток, и малюсенькое полотенце. Я, как и все эти предметы, жду свой очереди воспоминаний.
О ком-то из нас ты, может, уже и не вспомнишь, но я уверен, что это не про меня. Я знаю, когда твои дети попросят рассказать им о том, что такое любовь, то сказка о Китах будет лучшим ответом. Дети любят чудеса, а рыба-друг внутри – это волшебно и интересно.
Когда твои дети вырастут, то поймут, что бессмысленно про любовь спрашивать, ее можно только почувствовать. Я думаю, они расскажут о ней тебе сами, когда встретят настоящую и искреннюю.
Любовь-это жизнь. Здорово, когда ты даришь эту жизнь своему ребенку. Ты отправляешься с ним в новое путешествие, у тебя появляется шанс еще раз побывать в стране Детства.
Ты знаешь, здесь все помнят тебя… Ждут, что и ты вспомнишь… Здесь тебя еще чувствуют... И всё так же любят.
А я особенно радуюсь за тебя взрослую.
Желаю тебе только счастья.
С приветом из детства,
Твой Кит