назад, Глава 19. Путь во тьме: http://www.proza.ru/2017/08/26/226
«Пускай река сама несёт меня!» – решил он. Как мог, глубоко вздохнул, и его
понесло вниз по течению.
Река шуршала камышами, бурлила на перекатах, и Ёжик чувствовал, что совсем
промок и скоро утонет.
Вдруг кто-то дотронулся до его задней лапы.
– Извините, – беззвучно сказал кто-то, – кто вы и как сюда попали?
– Я – Ёжик, – тоже беззвучно ответил Ёжик. – Я упал в реку.
– Тогда садитесь ко мне на спину, – беззвучно проговорил кто-то. – Я отвезу
вас на берег.
С.Г. Козлов, «Ёжик в тумане»
Он висел в темноте.
Мерно шумела в глубине этой темноты река, от самой этой незримости своей сделавшаяся неохватно обширной, как самый её отзвук, множимый стенами, сводами, выступами, утёсами и утёсиками этой подземной страны.
Время потеряло свою осязаемость.
Только и было в мире теперь – темнота, шум подземной реки и его песня... – кажется, он действительно что-то тихонько напевал... Да, и ещё, конечно, «дерево» – то, к чему он был теперь прикован, не имея возможности пошевелить ничем, даже хвостом, а сам шест прочно засел в краях подземного зева, сквозь который проходил поток небольшой на самом деле речки...
Он вглядывался в темноту. Устремившись в одну точку, он всматривался в окружающую его безвидность. И хотя он и не мог даже двинуть головой, не говоря уже о том, чтобы обратиться в другую сторону, он так смотрел, что, проникая в неё здесь, этим словно охватывал её всю.
Так и бывает. Самая обездвиженность сподвигает к тому, чтобы всматриваться в неё, столько заключающую в себе. И теперь эта подземная обессвеченность хранила в себе множество предметов, качеств и событий... Были ли они теперь или когда-то.
Видел ли он что-нибудь? Трудно сказать, хотя и считается, что бобры – животные ночные. Просто здесь было всё по-другому.
– «Мы придём за тобой...» Живы ли они ещё теперь? – прошептал Бобрисэй и закрыл глаза.
Через мгновение открыв их, снова стал всматриваться... Темнота расступилась.
Свет откуда-то проникал, но Бобрисэй даже не попытался взглянуть, хотя бы краем глаза, откуда это; он смотрел вперёд, туда, где на выступившей из темноты неровной стене пещеры звучала какая-то надпись... Губы его шевельнулись.
Он прочёл:
– «Вглядевшись в глубину веков...» – закрыл глаза и выдохнул из себя воздух (видно, сердце выскакивало из груди), сглотнул слюну и, вздохнув ещё несколько раз, снова стал читать:
Вглядевшись в глубину веков,
Учись у старых моряков...
Он заулыбался. Это было уже весело. Ещё раз... Надпись была сделана по-бобритански. Он снова прочел эти две строчки и, дойдя до последней буквы, разобрал и то, что было под ними:
И только путь сумеет объяснить,
В чём...
Дальше было неразборчиво.
– Не пропали-таки даром уроки мистера Шашлыка! – тихо засмеялся он, и пещера ответила таким же тихим и каким-то даже мелодичным шелестом.
– И вот что, – через секунду ещё сказал он. – Значит, в этой стране не всегда говорили на том ругательном языке... «Собрибэй, Собрибэй...», «А бука ныстро омнебоди...», «Же штолаете?» – передразнивал он на разные голоса, вспоминая то одного, то другого, кто говорил на странном тёмно-долинском наречии, и сам смеялся своим интонациям.
Свет, в котором он увидел надпись, вдруг несколько ослаб, а потом вновь вернулся в прежнее состояние – словно кто-то подмигнул ему. Бобрисэй перестал смеяться.
– Постой, – сказал он, ни к кому не обращаясь, – а как это получилось?
Он стал вертеться изо всех сил, чтобы хоть как-нибудь оглядеться. Но куда там! Смола, намертво припаявшая его к шесту, и не думала ослаблять свою хватку. И всё же краем глаза... он заметил...
Она не стала мучить его, понуждая коситься на неё, подобно зайцу. Осторожно переступая лапками по мокрым стенам пещеры, Птица подобралась к нему ближе и остановилась напротив, уцепившись за какой-то выступ, как раз рядом с последней строкой стихотворения. И он теперь смог её увидеть. Улыбаясь ему, она светилась в темноте ясным и ровным светом.
– Ничкиса... – выдохнул Бобрисэй.
– Я подумала, – деликатно сказала она, – где сражение – там, значит, и ты. И – точно...
Это было спасение.
– ...И венец сокрыл меня, – рассказывала Птица. – Клоосы покрутились-покрутились вокруг той сосны и улетели. Ты не представляешь, какие у них были физиономии! Они готовы были уже пощупать друг друга – а есть ли они сами-то?
Бобрисэй смеялся так весело, словно и не висел теперь сам, запелёнатый, как кокон большой бабочки.
- Потом я стала возвращаться и в воздухе встретила белок – они шли через пропасть... Выбора-то ведь не было. Их даже клоосы не стали преследовать... Впрочем, клоосов было там всего трое, двое из которых были в нокдауне, а третий позорно бежал от одного зубастого джентльмена.
Бобриан изо всех сил старался не расплыться в довольной ухмылке, но ему это не удалось.
– Эх, – сказал он с лёгкой досадой. – Ну... а теперь-то они где? С ними всё в порядке?
– Когда я их оставила, всё было хорошо... Они теперь в неназванном месте, – сказала Птица.
Бобрисэй недоверчиво посмотрел на неё, но та не смеялась.
– Таково оно и есть, – пояснила она, увидев его недоумение.
– И находится оно в неназванном направлении в окружении неназванных гор? – иронически сказал он, но интонации его были мягкими.
– Отчего же, – улыбнулась Птица. – Вовсе и не в неназванном направлении, а в сторону Высоких гор... Это прямо над нами... Мы перелетели через пропасть. Там, как я слышала, находится и Источник...
– И все белки целы? – помявшись, осторожно спросил Бобриан.
– Нет, – вздохнула Птица. Чувствовалось, что ей это тяжело – она ведь видела, как... – Трое разбились... Им не хватило сил.
– А Верцка?! – вырвалось у бобрёнка.
Ничкиса опять улыбнулась, словно хотела погладить Бобрисэя по голове.
– Мы летели вместе, – сказала она, – сама бы она не справилась.
Это значило, что Ничкиса перенесла её в своих лапах. Оттого-то трое бельчат и... Она видела это, но не могла помочь.
– Наверное, когда она увидела, что бельчата... она требовала, чтобы ты её... – начал Бобрисэй и остановился. Тяжело было об этом говорить.
– Она была без сознания, – ответила Птица и опустила глаза.
Они замолчали, как бывает, когда двое на пристани, вглядываясь в морскую даль, ожидают увидеть парус...
– А Марцка? – как-то стыдливо спросил бобрёнок, старательно глядя в сторону.
– Марцка, если ты не заметил, – вздохнула Ничкиса, – была на ежиной стороне, так что...
Бобрисэй понимающе кивнул.
– За старшую там теперь Клёцка... Пока Верцка... – Ничкиса вдруг остановилась, и пауза была столь неожиданной, что Бобрисэй внимательно посмотрел на неё.
Она растерянно пожала плечами, видимо ещё не зная, как сказать.
– Что мне теперь делать? – наконец спросила она Бобрисэя.
– Ты – меня – спрашиваешь?! – удивился он.
– Да, представь себе, спрашиваю теперь тебя... – сказала Ничкиса, потерев крылом лоб. Но это было не смущение, а что-то другое. – Так что?
Бобрисэй вздохнул.
– Ну... я думаю... ты не сможешь меня отцепить от этой дубины, – сказал он. – Тут такая смола... Я не могу ничем пошевелить... Кстати, ты никого там снаружи не видела? – сквозь его осторожный вопрос не сквозило, а просто вопило беспокойство.
– Нет, – как-то серо сказала Птица. – Там не было никого.
– А кровь? – спросил он. Всё было и так понятно.
Птица только кивнула головой.
Бобрёнок заплакал. Сначала тихо, потом уже совершенно не скрываясь. Птица молча сидела рядом. Они плакали вместе.
– Проклятая эта война!.. – вырвалось у бобрёнка, но он тут же замолчал. Нет. Так было неправильно.
– Я понимаю, – извиняющимся тоном сказал он Ничкисе, но она ведь ему ничего и не сказала. – Просто больно очень... И, к тому же, они ведь из-за меня...
– Не из-за тебя, – быстро и неожиданно жёстко сказала Птица.
Бобрисэй долго и внимательно смотрел на неё. Но выражение её глаз было мягким.
– Хорошо, – вздохнул он, ещё шмыгая носом. – Тогда иди теперь за Митьком. Хотя, наверное, он и сам знает... Я просто не знаю, кто ещё мог бы теперь...
Она обняла его на прощанье. Смола не прилеплялась к ней. Дойдя до поворота пещеры, за которым её уже будет не видно, она ещё раз посмотрела на него, а Бобрисэй смотрел на неё. Они ничего не говорили. Потом он закрыл глаза.
Когда он открыл их, Птицы уже не было. И снова наступила, окружила его безвидность.
Он погрузился в какую-то странную, тяжкую дремоту...
...Где-то далеко, в стародальних недрах открылся и теперь восходил, медленною звездою, тихий и чем-то печальный свет... Осторожною поступью следуя известному только ему пути, он очерчивал границы пещеры, нескончаемой нитью уходящей в глубины земных лабиринтов... Шествие его сопровождалось звуками, вначале едва слышными, потом обратившимися в кроткое и уютное покряхтывание и попыхчивание, как это бывает у стариков. Оно перемежалось лёгкими стуками, как если бы по каменной мостовой пещерных изгибов ступал вместе с идущим и верный спутник его – можжевеловый посох...
Вскоре текущая звезда эта стала столь близкой, что можно было уже ясно различить её очертания... Это был фонарь, старинный, как самые эти пещеры и, может быть, как и самая эта страна... Кованого железа, он стенками своими и дверцей имел гранёные по краям пластины горного хрусталя. Что горело в нём – свеча ли, лампада или что иное – понять было невозможно; боковые грани пластин делали свет его неуловимым и одновременно близким в любой части пещеры шагов на тридцать вокруг. Верхушка его свода венчалась, как обычно, кольцом, столь обширным, что держать его могла бы с удобством и рука человека, да, пожалуй, и великана тоже.
Но теперь это кольцо уютно почивало в мохнатой лапке... Шёрстка на ней, как и на всём идущем была почти абсолютно белой, и лишь отдельные буроватые нити делали эту белизну не столь ослепительной... Это был бобр, седой от старости и пребывания в этих пещерах, белый, как лунь, но ещё ясно всё видящий и смягчающий свой удивительный и, наверное, для кого-то страшный облик ласковой улыбкой.
Бобрисэй открыл глаза.
На берегу мерно рокочущей пещерной речки перед ним – точнее, чуть сбоку, потому что Бобрисэй висел прямо над рекой, – стоял бобр.
Бобрисэй ахнул и... замолк, не зная, наверное, что сказать...
Пришедший, мягко улыбаясь в усы, с кряхтеньем сел на бережку на каком-то камне и свесил лапы.
– Ну вот, я и дождался... – сказал он, ни к кому не обращаясь – вернее, словно бы обращаясь к кому-то, кого здесь не было, – и добавил: – Ну что же, молодой человек, позвольте представиться: меня зовут О’Бобран, Бобрегор О’Бобран.
– А я Бобрисэй, – сказал Бобрисэй. – Бобрисэй Бобриан... Мы живём наверху.
– Вот, значит, как... – проговорил О’Бобран. – Теперь вперёд называют своё имя... В наше время вперёд всегда называли имя своего рода... Сколько же тебе лет, малыш?
– Два... с чем-то... – растерянно протянул Бобриан. – Я уже не знаю точно, сколько, здесь ведь время такое, что... – он не договорил, да и не нужно было.
– Да-а... – покачал головой старик. – Вот как ты попал... – и, поднявшись, подошёл к нему. – Посмотрим, что здесь у тебя... А! Это смола жующего дерева. Надо...
Но бобр не успел сказать, что надо, потому что его мирные и неторопливые рассуждения прервал вопль ужаса. Бобрёнок весь извивался и вращал глазами.
– Оно что – жуёт тех, кто... – дрожащим голосом спросил он.
Но бобр ответил всё так же спокойно:
– Ну да, жуёт... Сколько ты здесь уже висишь?
– Не знаю... – так же растерянно, но немного спокойнее протянул бобрёнок. – Часа три... а может быть, восемнадцать... Я не знаю...
Бобр посмотрел на небо (хотя оно и было перекрыто пещерными сводами), пожевал губами и заключил:
– Ну что... У нас осталось примерно три часа...
– А что потом? – с ужасом прошептал Бобрисэй.
Но Бобрегор, не ответив на его вопрос, двинулся к выходу из пещер наружу. И лишь дойдя до поворота, который делал ход, он обернулся и успокаивающе сказал:
– Я скоро...
Фонарь остался около Бобрисэя. С собой старик взял только посох.
– Вот если бы Человек... – прошептал Бобрисэй и, не договорив, умолк.
Он задумчиво смотрел на фонарь Бобрегора, стоявший рядом с ним.
– Бобрегор О’Бобран... – проговорил он словно в ответ на какие-то свои мысли, и улыбнулся. – Какое имя...
...Когда он вернулся, выражение его лица было печальным. А Бобрисэй не стал ничего спрашивать. Они оба молчали, и Бобрегор, опустив голову, сидел на том же камне. Наконец он вздохнул и, поднявшись, подошёл к шесту, на котором Бобрисэй висел над рекой. В лапах у него был пучок какой-то травы, ещё влажной и блестевшей в свете хрустального фонаря жирной зеленью. Он выжал несколько капель на лапы Бобрисэю...
Послышался странный звук, похожий даже на какой-то стон или на то, как обрывается какая-нибудь струна или жила... И Бобрисэй почувствовал, что смоляная хватка стала ослабевать... Ему повезло, что река в этом месте была глубокой, но не широкой, так что Бобрегор смог до него дотянуться. Через некоторое время – кто-нибудь сказал бы, что прошло полчаса, а он, наверное, мог бы сказать, что это длилось не меньше целого дня, – он был свободен.
И тут же свалился в реку. Лапы его не слушались, его быстро понесло вглубь горы, подбрасывая на порогах и глубоко погружая в водоворотах, так что он едва не утонул... Бобрегор нагнал его уже за третьим поворотом.
Они с трудом выбрались на берег и долго отдыхали, растянувшись на прохладной, но одновременно странно тёплой его поверхности.
Первым поднялся старик.
– Ну что, малыш, ты, наверное, очень голоден, да?
– Угу... – Бобрисэй едва сел, так ему было худо.
Он попытался подняться на ноги, но тут же свалился навзничь, громко стукнувшись головой.
– И-и-их! – ахнул Бобрегор, подбегая к нему.
– Голова очень кружится почему-то... – жалобно протянул бобрёнок.
– Ладно, – сказал старик. – Лежи здесь. Сейчас я тебе чего-нибудь принесу. У меня тут есть... – и, продолжая что-то тихонько бормотать, он довольно шустро пошёл по одному из боковых коридоров. Фонарь так и оставался наверху, и его свет едва достигал Бобрисэя, отражаясь призрачными бликами на блестящих от влаги пещерных стенах.
Бобрисэй опять забылся каким-то странным, тяжёлым сном...
Очнулся он оттого, что голову его приподнимали. Он открыл глаза и увидел улыбающееся седое лицо.
– Открой-ка рот, малыш, я дам тебе воды... – Бобрегор возился с ним, как нянька.
Вода, которую он принёс, была в хрустальном графине. Она светилась в полутьме, куда едва долетали косвенные лучи оставленного наверху фонаря.
Бобрисэй сделал несколько глотков... и заплакал.
Но Бобрегор отчего-то этому не удивился.
– Да, малыш, – сказал он. – Это вода из Горного Источника.
– Ты можешь там бывать? – спросил бобрёнок, сияя, как полуденное отражение солнца в Изумрудной реке.
– Нет, – сказал Бобрегор, поднимаясь с колен. – Просто он начинается здесь, в глуби гор...
Бобрисэй поднялся вслед за ним. Голова не кружилась.
– Что со мной было?
О’Бобран тяжело вздохнул:
– Это смола... Она ко всему прочему ещё и ядовита... Ты не видел змей?
Бобрёнок удивлённо кивнул, глядя на старика большими глазами.
– Здесь? – уточнил тот.
– Да... Я так испугался, что чуть не упрыгал вместе с шестом...
Бобрегор улыбнулся – он умел ценить юмор, даже детский.
– Скажи, а как ты меня нашёл? – спросил Бобрисэй, когда они шли в глубь земли.
– Ничкиса, – коротко, но не хмуро ответил старец. – Я услышал её голос...
– А вы... знаете её голос? – спросил, трепеща, Бобрисэй.
– Да... нам всем... он знаком... – неторопливо проговорил старый Бобр. Но объяснил: – Это всё равно что солнечный свет – кто ж его не знает? Разве что только слепой...
Они всё шли и шли по ходам, переходам, через огромные залы со сталактитами, взбирались по каким-то ступеням, на которых можно было различить удивительные узоры Древнего Ваятеля, проходили по каким-то мостам, ажурным, как листочки осины весной...
Когда они шли рядом с небольшим водопадом, Бобрегор вдруг сказал:
– Это Водопад Слёз... Здесь река делает внутри земли круг и возвращается наверх... Она выходит возле Берега Налаков...
Они постояли около водопада. От него исходило тонкое благоухание, которое не решится описать даже сказочник... Может быть, оно подобно...
– Здесь иногда бывает Шишемыша. Она знает этот путь... – как-то странно прозрачно сказал Бобрегор. То ли от длительной ходьбы, то ли ещё отчего-то шубка на нём взъерошилась, и он весь сиял в свете своего хрустального фонаря.
– Что, малыш, испугался меня? – ласково спросил старик, видя, как бобрёнок дрожит.
– Н-нет... – пробормотал Бобриан. – Я сам не знаю...
Они завернули за ещё один поворот пещеры и остановились.
– Вот мы и пришли...
Бобрисэй восхищённо смотрел вокруг. Они были в храме...
– Ты видел Человека? – спросил Бобрисэй, увидев его изображение, и тут же лицо его стало печальным – быть может, он вспомнил о том, как Лютик на воздухе писал Его образ...
Конечно, совершенно бесполезно пытаться описывать этот храм. Кажется, по отношению к подобным вещам и событиям как нельзя более подходит выражение: «Лучше один раз увидеть...» Здесь из земного вещества было создано то, что стало пристанищем большего, чем земля...
Страшно предстоять такой красоте – кажется, что одно лишь неловкое прикосновение или слово может нарушить в ней то всегда ускользающее, что одно только в ней и драгоценно...
– Я сносил сюда всё, что только мог... – с лёгкой улыбкой и одновременно грустно произнёс Бобрегор, видя восхищение Бобрисэя. – ...Что только оставалось... Но ты видишь только маленький отблеск былой славы Великой Бобритании...
О’Бобран замолк, видимо, погрузившись в воспоминания, а маленький Бобриан спустился по драгоценным ступеням в сияющий зал. Он ходил вдоль стен, поедая взорами изделия древних мастеров, не смея прикоснуться к ним своей дрожащей от восхищения лапой.
– Человек здесь взрослый, – сказал Бобриан, дойдя до образа, занимающего главное место в этом храме. – Я... – и остановился.
– Ты видел Его Отроком... – Бобрегор не спрашивал, а просто закончил его фразу.
Бобриан кивнул.
– Ты увидишь Его взрослым, – сказал старик. – Увидишь... Если будешь правильно идти, Он нагонит тебя.
Бобриан ничего не сказал на это и как будто не удивился странности фразы.
– Я думаю, теперь самое время тебя покормить, – сказал Бобрегор, спускаясь в храм по тем же ступеням.
Он прикоснулся к южной стене пещеры, и открылась дверь. Открывалась ли она бесшумно – трудно сказать; изумление Бобрисэя было столь велико, что вряд ли он это слышал.
– Долгие годы я жил здесь один, среди воспоминаний, и ничто не мешало мне посвящать их труду и изобретениям... – объяснял Бобрегор, вынося из сокрытой кладовой сухие припасы. Их было много, они были разные и так благоухали, что Бобрисэй тут же сглотнул слюнки. – Первое время я каждую ночь выходил для своей охоты... охоты на уходящую красоту... Но потом в Долине всё было окончательно уничтожено, и я перестал это делать.
Южная дверь затворилась, движимая невидимым механизмом, а Бобрегор, пройдя с охапкой всяких вкусностей на середину прекрасного храма, попросил Бобрисэя:
– Поверни, пожалуйста, вот этот красный камень... Что-то разволновался я, забыл...
Бобрёнок повернул его, и из середины храма поднялся каменный стол, украшенный прекрасной резьбой, инкрустированный драгоценными камнями, металлами и благородными сортами дерева... Бобриан на какое-то время даже забыл о трапезе, рассматривая его. Бобрегор тем временем подошёл к северной стене и вынес из открывшейся там кладовой кувшины с горной водой, плодовыми и травяными соками, а один из них, хрустальный, искрился алым светом...
– Это вино Морского берега, – тихо сказал Бобрегор. – Берега того моря, где теперь живут Налаки... Обычное вино пьянит, а действие этого – обратное... Оно просвещает. Но только нужно смешать его с Горной водой...
– Разве Налаки не всегда жили в том море? – спросил Бобрисэй.
Бобрегор, расставив всё на столе, задумался.
– Нет, – наконец сказал он. – Они пришли из-за моря... Они стремились в нашу Долину... Когда она ещё была Бобританией. Но они опоздали. Однако назад они возвращаться не стали, и вот по сей день живут там, ожидая, когда будет восстановлена... – он помолчал, словно сомневаясь, говорить ли, и добавил: – Наш род тоже был в этой Долине гостем, все мы были здесь как в гостях, но это было для нас таким родным, что мы думали, будто просто вернулись на родину... Я говорю «мы»... Конечно, я не видел, как это всё происходило – я родился уже здесь, в Бобритании... И я видел её гибель, – он замолчал, и выражение лица его было печальным и величественным.
В молчании они принялись за трапезу, каждый из них, наверное, пел про себя, но оба они смотрели на лик Человека... Не могу сказать вам, дыханием каких тонких ветров был соткан этот образ. Он не был прикреплён к чему-либо, он не витал в воздухе, он просто – был. Человек был изображён восседающим на троне, на стойках которого словно солнечным резцом по воздушному камню было вырезано – Слава Бобритании, Человек Вышний, Спаситель...
Немного погодя, когда они уже принялись за сладкое, Бобрисэй сказал:
– Странные какие вещи... Наш род Бобрианов происходит с Востока... Твой был с Юго-запада... У нас наверху ещё живут пришельцы с Севера, из Бобриангов, но их именование, правда, произносят у нас как Бобряги... Налаки – с северо-запада... Что же получается – со всех сторон света люди, то есть бобры, стремились сюда?
– Да, малыш, – умиленно произнёс старик О’Бобран, держа в лапе кусок лебёдной лепёшки. – Все мы всегда стремились сюда... И мы какое-то время жили здесь, но всё это кончилось... Ты не можешь себе даже представить, малыш, какая здесь была жизнь...
– Ты слышал когда-нибудь о Плато ежей? – спросил Бобрисэй, наливая себе разбавленного горной водой вина моря.
– Да... – Бобрегор улыбнулся. – Я знаю всё, что там случилось... Действительно, его история немного напоминает то, что произошло с Бобританией... И его жизнь была похожа на нашу жизнь... Но только похожа.
– Однако по ней можно составить себе представление о том, как должно... – Бобрисэй не закончил. Горная вода и вино моря наполнили его тихостью. Он только сидел и слушал, а Бобрегор рассказывал...
– Мне было, сколько тебе сейчас или даже немного меньше, когда пришли клиссы... Конечно, там были, как и теперь, не только клиссы, но их – больше всего... Мы с братьями в тот момент играли в пещерах, потому и остались целы. Я был самым младшим. Старший из нас был Бобризор, средний – Бобридор. Мы всё видели... Если подниматься вот по этому ходу, – Бобрегор показал на северо-запад; там действительно в стене была видна небольшая щель, – то поднимешься на небольшую площадку, с боков окружённую отвесными скалами, а под ней – высота... Мы были у входа на неё... Нас не заметили... Вначале прилетели воздушные стражники, они окружили Долину и ловили всех, пытавшихся скрыться. Никто из наших бежать и не пытался, это был наш дом, наше счастье, они приняли бой. Вслед за стражниками шли кловы, клиссы и клааши. За ними шли... Я говорю «шли», потому что такого как теперь леса не было... За ними шли крэиссы. И в конце всех – Красомаха и Грит... Мы видели всё. Видишь, я весь белый? Это не от старости... Конечно, я теперь уже очень стар, но мы все трое стали белыми тогда. Мы очень испугались... Ночью мы вышли их хоронить... Это теперь есть уже воссы и нлиифы, которые несут ночную стражу, тогда их ещё не было. Не знаю, как нас не заметили... Наверное, так было нужно. Почти всех мы похоронили в реке и только нескольких старейшин – в этих пещерах... Вот здесь – могила нашего Вождя... Его звали Бобрисвет, и он, я скажу тебе, соответствовал своему имени... Он убил Тарнепа... Тарнеп был вторым после Грита по власти и силе, Красомаха тогда была только третьей. Ну, а теперь она – это всё, Грит только так, один звук... Хотя он – всё тот же, ничуть не слабее, может быть, даже... – Бобрегор помолчал, глядя невидящими глазами туда, куда Бобрисэй пока за ним прийти не мог. Потом продолжил: – Мы забрали и книгу, которой очень дорожил Бобрисвет. Но мы ещё не умели читать... Потом, спустя много времени, мы поняли, что это – летопись Бобритании от её создания. И мы написали последнюю её главу... Но отчего-то – я сам не понимаю, как же так это случилось, – письмена в ней стали блёкнуть, а бумага – истлевать. Я подновлял её, как мог, однако многое утерялось...
Они уже закончили трапезу.
– Пойдём, я покажу тебе...
Он привёл его на могилу Бобрисвета. На ней, на мраморном надгробии, лежала и книга...
Бобрисэй открыл её и стал читать заглавие:
– «История Бобритании от создания её и преселения в неё юго-западных бобров... Семьи Бобреган, О’Бобран, Мак-Бобберк, Бобрентьевы и другие пришли летом... года...» Эх, цифр-то я ещё не знаю!..
Бобрегор улыбаясь смотрел на бобрёнка:
– Ну-ка, скажи, малыш, кто тебя научил читать по-бобритански?
– Один барашек... – сказал Бобрисэй. – У него ещё такая смешная фамилия была... А имени ещё не было – они бежали из кловьих кормилищ.
– Что ж... Хорошо... – сказал Бобрегор, и глаза его подёрнулись какой-то пеленой. – Видно, пришло моё время...
Но он ничего не стал больше говорить об этом.
– Пойдём, я покажу, где ты будешь спать...
– Господин Бобрегор, – взмолился тут Бобрисэй. – Я хотел пойти посмотреть, как там хипаресы... То есть, это клиссы их так зовут, но они...
– Прости меня, малыш, – прервал его О’Бобран, – у меня к тебе одна просьба... Побудь здесь до завтра... Ты поймёшь...
И выражение его лица было таким, что Бобриан не мог не согласиться.
– А, кроме того, я думаю, тебе нужно выспаться по-человечески... – сказал Бобрегор и сам улыбнулся.
Бобрисэй удивлённо поднял брови.
– То есть, я хотел сказать... – смеясь, стал объяснять О’Бобран, но Бобриан, судя по всему, его не слушал – он увидел соломенный тюфячок, прямо такой, как у них дома...
...Бобрёнок улёгся на тюфячке, а старик О’Бобран, усевшись рядом на раскладном тростниковом креслице и опершись на посох, стал рассказывать бобрёнку старые бобританские сказки... Одна из них была про Ластвиря, она особенно понравилась Бобрисэю. Но я вам перескажу её, наверное, в следующий раз...
И когда малыш уже почти засыпал, старик сказал ему:
– ...Я ждал, когда это случится... Я был самым младшим, и мои братья умерли прежде меня... Я остался хранителем... И вот теперь мне есть, кому передать всё это... Передать Бобританию... Я ведь последний её Вождь... Только править мне некем, – грустно улыбнулся он и продолжал: – Я хочу сказать тебе что-то важное... Знай, что никому из жителей Тёмной долины, ни из тех, кто пришёл в неё извне, самому по себе Красомаху убить невозможно... Если только она сама каким-нибудь образом себе не повредит... Есть, конечно, ещё одна возможность – её мог бы убить Человек, но... понимаешь, Он ведь никого не убивает, а только защищает. А потом... Здесь ведь – владения Грита, а Красомаха – вроде как его глашатай... И они могут сказать Человеку: «Что Ты вмешиваешься? Все, кто живёт теперь в Тёмной долине, хотят, чтобы было так, как есть, и это наше достояние!» И Человек, может быть, не найдёт оснований для того, чтобы... А вот если бы кто-нибудь смог Ему дать это основание, чтобы вмешаться... Нужно, чтобы Человек действовал ради нас. Тогда Красомаха исчезнет...
– А как же Ничкиса? – спросил бобрёнок уже сквозь сон. – Она разве не может...
– Нет... – задумчиво и печально сказал старик. – Она тоже не действует сама по себе, без Человека... И... когда всё совершится и восстановится, согласно предсказаниям, она снова станет...
Не могу ручаться, что Бобрисэй слышал то, что после сказал старик, потому что маленький бобрёнок уже похрапывал на своём тюфячке, как заправский бобр с большими усищами.
А Бобрегор сказал:
– ...Синицей...
Конечно, это не было ответом на вопрос, но, как часто бывает, что мы просим или спрашиваем об одном, а слово, которое нам приходит в ответ, бывает совсем о другом, чем бы мы ожидали, и однако это и бывает нужным нам ответом...
Ночью Бобрисэй несколько раз просыпался, слыша неясные тихие стуки и позвякивания, но, как только он приподнимался на своём тюфячке, все звуки сразу стихали, и он снова засыпал...
Утром он проснулся, услышав... Точнее, слышно не было ничего, но как будто бы послышался слабый хрип.
Бобрисэй вскочил и осмотрелся. Тихо горел хрустальный фонарь. Рядом с ним лежала табличка со стрелкой: «Там». Он пошёл туда.
Миновав всего один поворот, он увидел свет. Там, в небольшой комнате с беломраморными стенами, сидел Бобрегор, опершись спиной на стену, и глаза его были полузакрыты. Рядом лежала небольшая лопата. Лапы его свешивались...
– Ты, наверное, понял, малыш, я умираю... Здесь... похоронены мои братья... Здесь и я хочу лежать до Последнего дня... когда воссияет Солнце... Мы увидимся с тобой... Мы... желаю тебе встретить Человека... Вышнего Человека... и... как всё-таки хорошо... что я тебя дождался... Спаси... – он не договорил...
И это были последние его слова.
...Но Бобрисэй не заплакал... И похоронив его, тоже... Может быть, кому-то это покажется странным, но всё было так, словно плач здесь был неуместен... И даже наоборот, лицо его выражало странное чувство – радости смешанной с изумлением... Но это была не обычная радость, какая известна и всякому цветку. Это было чем-то похоже на то состояние, в котором Бобрисэй примчался к Митьку и Ничкисе на берег Изумрудной реки, чтобы сказать им, что он видел Человека...
Он хотел забрать с собой Книгу. Но, когда полистал её, увидел, что на понятном ему языке были написаны только титульный лист, оглавление и примечания, а сам текст, видимо, был гораздо древнее, и Бобрисэй не мог понять его, только отдельные слова. Тогда он оставил её здесь.
– Я вернусь... вот увидишь, я вернусь... – шептал он, и было непонятно, кому он это говорил – Книге ли, которую держал в руках, и которая теперь стала и его историей, старику ли Бобрегору и его братьям, почивающим здесь и ставшим ему уже родными, или родоначальнику дорогой ему Бобритании Бобрисвету...
Он вернулся в комнату, в которой спал, чтобы взять фонарь. Выходя из сияющего храма, он обернулся. Человек Вышний восседал на троне, и Лик Его был прекрасен, он был исполнен тонкой печали, но всё растворяла сияющая и искрящаяся и одновременно тихая радость. Маленький бобрёнок что-то прошептал, но я не могу сказать вам точно что. Это останется его тайной. Одно могу сказать – он обращался к Спасителю.
... Когда он выбрался наружу, там тоже было уже светло.
дальше, Глава 21. Плен и гибель. Что такое Стреластр: http://www.proza.ru/2017/08/28/134