Свиниум

Альба Трос
Я смеялся, когда при мне сравнивали людей со свиньями. О, я много смеялся тем летом повешенной мыши. Всё начиналось около пяти утра, когда, пройдя привычную виа долороса меж тушами распластавшихся на полу бухарей, я открывал дверь холодильника. Меня встречал стеклобусинковый взгляд Фауста, лапки сложены у груди, грёбаный побирающийся монах, вышедший на тропу нищенства. Кончиками пальцев я нащупывал спрятавшегося за набитым гнилой картошкой пакетом стеклянного пузана. Ботл пива втусовывался в этот сейф перед каждой попойкой, то есть ежедневно. Что вы знаете о похмелье? В лучшем случае полпроцента, да и то было заимствовано из наполненных псевдомыслями дешёвых книжонок в бумажных обложках. Дышащая на ладан грудная клетка, источенная конвульсивными сокращениями сердца, ацетоновый пот, распятый на экзистенциальном кресте Сартр, вопиющий в мёртвые небеса. Почему страждущие прихожане моего храма боли так ни разу и не обнаружили тайник? Как знать, как знать. Быть может, их отпугивал Фауст. Я нашёл его скрючившимся на асфальте, возле отягощённых мусором, набухших ржавчиной баков. Он был прекрасен в своей простоте и честности, не скрывавший отчаяния перед всеперемалывающими жерновами бытия и сознания. Я принёс его домой, повесил за шею на бечёвке, когда-то служившей узилищем дешёвой колбасы, и скотчем прикрепил конец вервия к верхней стенке холодильника. Фауст, получивший бессмертие, по крайней мере, пока не закончится электричество, покачался и затих.
Да, я много смеялся тем летом, ржал до одури, слушая, как вы наезжали на свиней, пытались показывать их, пародируя хрюканье, расплющивая пальцами носы. Спасибо прихожанам-бухарям, выносившим из моей квартиры последние вещи. Они не жаждали наживы, им просто хотелось бухла и забытья под аккомпанемент бешеных бласт-битов. Что вы знаете о бласт-битах? Четверть процента, даже если когда-то вы и пытались вырезать на предплечье бритвой перевёрнутый крест. Истинную сущность музыки я обрёл одним утром, на пути к спасителю-джинну в стеклянной таре. Динозаврового возраста магнитофон на кухонном столе выдавал нечто невообразимое, что не мешало штабелям бухприхожан продолжать угарно храпеть. Бросив голову на скатерть, подвывал во сне, по-видимому, всунувший в лоток кассету – рыхлый обладатель расплывшихся на заду шорт. Я дотронулся до двери холодильника и внезапно прозрел. Что вы знаете о музыке? Конечно же, ничего, сотая процента сосёт, поглощаемая чёрной дырой энтропии. Блэк помноженный на горграйнд? Экстримхаршматьеговкишкинойз? Они сосут в сравнении с тем, что изрыгали из себя тем утром колонки. Это была прямая и честная ненависть, никаких брэйкдаунов и прочих сюсюканий, стена звука, ярость мясника, крушащего топором мясные основы мироздания. Я слышал немало пигсквила, верещащего вокала, напоминавшего вопли свиньи, но там было другое. Вокалист не пел, не подражал свинье, он был ею, плоть от плоти, гортань от гортани. Ад гитарного тремоло не могли породить человеческие пальцы. Что вы знаете об аде? Я уже говорил, не так ли?
Я торчал у холодильника, пока щелчок не возвестил, что кассета прекратила вращаться в жерновах бытия и сознания. Тем утром я сосал пиво как аспирин. Разбуженный прихбухжанин так и не смог внятно объяснить, где взял плёнку. Мозги в его голове я постыдился бы бросить в корыто свиньям. Я выгнал его ссаными тряпками вместе со всем оставшимся метал-сбродом, а потом стал методично исследовать засраный флэт. Коробочка нашлась за унитазом. PIGGIUM гласила единственная надпись ручкой на самодельной бумажной обложке, криво вырезанной из школьной тетради. Под названием красовалось нарисованное той же пастой свиное рыло – ухмыляющееся и победоносное.
Я прослушал кассету не менее трёх тысяч раз. То, что извергал вокалист, невозможно было разобрать, но я понимал каждое слово, даже не зная языка. Там было о розово-разваренной плоти, осколках копыт в церковном вине, сильных мира, поглощаемых бесконечными волнами сала. Вооружившись названием-бороной, я прочесал всю сеть, прилипнув к стулу ближайшего кибер-кафе. Меж зубьев застряла пара дюжин непроверенных фактов и левых ссылок. Больше всего доверия вызывал некто pitrott. Его авторству принадлежала статья о PIGGIUM, бесчеловечной формации из Киркенхольма, коммуны в стране кровавых закатов и грёбаных ливней. Пит утверждал, что одиозная троица (вокал/гитара-бас-драмы) никогда не давала концертов, обреталась в жутчайшем, даже по меркам своей родины, андеграунде, а мегасаундом в первую очередь была обязана чудесам хирургии. По своей физиологии свинья ближе всего к человеку, и вокалист Пиггов подтвердил это, пересадив себе голосовые связки свиньи. Оставшиеся члены банды обзавелись копытами вместо рук. Неделю я мертвецки пил в одиночестве, а потом решил связаться с pitrott. «Как мне найти их?» - задал я вопрос и, ни на что не рассчитывая, отправился квасить. На следующий день, открыв строку сообщений, я обнаружил там несколько буквоцифр. «Лаппенгатен 26», - означали они. Я написал ещё тонну слов, но ответа так и не получил.
Следующим утром я завязал. Квартиру удалось продать очень быстро, чему способствовала цена, смешная, даже с учётом творившегося внутри безумия. Фауста пришлось похоронить в парке, недалеко от того места, где я его нашёл. Закапывая своего единственного друга, я думал о бойнях. Несколько дней я отмокал в ванной дешёвой гостиницы, а потом обрядился в пахнувшие вторыми руками шмотки и отправился в аэропорт. Перелёт до столицы страны закатоливней занял у меня несчастных два часа. Слегка поворочав языком, я обеспечил себе место в автобусе до Киркенхольма и всю дорогу внимал адовым воплям свиноменшей из наушников. Что вы знаете об аде, хотя я уже говорил, не так ли? Церквогород оказался уродливейшим из отродий цивилизации – уже в десяти минутах ходьбы от центральной площади вырастали серые дома-близнецы. Ветер гнал по бетону мусор, тут и там попадались гнилые зубы бомбоубежищ. Цивилизация, породившая войну, готовилась встретиться со своим ублюдком. Табличка с цифрой 26 висела у входа в промзону. Охранник у ворот не удостоил меня даже взглядом, и я беспрепятственно оказался внутри. Во дворе было дико и пусто, брюхатая собака грызла кость, поводя по земле отвисшими сосками. Внезапно я услышал знакомые звуки. Они репетировали там, значит, всё было не зря. Я подошёл к обитой жестью двери, из-за которой доносились оргазматические бласт-биты, и стал яростно стучать, не обращая внимания на боль и кровь. Музыка стихла. Я услышал звук шагов, нет, цоканье. Выматывающе заскрипев, дверь пошла назад, я увидел перед собой свиное рыло, вдохнул долгожданный запах и осел на землю.
Отныне мы все живём здесь, свиньи у кормушки. Теперь нас четверо. Никто, конечно, не пересаживал себе свиную голову, это была маска. А вот руками у вас никогда не получится сыграть на гитаре так, как копытами. Слышали бы вы этот звук, он адов. Я говорил, не так ли?