– Лавер, ты выглядишь свежее, чем тогда, на высоте сотен футов.
Физалис метнула взгляд на Лавера, после чего еще более изумленно с поднятыми ушами уставилась на барда. Менестрель был так близко от стола, что уже мог, если бы хотел, дотянуться до подноса, до остатков спонтанной трапезы. Похоже, певчий романист не просто знал Лавера. Он сталкивался с ним на одном из перепутий жизни, оставил особенный след на страницах странствия пернатого в поисках решающего удовлетворения. Физалис догадалась сразу; она не могла не заметить тревожное замешательство на широконосой мордахе спутника.
– Вы о чем? – преувеличенно официально отозвалась Физалис. – Вы с ним встречались?
Бард энергично повел сложенными крыльями с одной из сторон. По всей видимости, он не давал себе повода надолго приобщаться к земным радостям, к его заманчивой простоте исполнения. Его глаза – странные беззрачковые глаза – блестели омытой росой ежевикой – ягодой, еще более редкой, загадочной, чем обладатель густого, пробирающего до дрожи взгляда.
– Да, – подтвердил бард, бесцеремонно усаживаясь напротив них и мимолетом скользнув голодным взором по подносу. – Мы встретились при обстоятельствах, которые будет некультурно озвучивать при вас, почтительная советница. – Он усмехнулся. – Я знаю, что теперь вы выросли в должности. Многие знают вас с Лавером. Однако никто так хорошо не знает его, – он фривольно ткнул в пернатого коротким когтем лохматой четырехпалой лапы, – как я и вы.
Физалис вдруг стал противен нежданный гость. Его самодовольство шло вразрез с ее планами на спокойное окончание дня. Глаза переставали оказывать привлекательное воздействие на однокрылую и подтолкнули ее занять агрессивную позицию.
– Это попытка шантажа? – фыркнула Физалис. – Какие сведения вы собираетесь огласить? – Она повернулась к Лаверу. – Что он может знать, чего не знаю я? Или теперь каждому проходимцу дозволено нас высмеивать и оскорблять?
Лавер не отвечал. Его отсутствующий взгляд и складочка между надбровьями исчерпывающим образом передавали внутреннее состояние. Незримая борьба воспоминаний и накаленных чувств шла в глубинах его существа; он сопереживал ей больше, чем происходящему вокруг. Атмосфера трактира оставалась непоколебимой: хохот, кружки, запахи и дивные, разношерстные лица всех расцветок и размеров.
Барда забавляла естественная пылкость Физалис, отчего он спустил из-за спины лютню и стал, дразня, нежно поглаживать дрожащие струны. Владение инструментом давалось ему с особой окрыленной легкостью, словно лютня была продолжением его забавной лапы с собачьими подушечками на пальцах.
– Я смотрю, вы настроены не брать меня в счет, – безапелляционно заявил смелый певец. – Но мое невежество поправимо. – Он торжественно прислонил лапу к груди. – Меня зовут Тарэт. Для вас – просто Тарэт.
Физалис прищурилась. Его безобидная острота пробудила в ней нотки гнева, которые не в состоянии воспроизвести ни один музыкальный инструмент. Однокрылая вызывающе выпятила грудь, чтобы визуально казаться больше.
– Похоже, – бросила Физалис, – вы не слишком умны, раз много знаете о Лавере, но ничего не знаете обо мне.
– Вы о заварушке в таверне «Две ноги»? – припомнил Тарэт, коснувшись подбородка с троицей коротких шипов молочного цвета. – Ах, бросьте! – махнул он лапой. – Это самый простой случай на вашем счету. Однако… – Он сполна наслаждался видом разъяренной Физалис, едва не пускающей дым из ноздрей. – Я не за этим к вам пришел. Меня заинтересовал бывший соперник, теперь, как я гляжу, лишившийся неба за свои грехи.
Физалис, несколько убавляя пыл, умеряя жар внутри себя, приспустила хохолок, стоявший чуть ли не вертикально.
– Соперничество? – переспросила она. – Какое еще соперничество?
– Он прав, – неожиданно произнес Лавер, попытавшийся из удрученного сгорбленного состояния перейти в нормальное, разговорное. – Тебе нужно кое-что знать.
Бард-подстрекатель несколько оживился, выудив пару нот из брякавшей подруги. Его лютня вблизи выглядела как необструганное полое полено с девятью струнами, но с богато украшенной розеткой. Физалис опознала мутный опал в ее обрамлении. Шейка достаточно длинная, а посеребренный гриф оказался искривленным только при тщательном рассмотрении и, пожалуй, прямом источнике света.
Тарэт положил лапу на струны, потянул и…
– Что он должен мне рассказать? – Физалис в упор разглядывала спутника. – Что?
– Про соперничество, – встрял голосистый посетитель трактира и выпустил в этот мир несколько нот, слившихся в грустный туманный мотив. – Я расскажу вам о битве в небе. Это было обоснованное сражение, в котором я побеждал благодаря ловкости четырех крыльев. Мы дрались за внимание одной привлекательной, но не совсем обычной драконицы – ну, в общем, очевидная вещь, когда слова бессильны. А уж нам, драконам, как не помериться тем, чем мы гордимся? – Он насмешливо улыбнулся краешком рта. – Физическая сила… Да, я был быстрее, искуснее в бою, но Лавер вышел из сражения победителем. Конечно, победителю достаются все лавры, но в конечности наш предмет раздора предпочел меня, поверженного, попавшего под ярость драконьего пламени.
– Как?! – вскричала Физалис, подскочив с места.
Часть столиков с упреком уставилась на однокрылую. Даже проскользнувший неподалеку половой остановился как вкопанный по шею в яму для пыток. Из его рук чудом не выскользнули пару переполненных пустыми кружками подносов. С соседнего стола зеленый узколобый дракон с гребнем через всю спину оборвал свой кашель, словно исцелился в короткий миг милостью Матери. Казалось, что даже мухи оборвали свои пируэты и застыли, как застывают москиты в смоле.
– Спокойней, дорогая слушательница, – попросил Тарэт. – Мы не одни.
Повернувшись к дюжинам пристальных глаз, он принялся за несколько веселых трактирных куплетов «Дурмана невежд» – излюбленную песню трактиров и философского склада ума пьяниц. Начал он низко, чуть вяло, но к концу разошелся так, что его разогретый тенор едва не увел ко второму голосистому виражу.
Окончен день,
Нелегок путь;
Я полагал,
Что заглянуть
В трактир на дробь –
Расслабить плоть
И всей душой
Наспех вздремнуть.
Хоть я устал,
Пока играл,
Мещан стращал,
Своим нутром,
Как топором,
Чей обух тверд,
Древко трещит,
Входя в излом.
День я сыграл
За всех за них,
Я топором
Рубил глухих,
Слепых глушил,
Невежд щадил,
А в перерывах
Всех любил.
Но в кружке дробь,
Над крышей ночь,
Мне за невежд
Уж пить невмочь:
Я угодил
В их славный стан,
Ведь только там
Своим я стал.
Его веселый, источающий беззаботность голос ободрил и взорвал в восхищении публику. Одобрительные выкрики; троица с дальнего угла аплодировала, привстав, а за стойкой у хозяина заведения статный человек с закрученными, как завязи винограда, усами поднял тяжелую кружку к дружелюбному свету канделябров.
– Твое здоровье, Тарэт! – протрубил он солдатским басом. – Не теряй хватку!
Окружение с особым усердием вернулось к своим трактирным делам. Шум вновь дополнил ароматы здешней стряпни. Физалис тихонько толкнула Лавера. Спутник виновато коснулся волнительного изумруда ее глаз.
– Так и было, – надтреснуто сказал он. – Я применил драконье дыхание на драконе.
– Что тут поделать, – пожал плечами Тарэт и потянулся за последним куском сыра на подносе. – Никто никому не обещал справедливый бой. – Он целиком впихнул молочное угощение вместе с подхваченным ломтем белого хлеба. Крошки посыпались на лютню. – Рискну заявить, что это сыграло мне на руку, – бормотал он с набитым ртом. – Драконица была настолько необычной по своим взглядам на мир, что перед боем я засомневался, что она предпочтет сильнейшего. Нет, отнюдь нет. Она сделала выбор в сторону проигравшего. Вот только я никогда не думал, что получу ожоги от живого огня. – Он проглотил чужое угощение. Взгляд дрогнул. – Это неприятные воспоминания. И если не вдаваться в подробности, то я очень испугался. Моей ловкости не хватило, чтобы уйти от пламени. Было больно.
– Ты… – Физалис устремила взбудораженный взор на барда. – Это неправда!
– Нет смысла отрицать правду, – рассуждал Тарэт, заботливо осматривая музыкальный инструмент на предмет остатков хлеба, – когда ее источник сидит в футе от вас. Как советница Отца континента, вы слишком разумны, чтобы отвергать очевидные вещи. Впрочем, я пострадал не слишком сильно. Обгорело заднее крыло, но с тремя я смог благополучно приземлиться, не считая момента приземления, который из-за вспышки боли я утратил, вышиб из памяти. Но теперь крыло зажило, покрылось прекрасными твердыми перьями. Разве что с внутренней стороны их немного не хватает.
Лавер поднял глаза.
– Ты помнишь, как выглядела та драконица? – осторожно спросил он менестреля, но, на всякий случай, ожидая от Физалис бурной реакции. – Помнишь ее? Помнишь, как она выглядит?
Тарэт мечтательно вздохнул. Теперь он более походил на оторванного от земли романтика, нежели на остроумного шантажиста. Похоже, он перебирал воспоминания образа заветной подруги. Его глаза смягчились в мутном свете шумного заведения.
– Я помню расположение каждого ряда чешуек на ее прекрасной шее, – вожделенно заговорил он, норовя столкнуть свой тембр к шепоту. – Я помню грацию ее движений, я помню ее ласковый голос, я помню… – Тяжелый вздох. – Это было прекрасное создание небес. Никогда бы не подумал, что ее род занятий был некогда связан с землей. А этот символ на щеке…
Физалис не верила своим ушам. Сентиментальные, лирически очищенные временем обрывки наружности натолкнули однокрылую на предположение… Нет, этого не может быть!
– Он отчасти привязал ее к земле, – добавил Лавер, в очередной раз заглядывая в глаза спутнице в тот момент, когда она раскрыла от изумления рот. – Быть может, это большее, что мы о ней знаем?
– Ты случайно не помнишь ее имя? – воодушевился Тарэт, отложив лютню на скамью. – Оно незвучно опустилось на дно моего прошлого. Прекрасное создание покинуло меня так быстро, что я не могу вспомнить ее имя.
Лавер не стал затягивать с ответом.
– Ее звали Синга, Тарэт. Эту виверну звали Синга.
Услышав имя, бродячий музыкант содрогнулся от переизбытка чувств. Его глаза заблестели.
– Я любил ее больше жизни, но забыл ее имя. Похоже на побочный эффект. – Тарэт принялся утирать глаз. – Прошу меня извинить, я не могу распоряжаться своими чувствами. Увы, мне не дано ими управлять. Но сейчас мы в трактире. Местные привыкли к моей игре эмоций. Я здесь выгляжу более чем своим.
– Думаю, я задолжал тебе извинение, – сказал Лавер, обняв Физалис крылом, разволновавшуюся от переизбытка сведений. – Я совершил святотатство. Драконье пламя не предназначено для решения вопросов силой. Пусть мы и сомневаемся во многих установках, но этот закон должен быть в числе тех, которые необходимо свято соблюдать.
Бродячий менестрель с легкой улыбкой кивнул. Похоже, он принял извинения или попросту не стал обмениваться великодушием, отвергать их, будто никто никому ничего не должен.
Трактир шумел в полночный час, трещал беседами и гудел сытыми брюхами. Он расставил мягкие шелковые сети, замотал, утянул в суматоху веселья, принудил стать частью его гуляющей компании. Тяжелый день, день безделья и мирской жизни склонил голову, размяк, оставил протекающую реальность, не осмелился расслаивать ее далекими прошлыми буднями, истертыми блаженными границами времен суток. Дробь, эль, сидр, ром, вино – слуги забытья, которые переняли инициативу в свои скользкие лапы, укрыли от бед, упрятали от проблем, расположили к неподвижной ночи, тяжко вступающей в односторонний монолог. Пока одни считали, что пользовались ею как двусторонним холстом, норовящим перевернуться поутру на нетронутую пером сторону, сумерки писали свою историю за их счет. Менялись правила, вступали вразрез взгляды, на почве различий прорастали разногласия, решались в этот короткий миг времени, давали семена, произрастали вновь, кружась в головокружительном потоке предсказуемости. Столько возможностей, столько шансов и памятных моментов преподносило мрачное время суток. Но потом наступал день. И все случайное не казалось случайным, а судьба – пьяная, с кружкой дроби в лапе, – смеялась в упрятанном от света коптящих ламп углу.
– Я хочу увидеть ее, – заявил Тарэт после некоторого молчания. Чтобы не чувствовать себя разбитым, он неустанно перебирал струны лютни. Его лапа видимо сотрясалась. – Я знаю, что ты, Лавер, мог ее видеть после моего расставания с ней. Я верю – ты знаешь, где можно ее найти.
Физалис лишилась остатков сомнений в его искренности. Глаза без зрачков сейчас значились несправедливой неполноценностью, ужасным подарком безжалостной природы. Спутнице Лавера оставалось принять на веру все, что исходило из менестреля грядой непрочных слов.
– Мы… – вырвалось у нее. – Я знаю, где ее найти.
Тарэт поднял голову к свету. Черты его узкой, покрытой мехом, мордахи смешались в робкую надежду.
– Да?
– Да.
Бард оживился. Одной лапой он уперся в стол, а другой обнял инструмент.
– Это будет встреча? Когда?
Физалис почувствовала, как Лавер крепче прижал к себе крылом. Быть может, в знак одобрения?
– Завтра, ближе к вечеру. Место – центральный сад Глоуна. Она будет там, вместе со мной.
Тарэт поднялся и стремительно спустился со скамьи, водрузив лютню за спину. Физалис было подумала, что сделала что-то не так, но влюбленный музыкант отбросил ее размышления одной позой. Он сделал старый почтительный драконий поклон с выставлением вперед одной лапы и полураспущенными крыльями песочных красок, которые в его случае смотрелись чрезвычайно эффектно. Улыбнувшись напоследок, Тарэт проследовал до выхода и скрылся за его массивными дверями.
Физалис повернулась к Лаверу. Ей почти удалось случайно коснуться своим охвостьем до его хвоста.
– Теперь мне понятно, откуда берут течения все эти насмешки на Сингой. Ее чай, пахнущий дохлыми мышами, жилище, походящее на склеп чернокнижников.
Лавер пожал плечами как ни в чем не бывало.
– Думаю, – наигранно спокойно сказал он, – это никак не отразится на наших отношениях. Я прав?
Лавер всей душой боялся ссоры на фундаменте его прошлых ошибок, неуверенно глядел на Физалис, физиономия которой оставалась непроницаемой, и был готов выдумать что-нибудь стоящее, обоснованное в свое оправдание, но…
– Да, – ответила Физалис, – ты прав. – С молниеносной реакцией она потянулась к нему и ласково скользнула языком по его носу. – Похоже, это одна из немногих вещей, которой ты так и не научишься. Когда настоящее начнет волновать тебя больше, чем прошлое?
Лавер поднял надбровье, несколько выбитый из колеи ее игривостью.
– А ты? – справедливо отметил он. – Зачем тебе знать прошлое Синги?
– Для вклада в настоящее, – ловко отпарировала Физалис и засмеялась. – Наконец-то я чувствую себя хорошо. – Она подняла свою тонкую лапку и принялась загибать пальцы перед его глазами. – Во-первых, Синга теперь нравится мне гораздо больше, во-вторых, мы, возможно, осчастливим ее, в третьих, мой спутник окончательно завоевал статус континентального ловеласа, в четвертых, если моя способность когда-нибудь причинит чуть больше вреда, чем сегодня, я отправлюсь в Отчужденные Земли и…
– А как же…
– С тобой, разумеется. – Физалис с пугающим безумством подмигнула. – Мы в определенной мере стоим друг друга.
– В каком это смысле?
– Обделены полноценностью.