В конце зимы наш чуткий боевой командир решает устроить роте, по его меткому выражению «испытание на вшивость».
Нам предстоит в полном составе выдержать марш бросок на лыжах длиной двадцать километров с полной выкладкой.
На торсе каждого ракетчика шинель в скатку, переброшенная через плечо и родной автомат. На ремне подсумок с двумя пустыми магазинами, штык-нож и бахилы химзащиты в чехле. За спиной скрученный плащ химзащиты.
Вот в такой прекрасной сбруе нам и предстоит, весело передвигая ногами две половые доски под названием «лыжи армейские», в ременные петли на которых вдеты наши сапоги, радостно пробежаться с палками в руках по зимней тайге двадцать километров! Всё снаряжение максимально подгоняется под себя, затягиваются до упора все ремни и всё равно на первом же километре вся эта неописуемая красота начинает интенсивно смещаться, провисать и сильно мешать движению.
И если летом ещё можно как-то помочь себе и перехватить сползающую амуницию руками, то зимой руки заняты двумя дубинами под названием «палки лыжные» и все многочисленные армейские «навесные приспособления» живут своей самостоятельной ползучей жизнью, хаотично перемещаются во все стороны по одежде солдата и любое целенаправленное движение превращается в сущую муку.
Нам определённо везёт, накануне прогулочного мероприятия наступает потепление, стоит всего около десяти градусов мороза. Для нашей февральской «архары» - это почти весна!
Выгружаемся из автобуса рядом со стрельбищем и неторопливо подгоняем на себя амуницию. Командир строит нас и с доброй улыбкой на лице шутливо инструктирует. Видимо, впечатлённый приступом своего внезапного искромётного юмора, делает объявление:
- Вниманию призыва май восемьдесят четыре! Все увольняется в запас в соответствии с тем, какое место кто займёт на финише.
Не веря своим ушам, я, затаив дыхание, быстро поворачиваюсь к нему и что есть силы вытягиваю шею. Он сразу же замечает моё резкое движение и лучезарно улыбается:
– Да, да. Кроме, конечно же, тебя. Когда уволятся все служаки, за ними те, кто служил кое-как, потом все залётчики и только через две недели после этого я наконец-то пожму твою руку, и мы со слезами на глазах распрощаемся надеюсь навсегда!
- Зато я твою руку никогда не пожму! – в приступе внезапного бешенства дерзко кричу я ему.
- Рота, слушай меня внимательно! - я выезжаю перед строем и достаю сигарету. Вы только что слышали, терять мне нечего! Даю вам фору длиной на мою «Приму». Я закуриваю и пока она дымит, я стою. Как только сигарета гаснет, я бегу. И не дай Бог, я кого-нибудь из вас догоню!
Ротный заметно озадачен моим неожиданным взбрыкиванием, нервно поправляет свою ушанку и оперативно вносит по ходу пьесы свои коррективы:
– Ну что же, покури-покури, я в свою очередь тебе дам пять минут форы после твоей сигареты и после этого побегу я. И не дай Бог я тебя догоню!
Из строя ко мне выезжает Саня, мой приятель.
– Я с тобой, говорит он.
Витя жестом подзывает нашего майора-физкультурника, тот делает громкий выстрел из стартового пистолета, и наша рота резво уносится в заснеженную даль. Мы с Саней достаём сигареты и неторопливо закуриваем. Майор отвлекает Витю разговором, и они отворачиваются от нас.
- Надо сейчас рвать, - между затяжками шепчет мне на ухо Саня. Витя нам ни минуты не даст. Растопчет на хрен нас в тайге, как танк. Он сам, посмотри, налегке бежит в спортивном костюме и на нормальных лыжах!
Я молча киваю ему, мы быстро выплёвываем только что прикуренные сигареты и огромными прыжками стремительно срываемся с места. Нам удалось добежать до первого крутого поворота, когда сзади раздался громкий крик. На ходу обернулись и увидели резко стартующего ротного.
- За ёлкой прыгай в сугроб и ложись, - кричу я Сане, который несётся передо мной. Мы быстро спрыгиваем подальше с лыжной трассы за деревом, падаем и вжимаемся в глубокий пушистый снег.
Если кому-нибудь доводилось стоять зимой на железнодорожной платформе, когда мимо проносится зимой на огромной скорости товарняк, можно представить, что именно так и пролетел мимо нашего сугроба Витя. Снег от его стремительного передвижения поднимался вокруг и с вихрем кружился сзади.
Ротный был просто физкультурным монстром. Фигуру имел просто идеальную с выпуклыми кубиками пресса на животе, широчайшие плечи, накачанные руки. Он легко бегал кросс по тридцать километров и мог долго крутить «солнышко» на турнике.
Вначале службы молодым лейтенантом его поставили командовать взводом залётчиков, собранных из нашей части после всяких происшествий на самой отдалённой площадке. Ребята там подобрались как на подбор, неуставники, мелкое ворьё и прочая шелупень. Они были хорошо само организованы, жили по своим неписанным законам, чем-то средним между зоновскими понятиями и армейским уставом.
Из нашей роты там служил Юра, парень был на хорошем счету, служил оператором в карауле, но после стрельб при личном осмотре у него в кармане нашли боевой автоматный патрон. Все патроны, которые оставались невостребованными после вскрытия цинкового патронного ящика и стрельбы, ссыпались в вещмешок и вручались сержанту для доставки в роту.
Сержант садился в автобус, оглянувшись по сторонам развязывал мешок и пока офицеры дружно палят из пистолетов, старослужащие брали себе каждый по несколько патронов. Проблема была в том, что после возвращения в казарму следовало немедленное построение и придирчивый доскональный осмотр одежды всех солдат офицерами со снятием обуви.
Автобус, возвращающийся после стрельбища, останавливался недалеко от казармы и обладателям боеприпасов было необходимо срочно избавиться от улик. Вариантов устроить занычку было всего два - это или курилка, находящаяся перед входом в казарму или туалет внутри казармы.
Деды стремительно выскакивали из автобуса, забегали в курилку, садились на лавочку, умело прикуривали сигареты одной рукой, а второй стремительно и незаметно запихивали патроны под настил.
В тот раз офицеры проявили необычную бдительность и загнали всех ребят сразу же из автобуса в расположение. Отклониться от маршрута на улице никому не разрешили, деды, взявшие по патрону, почувствовали запах жареного и успели заскочить в туалет и распихать патроны под умывальником.
Юре не повезло, путь в туалет был надёжно перекрыт прапорщиком, который, заметив паломничество дедов, встал в дверях и проревел, широко разведя руки:
- Становись!!! Всем встать в строй!!!
Рота выстроилась.
- Первая шеренга, три шага вперёд и кругом! Расстегнуться до белья, снять сапоги и выложить в головной убор содержимое карманов!
И как не пытался покрасневший от волнения Юрик судорожно затолкать патрон поглубже в карман, прапорщик всё же сумел цепкими пальцами нащупать зловещий латунный цилиндрик.
- Внимание! Товарищ капитан, прошу вас подойти ко мне!
И под грозные взгляды наших боевых командиров из кармана медленно извлекается патрон от автомата. Мгновенно вызывается дежурный по части, в известность о происшествии ставится высшее командование.
Целую неделю Юрика клеймили позором на многочисленных комсомольских собраниях. Отдельно проводили инструктажи о мерах безопасности при проведении стрельбы и вели душещипательные отеческие наставления о контроле за своим желанием похитить боеприпас.
В назидание всем нам Юрика сослали на «Цветочную» и мы видели его после этого только пару раз, весь какой-то неопрятный, заросший…
Офицеры в этом славном коллективе долго не задерживались, ни один даже самый выдержанный офицер ещё не смог укротить эту армейскую банду с уголовным наклоном, через месяц-другой он сдавался и в расстроенных от своей беспомощности чувствах потихоньку уходил на другое место службы.
И только с молодым лейтенантом Витей у закоренелых неуставников вышел первый настоящий облом. После его представления на должность командира в ближайшую субботу, когда весь взвод, пользуясь отсутствием офицеров, обычно дружно спал до обеда, в семь часов утра был разбужен громким криком дневального: «Смирррна!!!»
С подушек поднялись недовольные сонные головы:
- Это что там за хрень? Что там дневальный напутал?
Такого раньше за всю славную историю площадки «Цветочная» никогда не было. До города двадцать километров по тайге, техника никакая сейчас не ходит, что за офицера к ним с утра принесло?
В центре расположения стоял раскрасневшийся от мороза Витя, который пробежал от квартиры с молодой женой двадцать километров к любимому взводу, чтобы провести с ними утреннюю зарядку. Держащие власть в доблестном подразделении деды попытались было поставить свалившегося им на голову молодого командира, как обычно, на место и поднять бунт, но были жестокими ударами стремительно и безжалостно рассеяны лейтенантом к своему огромному стыду.
Взвод был быстро построен и впервые за многое время в выходной день проведена интенсивная зарядка с кроссом и турниками, которая и продолжалась с тех пор постоянно, пока лейтенанта Витю, как выполнившего невыполнимую доселе задачу по усмирению армейской банды, перевели на повышение, капитанскую должность командира нашей роты.
Ну и фирменный удар справа у него, надо признаться, был поставлен замечательно. Хотя для того, чтобы подвигнуть нашего командира на неуставные отношения, следовало очень сильно постараться, многим из нас удавалось вывести его из себя и испытать мощь его кулака на своей шкуре. Сам момент удара никогда не удавалось заметить. Стоишь себе перед ним расслабившись, беззаботно скалишься и остроумно дерзишь и раз! Мгновенно выключен свет и ты, пошатываясь, медленно пытаешься нащупать опору дрожащими руками и встать с пола.
Можно было только догадываться, какое стремительное и жестокое наказание ждало нас с Саней за лыжный демарш перед ротой. Дисциплину Витя старался всеми силами поддерживать и даже пошатывать, не то что ронять свой авторитет не позволял никому.
Мы облегчённо рассмеялись и достали сигареты:
- За сколько, интересно, рота пробежит один круг пять километров? Давай немного пробежимся вперёд, найдем место с хорошим обзором и дождёмся роту.
Рота на удивление быстро преодолела первый круг и прошуршала мимо нашего укрытия. Ребята, пыхча, бежали дружной цепочкой, никто даже не разговаривал, видимо заряжены на поступательное движение они были нами с Витей очень убедительно. Вплотную за ними стремительно бежал наш раскрасневшийся энергичный капитан.
Мы подождали немного и, пропустив всю колонну, не спеша заскользили за ними. Выбрали укрытие и сели в засаду ожидать прохождения ротой второго круга. Всё повторилось точь-в-точь. Рота неудержимо и дружно неслась вперёд, разбрасывая вокруг себя архангельский снег, у неё на хвосте по-прежнему уверенно висел наш боевой командир.
Только на четвёртом кругу, видимо основательно расслабившись от миновавшей беды, мы заняли не совсем удобную позицию для наблюдения. Рота стремительно пронеслась мимо нас с горки в таком снежном вихре, что мы не смогли рассмотреть в её хвосте капитана.
После недолгого спора решили перестраховаться и подождать, вдруг он задержался где-то... Неторопливо покурили и уже начали без движения потихоньку замерзать.
- Наверняка он уже проскочил вместе с ротой, надо становиться на лыжи!
Медленно вышли на лыжню и вдруг услышали позади громкий звук, по мощности примерно, как от тепловоза или корабельного ревуна.
Витя был метрах в двадцати и с перекошенным от ярости лицом летел прямо к нам. Мы дружно подпрыгнули вверх, как испуганные коты и столкнувшись плечами, рванули перед ним. Никогда ещё за всё время службы не был наше стремительное движение более мотивировано, чем сейчас! Это был вопрос жизни и смерти.
Быстро догнали уже заметно подуставшую роту, и я изо всех сил прокричал:
- Лыжню, вашу мать! Лыжню!!! В сторону! Все в сторону!
Ребята быстро отпрыгивали в снег рядом с лыжнёй, и я орал им:
- Витю не пропускайте, путайте его! Держите Витю!
Мы отдохнули и бежали гораздо резвее и капитана, и сослуживцев. Но больше всего нас подстёгивал нечеловеческий страх оказаться в мозолистых капитанских лапах.
Обогнав роту, мы оглянулись и увидели, что Витя суетится и пытается обогнать цепочку, но ребята специально путаются перед ним и ему не дают ходу.
Мы влетели на стрельбище и увидели автобус хозяйственного взвода, который выезжал из ворот. Быстро сбросив лыжи, изо всех сил размахивая руками, рванули ему наперерез. Автобус остановился, из открывшейся двери медленно выглянул щекастый прапорщик и недовольно рыкнул:
- Какого вам ещё надо?
- Наш капитан просил подвезти нас до казармы, как можно вежливее сказал я, пытаясь отдышаться. Надо срочно сходить в караул, выполнить его задание, ляпнул я первое, что пришло в голову.
Бывалый прапор, начальник нашей столовой, повидавший на своём длинном военном веку достаточно таких продуманных солдат, как я, недоверчиво ухмыльнулся, уставился на меня, и хрипло спросил сквозь зубы:
- Лучше признайся, сволочь, что натворил и почему убегаешь! Будешь мне здесь яйца крутить! Рота твоя вон ещё вовсю носится по лыжне!
Я напустил на себя максимальное безразличие и равнодушно сказал:
- Ну так давайте ротного дождёмся, он вам сам скажет! Это убедило прозорливого прапора, и он махнул рукой:
- Ладно, залезайте!
Из расположения выходили два молодых с термосами за спиной, относить обед в караул. Мы перехватили их, сдали дежурному по роте оружие и отправились относить пищу.
Пять дней нам удавалось отсрочить неминуемую кару Вити. Мы, с присущей старослужащим интуицией, виртуозно избегали его. Капитан рвал и метал, и не было в этот раз в роте солдата, которому бы он сгоряча не отвесил ласковый тумак в безуспешных поисках нас с Саней.
Он перехватил нас по одному. Первым под раздачу попал Саня и испытал на себе его отработанный удар справа, меня после обеда он с ухмылкой на сияющем лице умело загнал меня в угол казармы и скомандовал:
- Смирно!
Витя неторопливо подошёл ко мне вплотную со счастливой улыбкой.
- Товарищ капитан, в советской армии рукоприкладство запрещено!
- Рукоприкладство – да, ответил он. Резко врезал мне коленом между ног и продолжил – А коленоприкладство – нет!