Спецпереселенцы

ЧАСТЬ 1. ДО РОКОВОГО СОРОК ЧЕТВЕРТОГО
ГЛАВА 1. КАКОЙ КРАСИВЫЙ МАЛЬЧИК!

На одном из приусадебных участков в центре высокогорного балкарского села Кенделен на свежевспаханной земле копошились две беременные женщины. Почти со всех сторон участок был обнесен высоким каменным забором из валуна и туфа. Там, где забор вплотную примыкал к стене дома, в проеме узкой распахнутой калитки был виден маленький тесный дворик с игравшими чумазыми детишками.
Начиналась вторая половина апреля 1940 года. Только что ярко светило полуденное солнце и вдруг мгновенно погасло, крупными хлопьями пошел пушистый снег. По-девичьи капризен апрель в горах Северного Кавказа: снег перестал идти так же неожиданно, как и начался, и вновь засияло солнце.
Женщины – а это были родные сестры Мариям и Захират – сажали картошку. У Мариям, старшей, был огромный живот. Она вскапывала лунку, а Захират опускала в нее картофелину небольшого размера и засыпала землей.
– Маляу, дорогая, сильно не утруждай себя, ты так тщательно и глубоко копаешь лунки, это тебя быстро утомит, милая моя. И так еле-еле двигаешься!
– О-о-о, добрая Кыз, если не буду так стараться, то кто вместо меня это сделает? Муж постоянно на овцеферме в горах, а детишки наши еще маленькие, кроме старшего Муссы. Но Муссу мне не хочется пачкать на огороде. Да и потом мы должны привыкнуть и находить в этом радость: рожать и воспитывать детей в перерывах между тяжелой работой – это наша участь...
Перекидываясь фразами, ни та, ни другая не обращались друг к другу по имени, только называли друг друга - Кыз (девушка) и Маляу (старшая). Это в порядке вещей у балкарок, так испокон веков было принято - по “тере”, балкарскому укладу.
К сестрам подбежала маленькая смугленькая, вся перепачканная весенней грязью девочка и прощебетала:
– Мама, я хочу кукурузного хлеба с айраном (простоквашей из козьего молока)!
Соне, единственной дочери Мариям, было пять лет. Щечки ее налились румянцем, а из носа сосулькой свисала сопля.
– Кыз, отведи, пожалуйста, ее в дом и накорми, да и остальных детей тоже.
Захират взяла племянницу за руку и поспешила через калитку к длинному дому. По плоским каменным ступенькам поднялась на такую же длинную веранду. Дом был простым горским, но очень уютным и состоял из пяти просторных комнат и светлой кухни. Его построил совсем недавно хозяин – Каплан Шахаевич Курдов, муж Мариям, с расчетом, что семья еще будет пополняться. И предметом особой гордости хозяина были удивительные резные потолки из чинарового теса, они переливались и светились, испуская лучистую теплоту – Каплан приглашал своих сванских родственников, лучших резчиков по дереву, и те постарались, потолки получились замечательные. Рассматривая сумеречное чинаровое мерцание, дети спокойнее и быстрее засыпали.
А простоял этот добротный дом лишь до начала марта 1944-го года, до депортации балкарского народа…

Когда Захират, накормив детей Мариям, вернулась в огород, сестра, какая-то удрученная и растерянная, пожаловалась:
– Я сегодня как никогда устала!
И вдруг резко вскрикнула, обхватила руками живот и опустилась на корточки - начались родовые схватки. Захират попыталась было переместить Мариям в комнаты, но смекнула, что не справится. Оставив сестру лежать на земле, влетела в дом, схватила покрывало и послала одного из племянников за тетей Бубой. Постелила прямо на грядку покрывало, приподняла и перетащила роженицу, занялась подготовкой к родам.
Буба, старшая сестра Каплана Шахаевича , была самой старшей представительницей рода Курдовых и самой почитаемой в квартале женщиной, властной и деспотичной, многие ее боялись. Услышав клич о помощи, торопиться не стала, была уверена, что управятся и без нее. И когда не спеша подошла к дому Курдовых, роженица была окружена плотным кольцом соседок, а из центра этого круга раздавался звонкий детский крик.
– Буба, Мариям родила мальчика, такого красивого! Дай Бог ему сто лет беззаботной жизни!
– Буба, У Каплана и Мариям - четвертый мальчик! Да будет счастливым приход этого красавца в жизнь! – раздавалось со всех сторон.
А одна из соседок взяла Бубу за руку и пожелала:
– Да продлятся в радости и беспечности ваши дни на долгие годы вместе с вашим новорожденным племянником.
На что Буба спокойно и величественно, без всяких показных восторгов, промолвила:
– Спасибо вам всем! Благодарю вас и желаю тоже всех благ отныне и навсегда. Да, вот еще что: отнесите роженицу и ее дитя домой, уложите в чистую постель, укройте и дайте, наконец,  отдохнуть как следует, – скомандовала она. – Мусса, Мусса! – несколько раз позвала Буба старшего сына Каплана и Мариям. Ей ответили, что Мусса уехал в лес за дровами.
– Ну хорошо, передайте, как только он вернется, мои распоряжения. Пусть возьмет у соседа Кука лошадь и съездит на овцеферму к отцу, обрадует и предупредит его.
Еще Буба велела Захират приготовить хантупс (похлебку из пшена и айрана) и накормить сестру. Сделав еще несколько указаний, Буба посчитала свой долг выполненным и пошла к себе, переваливаясь с боку на бок, как большая упитанная утка. В дом Курдовых, когда в нем отсутствовал хозяин, она почему-то не любила заходить, а тем более там засиживаться. Но зато, когда Каплан был дома, Буба брала реванш, чувствовала себя здесь полноправной хозяйкой и с каким-то особым удовольствием распоряжалась всем и всеми.
Каплан Курдов был воспитан в духе старых традиций, очень любил и почитал старшую сестру, заменившую ему рано умершую мать. Мариям тоже глубоко уважала и во всем беспрекословно подчинялась Бубе, хотя часто многое еле терпела, но прощала.

Вскоре из леса вернулся Мусса с навьюченным дровами ишаком. Не успел еще перевести дух, как подбежал Эльдар, один из его младших братьев:
– Мама родила нам еще одного братишку, а нас с тобой срочно посылают к папе!
Мариям родила так неожиданно, даже не успела посадить картошку и прибраться, и в комнатах, во дворе, в саду, в огороде был полнейший беспорядок. Захират с ближайшими соседками затеяла капитальную уборку, и к вечеру все блестело и сияло чистотой. Услышав хорошую новость, стали стекаться родственники из Кенделена и ближайших селений. Вот-вот должен приехать отец новорожденного.
Захират осталось только натаскать воды. Она взяла два ведра и пошла по узенькой, зажатой каменными заборами улочке, выведшей ее на большую главную улицу. Не доходя моста через речку Табшин, свернула к источнику горной ключевой воды, холодной и чистой. Этим источником пользовались все жители огромной центральной части Кенделена. В несколько заходов Захират натаскала немало воды, ведь она сегодня потребуется и для разделывания барана, которого зарежет Каплан по случаю рождения еще одного сына, и для приготовления множества национальных блюд, и для других хозяйственных нужд.
А в дом Курдовых все шел и шел народ с добрыми поздравлениями, и все восхищались необыкновенной красотой новорожденного… Потом, когда через год с малышом случится несчастье, первое, что придет на ум матери, будет:"Вот, наверное, в тот день и сглазили моего мальчика…"

В балкарских домах так было принято всегда до насильственного переселения в Казахстан и Среднюю Азию: и в радость и в горе сходилась, сбегалась, съезжалась вся округа. И радость или горе одной семьи становились общими для всех. Ведь недаром говорят: "Балкарец балкарцу родственник".
В суете приготовления к торжеству никто не обратил внимания, что куда-то запропастилась Сона. Первой спохватилась Захират и обследовала все огороды, сады, дворы, сараи в квартале, оббежала берега речки Табшин, но нигде племянницы не было. Табшин, петляя как и улицы аула, впадала в реку Кенделен. И Захират, уже потеряв надежду найти Сону поблизости, побежала к реке. По пути встретила плачущую соседскую девочку, лет шести, рыженькую и конопатенькую. Та, рыдая, выпалила:
– Мы с Соной пошли гулять, а ее унесла река… Тетя, бегите, там уже много народу!
Ничего не видя перед собой, продираясь через кусты, через овражки, Захират оказалась у реки.
А Сона, живая и невредимая, завернутая в бурку, уже лежала на руках курдовского соседа Али. Только сильно продрогла, когда ее несла река.
Оказывается, Али спускался с верховьев Белых гор и увидел, как девочка подскользнулась, упала в реку, и бурная горная Кенделен понесла ее. А другая девочка, чуть постарше, испугалась и побежала, рыдая, к селу. Али кинулся в ревущий поток ниже по течению и, когда Сона поравнялась с ним, схватил ее и вытащил на берег. Сона даже не успела сильно испугаться. Увидев тетю Захират, протянула к ней руки и попросилась к маме. Приведя племянницу домой, Захират переодела ее во все сухое и напоила горячим молоком. И никому ничего не сказала. Лишь через несколько дней, когда до Мариям дошли слухи, призналась в случившемся.

Но в тот день это происшествие собрало немалую толпу у реки. В центре возвышался высокий и статный Юсуп Аккаев, кенделенский блаженный. Когда девочка упала в реку, он как раз прогуливался по берегу, около густых зарослей шиповника. Юсуп что-то оживленно рассказывал, а толпа, обрадованная благополучным спасением Соны, дружно хохотала. Кто-то спросил:
- Ты же здесь был первым, почему не бросился спасать девочку?
- Верно-верно, здесь-то я был первым. Да вот беда! И свои новые сапоги нынче надел тоже в первый раз! - Юсуп простодушно приподнимал ноги и демонстрировал огромные кирзовые сапоги, а толпа хохотала пуще прежнего.
Блаженным Аккаев родился. И остался таким, когда вырос и возмужал, стал мужчиною огромного роста, физически крепким и сильным. С вытаращенными глазами и выпуклыми мясистыми губами, с длинными ручищами и пудовыми кулаками. У него были большущие мощные ступни, на них кенделенцы, периодически одевавшие и обувавшие Юсупа с ног до головы, с мучением подбирали обувь. Он был совершенно безобидным, всегда улыбался, жил легко и беззаботно. Все село его любило, и он сам был привяан к своим односельчанам. Как прекрасного работника, его несколько раз пытались заманить в соседние аулы и селения, но каждый раз Юсуп наотрез отказывался и оставался в Кенделене. Питался и пил спиртное отменно, в его луженную глотку прошмыгивало буквально все, один раз даже ненароком проскочила целая индюшка.
Но блаженный-блаженным, а на дармовщину Юсуп никогда не ел. Он легко, словно играючи, выполнял невероятно трудные работы, с которыми не могли справиться и два мужика. Ему приходилось колоть дрова в неимоверном количестве, выкапывать единым махом погреб, а также картошку с огорода соток в семь, а то и девять, перетаскивать неподъемные мешки, с центнер, а то и больше. Кенделенцы деньгами не платили, да и он сам их не брал, не знал, как с ними обращаться. Сельчане кормили его и поили, одевали и обували. Словом, Юсуп был на полном пансионе у кенделенцев. Да мы еще с ним встретимся...

ГЛАВА - 2. САЛЯМ АЛЕЙКУМ, КАЛИЯР!

Родоначальником всех Курдовых был некий курд родом из Сванетии, откуда он переехал в высокогорный балкарский аул Бизинги. Там он и женился. Родились три сына: Тейрикул, Геля и Лепшок. Пришло время, когда братья выросли и решили отделиться от отца - каждый создал семью. После раздела имущества Геля уехал на родину отца в Сванетию, Лепшок - в Карачай, в Карт-джурт. А самый старший Тейрикул переехал в Баксанское ущелье, поближе к своей прародине, откуда при желании через перевал Донгуз-Орун-Баши можно было легко добраться до Сванетии.
Шахай Курдов, сын Тейрикула, в свою очередь, когда пришло время иметь свой дом, поселился в Кенделене. Здесь родились и Каплан, и Буба, которая вышла замуж за красивого, но своенравного кенделенца и поселилась на противоположной стороне речушки Табшин.
Каплан работал заведующим овцетоварной фермы, расположенной в верховьях Белых гор. Чабанская бригада из четырех человек распределяла труд и отдых в течение месяца так: когда два человека работали, два других отдыхали дома пять-семь дней, затем менялись. Возвращаясь домой, Каплан сначала обязательно заворачивал к Бубе, везя на лошади в худжунах (сумках) мясо, масло, сыр и айран в тулуке (кожаном мешке). Львиную долю оставлял сестре, а уж что останется - привозил домой. Так поступал он всегда. Не нарушил этой привычки и на этот раз, хотя сегодня был особенный день, как- никак появился на свет четвертый мальчик - старшие сыновья Мусса и Эльдар успели сообщить. А рождение мальчика - на Кавказе важное, ни с чем не сравнимое событие.
Когда Каплан вернулся домой, было уже совсем поздно. На темном небе искрились огромные звезды, высоко в горах они кажутся гораздо крупнее. А половинка луны кукурузным надломленным хлебом медленно скользила по небу над окрестными Белыми горами.
Все дети уже спали. “Уж сегодня-то можно было придти прямо домой, никуда не сворачивая”, - с укоризной подумала Захират. Увидев Каплана, она приподнялась и выпрямилась. По старинному балкарскому обычаю женщины при появлении мужчины обязательно должны встать, поприветствовать и стоять до тех пор, пока мужчина не разрешит им сесть.
- Каплан! - Захират лукаво улыбнулась. - Я знаю, тебе уже сообщили эту приятную новость, но все-таки пусть я буду первая! С тебя причитается!
- Ладно, Захиратушка, уговорила. Я скоро собираюсь в Дагестан на базар, привезу тебе золотой нагрудник, самый красивый!
- Фу! И всего-навсего? Да за такого красавца-сына негрешно было бы прибавить еще и золотой пояс... Хочешь, я покажу твоего джигита? - с этими словами Захират зашла в комнату, где лежала Мариям с сыном, шепнула ей:
- Твой-то наконец явился и хочет посмотреть на мальчика.
Взяла новорожденного и вынесла Каплану. Мальчик и на самом деле был красив - смуглый, чернобровый, загляденье! Он очень понравился отцу.
- Хорошо, Захират, считай, что я тебе должен и нагрудник, и пояс, - засмеялся Каплан. - Однако уже поздно, я очень устал. Завтра зарежем барашка, соберем соседей, родственников и дадим имя сыну. Пора на покой. - Каплан удалился в свою комнату.

Раннее-раннее утро семнадцатого апреля 1940-го года. Веселое, солнечное. Еще не совсем рассвело, а птицы уже закружились в дружном многоголосом хороводе. Начиналось бурное обновление природы: горы, реки, деревья, даже камни, освещенные солнцем, казались ожившими, лучащимися.
Аул Кенделен вытянулся с запада на восток в не слишком просторном ущелье вдоль реки Кенделен. С севера и юга взгромоздились плотной стеной горы. Утром, как только встает солнце, и до самого полдня они освещены, залиты ярким светом горы с северной стороны, а с часу дня и до самого заката - с южной. Сперва светится одна половина села, после обеда - другая. Поэтому в балкарском народе эти горы так и назвали: Кюнлюм - юг и Чегет - север.
Каплан встал еще засветло. Легко оделся и вышел во двор, где у ступенек, ведущих на веранду лежал огромный продольный камень-песчанник, на нем точили ножи, топоры, тяпки, мотыги. Несколько раз приподнял камень и опустил, он так делал всегда, когда бывал дома. После этой физзарядки хорошее приподнятое настроение у Каплана укрепилось еще больше .
С прошлого его пребывания дома оставалось два необрезанных дерева - он не спеша все доделал, собрал палки и сучья - они пойдут в костер. Налил воды в умывальник, привинченный к старому грушевому пню, и, хорошенько до пояса умывшись, вернулся к себе в комнату, тщательно вытерся грубым домотканным полотенцем и посмотрел в зеркало. На него глянул горбоносый усатый мужчина, довольный жизнью, улыбающийся.
- С приятным пополнением! - поздравил самого себя и прошел к жене, постоял над спящей Мариям, долго с нежностью смотрел на нее.
Пришла Захират, ведя за собой сына Салама и дочь Аминат.
- Сколько делов у вас по хозяйству, вот пришла помочь!
Каплан скользнул взглядом по ее вздутому животу:
- Скоро и тебе предстоит это пережить, тогда уже будет помогать Мариям.
Захират зарделась, залилась румянцем и начала хлопотать по хозяйству.
Во двор степенно и важно ввалилась Буба. Каплан вынес ей стул и положил на него лаппун - небольшую подушку, обычно предназначенную для старшего гостя. Сегодня был день Бубы, все будет происходить с ее повеления и благословения. Каплан разбудил Муссу с Эльдаром и Сону с Магомедом и послал вместе с детьми Захират в разные концы Кенделена, чтобы они сообщили всем ближайшим родственникам о предстоящем празднике: в честь новорожденного будет курманлык -зарежут барана . И мальчику дадут имя.
Курдов нарубил как можно больше дров, прямо во дворе установил несколько казанов, поставил под яблонями в саду столы и скамейки. Затем выволок огромного черного курдючного валуха, которого специально для этого откармливал, повалил на бок, головой в сторону Мекки, и произнес:
- Бисмилляхи! Да будет только на радость принесена эта жертва. Отныне и навсегда радость и счастье прочно вселятся в этот дом и никогда не покинут его!
А затем зарезал валуха, разделал, обмыл и стал варить.
С этой минуты каждый приходивший садился за стол, а Захират вместе с Радимхан и Гемзан (взрослыми дочерьми Бубы) и остальными женщинами непрестанно готовили национальные балкарские блюда и подавали гостям.

В то время, перед самой войной, люди жили неплохо, в достатке. Особенно чабаны и скотники. Кроме бараньего мяса, ставили перед гостями на стол сыр, сухое жареное мясо, сушеную колбасу (кийму по-балкарски), хичины (слоеные лепешки с луком, сыром, картофелем и мясом) и другие блюда. В домах, где умели делать бузу, нередко могли вынести жаждущему путнику гоппан (деревянную чашу) этого вкуснейшего напитка.
Еще утром Каплан выкатил пятиведерную бочку бузы, которую сделала сама Мариям, а она была в этом деле мастерица, с ней редко кто мог состязаться. Буза у нее получалась пенистой, терпкой и хмельной, после второго гоппана мало кто сохранял первоначальный благообразный вид.
Но главного блюда- вареной баранины - еще не подавали, и за столом чрезмерного оживления пока не было, ждали самых почетных людей, старейшин села. Так за разговорами, приветствиями вновь прибывших, отведыванием национальных блюд незаметно прошло время. И в два часа началось основное тоpжество в яблоневом саду за длинными столами, ломившимися от угощений.
Полностью собpались два больших pода Куpдовых и Мокашевых (мать мальчика была Мокашева). Здесь были семьи Бубы, Захиpат, а также Бляу (из соседнего селения Лашкута), младшей сестpы Маpиям и Захиpат. А из Карачая приехал Нох Мокашев, их старший брат. Так собираются все родственники у балкарцев на свадьбах, на похоронах, а еще - когда рождается новый человек.
Каждая из женщин принесла свои подарки. Распашонкам, ползункам, штанишкам, рубашонкам, чепчикам и шапочкам, отрезам из дорогих тканей, смушковым шкуркам - не было конца. Мужчины тоже преподнесли подарки. Один из них подарил настоящий дагестанский кинжал, другой - мужской пояс, папаху, а кто-то привел с собой живых ягнят и барана. Нох Мокашев умудрился даже привезти из Карачая живого жеребенка.
Праздник курманлык начал тамада - старый учитель Магомед Хутунов. Он встал, держа обеими руками на уровне груди огромный гоппан, наполненный до краев бузой:
- Таулула!Горцы!- (так часто балкарец обращается к балкарцам). Вы только посмотрите, как широко открыта эта благословенная чаша небу, солнцу, людям, жизни! Да будут двери этого дома так же широко открыты счастью и радости - всему тому, что делает человека человеком! А жизнь и душа этого новорожденного мальчика пусть будут широко распахнуты всему доброму и хорошему!
С этими словами Магомед Хутунов поднес к губам полный гоппан, отпил бузы и передал чашу сидевшему рядом по правую руку. Тот, в свою очередь отпив, передал другому. Так, переходя из рук в руки, чаша обошла по кругу всех мужчин. А потом гости, будто состязаясь в ораторском искусстве, один за другим произносили разные величальные тосты и пожелания, закусывая бузу вновь принесенными блюдами .
И вот слово взял Нох Мокашев:
-У нас в Большом Карачае, - начал он медленно и мудро, - когда на землю приходит новый человек, ему говорят:"Салям Алейкум!". Вот и я говорю: “Салям алейкум, Калияр!” Да-да, вы не ослышались, имя новорожденному мальчику будет - Калияр. Вместе с тобой, Калияр , с приветствием "Салям Алейкум" пусть приходят мир, благополучие и счастье на землю Кенделена, Кабардино-Балкарии и всей нашей огромной страны, всего мира, всей планеты...
Застолье продолжалось до глубокой ночи. Родственники, жившие поблизости, разошлись почти перед самым рассветом, а к полудню нового дня разъехались остальные. Праздники и торжества в честь новорожденного закончились. Начались обычные кенделенские будни.

Мариям, обвязав живот и поясницу (так научила ее мать) теплой пуховой шалью, медленно передвигаясь, выбралась во двор. Больше, чем три, от силы четыре дня после прежних четырех родов, она не залеживалась. Но на этот раз пролежала неделю - с позволения мужа, даже придирчивая Буба не возражала. Сегодня уезжает на работу в свою кошару Каплан. Вот-вот должны прийти из школы дети. Мусса учится в третьем классе, а Эльдар в первом. Через год пойдет в школу Сона, за ней - Магомед...
Во дворе по хозяйству хлопотала неутомимая Захират:
- Что же ты, Маляу, поднялась? Полежала бы еще, отдохнула, пока представилась возможность, ведь мне помогает Сона, как она старается! Каплан Курдов оседлал коня, подвязал к седлу свернутую бурку, подвесил хурджуны, воткнул в сапог короткий конский кнут и подошел к жене попрощаться.
- Ну вот я и уезжаю. Приеду теперь через полмесяца - мой напарник ушел в отпуск. Тогда побуду дома побольше. Будь умницей. Забот у тебя прибавилось, но ты у меня молодец, со всем отлично справляешься и всегда у тебя полный порядок. Береги детей...
Каплан взял коня за узду и по улочке, ведущей к главной улице, пошел пешком. Так он делал всегда: пока не выйдет из села, ведет коня на поводу, его научили этому старшие в ауле. Да и он сам считал, что неприлично гарцевать по селу , когда на завалинках сидят старики и женщины. Прошел к речке Табшин, от нее свернул на тропу и только тогда сел на лошадь и направился к Белым горам.
А жизнь в Кенделене протекала своим чередом. Кенделенцы во все времена отличались мудростью, благоразумным спокойствием, трудолюбием. Летом особенно много работы: уход за скотиной, сад, огород. Картошка, сажая которую и родила Мариям , уже пробилась из-под земли зелеными побегами. Рос и креп Калияр, с каждым днем все больше и больше радуя свою мать.

ГЛАВА 3. НЕПЕЕВЫ

Десятое июля 1940-го года. Взрослое мужское население - на сенокосе. Ох, как скуден землями Кенделен! И пастбища, и сенокосные угодья, и поля стиснуты со всех сторон горами или скалами. Всю свою историю балкарские мужчины заняты скотиной: летом пасут коров и овец, заготавливают на крутых, отвесных склонах сено, на полях - кукурузную, картофельную ботву и другие корма, а зимой работают на фермах, на колхозных скотных дворах или в животноводческих комплексах.
Весь дом - с детьми, хозяйством и живностью - на постоянном попечении балкарок, на них же огород: сеют, сажают, пропалывают, окучивают и убирают урожай. Вот во время уборки картофеля и родила Захират Непеева сына Хасана, второго мальчика в семье. Только вчера отпраздновали и рождение, и именины Хасана, а сегодня Мариям навестила Захират и ухаживала за ней. Пришла она с запеленатым Калияром и авоськой свежевырытой картошки. Захират очень любила молодую картошку в мундире с домашним жирным сыром. Потом, спустя много лет, они вспоминали, как Мариям родила Калияра, когда сажали картошку, а у Захират появился Хасан, когда уже можно было ее есть.
- Кыз, картошка в этом году как никогда хорошая: крупная, сухая, рассыпчатая. Я быстренько сварю ее, и мы поедим. А пока пусть Калияр поспит рядом с Хасаном. Да! А мужик твой где?
- На покосе. В зарослях орешника ему выделили небольшой участок, вечером обещал вернуться!
- А гости твои все разъехались?
- Все. И даже наш братик Нох, сколько я его не просила остаться погостить на денька два. Но разве его уговоришь? У него дома , видите-ли, пчелы, которых он не может оставить даже на полдня! Никогда он нас с тобой, Маляу, не слушался!
- Но, Кыз, Нох прав, у него ведь тоже большая семья, хозяйство, пчелы, работа в колхозе, а дети - мал-мала меньше. Посуди сама, ведь и у наших мужей дел полно... Но Каплан сказал, что зимой, когда продаст скотину и немного станет свободнее, поедет в Дагестан на базар и привезет тебе обещанные нагрудник и пояс.
- А я в этом, дорогая, ни капельки не сомневалась! -улыбнулась Захират вслед уходившей Мариям.
Через полчаса заверещал, зашевелился Калияр, и Захират прижала его к своей груди. Немного пососав, Калияр мгновенно уснул. Он вообще рос спокойным, некапризным ребенком, если сравнивать с остальными детьми Мариям, они в возрасте Калияра были более плаксивыми. Рожая с разницой в два-три месяца, Мариям и Захират кормили грудью своих детей почти одновременно. При Магомеде и Саламе, старшем сыне Захират, а теперь уже при Калияре и Хасане матери нередко заменяли друг друга. Таким образом, все четыре мальчика росли не только двоюродными, но и молочными братьями.
- Кыз, а как здоровье твоего мужа? Его рана на голове еще не зажила? - спросила Мариям, войдя с дымящейся картошкой.
- Такая рана разве быстро заживает? Упасть с такой высоты и остаться живым - это просто его и наше счастье. О великий Аллах! Когда его на руках принесли в больницу, я отчаивалась, будет ли он жить? Но Аллах помог, не оставил малых деток сиротами...
Мариям придвинула к сестре табуретку, поставила миску с крупными вареными картофелинами и тарелочку с нарезанными тонкими ломтиками сыра. А вокруг водрузила халаучики - небольшие лепешки из просяной муки, которые тоже любила Захират. Сестры с аппетитом поели. Мариям заторопилась домой:
- Пойду, а то старшие дети, наверное, уже пришли из школы. И Магомед голодный, заигрался, наверно, во дворе. А Сону я оставила у Бубы, но ты сама знаешь, какая она непоседа, уже тысячу мест, наверно, оббежала.
После ухода сестры Захират поспала немного. А потом услышала, как тихонько вошел муж Харун, а за ним протопал Салам. Они сели за столик и начали есть подогретые картофелины.
- А-а, ты уже проснулась? Мы хотели поесть как можно тише, да, видно, у нас не получилось, - смутился Харун.
- Да я уже выспалась...А почему ты так рано вернулся с сенокоса, опять что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось, просто того, что я накосил, наверняка хватит нашей буренушке и десятку овец, нам большего и не надо.
- Вот и хорошо, что вернулся рано, - умиротворенно произнесла Захират, покачивая на руках младенца. - А может быть, вы с Саламом еще успеете сегодня съездить в соседнюю деревню Лашкуту к моей младшей сестре Бляу? Проведаете ее, передатите приветы, да заберете нашу девочку Аминат. А то, я вижу, и вы по ней соскучились?
(Разве знала тогда Захират, что ее веселая смышленая дочка умрет от чахотки в лютых степях Казахстана, куда в марте 44-го выселят весь балкарский народ?..)

Нежностью, учтивостью и покладистостью по отношению к жене Харун почти не походил на балкарца. Балкарские мужчины обычно сдержаны и даже грубоваты со своими женами, в особенности на людях. Харун происходил из древнего рода Непеевых. У Сулеймана Непеева, отца Харуна, было шесть сыновей и три дочери. Все они давно обзавелись семьями и разъехались кто куда. Харун был четвертым среди братьев, небольшого роста, спокойный, молчаливый, своего рода дыммо (себе на уме).
Когда он вырос и возмужал, как-то на одной из свадеб познакомился, а потом и сблизился с Капланом Курдовым. В прежние времена балкарки так праздно и свободно не гуляли, как сейчас, и балкарская свадьба была единственным местом, где молодой человек мог встретиться и познакомиться с девушкой своей национальности. Строгие нравы и традиционные запреты лишали возможности как-нибудь иначе познакомиться, подружиться и полюбить друг друга. А о встрече или о свидании с молодым человеком или девушкой другой национальности вообще не могло быть и речи.
В тот раз Харун пошел с соседскими парнями на очередную свадьбу, происходившую в одном из центральных кенделенских дворов. И обратил внимание на молоденькую черноволосую девушку в белом платье из турецкого атласа. Ее высокую гордую грудь облегал золотой с красным бархатом нагрудник, а голова была подвязана белым шелковым шарфом, и две длинные до земли косы ниспадали по спине. Но она была очень скромной и застенчивой, приглашали танцевать ее довольно редко. Держалась все время за руку стоявшей рядом девушки, которая была очень похожа на нее, но только чуть повыше ростом. С подружкой Харуновской зазнобы постоянно танцевал молодой высокий черноусый мужчина.
Харун тут же у соседских парней выяснил, что высокая пара были мужем и женой, а девушка пониже - их родственница, зовут ее Захират, и она еще не замужем. И на следующий танец Харун пригласил ее. Она стыдливо опустила голову, потупилась и прижалась к старшей сестре. Но Каплан шутливо подтолкнул девушку:
- Захират, что с тобой? Проснись же, гляди, такой отличный парень приглашает тебя. А ну-ка, немедленно пойди и потанцуй с ним!
На следующий день Харун, улучив момент, познакомился с Капланом поближе. И это знакомство закончилось родством на всю дальнейшую жизнь.

Но два месяца назад случилось непредвиденное: Харун получил тяжелую травму, когда пас животных всего джийына (схода, части аула)... Кенделенцы не держали специальных пастухов для выпаса личной домашней живности, а пасли их по очереди. Хозяин, имевший десять овец, пас все стадо один день. А у кого двадцать голов - два дня, и так далее. И так шло по кругу все лето.
Когда подошла очередь Непеева , он выгнал стадо овец в красивейшее из ущелий Кавказа - Табшин. Отогнал отару на приличное расстояние и, немного поотстав, поднялся на придорожную скалу и стал наблюдать, как белыми клубами по зеленой траве растекается по ущелью стадо. Вскоре ему надоело стоять, и он присел на корточки. Потом сел, свесив ноги, а потом прилег и уснул. И переворачиваясь на другой бок, свалился со скалы... Чуть ли не на голову возвращавшемуся в Кенделен балкарцу.
- Аллах!.. Что ты делаешь? - отскакивая в сторону, вскрикнул тот.
- Извини, пожалуйста, но я свалился во сне вот с этой скалы! - едва выговорил Харун и потерял сознание. Рана на затылке, чуть ближе к правому уху, не переставала кровоточить. Прохожий оказал первую помощь - разодрал рубаху и перевязал голову, а затем положил Харуна на своего коня и доставил в больницу.
Через три недели Харун выписался и даже стал выполнять разную работу - копать огород, убирать за скотиной, даже косить сено. Такие обычные для горца работы требовали теперь невероятных физических усилий. Изредка помогал Каплан Курдов, но в последнее время он был настолько занят на своей овцеферме, что дневал и ночевал там.
Вот в каком состоянии находился Харун, когда Захират отправила его с Саламом в Лашкуту - за дочерью. Нечасто случается , когда муж и жена с самого начала своей совместной жизни так хорошо ладили. Видно, такая была у них счастливая судьба. И все же Захират несла в себе какую-то затаенную печаль, ее грустный, временами отрешенный взгляд, казалось, говорил:"А счастье ведь невечно, посмотрите, вот там, где-то совсем рядом, маячит несчастье!.."
Видя ее задумчивость, Харун тоже заражался этой таинственной печалью. Но Захират тут же брала себя в руки и как ни в чем не бывало преображалась в веселую и жизнерадостную щебетунью. Ведь любимый муж остался жив. И родился второй сын. Как не радоваться? У них трое замечательных детей, правда, пока они маленькие, ну да ничего, на то они и дети, чтобы вырастать быстро и незаметно.

ГЛАВА 4. БАЛКАРСКИЕ БУДНИ

По извилистой каменистой тропе Табшинского ущелья, растянувшись цепочкой, плелись ишаки, тяжело груженные дровами, и молча шествовали подуставшие мальчишки. Впереди, запыхавшись, шли два ишака, за ними - рослый толстоногий осел Курдовых.На нем трясся, покачиваясь, Муса Курдов с поникшей головой . У него был перевязан указательный палец левой руки, который он еще нарочно выставил напоказ. Справа от него бессменными телохранителями, готовыми выполнить любое приказание , шли соседские пацаны, хозяева спешивших впереди ишаков. Слева топал Эльдар, младший брат Муссы. Далее, продолжая цепочку, поспешали остальные ребята вперемешку с ишаками.
За дровами в лес кенделенские пацаны отправлялись всегда целой гурьбой. Мало ли что могло случиться? Да и было просто скучно ходить мелкими группками. Договаривались заранее, за день, за два, и собиралась дружная сколоченная бригада.
Почти весь Табшин был покрыт сплошным лесом. Там росли чинара, бук, орешник-фундук, дикие яблони и груши. Можно всегда найти в достаточном количестве не только сухой валежник, но и высохшие деревья, сухостой. Хуже всего были сырые дрова - из ольхи, осины, тополя. Потому что они всегда плохо горели, с жутким душераздирающим завыванием и стоном. И это надо было иметь в виду при сборе дров.
Хорошо в табшинском лесу! В любое время года. Весной на его опушках обильно прорастала черемша, ребята брали с собой как можно больше хлеба и уплетали его с черемшой. Летом на полянах можно было вдоволь наесться земляники, малины, дикой черешни. А осенью, даже поближе к зиме, поспевали дикие груши, яблони, фундук. Зимой мальчишки спускали дрова связками по крутым склонам, некоторые наиболее отчаянные смельчаки и сами не прочь были сьехать верхом на связке дров.
Ребят всегда манило в лес неудержимо. Вот и сегодня, до неожиданного случая с Муссой, они успели и наиграться, и накататься, и наесться вдоволь. И уже настала пора нагружать ишаков заготовленными дровами, но тут Мусса увидел высокую, толстую, сухую орешину.
- Если ее срубить, - подумал мальчишка ,- и аккуратненько очистить от мелких ненужных веток, то хватит на один тяжелый воз.
Мусса мигом представил , как он идет впереди каравана, а его рослый сильный ишак, напыжившись, тащит этот орешник. Вот он мысленно уже поравнялся с ныгышем (завалинкой, где собираются балкарцы), и старики, облепившие ныгыш, приходят в изумление и благодарят его, Муссу, сына Каплана, за такой редкостный воз дров. Вот будет здорово!
Размечтавшись, он несколькими ударами топора, свалил орешину и быстро начал счищать с нее тоненькие ненужные ветки. И нечаянно острым лезвием задел, едва поцарапав, указательный палец левой руки. Но этого было достаточно, чтобы Мусса упал духом и повел себя  так, будто у него было ранено, по крайней мере, сердце. Мальчишка сник, а потом ни с того ни с сего наорал на Эльдара. Деспотичны и капризны старшие братья и сестры по отношению к младшим, блажен тот, кто не испытал это на себе. А своевольный Мусса часто терроризировал не только Эльдара, но и других родственников и друзей, а те беспрекословно слушались его и выполняли всякий каприз.
Вот и сейчас Эльдару пришлось погрузить все заготовленные им и Муссой дрова на одного ишака, а на второго посадить "тяжело раненого" брата. Так и возвращались мальчишки в этот весенний солнечный день и, когда проходили мимо ныгыша, старики, как всегда, стали дружно выражать свое отношение к дровяному каравану:
- Вот молодцы, джигиты, как хорошо вы нагрузили ишаков!
- А как они управились быстро!
- Подумать только, недавно они проследовали в лес, а теперь уже
возвращаются обратно, да с такими отличными дровами.
А в адрес Муссы старики пустили несколько колкостей, подковырнули:
- А это что за раненый?
- Сын Каплана, это что - в лесу была война? А кто на вас напал?
- Да не трогайте вы его, боже сохрани! Он тяжело ранен, еле
дышит!
Некоторые, правда, пожалели, посочувствовали:
- Ну ладно, страшного ничего нет. Беда небольшая, бывает и хуже...

“Полураненый” караван дошел до Кенделена и рассосался по домам. Эльдар помог Муссе дойти до порога и увидел, что отец находится дома, смотрит в окно и видит все, что с ними происходит. Эльдар разгрузил ишака, аккуратно сложил дрова в отведенное место и только потом вошел в дом.
Шестилетняя Сона, как заправская нянечка, сидела на низком стульчике у люльки, в которой спал Калияр, и слегка покачивала ее. Через месяц ему уже исполняется год. Все это происходило в середине марта 1941-го года. В углу комнаты жарко топился отжага (очаг), на его камни была поставлена большая сковорода, а на ней пекся огромный хичин. Мусса уже шустро уплетал за обе щеки готовые хичины, и его подбородок лоснился от стекавшего масла. О своем пальце он и думать забыл. Тут же на другом конце стола суетилась мама , она раскатывала очередной хичин:
- Садись, Эльдарчик, покушай!
На кровати полулежал отец и смотрел на Муссу, улыбаясь из под усов:
- Ох и хитрым ты вырастешь парнем, Мусса, хитрейшим! Ну-ка, Эльдар, какая там беда случилась-приключилась с вами в лесу? Что же это вы всем ребячьим колхозом чуть было не оттяпали палец Муссе?
- Папа, это он сам, нечаянно задел себя топором, перед тем как мы уже собирались домой! - дожевывая свой хичин, ответил скороговоркой Эльдар. Он всегда так говорил, невероятно комкая слова , и его трудно было понять.
- Ну, папа... - Мусса насупился.
- Ради бога, киши (так балкарки обращаются к мужьям), оставь мальчика в покое! Не видишь, что ли? Мальчик устал, ранен! - ласково пожурила Мариям мужа. - Он у нас такой хрупкий и обидчивый! Ему будет труднее всех, - вздохнув, добавила она.
И в самом деле, в свои одиннадцать лет Мусса был бледным худым и долговязым мальчиком, да к тому же очень нервным, обидчивым.
- Кто из него вырастет и что будет с ним и со всеми нами дальше, знать никому не дано, кроме самого Бога,- возразил Каплан. Он был партийным человеком, но в Бога верил и никогда не сомневался в Нем.

В весеннюю распутицу, в конце марта , Каплан собрался на базар. Основные приготовления сделал за несколько последних дней. На овцеферме заранее договорился, чтобы его заменили  на эту неделю. Взаимовыручка и чувство локтя издавна выработались у горцев, особенно это было свойственно чабанским бригадам и передавалось из поколения в поколение.
Последние дни Курдов старший особенно хорошо кормил своего каурого мерина, друга и помощника во всех его чабанских и хозяйственных делах. Каплану предстояло до узловой железнодорожной станции Прохладное добираться на коне, а там, сдав его на постой, ехать до дагестанской узловой железнодорожной станции Хасав-юрт рабочим поездом Минводы - Махачкала. Дорогу эту он отлично знал: еще в детстве его несколько раз возил туда отец, коммерсант средней руки.

На Северном Кавказе было несколько богатых и прославленных базаров. Один из них, который местные жители называли "Нарт Саной", находился в Кисловодске. Другой не так уж далеко от него - в Пятигорске. Третий - в Прохладном. Были базары в Эльхотово и Назрани. Но выделялся среди всех базар Хасав-юрта, он был самым большим и богатым.
Там было все: от балкарских айранов и бузы - до ногайского кумыса. От кабардинской максымы до отборных и прославленных на весь мир кабардинских скакунов и почти бесхозных ишаков и мулов. А чеченские клинки могли продаваться вперемежку с корейскими арбузами и луком. Караногайские войлочные кийизы (ковры) можно встретить в одном ряду с русским салом. Известные на весь мир ювелирные изделия соседствовали с высокорослыми упитанными черкескими индюками с гордо распущенными, как опахала, хвостами. Да разве можно описать все, что бывает даже на самом обыкновенном базаре?! Все, что надо для человека и его хозяйства, было на этом базаре в Хасав-юрте.
Каплан Курдов тронулся в путь из Кенделена, гоня впереди себя десяток барашек и двух бычков. Он должен был их выгодно продать в русском Баксане и дальше до Прохладного добираться верхом на коне. К утру четвертого дня Курдов был уже на вокзале Хасав-юрта. Дорога от вокзала до базара была ему хорошо знакома.
Каплан прекрасно знал русский язык, но хасавюртовский базар обходился, за редким исключением, без русского. Здесь основным был кумыкский, а балкарский и кумыкский настолько похожи, что мало кто осмелится доказывать, что у них не одни и те же корни. А еще кумыкский язык похож на ногайский, караногайский, казахский, татарский, башкирский. В Дагестане и сейчас очень полезно и лезгину, и аварцу, и лакцу, и табасаранцу знать кумыкский язык.
Целый день прослонявшись по базару, сделав необходимые покупки и уложив их аккуратно в худжуны, переброшенные через плечи, Каплан к вечеру отыскал дом Хаджи-курмана Юсупова. Старый кумык был в свое время хорошо знаком с отцом Каплана и каждый раз, приезжая в Кенделен, останавливался у Курдовых. Он помнил всех кенделенских знакомых и ходил к ним в гости. Каплана принял очень радушно и гостеприимно, они обнялись, разговорились, повспоминали, даже выпили бутылку водки, правда, водку принес Каплан.
- Завтра мне надо еще купить хороший копченый курдюк для своих
детишек, - заметил Курдов, отправляясь спать в кунацкую.
- О-о-о, чего-чего, а курдюков на нашем базаре навалом и на всякий вкус. Хочешь на десять, хочешь на пятнадцать, а то и на все двадцать килограммов! - оживился Хаджи-Курман, довольный приятной вечерней беседой и общением. - Ну да ладно, ложись спать. Ты, наверное, очень устал, весь день на ногах! Утро вечера мудренее!

Мариям тоже очень любила соленый вяленый бараний курдюк. Она готовила из него или с его небольшими добавками всевозможные деликатесные блюда. Копченый на солнышке, соленый курдюк можно было есть в натуральном виде с ватрушками, испеченными из просяной муки. Или порезать на мелкие кусочки и жарить - жареные курдючинки детишки насыпали в карманы и щелкали аппетитно, как семечки.
На другое утро сплошные ряды самых разнообразных и разновесных курдюков, на любой вкус - только выбирай! - предстали перед Капланом. У него разбегались глаза, но, в конце концов, он выбрал большой, пятнадцатикилограммовый, свернул в рулон, обвязав крепко- накрепко бечевкой, а потом уже упаковал в хурджун. И отправился домой вечерним поездом Махачкала-Минводы.

ГЛАВА 5. КЕНДЕЛЕНСКИЕ НЫГЫШИ

Крохотная Балкария - это небольшой горный район центрального Кавказа у подножья Эльбруса. Если вся Кабардино-Балкария имеет площадь 12,5 тысяч квадратных километров, то на долю Балкарии приходится, наверное, одна четвертая ее часть, и то - самых отрогов гор. Хотя никогда не было пограничной межи и четкого деления земель, жители обеих народностей четко знают, где земля кабардинская, а где балкарская. Балкарцы испокон веков живут в горных ущельях вдоль рек: Черек, Бизинги, Чегем, Басхан, Балык-су. А кабардинцы - на прилегающих к горам равнинах.
Предельно скудна на земельные угодья Кабардино-Балкария, и, несмотря на это, республика поставляла стране под замысловатым названием СССР и зерно, и мясо, и молочные продукты, а в довоенное время даже была награждена орденом Ленина.
Есть в горах одна мало  заметная особенность. Гора зачастую бывает в тени и прохладе с одной стороны и освещенной и горячей - с другой. На темной прохладной стороне, где очень мало бывает солнца, почти ничего не растет, или растет плохо. А светлая нагретая сторона представляет совершенно противоположную картину. Судьба маленького балкарского народа так схожа с темной, неизбалованной солнечными лучами стороной горы... Балкарцы с давних времен живут без просвета, им всегда не хватает внимания, им необыкновенно трудно расти и развиваться. Но ценой невероятных усилий балкарцы все-таки живут - в верхней Балкарии, в Приэльбрусье, в Терен-Аузе и Нальчике, в Кенделене, Кичи-Балыке и в других аулах и селениях.
Один из оплотов Балкарии - Кенделен. Когда в первый раз был основан аул, точно никто не помнит. По рассказам стариков он вообще однажды был стерт с лица земли. Говорят, что во второй раз Кенделен возродился в 1861-м, в год отмены крепостного права. С тех пор и по сей день, не считая разорения и опустошения после трагического переселения в 1944-ом году, Кенделен - одно из самых больших селений Кабардино-Балкарии.
Вдобавок ко всем лишениям и ограничениям аул почти не имел пахотных земель. Так, если идти вдоль реки Кенделен в сторону Белых гор, можно увидеть небольшие, с оборванными концами участки, где кенделенцы нечеловеческими усилиями умудрялись выращивать кукурузу, картофель и овощи. А на противоположной Белым горам стороне, так называемом Чегете, на маленьких скудно освещенных солнцем полянах располагались ухоженные сады, упиравшиеся в большую гору, затемненную большую часть дня, местные жители почему-то называли ее Тебе-холм. Гора была напичкана глиной, которая шла на изготовление красного кирпича на тут же примостившемся колхозном кирпичном заводе.
Большая часть Тебе-холма поросла лесом, перемежавшимся с небольшими полянами, которые постепенно переходили в ущелье Табшин. Поляны, что поближе к селению, вспахивались и засеивались, а отдаленные служили пастбищами для скота . Окрестности Кенделена представляли своеобразное очаровательное сочетание отвесных скал и пологих склонов, горных ущелий и бурных рек. А сам Кенделен (если смотреть сверху, с горы) - это уютные, компактные домики с крошечными двориками и приусадебными участками, окаймленными высокими каменными заборами из камня-валуна и туфа.

Приехав в тот или иной город или село, в первую очередь хочется навестить своих знакомых, если они есть. И мы, дорогой читатель, навестим и Курдовых, и Непеевых . А сначала по дороге пройдем мимо ныгышей - завалинок, где на старых длинных лавочках собираются посудачить балкарцы - не только мужчины, но и женщины.
Таких ныгышей в Кенделене было несколько. Самый большой и многолюдный - в верхней части села, и назывался он, как и источник неподалеку, “Черный родник”. Там в особо торжественные дни собиралось до пятидесяти-шестидесяти человек. Но и ныгыш в центре Кенделена, между средней школой и мечетью, почти не уступал "Черному роднику". Поскольку неподалеку находились правление колхоза имени Мусукаева и сельский совет, здесь встречались, в основном, конторские служащие - местная власть.
Был еще ныгыш в начале Кенделена, со стороны главной дороги, ведущей в Приэльбрусье. С ним соседствовали самая крупная и передовая животноводческая ферма “Заготскот” и ветеринарная амбулатория. Не трудно себе представить, какие люди собирались здесь.
Но и ныгыш на выходе из переулка Курдовых ничуть не уступал другим, а кое в чем , может быть, и превосходил. Он был одним из самых старинных, на нем еще любил засиживаться отец Каплана Курдова . Неоднократно присутствовал и сам Ахмат Мусукаев, один из "главных" людей в Кабардино-Балкарии, которые принесли революцию, так и непонятую до конца кенделенцами. Здесь на этом ныгыше Каплан впервые услышал от Ахмата о Марксе, а потом читал его труды, не все, правда, понимая.
Было начало лета 1941-го года, первая половина июня. В трудной жизни горца редко выпадает минута отдыха после окончания весенних полевых работ - до сенокоса, или "балкарского отпуска", как его часто в шутку называют некоренные жители. Потому что у кенделенца не бывает специально отведенного для сенокоса времени, занимается он им урывками, в промежутках между не менее важными и неотложными работами. В редкий свободный час и идет балкарец на ныгыш, своеобразный информационный пункт, чтобы узнать, что творится в мире.
Сегодня на ближайшем к дому  Курдовых старинном ныгыше, помимо Каплана, собрались близкие соседи. А они-то всегда отличались любознательностью:
- А скажи-ка, Каплан, как ты думаешь, этот Карл Маркас мог бы стать таким всезнающим, если б попробовал несколько дней подряд покосить с нами сено в наших горах?
- Шамсутдин, ты что думаешь, если Маркс не умеет, как ты, сено косить, значит, он не должен разбираться в вопросах жизни, политики, государства?
- Я, конечно, не говорю об этом прямо. Просто я хотел сказать, что после нашего сенокоса не очень-то и захочешь окунаться в политику вообще и в Маркса в частности.
- Но нет, дорогой мой Шамсутдин, помимо того, что человек умеет трудиться и содержать себя и свою семью, он должен еще знать и о распределении всех продуктов производства! И разбираться в политике и взаимоотношениях народов.
- Каплан хочет сказать тебе, Шамсутдин, - заметил другой сосед, - что, кроме сенокоса и твоей личной жизни, а также твоего села, есть еще другая большая жизнь, другая земля, страна, другие люди, которые не могут жить одинаково с тобой - хорошо или плохо!
- Вот именно!
- Все люди должны жить хорошо! И Каплан и Шамсутдин, и все наши сельчане, наша республика, наша страна.
- Хорошо должны жить не только в нашей стране, но и во всем мире ... - закончил третий сосед, развивая и дополняя мысль Каплана.

Мусса к этому лету окончил четвертый класс. Он вытянулся, стал еще бледнее и статнее. Рана на его пальце давным-давно зажила, он и думать забыл о ней и по-прежнему ходил в лес по дрова со своим младшим братом и друзьями - одногодками, которых было немало. И по-прежнему почти все работы по хозяйству выполнял Эльдар, а Мусса им командовал. Но Эльдар не роптал. Учился он, правда, с гораздо меньшим желанием, чем работал, но все-таки перешел (на троечках) в третий класс. Магомеду, третьему сыну Каплана и Мариям, исполнилось четыре с половиной года, Соне - шесть с половиной лет, год и два месяца - самому младшему - Калияру.
До полудня крутилась Мариям по домашним делам: то готовя детям завтрак, то убирая во всех пяти комнатах, то стирая. Тут она заметила, что закончилась вода, схватила ведра и черпак, взяла под мышку коромысло. Старшим детям поручила младших, как это делала всегда, когда отлучалась. Поравнялась с ныгышем и увидела, что на этот раз завалинка сплошь облеплена квартальными женщинами. Так случалось редко, чаще здесь собирались мужчины.

Мариям поприветствовала односельчанок. Некоторые кенделенки, как и она, стояли с ведрами, а иные - с малыми детьми на руках. Старухи, сидели в ряд на длинной лавочке, подперев скрещенными руками обвисшие груди. Балкарки, как и все женщины мира, говорили буквально обо всем: о погоде, о своей, а больше о чужой жизни, о бесконечных домашних делах, огородах, садах и мужьях. Не касались только политики, горянки всегда далеки от нее. Обсуждали предстоявший сенокос:
- Ну что, бабоньки, скоро осиротеем снова, когда наши мужчины уйдут на сенокос? - шутливо сокрушалась тридцатилетняя Салимат, бойкая и задорная женщина средней полноты.
- Да ты еще успеешь взять свое за эти ночи, до сенокоса! Прямо рдеешь от сиюминутного счастья! - поддела ее Арипа, известная на селе заводила.
- Ладно уж, бабоньки, хватит вам пререкаться! Можно подумать, что вы и суток не можете обойтись без мужиков! - съязвила шустрая Патимат.
- Пусть всеобщее спокойствие и мир не покинет вас всех, а когда мужья ваши уходят по делам, пусть всегда благополучно возвращаются, - примирительно сказала пожилая женщина, сидевшая в центре ныгыша.
Так бы, наверное, еще долго перекидывались они репликами на разные темы, если бы не послышался вдруг плач мужчины. К женскому ныгышу приближался Юсуп Аккаев, деревенский дурачок. И огромными кулаками вытирал глаза, причитая:
- Ой! Моя мать горит в огне! Ой, моя мать горит в огне!..
Все до единой ныгышанки вскочили, усадили блаженного на лавочку и сели по обеим сторонам. Принялись каждая на свой лад успокаивать.
- Ну, что ты, дорогой! Твоя мать давно умерла и давно уже, наверное, сгорела в аду! Ты бы оставил ее в покое...
- Юсуп, хороший мой, успокойся. Ты лучше развесели нас, таких одиноких и безутешных женщин!
- Ой и правда, Юсуп, видишь, нас всех бросили наши мужики, ну и черт с ними! Ты один можешь заменить их всех, - сказала проказница Арипа, подзадоривая дурачка. - Ну-ка , Юсуп, скажи, только честно, куда это смотрит твоя нижняя голова?
- Ты что, совсем свихнулась, Арипа, бесстыжия! Он же сейчас снимет штаны и покажет свое богатство, на виду у всего села! - постыдили Арипу женщины постарше.
- Ты бы хоть за угол его отвела! - попрекнули другие. А старухи вообще замахали руками - они были категорически против демонстрации Юсупом своих мужских достоинств.
Но Арипа уже позвала блаженного за угол, откуда все женщины могли видеть дурачка, в то время, как с улицы он был не заметен.
- Так куда же все-таки смотрит твоя красавица-голова? - как можно нежнее и в то же время требовательно произнесла Арипа. И провела рукой по основанию живота Юсупа.
- В Заюково, - не задумываясь, выпалил дурачок. (Заюково - соседнее кабардинское селение).
- Какое Заюково?! Да и что будет смотреть в Заюково, когда у тебя вообще ничего нет, - распаляла его Арипа.
Указательным пальцем левой руки (правой он держался за штаны) Юсуп несколько раз ткнул себя по лбу, намекая , что надо, мол, иметь совесть.
- Да какой там стыд, у тебя все равно ничего нет, ты - женщина, ты - Фатима!
Но это уже было оскорбление! Его обозвали женщиной!
- А кто же тогда мужчина? - рассердился Юсуп и, спустив до колен штаны, показал свой невероятно больших размеров “прибор”. Уж чем-чем, но им природа не только не обидела Юсупа, но даже щедро наградила, кенделенцы считают, что в мире нет такого второго.
Ныгышанки пришли в неописуемый восторг, сопровождаемый взрывом хохота.
И тут же все быстро разошлись, каждая по своим делам. Ушла домой с полными ведрами и Мариям.

ГЛАВА 6. ПОЧЕМУ ТАК ТРЕВОЖНА ГОРА?

Эта ночь в кошаре была для Каплана самой беспокойной. Он лег очень поздно, и ему не спалось. Как только сомкнет глаза и погружается в сон, начинает сниться всякая чертовщина: то он, оторвавшись от всех, остается на одном берегу страшного горного потока, а его семья и все остальные сельчане - на противоположном. Он тщетно пытается перейти поток и соединиться с семьей, но никак не может. То приехал на очередную побывку домой - а там во всем селе нет ни души. И зовет-зовет, но не может никого дозваться. Каждый раз после очередного кошмара Каплан просыпался и уже не мог сомкнуть глаз.
Ночь на овцеферме никогда не бывает безмятежной, редко чабанам спится спокойно, ведь им доверено в среднем до тысячи овец, а это и ответственно, и хлопотно. Чабанское ложе очень простое: на солому бросишь бурку и укроешься тулупом. В иные ночи и Каплан, надеясь на чуткость кошарных собак, засыпал мгновенно. Но сегодня сон явно не шел, хотя собаки безмолствовали, и тишина навалилась жуткая. Каплан без конца ворочался с боку на бок.
Но что это? Несколько раз залаяли собаки - вышел посмотреть, не случилось ли чего. Нет, все по-прежнему в порядке, тихо. Возвращался и опять залезал под тулуп, да так и не сомкнув глаз, едва дождался рассвета. Бесшумно встал, накинул фуфайку и вышел. Молочнобелый рассвет занимался отовсюду, в туманности утра вспыхнула на юге двухглавая вершина Эльбруса, яркая, прозрачно-розовая.
- О-о-о! Какой он великий и красивый! Погода сегодня будет исключительной!- подумал Каплан, увидев столь грандиозное зрелище. Но затем, вглядевшись, засомневался:
- А все ли будет спокойно и мирно? Почему так тревожна гора?
Балкарцы, живя у подножья Эльбруса, настолько привыкли к нему и изучили его, что безошибочно могли предсказать, какая предстоит погода, благодатным или тягостным будет нынешний сезон, покойно и мирно ли будут жить люди в ближайшее время, или будут влачить трудное, безрадостное существование. Тревога Эльбруса передалась Каплану и как-то особенно запала в душу...
Он прошел в коровник, по очереди, сменяя ведра, подоил всех четырех коров, затем, помыв руки, вернулся в кошару. Его двадцатилетний напарник Ахмат, заменивший в бригаде отца (тот отпросился на несколько дней), уже встал и завтракал.
- Предстоит хороший день! - сказал Каплан, поздоровавшись. - Да только мне не нравится Эльбрус, он сегодня какой-то очень зловещий...
- Да ничего, дядя Каплан, все будет в порядке, - ответил Ахмат, уплетая огромную деревянную миску бушто (блюдо из айрана, в который покрошен хлеб).
- Ахмат, ты позавтракал? Ну вот и хорошо, тогда пойдем пересчитаем всех овец еще раз и выгоним на пастбище.

Для лучшего контроля за сохранностью отары чабаны пересчитывали овец вечером, загоняя в овчарню, и утром - выгоняя. Поднялось солнце, и овцы разбрелись по подножью Белых гор. Ахмат на гнедом мерине объезжал отару, а Каплан в это время готовил в кошаре обед и выполнял разные кошарные работы. Тут-то неожиданно и появился гонец, отец Ахмата, хмурый и озабоченный. И даже не успев поздороваться, выпалил:
- Война! Началась война!
- Какая война... Какая война!? - не понял Каплан.
- Самая настоящая война. Германия напала на Советский Союз!
- И когда это случилось?..
- Вчера ранним утром. Мы думали сперва, что это просто слухи, но вчера же после обеда начали повсеместную мобилизацию, пока только молодых людей призывного возраста. Моему сыну тоже пришла повестка - вот я и приехал по этому поводу...
- Ах вот в чем дело! Вот почему Эльбрус сегодня утром был таким зловеще-красноватым...Ведь ты же знаешь, Исмаил, Эльбрус - барометр погоды и событий, он и сегодня был точен, к сожалению...
- Каплан, я в селе договорился с членами нашей бригады, они вот-вот вернутся сюда. Ты вместе с ними поработаешь, пока я провожу сына?
- Конечно, конечно, о чем разговор? Пусть Ахмат едет и возвращается со скорой победой.
- Чует мое сердце, Каплан, как бы вскоре нам самим не пришлось идти вслед за Ахматом!
- Да ты что !..
- Дай-то Бог, чтобы я ошибался, - вздохнул Исмаил.

Через полчаса после ухода Ахмата и Исмаила на вершине ближайшей горы показались два всадника, члены бригады, настигнутые в Кенделене страшной вестью. И весь этот день три чабана провели в разговорах о внезапно начавшейся войне. Всем троим было уже от тридцати пяти до сорока лет, и первая волна мобилизации их пока не касалась...
Вечером, загнав овец, не ужиная, легли спать. А утром Каплан, строго-настрого наказав чабанам быть предельно бдительными, уехал верхом на своем коне в село - надо было срочно проведать семью и проводить молодых родственников, отправлявшихся на фронт.
Весь Кенделен был в тревожном движении. Одни, уже проводив своих сыновей, слонялись, сокрушенные случившимся. А другим это только предстояло , и они, растерянные и обескураженные, бродили по селу, нигде не находя себе места.
В те годы Кенделен был центром Эльбрусского района Кабардино-Балкарской АССР со своими райкомом партии и военкоматом, куда по экстренному призыву и начали доставлять молодых людей из Терскола, Тегенекли, Гижгита, Байдаевки, Кестанты, Верхнего Басхана, Эльбруса, Терен-Ауза, Балыма, Бедыка, Лашкуты, Жанхотеки...
В ожидании чего-то неведомого и страшного призывники томились во дворе военкомата. Их должны были отвезти на узловую железнодорожную станцию Прохладное и после беглой двухнедельной подготовки отправить на фронт.
Племянники Каплана по материнской линии Лакман и Хизир Аджиевы приехали в Кенделен из Терскола. Там - в Терсколе да еще в Тегенекли - и жили, в основном, родственники Курдовых. Каплан был известным человеком в районе и отпросил в военкомате своих племянников на один день, пока шли сборы призывников со всех окрестных сел. Пригласил домой, зарезал молодого барашка и угостил как следует. Оставшееся вареное мясо Мариям завернула парням в дорогу. Напутствуя, чтобы берегли себя, и, пожелав скорого победного возвращения, Каплан проводил ребят на войну. С которой только Лакману, единственному из всей родни, суждено было вернуться...
От большого каменного моста через реку Кенделен, по главной улице, один за другим отъехали четыре полуторки, битком заполненные призывниками. Вслед за пылившими машинами вплоть до Кенделенского поворота бежали провожающие: стенавшие матери, подавленные отцы, растерянные родственники.
И Каплан тоже дошел до Кенделенского поворота. Там он остановился и долго провожал взглядом машины, пока они не исчезли, не растворились в заюковском лабиринте трассы.

ГЛАВА 7. “ТЫ ЕГО ИЗЖАРИЛА - ТЫ ЕГО И СЪЕШЬ”

Через три месяца пришла пора отправляться на войну и самому Каплану Курдову, а также всем троим членам его бригады. А ведь в то время по радио без конца передавали бравурно-победные, восторженные речи: одолеем, победим, достигнем! И все это "в самый короткий срок". Так вот, оставляя на этот “короткий срок” семью, надо было заранее о ней позаботиться, ведь она оставалась без кормильца... Надо обеспечить хотя бы на первое время всем необходимым, а еще - снабдить кормом всю домашнюю живность: с десяток овец, корову, бычка, лошадь, ишаков.
Но самым ответственным делом было - сдать в надежные руки колхозную, подотчетную ему отару овец. Ведь Каплан вскоре победит и вернется, а пока он подобрал опытных пожилых животноводов, которые бережно сохранят поголовье до его возвращения. И они вместе три полных дня считали и пересчитывали его отару и переписывали кошарное хозяйство. Все было в полном порядке. Колхозному начальству ничего не оставалось, как поблагодарить Каплана Курдова и выразить сожаление, что он уезжает на фронт... Эта овцеферма до сих пор так и называется - Курдовская.

- Да, прав был Исмаил, отец Ахмата, сказав, что вслед за сыновьями пойдут отцы... - задумчиво произнес Каплан, присев, наконец, передохнуть на скамейке во дворе у своего дома. Да и сам догадывался, что эта война - затяжная и поглотит еще многих... И потихоньку готовил семью. Куда бы не  ходил - в сарай к скоту, на выгон, на прополку - всюду брал старших сыновей Муссу, Эльдара и Магомеда. Показывал, учил, наставлял, как вести хозяйство. А жене говорил:
- На тебя остаются дети, дом, сад, огород - все! Я достаточно хорошо тебя знаю, ты - умная женщина, талантливая мать, чуткий, отзывчивый человек. И ты сможешь, обязана справиться со всеми тяготами жизни. А главное - чтобы дети были сыты, а совесть чиста. Старайся, чтобы ни ты, ни дети ничем от других не отличались. Если что-то Аллах вложил в наших детей, то это рано или поздно пробьется. Да! Самое главное, чтобы они не зарились на чужое, не росли  злыми, жестокими и не лгали. Отныне ты им и мать, и отец. Будь умницей...

Мариям слушала внимательно и безропотно, старалась не подавать вида, что ей страшно и горько оставаться одной с оравой ребят. Но иногда она все же не выдерживала и срывалась.
- Как мы будем без тебя?! - всхлипывала она. - Погибнем, не выдюжим! Мы - словно брошенные на холодную золу, долго ли будет в нас теплиться жизнь?
На что Курдов хладнокровно и спокойно отвечал:
- Крепись, жена! - и притягивал к себе старших сыновей. - Вот я каких тебе помощников оставляю - настоящих джигитов!
Безмятежный тон и уверенность мужа немного успокаивали Мариям:
- Даст Бог, и ты скоро управишься и вернешься, да минуют тебя и ранения, и смерть!
Но временами сомнение закрадывалось в душу Каплана , и он с горьким сожалением замечал:
- Как жалко, что эта война не случилась  спустя хотя бы года три. Тогда бы немного успел подрасти Калияр... Я знаю, придется еще не раз мысленно оглядываться назад: Калияр, как ты там поживаешь? Остальные дети уже могут понять, что плохо и что хорошо. Выбрать, что можно, а чего нельзя... Жена, дорогая, береги  нашего крошку Калияра. Даст Бог, все будет хорошо. Все в руках Божьих и твоих, жена! - заключил Каплан.
Провожать его поехали Мариям и Буба. Мать строго-настрого наказала старшим детям, чтобы они бдительно следили за Калияром.
- Я доеду только до Прохладного и сразу же - обратно! - заверила она. - К ночи мы будем уже в Кенделене...

Но недаром говорят: "Человек предполагает, а Бог располагает!" В тот же день провожавшие не смогли вернуться: машина сломалась, и они вынуждены были остаться ночевать в Прохладном. И только на следущий день, часов в десять утра, Мариям и Буба выехали в Кенделен.
А там случилось непредвиденное...

В доме Курдовых день начался как обычно, с хозяйственных хлопот. Мусса и Эльдар возились в сарае, расположенном в дальнем углу огорода, чистили навоз в коровнике, прибирали в овчарне, убирали из-под лошади, раскладывали корм. Магомед выбежал на улицу поиграть со своими сверстниками. Сона, усадив Калияра на огромный булыжник у жарко топившегося камина, прибирала и мыла посуду. Калияр сидел у камина, лопоча редкие запомнившиеся слова, развлекая самого себя. Вот Сона вышла на веранду, оглянулась, что бы еще сделать, чем бы еще заняться, - девочка росла хозяйственная.
Она увидела пустое ведро и вспомнила, как несколько раз ходила с мамой по воду, к источнику. И ей захотелось самой принести воды. Положив в ведро черпак, как заправская горянка-водоноска, отправилась к источнику. В этот момент Сона думала о том, как вырастет большая и будет носить по два полных ведра воды, ни капельки не расплескав. Погрузившись в грезы, Сона забыла о настоящем.
А Калияр все сидел один у камина, вглядываясь в яркое жаркое пламя, глазенки его быстро устали и постепенно начали слипаться. Ребенок задремал и ... рухнул в огонь. Жутко, пронзительно заорал от нестерпимой боли! Пытаясь опереться и подняться, повернулся другой щекой, а ладони рук повернул тыльной стороной, но подняться никак не мог...
На его крик прибежал соседский подросток - года на три старше Муссы - Жамал Метов, он поблизости в своем дворе чинил забор. Выхватил Калияра из огня, сдернул с кровати первое попавшееся одеяло, замотал в него страшно орущего обгоревшего мальчика и побежал в больницу.
Сона вспомнила наказ матери "не оставлять Калияра одного" и заторопилась. Она налила в ведро пару черпаков и стремглав бросилась домой, но было уже поздно...
Пробегая мимо ближнего ныгыша, на котором сидели женщины, Жамал успел крикнуть о случившемся, и за ним устремилось несколько женщин. А больница находилась на краю села у ольховой рощи, в двух километрах от дома Курдовых. Всю дорогу Калияр, не переставая плакать, повторял одно единственное слово "зизе" - так жалуются балкарские дети, когда им больно.
Весть о случившемся с быстротой молнии облетела всех соседей, дошла до дома Бубы. К Курдовым прибежал Абдуллах, пятнадцатилетний сын Бубы. Сона горько плакала. А Мусса и Эльдар стояли в замешательстве, потом сорвались и побежали в больницу.
Запыхавшись, остановились, чтобы перевести дух:
- Что теперь с нами будет? - спросил Эльдар.
- Не знаю еще, нам обоим за это здорово  влетит от матери!
- А мы причем ? Мы были заняты в сарае делами. Калияр же оставался на попечении Соны, вот она и виновата!
- Ну, да! Два таких лба, как ты и я, ни при чем, а виновата во все одна Сона? Как тебе не стыдно, Эльдар! И думать об этом не смей. Ох, как нам достанется от матери и Бубы!
- Мусса, давай сходим к тете Захират и объясним, она нас поддержит и защитит!
- Нет, Эльдар, в первую очередь надо узнать в больнице , как там Калияр, а потом можно и к тете Захират.
Когда они добежали до больничного переулка, навстречу возвращался Жамал , спасший Калияра:
- Ну, вы и наделали делов, пацаны! Вы же чуть не изжарили его совсем!
- Да мы и не виноваты, Жамал, с Калияром должна была находиться Сона! - попробовали оправдываться ребята.
- Вы виноваты уже в том, что оставили братика на попечение маленькой девочки. Нет-нет, вы больше никому не говорите, что не виноваты!
- Жамал, скажи, как он там?
- Пока жив... Фельдшер обработала все обгоревшие места мазью и перевязала. И мальчик уснул, а будет он дальше жить или нет, об этом фельдшер не может сказать...
- Жамал, мы тогда сходим к тете Захират и обо всем скажем ей.
- Это уже ваше дело.

- Ох, захлопнувшаяся моя дверь, затворившиеся ставни, как же вы, мои дорогие, допустили это? Вы, такие уже большие, джигиты! - стенала и причитала Захират. Схватила младшего сынишку Хасана, а Саламу и Аминат велела сидеть дома, дожидаться, пока она не вернется из больницы. А по дороге выговаривала Муссе и Эльдару:
- Вам надо было постоянно, неотлучно находиться рядом с Калияром! Да чтоб я умерла раньше времени, мне надо было сразу же забрать мальчика к себе!
Когда Захират кинулась к фельдшеру, та спросила:
- Вы мать?
- Нет... Я его тетя. Как Калияр чувствует себя? Можно к нему? Ну хоть в окно одним глазком взглянуть?
Но фельдшер была неумолима, она покажет мальчика только матери. Растерянная Захират расположилась в скверике у больницы и заверила фельдшерицу: она будет ждать, пока ее не успокоят, что Калияру гораздо лучше и ничего не грозит. Но таких гарантий сейчас не смог бы дать не только фельдшер, но и доктор медицины, и даже академик.
Успокаивая пригорюнившихся Муссу и Эльдара, Захират тихо сказала:
- Все в руках Бога, дети! Будем здесь ждать вашу мать. Она уже, наверное, почувствовала  неладное и мчится сюда, концами платка и подолом поднимая ветер...
В скверик тем временем набежали родственники Курдовых и Непеевых. А в центре Кенделена на ныгыше уже весь квартал собрался, узнав о случившемся. Две пожилые соседки решили встретить Мариям и постепенно подготовить к ужасной вести. Но больше всего ныгышанки боялись властную и могущественную Бубу, ее гнева...
Как только подъехала машина с кенделенцами, проводившими своих мужчин на войну, и остановилась у табшинского моста, соседки  будто случайно натолкнулись на Бубу и Мариям.
- О! Здравствуйте, Буба, Мариям, с возвращением! Легко ли доехали? Как наши джигиты, их уже отправили на фронт? – начала  старшая.
- Мариям, поздновато вы приехали, твои Сона и Магомед с моими
детьми уже поужинали и легли спать! - подхватила младшая.
- Да всех, слава Богу, проводили. И доехали мы очень легко... Но что случилось, как-то слишком наигранно вы нас встречаете, - спохватилась Мариям, почувствовав что-то неладное.
Встревожилась и Буба:
- Как это Магомед и Сона спят у вас, а почему они не спят дома? А где Калияр, где остальные дети?
- Мусса и Эльдар пошли по делам и вот-вот должны вернуться, а твой Калияр немного обжег руку на очаге, и его отнесли в больницу. Ради Бога, ты только не беспокойся. Все, даст Бог, образуется. Должно быть, ему уже лучше, - женщины пытались успокоить побледневшую и онемевшую Мариям. Она, как услышала про Калияра, так и присела на корточки...
А Буба, не дослушав бессвязный рассказ бабок, обрушила поток брани на безропотную Мариям:
- Ну чего ты расселась? Беги в больницу, делай, что хочешь, спасай Калияра! Не спасешь - пеняй на себя! - негодовала Буба. - Я же тебе вчера говорила не один раз: возвращайся в село, хоть на брюхе ползи, но возвращайся домой! А ты, бесстыжая, торчала, прильнув к мужу!

Мариям, никого и ничего не видя, ворвалась в больницу. Ошалело заглядывала во все палаты, пока не увидела на одной из кроватей сверток со знакомым одеялом. Схватила и бросилась на улицу. Берегом реки через камни, улочки, огороды - домой. Влетела и закрылась изнутри.
Здесь она впервые перевела дух и развернула свою ношу. Что же она увидела? Калияр лежал вздувшимся кулем: руки, живот, лицо были перевязаны, и только одни глаза были видны. Зашевелился, открыл глаза и тихо, едва слышно, проговорил:
- Амма, зизе! - и вновь закрыл глаза.
Мариям развязала бинты, освободила вспухшее, напоминавшее надутый шар, лицо Калияра. А его сморщенный рот был похож на перетянутое отверстие шара...
Открыла огромный сундук, где хранила тысячу мелочей, всевозможные снадобья и новые бинты - их Каплан привез с Хасавюртовского базара. Затем нарезала очищенную сырую картошку на тонкие продолговатые ломтики и наложила их на лицо Калияра. Так же она поступила с его обгоревшими руками и животом. Разбинтовывая ту или иную часть тела , Мариям видела ужасающую картину, но каждую процедуру делала хладнокровно, спокойно, без слез.
Недавние проводы мужа, этот кошмарный случай, постоянные скандалы Бубы, один из которых она только что устроила на людях, а также ощущение собственной беспомощности и бессилия разозлили ее. Невысказанность ушла внутрь, Мариям стала насупленной, строгой и неразговорчивой.
Все это время в дверь упорно ломилась Буба, а в окно смотрели набежавшие соседки. Закончив перевязку, Мариям, наконец, открыла дверь, и влетевшая разъяренная Буба, увидев перебинтованного Калияра, открыла было рот для очередного скандала, но прочла в глазах Мариям столько затаенного гнева, столько боли, что тотчас же выбежала на улицу, так ничего и не сказав.
Буба вспомнила, как недавно сама была подавлена огромным горем - не думала, что переживет его. Беда никогда не приходит одна, но когда она случается, мы невольно забываем ту, прошлую беду...

Два года назад муж Бубы, солидный и сильный Магомед Мамиев, был зарезан безрассудным ревнивцем на соседской свадьбе. Только за то, что Мамиев танцевал с девушкой, которая ему приглянулась. Вот тогда и очерствела, ожесточилась Буба, стала злюкой с сомкнутыми губами. И когда, ворвавшись в дом брата, она увидела глаза и губы Мариям, все поняла и молча удалилась...
Дети Мариям дружно выполняли все домашние дела и, чувствуя за собой непростительную вину, ждали малейшего маминого вздоха, слова, взгляда, чтобы бежать, лететь, но исполнить все беспрекословно. Но Мариям, считая основной виновницей случившегося - себя, была почти безмолвна.
Мусса и Эльдар приготовили ужин, но мать отказалась есть. Тогда и дети легли, не поужинав. Когда все уснули, Мариям подошла к кровати, на которой спал Калияр. Как раз в эту минуту он зашевелился и тяжело, как взрослый, застонал. "Надо попробовать его накормить!” - мелькнула мысль. Растолкла вареную картошку, перемешала с жирным молоком - получился густой молочно-картофельный бульон. И стала осторожно вливать ложку за ложкой в воспаленный рот ребенка.
- Аллах не оставит меня, Он мне поможет! Ты должен, сынок, выжить и выздороветь...
Принесла новых картофелин, начистила и вымыла. И разбинтовав Калияра, наложила свежие картофельные пластины. На этот раз она очень долго возилась с руками мальчика, особенно с  левой. Вконец разбитая, мать легла рядом с сыном передохнуть, но посреди ночи повторила те же процедуры и к утру - еще раз.
Так поступала она и весь второй, и третий день. Ни с кем не говорила и ничем другим не занималась. Мальчик начал спокойно спать и как будто пошел на поправку. На четвертый день Мариям решила: "Пока Каплан в Прохладном, на военных учениях, покажу ему мальчика... Будь, что будет! Или убьет меня или выгонит - так мне и надо. Но зато потом чтобы не было упреков с его стороны на всю оставшуюся жизнь. Калияра он любит как-то особенно нежно, пусть посмотрит, что с его любимцем стало...”
Она объявила Бубе о своем решении. Заверила , что никакие уговоры ее не удержат. И на этот раз промолчала Буба, только велела сыну Абдуллаху сопровождать Мариям с ребенком.
После трагической гибели отца Абдуллах остался у Бубы старшим и единственным из мужчин. Ему часто приходилось ездить на базар в Нальчик, Прохладное и дальше, он хорошо разбирался в дорожно транспортных делах и, конечно, очень помог Мариям с больным мальчиком. Дорога на этот раз показалась очень длинной, поезда ходили теперь не так регулярно, как до войны, но на второй день, еще засветло, они были у колючей проволоки вокруг площадки, где мобилизованные проходили переподготовку.
Каплан долго себя не заставил ждать. Он сам увидел у проволоки жену с ребенком на руках, а рядом юношу, в котором, приглядевшись, узнал своего племянника Абдуллаха. Что-то дернулось и перевернулось в его душе, но подошел, не подав виду.
- А-а-а-а! Абдуллах! С приездом! Что, моя жена так скоро соскучилась и приехала? А заодно для предлога прихватила и тебя?
Но когда увидел глаза жены, коротко и резко спросил:
- Что случилось?
И Мариям не выдержала, столько дней копившиеся слезы хлынули из глаз. Она зарыдала глухо и протяжно, не стесняясь Абдуллаха. Услышав плач матери, проснулся и заплакал ребенок.
- Вот, не уберегла я Калияра, и он погорел... Упал в очаг и погорел... - рыдая и всхлипывая, Мариям рассказала мужу, как все было.
- Ну-ка покажи! - коротко потребовал Каплан.
Мариям положила сверток на сухую осеннюю траву , развернула ... Каплан, продолжая стоять по ту сторону колючей проволоки, долго и внимательно смотрел на мальчика, а затем сказал, как припечатал:
- Ну что ж, ты его изжарила - ты его и съешь!
А потом резко, по-военному развернулся кругом и ушел далеко, вглубь сновавшей туда-сюда группы призывников. И даже не обернулся. Можно было возвращаться домой. Но Абдуллах и Мариям еще долго стояли у колючей проволоки, в надежде, что Каплан вернется и еще что-нибудь скажет. Но он так и не подошел...
Это было последнее свидание Мариям с мужем, а Калияра с отцом.

ЧАСТЬ II. ИЗГНАНИЕ
ГЛАВА 1. СПУСТЯ ТРИ ГОДА

К весне 1943-го года каждый четвертый из почти пятидесяти шести тысяч балкарцев воевал. Одни пали на поле брани, некоторые возвращались домой с увечьями, раздиравшими душу , а многие - и среди них Каплан Курдов - пропали без вести.
Вплоть до начала 1943-го года Кабардино-Балкария была оккупирована немцами. Враг занял Верхнюю Балкарию, Приэльбрусье, Бизинги и Кенделен, где фашисты находились около  сорока дней. В кенделенской средней школе разместился немецкий штаб, а на сырозаводе, в райкоме и райвоенкомате были расквартированы немецкие солдаты, которые и днем, и ночью патрулировали улицы аула. Местные жители, кто мог еще держать в руках оружие, партизанами ушли в леса Табшина и оттуда постоянно нападали на фашистов, поджигали их склады, выводили из строя технику...
К февралю 1943-го года наши части освободили сначала Кенделен, затем всю Кабардино-Балкарию и весь Кавказ. Специальная группа альпинистов сбросила с вершины Эльбруса фашистский флаг и водрузила советский. Вся республика ликовала. Балкарские горские аулы постепенно возвращались к мирной жизни, к работе в колхозах, где трудились, в основном, женщины, дети и старики.

Харун Непеев из-за тяжелой травмы головы был комиссован и в меру своих сил работал в колхозе. Захират растила детей и, как бы ей не приходилось трудно, время от времени умудрялась помогать еще семье Мариям.
Прошло уже почти три года с того дня, когда Мариям возила показывать искалеченного младшего сына мужу, отправлявшемуся на фронт. Последние его слова горьким комком глубоко запали в ее и без того израненную душу. Но участие семьи Захират и каждодневная помощь уже подросших  Муссы и Эльдара облегчали ее нелегкую жизнь. Со времени оккупации Кенделена, когда школа была занята немцами, старшие дети не учились. Муссе исполнилось тринадцать лет, его время от времени брали на колхозные работы. В летнюю пору он вместе со своими сверстниками помогал собирать сено, подвозить косарям пищу и питье, сопровождал караван ишаков, навьюченных сеном . Да и в наше время в горах ишаки нередко заменяют трактора и машины. Зимой Мусса помогал убирать навоз из-под телят на колхозной ферме, кормил их, помогал отбивать ягнят от маток-овец. Мусса был неглупым рассудительным мальчиком, знал много сказок и слыл неплохим рассказчиком. Его ровесники старались лишний раз поработать с ним, лишь бы послушать его.
Вся тяжесть работ по домашнему хозяйству, как всегда, лежала на Эльдаре. Правда, теперь он немного освободился от опеки старшего брата - Эльдар не любил, когда им командовали. И все делал спокойно, не торопясь, основательно. В сарае у него все блистало. Всюду был исключительный порядок: полы, настил под скотиной и в курятнике - вычищены, стожок, где он постоянно брал сено, аккуратно прибран. Эльдар был истинным животноводом, любил это занятие, как ничто другое, а в последнее время брал с собой подросшего Магомеда и учил ухаживать за животными, потому что это - священное дело каждого балкарца.
Магомед стал любознательным почемучкой, и на многие его наивные вопросы надо было давать терпеливые и толковые ответы.
- Эдьдар! - спрашивал Магомед, - почему у нас, когда папа еще не ушел на войну, много было баранчиков, бычков и даже была лошадь, а теперь - всего одна корова и четыре баранчика?
- Потому, Магомед, что как ушел наш папа, нам стало гораздо труднее жить. Чтобы держать скотину, за ней нужен тщательный уход, а мы с тобой еще маленькие, у нас не хватит сил накосить много сена на всю зиму - ведь животные очень любят сено.
- А когда вернется папа, мы опять будем держать много скотины?
- Да, конечно. Скоро папа с победой вернется домой, к тому времени и мы с тобой подрастем и будем во всем ему помогать. Правда, Магомед?
- Ну конечно! А где наша коняшка?
- Так ты помнишь и коняшку? Вот не зря говорят балкарцы: "Ребенок что раз увидит, не забудет никогда!". Эта коняшка была не наша, а колхозная, и ее у нас забрали. Вернется папа и начнет снова работать чабаном, ему дадут лошадь, а может, даже две.
- Вот будет здорово, я буду кататься, пока не накатаюсь!
Отвечая на вопросы, Эльдар ни на минуту не прекращал свою работу и вовлекал в нее брата.
- Я тоже буду любить животных и ухаживать за скотиной, как ты, - хвастался Магомед.
- Не сомневаюсь. А помнишь, что случилось прошлым летом?- Эльдар засмеялся и потрепал братишку за чуб.

А было вот что. Немцы подчистую забирали все, что видели во дворах кенделенцев, особенно животных. И чтобы какая-нибудь домашняя живность случайно не попала на глаза оккупантам, кенделенцы прятали ее. Так и Мариям спрятала своих овец в самом дальнем сарае. Как-то мать поставила Магомеда стеречь свежемолотую кукурузу, высыпанную на плоской крыше летней пристройки, чтобы как следует просохла. И наказала беречь от вездесущих кур. Но процесс сушки - довольно долгий, и Магомед сперва покорно стоял , а когда ему это надоело, лег на спину, закинув ногу за ногу. И произвольно подбирая слова, стал складывать их в песню, а потом вдруг запел, да так громко, чтобы слышали в соседних дворах:
-Эй, люди добрые, кто увидит хоть одну курицу, сообщите мне, чтоб я ее прогнал! А между прочим, моя мама спрятала в сарае овечек, а у одной овечки даже белые подштанники!..
Погода была удивительная, небо - совершенно ясное, безоблачное, а настроение - прекрасное, вот он и пел снова и снова:
-Эй, люди добрые, кто увидит хоть одну курицу... Моя мама спрятала в сарае овечек, а у одной овечки белые подштанники!..
И действительно, у одного из спрятанных в овчарне баранов половина шкуры была черная, а другая- ближе к хвосту- белая, ее-то Магомед и называл “подштанниками”.
Выдавая секреты матери в своей громкой песне, Магомед так увлекся, что не заметил, как набежавшие соседские куры вовсю клевали кукурузу. Пока не прибежала соседка, услышавшая песню, и не разогнала наглых кур. В этот день, конечно, Магомеду здорово влетело от матери - и не только за кукурузу, но и за “белые подштанники”.

Да и Эльдару было что рассказать забавного из своей хозяйственной практики. К примеру, случай с забором, большой кусок которого ни с того, ни с сего обвалился. В то утро Мусса уехал за дровами, и мать поручила восстановить упавшую часть Эльдару.
Не имея никакого опыта работы со строительными валунами, Эльдар громоздил камни друг на друга без всякого раствора. И в результате ограда получилась - и непрочной, и не слишком красивой, неровной. Когда закончил,  отошел в сторону, чтобы полюбоваться сделанным. И тут обратил внимание, что вокруг его "детища" снует множество домашних птиц со всей округи - куры, индюки, петухи. Особенно ему не понравился грозный бойцовский вид соседского петуха, самого наглого и драчливого в округе. Огромный рыжий с ультрамариновыми кручеными перьями на хвосте, этот петух, весил, видимо, немало. Если взлетит на постройку Эльдара, она непременно рухнет! И мальчишка стал отгонять петуха, который так и норовил, как казалось горе-строителю, испытать, крепкий ли забор? В противоборстве с петухом Эльдар даже не заметил, как село солнце и приблизился вечер .
За это время Мусса успел съездить в лес и привезти огромный воз дров. Ишак под тяжестью едва переставлял ноги и широко раздувал ноздри.
- А где Эльдар? - первым делом спросил Мусса, входя в дом.
- А ты разве не заметил его у забора? Он там, наверное, уже заканчивает работу. Пойди, поторопи его к ужину,- велела мать.
Выйдя во двор, Мусса увидел брата с внутренней стороны забора, тот отгонял наглого петуха камнями.
- Ты что делаешь, Эльдар?
- Да вот отпугиваю петуха, как бы он ненароком не взлетел и не развалил ограду...
Мусса посмотрел на криво, кое-как сложенный забор и расхохотался. Позвал брата домой и с юмором рассказал матери об увиденном.
- Забор, который развалится под петухом, долго стоять не будет, - улыбнулась мама. - Ну ладно, Мусса, нечего смеяться, ты еще сам научись складывать забор.
Но Мусса все рассказал своим ровесникам, и теперь, когда в Кенделене делали что-нибудь как попало, смеялись: "Как забор у Эльдара". А когда строили дом или возводили новый забор, предупреждали: "Смотри, строй попрочнее, чтобы мог выдержать петуха".

Соне исполнилось девять лет. В окружении четырех братьев она росла кроткой, тихой, незаметной, под неусыпным контролем матери, которой во всем подчинялась и подражала. Мариям воспитывала дочь точно в таком же духе, как в свое время воспитывали ее. Как каждая балкарка, Мариям росла в исключительной строгости, лишний раз не показывалась на улице, не появлялась напрасно на людях. В длинном до пят платье, в шароварах, с глухо повязанным платком, она с детства не выпячивала те отдельные части тела, которые так любят выставлять европейские женщины. Даже когда выросла, не осмеливалась поднять глаза и внимательно посмотреть на собеседника, с которым едва удавалось перекинуться одним-двумя словами. Строгий горский адат не позволял ей до замужества разговаривать с посторонним мужчиной...
Сона много помогала матери, особенно, когда случилась беда с Калияром. Теперь ему шел уже четвертый год, мама почти все свое внимание переключила на него, и Соне немало приходилось крутиться по дому.
Отец очень редко писал с фронта, но в каждом письме справлялся о здоровье Калияра. Последнее письмо пришло в сентябре 43-го, когда дети были в школе, открывшейся после разгрома немцев. Мариям едва дождалась старших сыновей, так как была неграмотной, и просила Муссу прочитать, едва он переступил порог дома. Обратный адрес значился, как некий хуторок Харьковского направления. Каплан Курдов писал:
"Здравствуйте, дорогие мои жена, дети и родственники. Пишу вам, используя минутную передышку между боями. Освободив Воронеж и двигаясь со скоростью пятьдесят километров в день, стремимся овладеть Харьковом. Если не убьют, вернусь домой - надо выдюжить, выстоять и победить. Все время думаю о вас. Как вы там? Не наделали ли новых бед? Все ли живы и здоровы? Мусса, ты уже взрослый мужчина! Будь первым помощником матери и помогай братьям и сестренке. Эльдар, ты у меня такой умный и деловой! Я полностью полагаюсь на тебя по хозяйственной части нашей семьи. Магомед, Сона и Калияр, будьте молодцами, слушайтесь всегда и во всем старших и никогда не позволяйте себе необдуманных поступков. Ну, а ты, мать, не терзай себя,  случившееся уже случилось. Будь внимательной и впредь не допускай подобного. Наши дети и ваша общая жизнь - все в твоих руках. Будьте здоровы, всегда и всюду заботьтесь друг о друге. Привет семье Бубы и Захират."

ГЛАВА 2. МАМИЕВЫ

Обе старшие дочери Бубы, еще незамужние Радимхан и Гемзан Мамиевы, образованные кенделенские учительницы, были сосланы в Норильск... Еще в 1939 году началось планомерное, хотя едва заметное, истребление интеллигентской верхушки Балкарии. Как и многих балкарских интеллигентов, дочерей Бубы весной 1943 года оболгали, обвинив в пособничестве немцам. По такому же обвинению жители двух селений в Верхней Балкарии - Саужу и Главшево - были согнаны советскими солдатами в школы и клубы и заживо сожжены, а оставшиеся в живых - расстреляны...
Когда однажды Мариям с детьми пришла к Бубе, та сидела скрюченная и подавленная, а опечаленный Абдуллах держал в руках какие-то бумаги. В комнате находилась пожилая родственница, Каплану и Бубе она доводилась тетей. Мариям по "тере" (балкарскому укладу) не имела права называть ее прямо по имени. Если перевести на русский язык обращение Мариям к тете Каплана, получалось примерно так:
- Наша дочь, родившаяся от нашей старшей дочери, которая родилась от еще более старшей дочери!Что случилось?
Оказывается, пришла долгожданная, но неутешительная весточка от дочерей Бубы. В письме говорилось, что девушки работают на шахте под Норильском, добывают платину. "Считайте, что мы умерли для вас, всех наших дорогих родственников, - писала Рахимхан, - рабочая скотина здесь, на рудниках, ценится больше, чем каждая из нас, загнанных в шахту..."
Должно быть, Абдуллах прочитал это письмо задолго до прихода Мариям, и горечь сообщения о безрадостной судьбе несчастных девушек наполняла комнату. Все молчали...

“Масла в огонь” тяжелого настроения подлили еще и вчерашние тягостные события. Родня человека, убившего мужа Бубы, просила старейшин передать Бубе и всем Мамиевым, что настал момент, когда Текеевы (род, из которого был убийца) готовы искупить пролитую кровь и принести свои глубочайшие извинения. А также просила принять десять коров, лошадь и двадцать овец, которых они, наконец, собрали в качестве выкупа.
На Северном Кавказе среди множества малочисленных народов, и у балкарцев в том числе, еще очень живучи законы кровной мести. Человек, убивший отца Абдуллаха, Радимхан и Гемзан, остался не только ненаказанным (Буба в суд не обращалась), но и неотомщенным, то есть он не искупил крови, которую пролил. Ведь кровь осталась не только на нем, но и на всем его роде...
Буба, как главное пострадавшее лицо, и слушать не стала и попросила уважаемых старцев извинить ее за это. И отказалась принять выкуп. Тогда коров, лошадь и овец разобрали все остальные Мамиевы. Об этом и многом другом поведала тетя Каплана. Этот рассказ снова разбередил душу Бубы, она опять всхлипнула и стала медленно покачиваться из стороны в сторону, громко причитая:
-О, Аллах, ну почему ты создал меня, такую несчастную? - разрыдалась она, - И зачем только я живу на свете? Почему я не лопнула от горя в тот день, когда убили моего мужа? Почему я не сгинула со света, когда забрали моих дочерей? Когда ушел на войну любимый брат?
Плача и стеная, Буба притянула к себе Калияра:
- Почему я не провалилась, наконец, сквозь землю в тот день, когда с тобой, свет очей моих, стряслось это несчастье?.
Еще долго, изливая душу, рыдала Буба. И никто не пытался ее успокаивать, потому что это было бесполезно. Потом, должно быть, выбившись из последних сил, Буба перестала плакать. Стала целовать лицо мальчика и перебирать его больные и здоровые пальчики, поочередно поднося к губам.
Лицо Калияра напоминало контурную карту, раскрашенную нерадивым учеником. Левая щека почти вся была обгоревшей и сморщенной до самого уха. Правой щеки меньше коснулся огонь, но она тоже выглядела обгорелым пятном. Больше всего пострадала левая рука: ладонь выпятилась вперед, а пальцы, за исключением большого, повернулись назад и, скрутившись, будто приварились друг к другу. Правая рука менее пострадала: четыре пальца остались целыми и огонь их совершенно не тронул, но большой палец как бы приклеился к запястью. Ожоговые пятна были еще и на животе, поближе к лобку...
Буба любила Калияра больше остальных детей Мариям, и когда нежно гладила и целовала каждый шрам и рубец, верила, что таким образом облегчает участь Калияра. Должно быть, она думала в эти минуты: сколько бы тягостным не было ее горе, оно все равно не сравнится с тем, что случилось с любимым племянником. Но Буба еще не знала, какой новый удар подстерегает и ее, и близких, и весь балкарский народ...

ГЛАВА 3. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА РОДИНЕ

Весна 1944-го года была какая-то нерасторопная. Уже кое-где образовались огромные проталины, но воздух нагревался очень медленно, и солнце еще не могло растопить залежалые за зиму снега Чегета. До приближения рокового события - самых черных дней в истории балкарского народа - оставалось совсем немного. Знай хотя бы за неделю вперед, что его ждет, каждый балкарец прожил бы это время наиболее полно и интенсивно.
Но все в руках Бога. А бога в то время в Советском Союзе замещал усатый грузин, и он расколол маленькую, едва заметную Кабардино-Балкарию, как орех: кабардинцев оставил на исконной родине, а балкарцев изгнал на далекую чужбину...

До восьмого марта 44-го года балкарцы продолжали жить так же трудно, скромно, как и всегда. Правда, до них доходили отдаленные слухи о мгновенном, на редкость оперативном выселении других народов. И все же секретный срочный приказ от восьмого марта стал страшной неожиданностью. По всему Кенделену в этот день было создано несколько сборных пунктов. Центральный - у табшинского моста, у бывшей мечети - другой сгонный пункт, у средней школы - третий, у Черного источника - четвертый, у Каменного моста - пятый, у выезда из аула - шестой. И по дороге на Приэльбрусье - еще четыре.
Каждой семье приписывалось брать с собой до ста килограммов груза, будь то продукты питания или вещи. Во все дворы были посланы солдаты для быстрого препровождения балкарцев к сгонным пунктам. Времени для сборов совершенно не давалось, надо было хватать подвернувшийся под руку предмет или продукт и следовать, куда указывал конвоир. Но жители тех дворов, в которые еще не успели придти солдаты, успевали спрятать на себе или взять с собой в дорогу что-нибудь существенное, да таких было мало. Всюду творился произвол, хаос и сутолока.
В первый момент Мариям растерялась, но это замешательство продолжалось только несколько минут. Вместе с Муссой и Эльдаром успели кое-что из ценного зарыть в подвале за домом. Все-таки в душе оставалась надежда, что высылка невечна и рано или поздно кончится, можно будет вернуться и воспользоваться этой домашней утварью.
Несмотря на натиск торопивших солдат Мариям быстро сосредоточилась и собрала в дорогу продукты и кое-какие вещи. Курдовы под конвоем пришли к табшинскому мосту, куда согнали жителей центральной части Кенделена. Здесь же были самые родные - Непеевы.
А семья Мамиевых сюда не попала, потому что их дом был на противоположном берегу речки Табшин и относился к другому сгонному пункту. Уговаривать солдат не разлучать родственников было бесполезно, они были безучастны к человеческим просьбам и мольбам. Кричавших, стонавших и плакавших людей сбили в такую плотную кучу, что невозможно было пошевелиться.
Блаженный Юсуп Аккаев никак не мог понять, что происходит в родном ауле, цеплялся за каждого кенделенца, что-то канючил, да всем было не до него. Когда грубые солдаты стали заталкивать его в толпу односельчан, Юсуп одним махом раскидал конвоиров в разные стороны и побежал к реке, к зарослям шиповника, где было так привольно и красиво. Блаженный наивно надеялся, что колючий кустарник укроет его от невесть откуда взявшихся вандалов...Понадобилась целая рота солдат, чтобы его догнать, связать, приволочь и бросить в стонавшую толпу. Стон продолжался несколько часов, пока не подали машины, в которые набивали людей, как скот. Несчастного Юсупа забросили в грузовик, будто мешок с мякиной. Куда он потом подевался, никто так и не мог вспомнить...
Уже в отъехавшей машине Мариям спохватилась, что в суматохе и давке исчез Эльдар. Она тут же бросилась в крик, в истерику, к ней присоединились дети и остальные пассажиры. Они начали умолять конвой, чтобы машина остановилась и Мариям могла вернуться в село и поискать сына. Но солдаты были неумолимы, и машина, не останавливаясь, мчалась в Нальчик. Правда, один конвоир сказал сквозь зубы, что в Кенделене никого из балкарцев не оставят, и Эльдара заставят догнать своих. Всю дорогу Мариям плакала и в Нальчике тоже не находила себе места...
А Эльдар появился так же неожиданно, как и исчез. Он протиснулся сквозь плотную толпу скорбных балкарцев - со швейной машинкой, туго привязанной к поясу.
- Куда ты делся, где пропадал? - набросилась на него Мариям и, плача - теперь от радости, стала обнимать его и целовать. Эльдар развязал кушак:
- Я сбегал за швейной машинкой, в хозяйстве пригодится, ведь мы же едем надолго, мама? Но когда я прибежал, вас уже не было, а конвоир хорошенько пнул меня под зад и закинул в первый же отъезжавший грузовик. И вот, приехав час назад, я насилу отыскал вас.
- Ах, несчастный! А если бы ты нас не нашел? Я бы не пережила этого! Как ты решился отлучиться? Как ты мог?
- Ну, мама, я ведь никуда не делся! Я же нашел вас...
- Слава Богу! - сказала Мариям, как квочка прижимая к себе всех своих детей, растерянных и озадаченных небывалой толчеей и предстоявшей дорогой. Они дико озирались по сторонам и прижимались к матери. Предусмотрительная Мариям так тепло их одела - одну одежду на другую, что они парились, не зная, как освободиться от лишнего.

К двум часам дня в опустевшем ауле уже нельзя было встретить ни одного балкарца, даже случайно. Спустя четырнадцать лет один из кенделенских кабардинцев, кто в то трагическое утро восьмого марта ушел за дровами в лес, рассказывал:
- Где-то после обеда я еще с горы Чегет-баши увидел вереницу машин, которые, пыля и сигналя, покидали Кенделен. Я еще удивился, откуда в Кенделене столько машин? Даже когда немцы отступали, было гораздо меньше техники. Неужели опять война? - подумал я. - Прихожу в село, смотрю - ни одного балкарца. Не поверил своим глазам...
А другой вспоминал:
- Когда мы с братом подходили к Кенделену со стороны Табшина, мы услышали, как осиротело кричали петухи, кудахтали куры, выли собаки, блеяли овцы, мычали коровы. Двери в домах были настежь распахнуты, а в домах - ни одного человека...
И третий добавил:
- Проходя мимо ныгыша, я увидел у дома Чимаевых повсюду разбросаные вещи, люльку, посуду, одежду. В обычные дни из сада Чимаевых на ныгыш свисала огромная ветка абрикосового дерева, на этот раз она была сломана и валялась на дороге, загородив проход в переулок Курдовых. Ни во дворе Курдовых, ни в доме Чимаевых, ни у Гаммоевых никого не было...
Обезлюдело одно из старинных балкарских селений. Во всем Кенделене остались только в разных углах три дагестанские семьи, да пять кабардинских. Восьмого марта 1944-го года балкарцев выселили из всей Кабардино-Балкарии и уже к вечеру свезли на Нальчикский вокзал, где их ждали товарные вагоны с усиленным конвоем. К утру девятого марта на вокзале не осталось ни одного вагона и ни одного балкарца. Операция была поразительно организована. Ни до, ни после истории народов не знали ничего подобного...

ГЛАВА 4. ЖИЗНЬ НА КОЛЕСАХ

По настоянию Харуна Непеева Курдовых и его семью погрузили в один товарный вагон. Мариям прочитала молитву:
- О, великий Аллах! Где бы мы не находились, какие бы трудности и лишения нам не пришлось испытать, мы будем находиться под всеобъемлющей и всепокровительствующей дланью твоей! Да сохрани нас и помилуй! Аминь!
А затем попросила детей:
- И вы скажите "Аминь".
И дети дружно хором повторили:
- Аминь!
Их состав отправился одним из последних и до самой Волги шел с большой скоростью. У огромного моста через Волгу поезд сперва затормозил, а потом и вовсе остановился. Паровоз подтолкнул весь состав и сцепил его с другим. И в таком сцепленном состоянии бесчисленное множество вагонов простояло целый день.
Выходить из вагонов категорически запрещалось, да и некуда было - стояли на мосту. Двери были заколочены, окошки зарешечены колючей проволокой. Мусса вскарабкался к одному из них и хотел было выглянуть, но ничего, прояснявшего обстановку, увидеть не пришлось. Мама испугалась, подбежала и сдернула сына вниз.
- Куда ты лезешь! А вдруг выстрелят?!
Но выстрела, к счастью, не последовало: около состава никого не было. Покинули свои посты и те солдаты, которые находились у пулеметов, установленных на крышах вагонов. А у въезда на мост на запасном пути застыли платформы, груженные военной техникой .
Все до единого молодые здоровые балкарцы в это время были на фронте и продолжали воевать, а запертые в холодных вагонах немощные старики, дети и женщины, теряясь в догадках, высказывали самые невероятные предположения:
- Интересно, почему мы стоим? Когда мы, наконец, поедем?
- Может, они передумали и хотят повезти нас обратно!
- А, может, дальше дороги еще нет?
- Нет, просто они хотят нас здесь потопить! - высказал свою догадку старик Жужа.
Его отчаянный одиночный голос перерос в тихий монотонный ропот, который, с каждой минутой нарастая, усиливался, пока не достиг одного большого протяжного всенародного исторга. Такое может себе представить только тот, кто хоть раз наблюдал, как чабаны отделяют ягнят от маток, чтобы из одной отары сделать две. Матки, не понимая, что с ними делают, отчаянно блеют. А бестолковые ягнята, звонко, голосисто блея, тычутся друг в друга, разбегаются по сторонам и опять сбиваются в кучу. Нечто подобное, должно быть, происходило с людьми, набитыми в закрытые вагоны, и с их душами. Есть такая балкарская полговорка:"Как в пору, когда отделяют ягнят от маток!" Так говорят, когда происходит всенародное расставание, плач, горе...
Только спустя много лет, станет известно, что мост через Волгу был новым, и чтобы его испытать, надо было пустить по нему состав. Какие-нибудь старые вагоны собирать некогда, а пускать через Волгу платформы с военной техникой жалко. Вот и решили пустить вагоны с балкарцами. Когда образовалась заминка и составы замерли на мосту, вопрос "быть или не быть" решался в Кремле. И все-таки победило благоразумие, и топить балкарцев не стали. К вечеру составы потихоньку один за другим проследовали дальше. Что творилось с людьми, с их душами, нервами, психикой - это надо было просто пережить.
- Слава Богу, что этим все кончилось! - в один голос выдохнул весь вагон.
- Дай Бог, чтобы нам и нашему народу не пришлось еще раз испытать подобных переживаний! - сказал старик Жужа.
Поезд шел, то останавливаясь, то очень медленно продвигаясь . А порой стоял сутками. Но все же углублялся все дальше и дальше в Азию, к Северному Казахстану. На протяжении двадцатидневного пути каких только лишений и невзгод не испытали его обитатели! Вагон ужасно продувало, и маленькая Аминат сильно простудилась и беспрерывно кашляла. Не было никаких лекарств, горячего молока или заварной отхаркивающей травы, чтобы ей помочь...
И совершенно отсутствовали элементарные санитарные условия, не было ни воды, ни туалетов. В вагоне, где ехали Мариям и Захират со своими семьями, вместо туалета в углу была небольшая дыра, величиной с ведерное дно, перед ней натянули чье-то одеяло, как занавеску.
Первые дни этим “туалетом” почти никто из взрослых не пользовался - стыдились. Потом постепенно - куда деваться? - за занавеской начали прятаться старики. Но женщины- горянки днем так и не осмеливались туда заходить, дожидались глубокой ночи. А иные просто терпели , пока на станции, а то и в степи остановится поезд. Они выскакивали в лаз, проделанный в колючей проволоке на дверях, и бежали под вагоны или в кусты.
Конвоиры не все были жестокими и строгими. Некоторые, как только поезд останавливался, разрешали открывать двери, пока поезд не тронется. Человек всегда должен оставаться человеком, и в какие бы скотские условия он не попадал, человеческое в нем всегда побеждает...
Но бывали непредвиденные обстоятельства. Однажды на кратковременной стоянке из соседнего вагона выскочила женщина и нырнула под вагон по естественной надобности. Вдруг поезд поехал. Что с ней, беднягой, случилось? Возможно, поезд прошел по ней, но кому до этого было дело? На следующей остановке, где-то в окрестностях Урбаха, из другого вагона сошли две женщины и направились в ближайшие кусты. Только они спрятались, как поезд тронулся. Так они, ухватившись за штаны, и бежали за вагонами, пока их было видно. Где эти женщины теперь?..
Бывало немало случаев, когда старики и дети умирали в вагонах. И не всегда оставшимся в живых удавалось их похоронить. Надзор за спецпереселенцами был жестким, поезда торопились, и останавливаться для захоронения считалось непозволительной роскошью. Хоронить успевали только на остановках, тут же, у железнодорожного полотна. А если и не успевали, то так и ехали с покойником и день, и два, и три...
Никто, даже конвоиры, не знали, сколько дней будет длиться дорога. Балкарцы, никогда не ездившие по железной дороге, тем более так долго, не ведали, сколько провизии брать с собой. Взяли, сколько им разрешили - не могли ослушаться приказов, особенно если они принесены на штыках. И продуктов, разумеется, не хватило. Очевидно, начальники, решившие переселить целый народ, надеялись, что через неделю, от силы через десять дней, все помрут. Но многие, как ни странно, выжили, потому что поддерживали друг друга, как могли. А еще потому, может быть, что постарались запастись самой калорийной пищей.
Так, Мариям упаковала в дорогу копченый курдюк, собственноручно приготовленный за полгода до переселения. Сейчас в вагоне ей грустно было вспоминать о своих прежних планах, наивных и радужных:
" Закопчу-ка сама курдюк, а когда муж вернется с победой - угощу. А может, если представится оказия, пошлю ему на фронт!"
Она вспоминала, как попросила Абдуллаха зарезать и разделать курдукастого валуха. А потом на курдюке сделала глубокие продольные и поперечные надрезы, обильно заполнила каждый из них заранее приготовленную смесь из соли, чеснока, укропа, молотого мака, перца и листьев хрена. И два дня держала свернутое сало под прессом в растворе с этими специями. Затем вывесила его сушиться. Днем курдюк сушился на солнце, вечером над камином, и через месяц получился отменный деликатес.
“Вот и пригодился,” - горько усмехнулась Мариям. Еще она взяла в дорогу колбасы и сушеные "жерме" (блюдо из требухи и внутреннего жира), которые тоже умела великолепно готовить. Захират тоже запаслась - сушеным мясом и кукурузными хлебами, печеными в горячей золе .
Балкарский народ, хотя и малочисленный, но знает цену родству, дружбе, чувству локтя. Даже в таких нечеловеческих условиях люди заботились друг о друге. Когда поезд останавливался, пацаны бегали из вагона в вагон, передавая хилым старикам и многодетным матерям скромные куски угощения, которые посылали добрые балкарки. К Мариям все относились с особенным почтением и даже с жалостью. Наверное потому, что у нее на руках пятеро детей, а самый младший - калека. Каждый взрослый человек в вагоне, будь то женщина или старик, считал своим долгом послать Мариям пусть даже самую скромную часть пищи, которую он сегодня имел. А та, в свою очередь, тоже делилась тем, чем располагала. Отрезая детям по кусочку курдюка - когда его сосешь, не так хочется есть- угощала дедушку Жужу и других немощных. Всеобщее милосердие помогло выжить, особенно в последние дни дороги, когда съестные запасы исчерпались. Нежданное горе и долгая дорога еще теснее сплотили этот маленький, но честный и гордый народ, сделали его одним большим монолитным камнем.

Поезд шел и шел, увозя балкарцев все дальше и дальше - с Северного Кавказа в Северный Казахстан, что далеко не одно и то же. И двадцать восьмого марта cорок четвертого года подкатил к товарной станции города Павлодара. Отсюда многим - без дома, без имущества и без средств к существованию - предстояло рассеяться на равнинных просторах необъятной суровой Кулундинской степи.
Другие составы с родственниками Курдовых по отцовской линии и соседями по Кенделену вместе с основным потоком спецпереселенцев погнали в Среднюю Азию. В их числе были и Мамиевы, с которыми оборвалась связь на долгие-долгие годы.

ГЛАВА 5. КОНЕЧНЫЙ ПУНКТ -ТАВОЛЖАН

Вагон, в котором находились Курдовы и Непеевы, был отцеплен от основного состава, и паровоз потащил его на тупиковую железнодорожную станцию Таволжан, в шестидесяти километрах от Павлодара. Прибывших балкарцев, измученных и еле живых, застала тревожная морозная ночь. Что с ними будет дальше?

Рабочий поселок Таволжан - один из редких в то время населенных пунктов Кулундинской степи. На бескрайних ее просторах казахи разводили и пасли верблюдов, лошадей, овец, крупный рогатый скот. А когда сюда были выселены турки-месхетинцы из Грузии, чеченцы, ингуши, карачаевцы с Северного Кавказа, татары из Крыма, немцы из Поволжья, то, благодаря неугодным ссыльным народам, были созданы десятки новых колхозов и совхозов. Но это было каплей в море в сравнении с будущим повальным заселением в эпоху "поднятия целины".
Поселок был примечателен тем, что располагался на берегу огромного соленого озера под названием “Большой Таволжан”, а в трех километрах от него блестело другое озеро - ”Малый Таволжан”. Из них дедовским способом, примитивными солеотсосами, вплоть до шестидесятых годов двадцатого века добывали столько соли, что ее хватало не только на Казахстан, но и на всю Сибирь. Между озерами бегал небольшой паровозик "кукушка", или "трактор на железной дороге", как его окрестили местные жители.
Соль не успевала перерабатывать маленькая "Погрузка" - так называлось предприятие, состоявшее из двух больших мельниц и множества транспортеров. И поэтому большая часть добытой соли ссыпалась в первозданном непереработанном состоянии во дворе "Погрузки" - в огромную белую кучу. Издалека эта куча казалась горой. Когда подъезжавшие к Таволжану кавказцы увидели ее, они воскликнули:
- Глядите, тут тоже гора!
И на берегах озер были небольшие, скирдообразные пирамиды соли, некогда добытые и ссыпанные. Они издалека темнели бурыми кулями, но стоило отбить верхний грязно-бурый слой, и миру являлась белоснежная масса, чистая и сверкавшая. Был один русский старик по фамилии Кныш, который откалывал и возил эту соль по окрестным селениям на красивой подводе, запряженной двумя лошадьми. И даже имел довольно большие доходы, правда, в конце концов его деятельность обложили налогами, и он ее несколько ограничил. Вместе с солью Кныш “развозил” и разные поселковые и колхозные новости, рассказывая их всем встречным и поперечным.
Таволжан был многонациональным поселком. Кроме ссыльных народностей, здесь жили коренные таволжанцы- казахи, русские и азербайджанцы. И вот привезли вагон балкарцев...

Осторожно, почти тайком, начали подходить местные жители. Среди них - многие в кавказких шапках. Это были ингуши и чеченцы, которых полмесяца назад точно таким же путем привезли сюда. Как позже признались таволжанцы, за неделю до прибытия балкарцев по поселку усиленно распускались слухи: приезжают дикари - бандиты и головорезы, с ними надо держать ухо и глаз востро, от них можно всего ожидать .
- Ну какие же это бандиты? - вопрошала полная немка, укутанная вязаным шарфом. Она принесла к вагону свежеиспеченные хлебы и угощала маленьких балкарцев. - На них крови нет, дети, как дети. Их пожалеть надо...
- Ой-бый-й, бишара- дар! - вырвался клич сочувствия у пожилой казашки при виде озябших балкарок, прижимавших детей. Казашка подала в вагон ведро баурсаков- жареных в масле долек из теста.
- Бедные, бедные, обездоленные! - сокрушались русские женщины, принесшие кто телогрейку, кто старый зипун, кто поношенную доху. Некоторые предлагали угол на день, на неделю, на месяц.
К утру следующего дня весь вагон был относительно накормлен и обогрет теплом дареной одежды, теплом души, словом участия...
Насильственно выселяя из родных мест целые народы, Сталин хотел столкнуть их - лоб в лоб, поссорить и разобщить, сделать лютыми врагами. Но убить человеческое сострадание в людях ему оказалось не под силу...

Утро двадцать девятое марта было по-сибирски ясное, но нестерпимо холодное - мороз градусов двадцать. И это в конце марта? Такие морозы в далекой и чужой отныне Балкарии бывали в самую лютую зиму. К вагону с балкарцами отовсюду потянулись сани, запряженные коровами, быками и изредка лошадьми. Приехали из соседних сел и деревень- из Надаровки, Лозовой, Павловки, Вознесенки. Все эти русские названия- результат освоения края казаками Ермака. В шестидесяти километрах отсюда протекал Иртыш, по которому некогда он так царственно проплыл.
Приехал низкорослый военный казах, комендант, - на просторной кошовке, запряженной резвой молодой лошадью. Конвой, сопровождавший вагон, отдал ему честь. Прибыло таволжанское начальство. Конвоиры открыли двери вагона, убрали проволочные ограждения и велели выгружаться. Балкарцы вышли прямо в снег и сбились в кучу, как овцы в отаре, почувствовавшие приближение волков. Комендант встал на своей роскошной кошовке, как на трибуне, и произнес короткую речь:
- Сыпыспе -ре-се-ленцы, я камендат, вы пришел наша Тавалжан. Который хочет остатса наша Тавалжан, может аставатся. Которая хочет другая калхоз - будет поехать. Никуда без разришена три килеметр ни хадит, ни ездит. Каждый три ден ходит камендант расписка. Жит места нет. Устроитса каждый, как можит!
Потом комендант бросил краткие распоряжения на казахском языке напарнику, который заискивающе крутился возле кошовки. И балкарцы почти все сказанное поняли, казахский язык оказался очень похожим на балкарский. Комендант велел подчиненному быть настороже с этими бандитами и глядеть в оба.

На семью Жубоевых (в будущем Курдовы с ними породнятся...) с восемью взрослыми сыновьями и дочерьми набросились, как ни на кого - все хотели их заполучить. Подумать только, такая дешевая рабочая сила! Верх взяли русские бабы из Надаровки и сразу же предоставили двое саней. Аджи Жубоев, семидесятилетний глава семьи, видя, что его авторитет резко вырос, настоял, чтобы вместе с ними на сани погрузилась и семья старика Жужи (четыре человека), а также семья Шашаевых (пять человек). На что бабы, посовещавшись, не очень охотно, но согласились. Вскоре они тронулись в путь. Еще одну “выгодную” семью забрали в колхоз имени Крупской. Остальных тоже расхватали по поселкам и колхозам, дармовые рабочие нужны были всем.
Мариям не знала, то ли ей ехать в другой населенный пункт, то ли остаться в Таволжане. Долго стояла в нерешительности. Но подошел Харун с бледненькой больной Аминат на руках (девочка к концу года тихо угаснет, и это будет первым, долго непроходившим горем на этой чужой земле...)
- Давай, Мариям, останемся в этом поселке. Ко мне обратился русский мужик на костылях и звал к себе. Видишь, двенадцать семей здесь остается, вместе не пропадем.
Так Мариям с детьми и Харун с домочадцами остались в Таволжане. Правда, тот русский мужчина на костылях - Медведев Александр Михайлович, предлагая Харуну остановиться у него, не знал, что к нему пойдут две семьи и явно растерялся. У Александра Михайловича был дом с двумя крохотными комнатами, в одной из которых он жил со своей женой, а другую предназначал для Непеевых. Но по дороге, что-то вспомнив, Медведев оживился:
- У меня по соседству живет азербайджанская семья Мажида Мирзоева. Попросимся к нему, хотя у него самого очень большая семья, да еще на квартире стоит старик-иранец. Но Мажид поймет и приютит еще и Мариям с детками!
Мирзоевы жили в центре поселка в землянке, имевшей своеобразную “архитектуру”. Снаружи - низкий саманный дом с плоской камышовой крышей казался чрезмерно приземистым, а когда войдешь, это впечатление менялось. Сначала попадаешь в маленькую тесную прихожую с дровами, сложенными по обеим сторонам входной двери. Потом - в большую залу, просторную, почти круглую. Она одновременно служила и кухней - в центре стояла железная печь, и гостиной, и столовой, где к вечеру после работы собиралась вся семья. Из залы вели еще четыре двери - в небольшие спальни. В одной из них ночевали четыре дочери Мажида - вповалку, на просторном досчатом возвышении. Во второй, точно такой же, жили старик Мажид со своей маленькой женой, старушкой Ханум. А в двух других - на двухъярусных нарах спали восемь сыновей. Все дети Мажида и Ханум были уже взрослыми и вкалывали целыми днями.
В уголочке между входом в зал и дровами на старой обветшалой тахте небольшого размера, свернувшись калачиком, спал квартирант, одинокий старик-иранец Амин, и только Господь мог знать, какими судьбами попал он сюда.
В зале между двумя дверями была сравнительно большая ниша, немногим шире просторного шифоньера.
- Мариям! Вот здесь натяните занавеску и будете жить со своими детьми, - сказал Мажид, указывая на нишу. Потом добавил:
- С улицы принесите ящики, они достоточно прочные и послужат вам неплохим настилом. Пользоваться печкой будете как и все. Платить мне ничего не надо. Живите, пока не встанете на ноги, а там посмотрим, - закончил Мажид и вышел вместе с Медведевым на улицу. Там они поговорили еще немного и ушли на работу.
Мариям была благодарна и за этот уголок. Она так намучилась в долгой дороге, что рада была даже самому маленькому и скромному пристанищу для нее и детей. Главным в эти тяжелые для балкарцев годы было выдержать, выдюжить на первых порах и сохранить по частям, по крупицам свой народ - вскормить и вырастить детей. Хотя такая тяжелая нагрузка - и физическая, и моральная - многим порой оказывалась не под силу , а одиноким женщинам с маленькими детьми - тем более...

Все взрослое население Таволжана, в том числе и дети Мажида, работало, в основном, на добыче и переработке соли. А также в небольшом комбинате по бытовому обслуживанию, где трудились и Медведев, и сам Мажид. Жизнь была борьбой за существование, а для семьи Мирзоевых - борьбой в самом прямом смысле, с частыми драками. Предметом ссоры мог послужить малейший пустяк, а чаще - неравномерное распределение хлеба, получение не того куска за ужином, когда после тяжелых трудовых будней все собирались за столом, злые и голодные.
Хлеб был основным, если не единственным продуктом питания для всех таволжанцев. Например, шустрая Зюма, одна из дочерей Мажида, могла за один присест съесть две-три хлебных порции, даже не задумываясь, что кого-то объедает. И тогда все начинали роптать. Нередко маленькое недовольство перерастало в скандал. Дрались, колошматили друг друга до тех пор, пока не вмешивался отец. Но порой очередную потасовку не мог остановить даже он. Тогда Мажид хватал в руку первый попавшийся предмет, будь то топорище, черенок лопаты или просто полено, и колотил себя по голове, по лопаткам, по спине. И только тогда прекращалась драка, и все разбегались по комнатам или на улицу.
А старушка Ханум совершенно никакого внимания не обращала на эти привычные уже “битвы”. Она жила тихо, ни во что не вмешиваясь, как бы исходя из ею же самой выработанного принципа:"Мое дело было вас родить, а там, как вы вырастите, как будете жить, что с вами станет - не мое дело!"

ЧАСТЬ 3. НА ЧУЖБИНЕ
ГЛАВА 1. ЕДИНСТВЕННОЕ СПАСЕНИЕ - В РАБОТЕ

К вечеру, когда Курдовы кое-как определились и втиснулись в нишу, Мариям, наконец, села отдохнуть и собраться с мыслями. Как быть дальше? В это время к ним в гости пришла немного отдохнувшая улыбчивая Захират:
- А вы устроились неплохо. До чего хороша эта внутренняя перегородка из ящиков и досок, ну прямо как двухкомнатная квартира! Дай Бог, чтобы отныне и наши, и всех балкарцев дела пошли на поправку. Хозяин наш Александр Михайлович обещал устроить мужа в свой комбинат - пимокатчиком, будет катать валенки. А еще этот русский мужчина обещал найти работу и тебе, и Муссе...
- Муссу - на черную работу?! Этого ли мы хотели с мужем?! Мы мечтали, чтобы наши дети выучились и были грамотными. Да чтоб я умерла после этого!
- Ты, Маляу, не горячись, а послушай меня и подумай, кому теперь нужна наша грамота? Мы теперь навек прокляты, и имя нам - спецпереселенцы! Надо теперь думать, как выжить... Муссе уже пятнадцать лет, с работой вполне справится, тем более такой легкой: будет на “Погрузке” целыми днями кататься на паровозе и только время от времени прицеплять или отцеплять вагоны.
- Э, девушка, а какое дело он предлагает мне? - немного успокоившись, поинтересовалась Мариям.
- Ты ведь умеешь ткать великолепное сукно, и, если тебя обеспечат всем необходимым, сможешь наткать сукна , сколько им надо.
- Да, но для этого нужен станок!
- И об этом мы подумали. Завтра к тебе придут и русский мужчина, и мой муж, обо всем договоритесь.
Уходя, Захират привлекла к себе Калияра, крепко обняла и сунула ему в руки буханку хлеба. Мусса и Эльдар пошли провожать тетю, а на обратном пути собрали обломки досок, поленца, пропитанные солью, куски картона - для печки.
- Мама, это мы нашли на улице, это никому не нужно, мы спрашивали!
- Ну вот и хорошо, давайте разожжем огонь, пока никого нет. Вскипятим воду и поужинаем хлебом, который подарили Калияру. Ты же не против, Калияр?
- Да нет, мамочка, ведь этой буханки для меня одного много!
Все засмеялись, и напряжение тяжелого дня куда-то улетучилось.
Когда закипела вода, старик-иранец, сидевший в уголочке зала, развязал свой узелок с чаем, четырьмя пальцами зачерпнул и бросил заварку в казан.
- Детишкам нужен горячий чай. Это им от меня, пусть будет на пользу их здоровью.
Он прекрасно понимал по-балкарски, говорил и по-азербайджански. Мать поблагодарила старика и накормила семью нежданными чаем и хлебом. А потом подозвала к себе Муссу:
- Ты, конечно, слышал наш разговор с Захират. Я очень хотела, чтобы ты выучился и стал грамотным, как твои двоюродные сестры Радимхан и Гемзан. Но здесь, на чужбине, наше единственное спасение - работа. Как ты думаешь, справишься?
- Да, мама, конечно! Когда завтра придет русский дядя, я попрошу его помочь нам устроиться.

Александр Михайлович Медведев, коренной житель Таволжана, вернулся с фронта с тяжелым ранением, у него была ампутирована правая нога, и он ходил на костылях. Еще до войны ему было поручено организовать новое предприятие по бытовому обслуживанию населения. Он успел открыть несколько цехов: столярный, скорняжный, кузнечный и ремонтный- они продолжали работаать вплоть до прибытия сюда балкарцев.
У Медведева была давняя задумка запустить и пимокатный цех, а валенки отправлять на фронт. Так что Харун Непеев приехал очень кстати и стал четвертым в только что организованной бригаде. Рабочих-мужчин всюду не хватало, и каждый новый человек был просто находкой. Александр Михайлович, конечно, понимал, что сможет получить от Харуна больше пользы, если избавит его от забот о семье Курдовых. Надо бы срочно трудоустроить Муссу и его мать.

На следующее утро, как только разошлись Мирзоевы, Харун и Александр Михайлович были у Курдовых
- Во-первых, передай Мариям эти три буханки хлеба, наш с супругой подарок - от всей души, - попросил Медведев Харуна перевести на балкарский. - А еще пусть Мариям скажет, что надо, чтобы ну хотя бы через три дня начать ткать сукно? - Медведев загорелся открыть еще и ткацкий цех, пусть Мариям пока будет единственным специалистом, но в ближайшее время она ведь сможет обучить еще кого-нибудь.
- Три дня, конечно, срок маленький... - задумалась Мариям. - Самое главное в этом деле - станок и пряжа.
- А кто-нибудь сможет начертить этот станок?
- Я смогу! - неожиданно вызвался Мусса. И смущенно добавил: - Если вы поможете мне устроиться на работу...
- Договорились. На мотовоз прицепщиком пойдешь? - улыбнулся Александр Михайлович
- Конечно!
- Ну вот и хорошо. А какие нитки нужны, Мариям?
- Шерстяные, причем цвет сукна зависит от цвета шерсти. Легче, конечно, иметь дело с шерстью черного или белого цвета. Но прежде ее надо спрясть в нити, а для этого нужна простейшая прялка, - Мариям взяла лежавшее у печи поленце и показала жестами, как прясть.
“ А она действительно профессионал”, - уважительно подумал Медведев, а вслух сказал:
- Хорошо, я все понял. Через неделю будет все необходимое!
Спустя два дня Мариям, уже официально зачисленная ткачихой, в ожидании станка начала дома прясть шерсть, доставленную Медведевым.

Александр Михайлович и Захират помог устроиться - на “Погрузку”. После помола на мельницах соль подавали на транспортеры, а те переносили ее в большие , высотой с трехэтажный дом, бункеры, зауженные книзу. К этим узким горловинам мужчины прикрепляли пустые мешки из рогожи и после наполннения оттаскивали их. А женщины, в том числе и Захират, рогожными шнурами зашивали эти тугие мешки. Мусса, заскакивая на подножку мотовоза, катался по территории "Погрузки", целыми днями то прицеплял, то отцеплял вагоны, в которые загружались мешки с солью.
Дома десятилетняя Сона помогала матери по хозяйству и пряла с нею шерсть - уже не хватало веретен, которые вечерами мастерил Харун для Мариям. Эльдар с Магомедом тоже “работали” - собирали дрова по всему поселку. Оставшийся не занятым никаким делом Калияр подружился с одиноким стариком-иранцем Амином, да так, что тот без Калияра не мог даже есть.
У Амина был в запасе мешок картофеля. Каждый день, когда печь была свободной, Амин растапливал ее. Несмотря на абсолютную слепоту, старик ловко передвигался по своему чуланчику и общему залу. Доставал маленький чугунок, в который вмещался десяток средней величины картофелин, и ставил на огонь. Когда картошка была готова, Амин кликал:
- Галияр! Галияр, балам!
Сперва Амин снабжал Калияра хлебом, затем поровну делил картофелины. Калияр ел быстро, а Амин - медленно, рассудительно и основательно пережевывая пищу. Наевшись, Калияр покидал уголок старика и возвращался в свою нишу, где мать и сестра пряли пряжу.
Калияр настолько привык к совместным трапезам, что дождавшись момента, когда Амин доставал заветный чугунок, подходил к старику и трогал пальчиком за колено, давая понять, что давно здесь и готов.
- А-а-а! Галияр, гялдинг, балам! - констатировал старик и готовил еду.

Однажды Мариям проследила за действиями сына и крепко отругала его:
- Так делают только бессовестные мальчики! Старик одинокий, его надо жалеть и беречь, а не объедать...
Другое дело, если бы у них самих есть было нечего. А то, слава Богу, хлеба на каждый день хватает, есть еще немного курдюка. Иногда удается вскипятить чай, а вскоре, если дела пойдут на поправку, она сделает хичины и накормит своих детей до отвала... Словом, мать прочитала четырехлетнему Калияру целую “лекцию" о том, что хорошо и что плохо. Обрывки ее нравоучений услышал старик-иранец.
- Ты не права, Мариям, - сказал он. - Этот маленький мальчик меня не объедает. Если даже останусь совершенно без продуктов, меня прокормят добрые люди - я им сделал немало хорошего. А пока у меня есть еда, пусть Галияр ходит ко мне. Так и должно быть между людьми, человек должен делиться тем, что имеет, и самый милосердный поступок, когда он накормит голодного...
Немного помолчав, Амин тихо продолжил:
- Галияр очень умный мальчик, у него большое и трудное будущее. После той трагедии, что с ним случилась, надо к нему бережно и справедливо относиться и воспитывать так, чтобы он никогда в жизни не почувствовал, что имеет физичиский недостаток...
Мудрый Амин слыл самым всемогущим целителем во всем Таволжане. Этот талант в нем был от Бога. Бывало, его возили по всему району и даже в районный центр Успенку - лечить людей. К нему шли, ехали с самыми разнообразными болезнями, начиная от головной боли и кончая родами. Денег за врачевание он не брал, но от продуктов не отказывался. Однако в чуланчике, где он жил очень скромно, излишки еды не накапливались . Многие были бы рады приютить его у себя, но Амин был верен неприхотливому месту жительства у Мирзоевых, куда однажды въехал пять лет назад .

ГЛАВА 2. МУССА И АЛИ

На территории "Таволжансоли" находился вагон, снятый с колес, а в нем - железная печка - "козел", которая постоянно топилась горбылями, обломками шпал, старыми раскуроченными ящиками, деревянными бабинами, углем - все шло в ход. Вагон обогревал рабочих, вкалывавших все двадцать четыре часа в сутки, в три смены. Сюда поочередно бегали погреться из всех цехов "Погрузки": взрывники и лебедчики, грузчики и зашивальщицы, экскаваторщики и машинисты паровозов и мотовозов, а также путевые рабочие.
С первых дней работы Мусса часто посещал обогревалку и успел подружиться с юношей-балкарцем Али Улубаевым, тоже прицепщиком. Семья Али - родители, брат и две сестры - до выселения жили в балкарском селе “Советском”. Они попали в один состав и даже в один вагон с Курдовыми и Непеевыми, но особо сблизиться не успели. Мусса обратил лишь внимание на одну из сестер Али - красавицу Сакинат. Теперь она работала на "Погрузке" - зашивальщицей, как и Захират.
- Наша Сакинат - умная, аккуратная и чудесная девушка,- с гордостью говорил Али.
- А сколько ей лет?
- Шестнадцать, она окончила девять классов еще на Кавказе. Собиралась учиться на актрису... Да вот развеяли нас по Казахстану и Средней Азии, как пыль ненужную.
- Я тоже хотел выучиться - на учителя, - вздохнул Мусса.

В “обогревалку” вошли путевые обходчицы Катя и Шура и стали готовиться к трапезе. Достали из торбы нарезаный хлеб, а на него положили белые тоненькие кусочки-плашки. И начали есть, некрасиво вращая челюстями.
- А что это они едят? - спросил Мусса, показывая на белые плашки.
- Это свиное сало, - догадался Али.
У Муссы вдруг закружилась голова, подкосились ноги, он упал на пол. И неожиданно забился в конвульсиях, застучал зубами, захрипел... Изо рта пошла обильная пена.
- Глянь, Шура, у парня, кажись, приступ падучей, - вскочила Катя. - Надо помочь, а то еще захлебнется!
- Только держи покрепче голову и руки...
Али стоял в замешательстве, не зная, что делать. Но через несколько минут Мусса успокоился и открыл глаза. Затем резко встал:
- Что со мной случилось? Почему я упал?
- Ничего страшного, просто у тебя закружилась голова, - попыталась успокоить его Катя. Но Мусса недовольно возразил:
- Ничего подобного, я упал, когда увидел это белое и противное - сало! Меня мама учила не смотреть и не подходить к нему близко...
- Дело не в сале, а в том, что ты болен редкой болезнью, и с тобой случился приступ. Если ты нам не веришь, спроси у Али, - как можно мягче пояснили женщины.
- По-моему, они правы, - поддержал их Али.
- Ну ладно, я спрошу дома у матери, - сказал Мусса.
- Это с тобой первый раз случилось? - спросила Шура.
- Да...
- Тогда, может, не надо говорить дома, чтобы не причинять матери лишних волнений?
- Да- да, ни матери, никому другому - ни слова, ладно? - попросил всех Мусса.
На этом и порешили.
После такого тяжелого дня ребята пошли прогуляться по Таволжану, чтобы Мусса окончательно пришел в себя. На Кавказе, наверно, уже во-всю бурлила весна, а здесь - в середине апреля! - еще лежал снег.
Но некоторые таволжанцы уже готовились к огородному сезону, особенно немцы - исключительно трудолюбивый народ. Еще зимой они начинали заботиться о будущем урожае: несколько раз унаваживали огород, собирали со всей округи снег и, наворачивая слой за слоем, образовывали на своих участках толстую, до полутора метров, снежную подушку. Поздней весной, как только стаивал весь снег, они заново вскапывали землю, тщательно боронили и разрыхляли, делали грядки. И только после этого сажали семена. Две-три недели, пока семена всходили, немцы регулярно и тщательно их поливали. А потом пололи, окучивали и снова поливали - каждый день, до самой уборки урожая. На бросовых, солончаковых, песчаных землях они получали такие великолепные урожаи овощей, что народ вокруг не переставал удивляться.

Али пригласил Муссу к себе. Улубаевы, как и Курдовы, снимали угол у казахской семьи. Мусса втайне надеялся увидеть Сакинат, но она работала в вечернюю смену. Потом юноши пошли к Курдовым. Мариям и Сона пряли пряжу, Магомед с Калияром крутились возле них, а за занавеской в уголочке, отвернувшись и насупившись, сидел Эльдар.
- Мама, это - мой друг Али, тоже работает прицепщиком. А почему Эльдар сидит такой надутый?
- А ты спроси у него.
- Ну ладно, хватит дуться. Скажи, в чем дело? - обратился Мусса к брату.
Не поднимая головы, Эльдар выпалил:
- Я тоже хочу работать, а мама не разрешает, говорит: рано!
- А где ты хочешь работать?
- Хочу пасти поселковых коров! - Эльдар оживился и теперь уже повернулся ко всем. - Пастух Тобулжан как раз остался без напарника и предложил мне пойти к нему в подпаски! А желающих много , и будет поздно, если он меня не возьмет именно сейчас..
- Ну что ж, мама, почему бы ему не пойти в подпаски? В школу он все равно не ходит, да и кому нужна школа в нашем положении?
- Знаешь, Мусса, я боюсь, что этот Тобулжан может обмануть Эльдара, он же совсем мальчишка. Пропадет какая-нибудь корова или подохнет теленок, а Эльдару - отвечай! Как тогда быть?
- А мы на что? Мы не позволим обмануть Эльдара. Он же не один, не камень, сорвавшийся со скалы или принесенный рекой валун, одинокий и безхозный. И мы постоим за Эльдара, и дядя Харун, и Медведев!
- Как ты решишь, так и будет! - согласилась мать.
- Завтра , когда приду с работы,ты, Эльдар, будь дома. Пойдем с дядей Харуном к Тобулжану и конкретно договоримся обо всем, понял?
Мать приготовила лучшее угощение для гостя - картошку с румяными боками, поджаренную в копченом курдюке, что может быть вкуснее ? Да и все уже проголодались.
- Как хорошо, Мусса, что у тебя появился такой замечательный друг, - говорила Мариям, раскладывая по тарелкам ужин. - Али, мне про вашу семью Мусса много рассказывал. Я вас приметила еще по дороге сюда - в вагоне. Заходи к нам почаще и передавай большой привет родителям, я каждую неделю встречаю их у коменданта, когда хожу давать расписку... - - Да, папа часто говорит о вас, вернувшись из комендатуры:” Я опять видел эту мужественную женщину!”
- Ничего мужественного во мне нет. То, что мы выдержали, могут перенести многие женщины. Дай Бог, чтобы это глумление и бесчеловечность больше никогда не повторились...

Конечно, Мариям тогда так и не узнала о тяжелом приступе Муссы.
Но “падучая” еще несколько раз скручивала его на работе и один раз вечером - дома, когда Курдовы уже не жили у Мирзоевых. Мариям очень испугалась и побежала к старику-иранцу Амину. Тот внимательно выслушал бывшую соседку, поблагодарил за десяток яиц, которые она прихватила с собой. Потом старец позвал к себе Муссу:
- Ты должен в течение недели рано утром до восхода солнца ходить в степь и, раздевшись донага, купаться в утренней росе. А чтобы рядом был кто-то на случай непредвиденного нового приступа, бери с собой Эльдара.
А затем, повернувшись к Мариям, успокоил ее:
- Уверяю тебя, если Мусса будет выполнять эту процедуру, через неделю приступы прекратятся и больше никогда не повторятся.
К счастью, после этого лечения юноша окончательно выздоровел.

ГЛАВА 3. КОМЕНДАНТ АУБАКИРОВ

Однажды, когда Курдовы уже собрались спать, пришла Захират и сообщила шопотом, войдя в нишу за полог:
- В колхозе имени Крупской тяжело заболел наш родственник Хамит, надо бы его проведать.
- А сколько километров до Крупской? - спросила Мариям.
- Три с половиной. Если мы и мой муж сейчас выйдем, то к утру, до начала работы, запросто управимся.
- А как же комендантское разрешение?
- За разрешением надо идти завтра, а мы все работаем. Да вряд ли комендант отпустит, он терпеть нас, "бандитов", не может.
Грубого невежественного коменданта Аубакирова за глаза звали “солдафоном” и старались его избегать. Такой мог срубить дерево, когда ему велят только ветку подрезать, вместо замечания обрушит шквал ругательств, вместо одного пальца оторвет всю руку...
- Так как же быть? - растерялась Мариям.
- Я же тебе говорю, надо идти немедленно, и все тут.

Под покровом ночи Мариям, Захират и Харун отправились в путь.
Собираться долго было некогда, да и нести нечего - кроме честной, сострадательной и глубоко униженной души, у балкарцев в ту пору ничего не было. Вот они и шли, три такие души, чтобы проведать четвертую, тяжело больную... Путники уже почти дошли до колхоза имени Крупской, им оставалось всего метров триста, как услышали конский топот и громкий крик. Их догнал всадник с фонариком, светившимся в руке. Это был комендант Аубакиров! Оказывается, он следил за ними еще от Таволжана и ждал подходящего момента, пока они не перейдут за пределы дозволенных трех километров.
Аубакиров испытывал особое, наивысшее удовольствие от демонстрации своей власти над спецпереселенцами. Обругал, обматерил на чем свет стоит, несколько раз ткнул пистолетом в лица перепуганных онемевших женщин, а Харуна даже хорошенько стукнул прикладом по больному затылку. Потом повернул всех на сто восемьдесят градусов и погнал, заставил бежать обратно. А сам следом - верхом на коне.
Когда измученные запыхавшиеся люди почти добежали до Таволжана, Аубакиров опять развернул их и погнал в Крупское. А там, на подходе к колхозу, повторил маневр еще раз, теперь уже окончательно погнал в Таволжан. Вконец выбившиеся из сил, проклявшие день, когда они родились, и трижды проклявшие день, когда судьба свела их с Аубакировым, добрались до своих домов уже в полдень следущего дня.
Разумеется, ни о какой работе не могло быть и речи. Слух об этом событии прошел по всему поселку и вызвал полное сочувствие и сострадание. Узнал о случившемся и Медведев. Он тут же пришел к Мариям и приложил максимум стараний, чтобы хоть как-то успокоить ее. Просил не таить зла на Аубакирова , комендант, мол, выполнял приказ. Убеждал ее, что надо быть сильнее и терпеливее и завтра обязательно выходить на работу. А за работой забудутся неприятности...
Потом Александр Михайлович поговорил с Харуном. В отличие от Мариям его долго уговаривать не пришлось.
- Такова, видно, доля балкарская! - с горечью сказал Харун и согласился на следущий день продолжить работу. А о Захират и говорить нечего, что она могла сказать наперекор?
“Проштрафившиеся” так и не смогли проведать Хамита. Через три дня Хамит умер, оставив жену и пятерых детей в нищете, без собственной крыши над головой, без средств к существованию, без родины...

ГЛАВА 4. КУПИЛИ ЗЕМЛЯНКУ И КОРОВУ МАЙЮ

На окраине Таволжана примостились несколько низеньких строений, наполовину погруженных в землю. Некогда эти землянки из-за непригодности к жилью были заброшены и стояли без дверей и оконных стекол. Но когда в поселок прибыли ссыльные, предприимчивые местные жители - русские и казахи- начали потихоньку занимать эти заброшенные землянки, делать легкий, почти незначительный ремонт, а затем продавать бездомным спецпереселенцам.
Одну из землянок, скопив по крохам трудовые деньги, купила семья Харуна Непеева, которая весной 1945-го года, как раз в день Победы, пополнилась еще одним человеком, Захират родила дочь Абидат. Вскоре здесь же поселилась и семья Курдовых. В землянке было четыре комнатки, своими размерами мало отличавшиеся от курятника, пристроенного снаружи. Две из них заняла семья Харуна, а две другие, попросторнее, - Мариям с детьми.
Курдовы и Непеевы настолько окрепли, что могли уже купить корову. Зимой корову Майю надо было где-то содержать, поэтому Харун затеял строительство сарая. С помощью старших сыновей и племянников вырыл большую глубокую, в человеческий рост, яму с огромными широкими ступеньками. Притащил с ребятами и еще тремя чеченцами бесхозный рельс, валявшийся около старой железной дороги, и положил его в качестве несущей балки над этим редким “по архитектуре” сараем.
А пропитанные насквозь солью бросовые шпалы, непригодные даже для растопки, Харун использовал для перекрытия - уложил их частыми рядами на длинный рельс. Шпалы накрыл слоями камыша, который обильно рос на озере Песчаном, неподалеку от поселка. Камыши Харун засыпал толстым слоем земли, и получилась неплохая крыша над земляным сараем.
Трудолюбивый горец на этом не успокоился. В меру своих способностей смастерил дверь, которая довольно плотно закрывалась. А затем сделал подобие настила из старых, таких же соленых как шпалы, горбылей. И начал по вечерам загонять, а по утрам выгонять драгоценную Майю. Но корова, как никак, - не человек, а скотина, вначале никак не могла спускаться по ступенькам вниз и подниматься по ним наверх. Упиралась и мычала. Харун был терпеливым скотоводом и, пока не научил животное этой "эквилибристике ", не успокоился. Многие, особенно местные жители, поначалу смеялись над Харуновыми тщетными попытками, но, когда увидели, как корова , будто альпинистка, запросто, изящно перебирая копытами, преодолевает высокие ступени вверх и вниз, - ахнули:
- У этого горца и корова, наша степная корова, превратилась в горянку!
И обе семьи, постепенно налаживая жизнь, поднимались по ступенькам бытия выше и выше, начинали становиться на ноги. По начерченному Муссой и отлично сработанному Харуном образцу были заказаны и выполнены несколько ткацких станков. И Мариям ткала необыкновенные сукна, белые, мягкие, эластичные, как шелк. Но они никогда не шли на нужды местных жителей, Медведев отправлял их в область. Среди чеченок и ингушек тоже нашлись мастерицы, и под умелым руководством бригадира-наставницы Мариям все вместе выдавали в месяц до ста метров отличного сукна.
К этому времени уже прилично получал Мусса. А Эльдар, продолжая работать подпаском, помимо скромной зарплаты, имел еще дополнительный доход натурой. Каждый день по очереди то одна, то другая хозяйка приносили по литру молока в дом Мариям. Таков был уговор, заключенный еще в начале пастбищного сезона между пастухами и владельцами скотины.
Харун неплохо освоился в пимокатном цехе, его беленькие валенки-чесанки пользовались огромным успехом у местных модниц. Работал он медленно, сосредоточенно, не торопясь. И не только потому, что хотел выполнить свое дело отлично, а просто быстро уставал, сказывалась старая травма, она каждый раз напоминала о себе, как только Харун перенапрягался.
Захират, отдохнув месячный декретный отпуск, который ей предоставили по настоянию Александра Михайловича, вновь вышла на свою старую работу. Она, как и Мариям, не понимала и не говорила по-русски. И хотя большинство рабочих на Таволжанском солепромысле были казахи, официально было принято обращаться друг к другу на русском. А почему объединительным не мог служить всем понятный казахский, тем более у себя дома - в Казахстане, оставалось загадкой.
Когда к Захират обращались на русском языке, она делала движение к себе рукой и говорила:
- Сюда есть, обратно нету!
Если очень настаивали, чтобы Захират сказала что-нибудь по-русски, она отвечала:
- Русске язык Капказ остался!.
Но несмотря на то, что она недавно родила, что на производстве были жуткие сквозняки, что ее не понимали и она ни бум-бум, работать все же надо было, семья нуждалась в ее зарплате. Она смотрела на других и делала, как они - зашивала мешки, полные соли. В любую стужу и жару. У нее оставалось очень мало времени для детей, и за ними, особенно за новорожденной, приходилось присматривать подростку Соне. Запеленутое в люльке дитя целыми днями спало или плакало, пока мать не прибежит и не накормит, благо ее работа была неподалеку. За рабочую смену Захират удавалось раза два-три забежать домой. Сона умела распеленать и запеленать ребенка, когда тот намочится и начнет безудержный ор. Часто Захират заставала Сону, прижавшую к себе замотанную Абидат, не желавшую засыпать в люльке.
- Ты ей как вторая мать! Если родила ее я, то воспитывать приходится тебе, - часто говорила растроганная Захират.
Но бывали случаи, когда Сона не могла успокоить расплакавшееся дитя, и на помощь прибегали соседки-ингушки , постарше Соны.
Магомеду и Саламу тоже иногда доставалось поняньчить Абидат. Конечно, они это делали неуклюже и совсем не любили этим заниматься, но что поделать, такова воля старших. Особенно все дети слушались Муссу, уважали и боялись его. Он мог придти в любое время и проверить, в каком состоянии Абидат и как себя ведут остальные. Достаточно было Захират произнести:"Я скажу Муссе об этом", - и это приводило детей в большую покорность, чем если бы она сказала:"Я скажу вашему отцу!" Харун, в отличие от Муссы, был спокойным и мягким, он вовсе не умел злиться и наказывать детей.
Особенно внимательно опекал Мусса Калияра и Хасана. Двоюродные братья были неразлучны и целыми днями или бегали, или плескались на озере Песчаном (оно было пресным, и в нем летом любили купаться и дети, и взрослые), или у кого-нибудь во дворе играли в чехарду. Братья завели дружбу со своими ровесниками - казахами, чеченцами, ингушами, немцами и русскими. Дети недавно прошедшей войны, они были спаяны общими бедами, лишениями и редкими радостями. И общались друг с другом на любом местном языке. Немецкие мальчишки могли свободно говорить на казахском, чеченском или ингушском. А казахские или чеченские дети болтали по-немецки. Балкарский же и казахский были родственными языками. Ребята нередко забегали в гости друг к другу и перехватывали поесть, а если и голодали, то тоже вместе.
Отправляясь на поиски Калияра и Хасана, Мусса обходил всю округу. И потом наказывал обоих за то, что ему, взрослому занятому человеку, который уже стал ухаживать за красавицей Сакинат, приходится подолгу их разыскивать. Сегодня он особенно торопился, потому что договорился с Али и Сакинат вечером пойти в кино.
Найдя на этот раз пацанов у озера и приведя их домой, Мусса поспешил в клуб, где шел фильм "Падение Берлина". Его уже давно ждали. Сакинат села между Муссой и братом. О чем был фильм, когда начался и кончился, Мусса даже не заметил. Он был очарован Сакинат и смотрел только на нее. После кино пошел провожать друзей. Деликатный Али поспешил вперед, а Сакинат немного отстала.
- Хорошее было кино, правда? Приходи к нам почаще, и мы еще сходим, - сказала она, прощаясь.
"Она обратила на меня внимание, и я ей тоже, кажется, понравился!", - ликовал Мусса и на крыльях влетел в землянку.
Дома уже все были в сборе.
- Ты вбежал такой жизнерадостный и довольный, - заметил Харун. - Поделись с нами, где ты был?
- О! У меня есть одно приятное сообщение. Пусть извинят меня и мать, и Захират и ты, Харун, что я с вами, как с равными, осмелюсь говорить на такую тему. Но мне очень нравится девушка по имени Сакинат, дочь Тенгиза Улубаева, сестра моего друга Али!
- Мусса! Слава Богу, что настала такая счастливая пора в твоей жизни, - воскликнул Харун.
- Да это не девушка, а кладезь благородства, красоты и скромности. Она работает со мной, - сказала Захират. - Бедная девочка! Ей бы артисткой быть, а не зашивать мешки...
- Улубаевы - порядочный род, породниться с ними - большая честь. Да и наш род - тоже не из последних, хоть со стороны твоего отца, хоть с моей стороны, - заметила Мариям и спросила:
- Мусса, сынок, а как она относится ко всему этому? Может, нам послать к ним сватов?
- Мама, я еще с ней не разговаривал об этом! - покраснел Мусса. Тогда заключительное слово сказал Харун:
- Ну ладно, хватит смущать парня, пусть он договорится с девушкой, а мы сделаем все от нас зависящее, чтобы они поженились.

ГЛАВА 5. МУССУ ПРИЗВАЛИ В АРМИЮ

Прошла вторая таволжанаская зима, лютая и буранная. Таволжане, как и весь народ, только-только начали оправляться после суровых тягот четырехлетней смертоносной войны. Уже вернулись с фронтов последние солдаты, даже те, кто задержался из-за ранения в госпиталях - худые и слабые. Даже те, кто поначалу пропал без вести, а потом нашелся.
В поселке каким-то чудом очутился белый боевой конь, раненый под Сталинградом. Пуля пронзила ему глотку как раз в том самом месте, где обычно надевают хомут. Дивизионный ветеринар сделал все, чтобы спасти любимого коня своего комдива. Пробитую часть дыхательного пути он соединил с основной резиновой трубкой. Но ездить на раненой лошади комдив уже не мог. Конь сперва был вывезен с передовой на убой, но умное животное каким-то образом миновало гильотину и попало в руки сердобольному человеку, который потом продал его в Уральске. Из Уральска этот поистине бессмертный конь, меняя хозяев и города, дошел до Павлодара, где его купил Медведева и привез в поселок - пусть хотя бы малые детишки покатаются.
Даже латаный- перелатаный конь добрался до Таволжана. А Каплан Курдов как в воду канул... Последнее письмо от него пришло откуда-то из-под Харькова в сентябре 43 года. И с тех пор - ни слуху ни духу. А на дворе уже лето 46-го. Но Мариям все еще ждала своего мужа. "Что с ним? Знает ли он, где мы находимся? Почему не отыщет нас? Ведь вон сколько ингушей и чеченцев разыскали свои семьи! Да и наш родственник Лакман Аджиев вернулся, живет теперь в Надаровке. Уже подросли дети, Мусса вот и девушку нашел... Жив ли наш отец??" - думала Мариям. И однажды вечером сказала:
- Харун, мне кажется, его давно нет в живых и мы понапрасну его ждем...
- Маляу, и думать даже об этом не смей. Как ты можешь так говорить! Легко ли нас найти, когда и государства, и народы - все перемешалось. А нас выбросили вон куда!
- Нет, мама, наш папа жив и здоров! Он обязательно нас отыщет, -попытался утешить мать Мусса.
- Конечно, жив, и нам надо сделать все, чтобы найти его. Ведь Лакман уже начал поиски, а он человек грамотный, бывалый. Он и подскажет, что делать, как дальше быть, - сказал Харун. - Надо бы на воскресенье взять разрешение от коменданта на поездку Муссы в Надаровку - к Лакману. Может быть, он уже что-то узнал о Каплане?

Лакман Аджиев, ближайший родственник Мариям по линии мужа, сам отыскался совсем недавно. Он был единственным из всей родни, кто вернулся с войны. После тяжелого ранения долго лежал в госпитале. Имел медаль “За отвагу”. Демобилизовавшись и вернувшись на Северный Кавказ, в свой родной Терскол, узнал от живших в его доме кабардинцев, что всех балкарцев, и его семью в том числе, выселили то ли в Казахстан, то ли в Среднюю Ази, то ли еще куда... Когда Лакман обратился в Эльбрусский райвоенкомат с просьбой подсказать, где искать родных, ему, солдату-победителю, приказали в течение суток убираться по-добру, по-здорову - ко всем чертям и даже подальше.
- Сам разберешься, ... твою мать! - крикнули вдогонку.
Больше года скитался Лакман, пока не отыскал старушку-мать и сестер в поселке Надаровка Лозовского района Павлодарской области. До войны Аджиев преподавал родной балкарский язык, а здесь даже школы не было, и дети нигде не учились. Пошел работать в захудалый колхоз - такой бедный и нищенствующий, что Лакман с престарелой слепой матерью, не получавшей никакой пенсии, едва сводили концы с концами . Сестры, правда, уже обзавелись семьями, но тоже тащили лямку жизни в сплошной нужде.
Услышав от старика Кныша, развозившего и продававшего соль, что в Таволжане живут две сестры-балкарки с множеством детей и одну из них зовут Мариям, Лакман разволновался и просил подробно описать ее. Без сомнения, это была его сноха, жена дяди Каплана, который в конце июня сорок первого проводил на войну племянников Лакмана и Хизира (погибшего под Будапештом...)
Вскоре Лакман добился разрешения и приехал к Мариям. И, конечно же, после радостных объятий и восклицаний почти с первых же слов встречи стали думать, как разыскать Каплана. Лакман обещал добиться разрешения (а он тоже теперь считался спецпереселенцем) на поездку в павлодарский военкомат, откуда намеревался разослать запросы о Каплане по всем, каким возможно, инстанциям... Вот Курдовы с Непеевыми и решили организовать поездку Муссы в Надаровку, не удалось ли Лакману что-нибудь выяснить?

Накануне воскресенья Мусса, робко постучав, заглянул к коменданту с надеждой получить разрешение . Но не успел перешагнуть порог, как Аубакиров набросился на него:
- Ты, рожденный от бандита и сам трижды бандит, где ты шляешься, когда тебя разыскивают? Ты что, специально прячешься, хочешь увильнуть от армии? Забирай повестку и через три дня будь готов, как штык, идти в армию!!
Мусса и рта не успел раскрыть. Да он и не имел права возразить: не прячусь, живу и работаю у всех на виду... Всякое возражение только бы вызвало новый шквал ругательств и проклятий.
Весть о призыве в армию потрясла всех - до того была неожиданной.
- Что поделаешь, Маляу! Все мы бессильны и подвластны долгу и судьбе, все мы в руках Бога. Будем надеяться, Аллах сохранит Муссу и вернет целым и невредимым, - сказал Харун.
Мариям сшила сыну из старой мешковины мешочек с лямками, типа рюкзака, упаковала немного съестных припасов, завернула нательное белье. И нашла время посидеть с сыном, сказать несколько напутствий и поплакать. Харун сунул в карман племянника немного денег:
- Это тебе может пригодиться, иди с Богом, Мусса!
Пришли проститься Али и Сакинат.

Призывников было человек двадцать, их погрузили в вагон и отправили в Павлодар. Но Мусса оказался единственным спецпереселенцем, и его в Павлодаре как следует отругали: "Мы бандитов и уголовников в Советскую Армию не призываем!" И что он-де лезет со свиным рылом да в калашный ряд?! Велели немедленно возвращаться назад, в свою “зону”.
Когда Мусса, осмелев, попытался объяснить, что выполнял приказ местного коменданта, ему ответили:
- А товарищ Аубакиров мог просто ошибиться, ведь вас, башибузуков, вон у него сколько!

Мариям всегда относилась к старшему сыну как-то особенно, отличала от других детей и говорила им:
- Он старше вас, много работает, поэтому все вкусное, красивое и добротное - ему. А что останется после Муссы - вам.
Должно быть, поэтому Мусса и был слишком высокомерным, деспотичным и придирчивым к своим младшим братьям и сестре. И поэтому, что бы там ни говорила мама, дети немного недолюбливали Муссу. Когда его призвали в армию , они обрадовались:
- Теперь, наверное, мама будет любить всех одинаково!
Но когда через три дня Мусса вернулся, дети обрадовались искренне, по - настоящему. А больше всех радовались Мариям и Сакинат. Мусса сразу же пошел восстанавливаться на работе. А уже к вечеру пригласил Али и Сакинат в кино.
После сеанса Али незаметно исчез, оставив Сакинат и Муссу наедине. Тут Мусса и сделал ей предложение.
- Я согласна, - смутившись и краснея, сказала она. - Но пусть все будет сделано по закону, как у нас, балкарцев, принято. Пусть твои родственники и сваты придут к моим родителям и договорятся, и тогда сыграем свадьбу- честь по чести.
На радостях в оставшуюся часть вечера Мусса пригласил Али в местную чайную, где они выпили в первый раз в жизни- они взяли по сто пятьдесят граммов водки. А потом еще повторили - стало весело и приятно. Разгоряченные, они вышли на улицу и долго бродили по поселку. Сначала Али пошел провожать Муссу, а потом они поменялись ролями. Так и плутали, пока не опьянели окончательно. Мариям уже беспокоилась и послала Эльдара на поиски брата. Он нашел молодых людей тут же, недалеко, но подходить к ним не стал, боялся, что Мусса отругает. Так и ходил за ними чуть позади. Каждый раз, дойдя до своей землянки, Мусса говорил:
- Нет, это не наш дом, совсем по- другому балки торчат! - и уводил Али в обратном направлении. И только когда обеспокоенная Мариям сама вышла навстречу к ним, Мусса молча прошел в дом и тихо лег на свою кровать.
- Что же ты, сынок, так долго задержался? - обратилась к нему мать, но Мусса уже спал. Эльдар приложил палец к губам, мол, сегодня Муссу лучше не трогать.

Мариям послала сватов к родителям Сакинат, обе семьи договорились и окончательно условились: в конце лета, когда заготовят сено, уберут урожай, а бараны нагуляют жир - тогда и сыграют свадьбу. Ради Муссы мать провернула свою единственную и невероятную сделку. У проезжего цыгана выменяла отличный мужской костюм из шевиота немецкой работы, черного цвета с атласными лацканами. За него она отдала весь свой пудовый запас проса (в тот год случился небывалый урожай). Костюм так замечательно сидел на Муссе, что, когда он вечерами шел на свидание к Сакинат, за ним толпами ходили молодые люди.

А на запросы Лакмана Аджиева о Каплане Курдове никаких вразумительных ответов не пришло. Пропал без вести? Сложил голову за счастье Родины и семьи?.. О бедствиях которой так и не суждено было ему узнать...
Забегая вперед, скажем, что через год Лакман с матерью и юной женой, подругой одной из его сестер, добьются переселения в Таволжан, поближе к родственникам, которые отдадут им свою землянку, а сами переедут в саманный четырехкомнатный домик с плоской глиняной крышей , купленный в рассрочку. И опять выручит Медведев - устроит Лакмана на “Погрузку” мастером-нарядчиком. Семья Аджиевых настолько сроднится и сблизится с Курдовыми и Непеевыми, что, когда настанет час возвращения на Родину, вернется с ними не в Терскол, а в Кенделен. К тому времени у Лакмана будет уже четверо детей.

ГЛАВА 6. ПРОЩАЙ, ХАРУН...

А пока началась пора сенокоса. Почти каждый двор держал скотину, и надо было своевременно заготовить сено на долгую и голодную зиму. Специальных сенокосных угодий в Таволжане не было. Поселок со всех сторон окружали колхозные земли. Таволжанцы умудрялись косить сено по берегам озер, в балках и оврагах, иногда на крохотных полянках-перешейках между солончаками. Присмотрел себе такой закуток и Харун.
Озеро Песчаное начиналось недалеко от Таволжана, а другим концом почти вплотную подходило к земельным угодьям колхоза Рождественское , оставляя неширокую полосу сочной травы длиной 25-30 метров. Этот лоскуток травы и присмотрел Харун. Если скосить эту траву, да прибавить еще немного молодого озерного камыша (его сухим очень любила корова Майя), то, пожалуй, хватит на всю зиму. И уже три вечера после работы Харун ходил, облюбовывал это место и примеривался. Неподалеку собирался косить Мамма Черкесов, сосед еще по Кенделену.
В воскресенье, чуть свет, кроме Харуна и Маммы, на покос отправились Мусса, Эльдар, Магомед и Салам. Эх, была бы телега! Харун приучил бы к ярму и запряг свою корову. Он уже начал собирать некоторые части для будущей телеги- два железных колеса одинакового диаметра и одну, тоже железную и добротную, ось. Все это ему дал знакомый казах за валенки для жены, которые Харун скатал из отходов шерсти. Для начала Харун смастерил ручную тележку-тачку. В нее и погрузили все косы и вилы.

Ребята впервые отправлялись на сенокос, а все новое всегда заманчиво. Настроение было рабочее, приподнятое. Взрослые говорили, что трава по росе хорошо косится, что ни взмах косой - то загляденье! Мальчишки торопились, по очереди толкая тачку, опережали взрослых. А Мамма и Харун шли не спеша, разговаривая о том, о сем. Не прошло и часа, как наши косари были на месте. Ребята увлеклись, косили быстро и самозабвенно. И вскоре устали с непривычки, растянулись на свежескошенной траве. Неподалеку от них прилег отдохнуть и Мамма Черкесов. Косил только один Харун, медленно размахивая косой, стараясь как можно ниже и чище подкосить траву. Валки он делал на всю длину полянки между озером и колхозными посевами.
Вдруг Харун увидел, как к ним в полный дух скачет верховой, издалека размахивая похожим на палку предметом, и что-то неразборчиво кричит. Вскочил, увидев скачущего всадника, и Черкесов.
- Давайте на всякий случай спрячемся, - предложил Мамма. - Судя по тому, как он агрессивно размахивает палкой и кричит, он скачет к нам не с добрыми намерениями.
- Нет, я не буду прятаться, а ты, Мамма, если боишься, можешь уйти в камыши. И вы, ребята, тоже прячьтесь. Я останусь один на месте, на всякий случай, - твердо сказал Харун.
И все побежали в камыши. К Харуну вплотную подъехал разъяренный колхозный объездчик, немец, переселенный из Поволжья:
- Бандит! Сволочь!! Когда кончишь косить траву, примешься за колхозную пшеницу?! Я этого не допущу. Я буду стрелять!
И он вздернул ружье и выстрелил. А потом резко развернул коня и ускакал.
Из камышей выскочили ребята и Мамма. Они подбежали к лежавшему на недокошенном валке Харуну. Он обхватил ладонями основание живота, а из под пальцев сочилась кровь. Мамма велел хлопцам принести из озера холодной воды и промыл рану. Впрочем, большой раны и не было, только несколько кровяных точек. Мамма намочил хорошенько холодной водой тряпку (чью-то рубашку) и, приложив к кровоточащим точкам, туго перевязал, тем самым остановив кровь. Молчавший все это время Харун попросил пить. В бидоне у тачки стояла вода, кристально чистая и холодная, ее принесли сегодня утром Салам и Магомед из артезианского колодца - на вкус она была похожа на кавказкие родниковые воды. Харун выпил с удовольствием и попросил еще.
- Погрузите меня на тачку и отвезите домой, -попросил он.

Захират, увидевшая еще издалека возвращавшихся без Харуна косарей, почувствовала неладное. И как только вкатили тележку во двор, не расспрашивая ни о чем, бросилась к Харуну, обхватила обеми руками его голову и зарыдала.
- Ничего страшного, не случилось, женщина. Ты бы хоть постеснялась своей старшей сестры, - проговорил Харун, прерывая дыхание и пытаясь как-то успокоить жену.
Осторожно занесли раненого домой. Побежали за фельдшером.
Осмотрев рану, тот сделал заключение:
- Ранен в живот, и пробит дробью мочевой пузырь в нескольких местах. Состояние больного базнадежное, - и, помазав кровоточащие места йодом, ушел.
Харун почувствовал, что дольше, чем до середины следущего дня, не протянет. Его без конца тошнило и жгло, он постоянно просил пить. Всю ночь Харун пребывал в полубессознательном состоянии. Временами как будто куда-то проваливался, лежал с открытыми глазами, но никого не слышал и не видел. И снова приходил в себя и прекрасно всех узнавал, не переставая твердить, что ничего страшного не случилось и он просто временно занемог.
Всю ночь, кроме маленькой Абидат и Калияра, никто не спал. Всю ночь приходили и уходили чеченцы, ингуши, балкарцы, просто сочувствовавшие люди, совершенно незнакомые. Все говорили слова искреннего сожаления, возмущались бесправностью их положения, беззаконием и безграничным произволом, обрушившимся на головы спецпереселенцев. Пытались хоть как-то разделить горе безутешной Захират. Порой просто словом, исторгнутым из самых глубоких тайников души, пытались поддержать горемычную. Народу приходило и уходило так много, что Аубакиров забеспокоился, как бы чего не вышло, и к утру следущего дня призвал из района еще троих сотрудников районной комендатуры. На всякий случай арестовали и увезли в район немца-объездчика, стрелявшего в Харуна.
Утром умирающий Харун призвал к себе Муссу, Эльдара, Салама и Магомеда:
- Дети мои! Возьмите-ка бидон, сходите и принесите мне холодной родниковой воды, очень пить хочется...
Когда мальчики ушли, Харун, собрав последние силы, обратился к Захират:
- Жена, моя дорогая, будь внимательна к детям, уверен, что с тобой они не пропадут. И с этой твердой уверенностью я ухожу из жизни. Пусть будут прокляты те, кто обрек нас на такую бесправную и тяжкую долю. Пусть у них не окажется в роду мужчин, кому можно было бы поручить малых деток и безутешных вдов. Жена, родная моя, крепись...
Харун все больше и больше слабел. Немного передохнув, позвал Мариям:
- Будь мужественна, Маляу. Держитесь вместе до конца... А молодых людей я отправил к роднику специально, чтобы не видели, как буду умирать, и не затаили зла...
Спустя несколько минут , Харун умер. Хоронить его пришла вся мусульманская часть поселка. Похоронили Харуна на казахском кладбище. Небольшой свежий холмик у векового казахского Мазара - вот и все, что осталось от этого замечательного человека. Да его трое еще неокрепших детей...
А немца-объездчика, который убил Харуна, судили, и дали ему десять лет. Но через год он попал под амнистию, а затем бесследно исчез.

ГЛАВА 7. НОВЫЕ НЕСЧАСТЬЯ

Если 1946-ой год был урожайным, изобильным и накормил, наконец, изголодавшихся спецпереселенцев, то 47-ой был неудачным, с малоснежной зимой, короткой жаркой весной, на редкость долгим и засушливым летом. Полупустынная, полусолончаковая земля Кулундинской степи, обрабатываемая самой примитивной техникой (коровами, запряженными в плуги с двумя колесами), почти ничего не родила.
Огромные колхозные угодья северного Казахстана вообше не засевались, потому что скудный запас семян был съеден в голодную зиму. И колхозники, поставлявшие хлеб таволжанам, сами бедствовали. К началу 1948-го года жуткий и беспощадный голод обрушился повсеместно.
Но спецпереселенцы умудрялись еще жить и бороться за существование. Они попрежнему были дружны, и чувство общности, чувство локтя для них было свято. Однако голод начал разобщать даже этих людей. Каждый, стремясь выжить, был способен на самые невероятные человеческие унижения и позор. Все низменное в народе выявилось и забурлило. Незря существует поверье: во время катастроф, общего народного горя, всплывают всякие античеловеческие пороки, эпидемии, грязь, и появляются разные колдуны, вещуны, уголовные элементы и всякая нечисть. Но жизнь продолжается даже в самых невероятных условиях.
Сочетались законным браком Сакинат и Мусса, но свадьбу делать не стали. Как только расписались, стали жить на квартире - в небольшой комнате, снятой у одного малосемейного азербайджанца с помощью все того же Медведева. На следущий день после первой брачной ночи Мусса перенес свой скудный скарб, редкий дорогой костюм и последнюю в доме муку.
- Ничего, не умрем, что-нибудь придумаем, - успокаивала остальных детей Мариям. - Главное, что они образовали свой очаг, и дай-то Бог - навечно!
Но разве могла знать Мариям, что совсем в скором времени случится трагедия, Мусса похоронит свою красавицу-жену и вернется домой?
Это случилось на шестнадцатый день замужества Сакинат. Утром она, как всегда, пошла на “Погрузку”- зашивать мешки с солью в огромном, очень холодном, продуваемом со всех сторон цехе. Грубая замерзшая рогожа резала пальцы и ладони до крови. Условия труда были такие же, как в фашистских концлагерях. Никто из местных женщин не соглашался работать на зашивании мешков, а спецпереселенок просто заставляли принудительно. А что было делать бесправным и безропотным женщинам? Порой они завидовали даже диким животным - те хоть имели право жить, где им заблагорассудится, а главное, - быть на воле. Правда, после каждого часа работы спецпереселенки имели право пройти в обогревалку.
В этот день Сакинат особенно часто зябла и еще до обеденного получасового перерыва бегала погреться уже несколько раз. Страшно коченели ноги, обутые в простые штопаные шерстяные носки и тряпичные домашние тапочки - другой обуви у Сакинат не было.
Обогревалка была битком набита гревшимися рабочими из разных цехов. Сакинат постаралась протиснуться поближе к жарко пылавшей печи. Около нее оказались два огромных парня-азербайджанца, они весело переговаривались и подзадоривали друг друга. Один из них достал из кармана небольшой кубик, похожий на сахар-рафинад (это был аммонал). - Сейчас мы попробоват, будет горет или нет? - сказали он и бросил кубик в огонь...
Раздался мощнейший взрыв, который разбросал и вагончик, и людей по всему двору "Погрузки". Три человека погибли на месте, десять было ранено, четыре из них - тяжело. И среди них - Сакинат, ей вывернуло из предплечий руки и раздробило грудную клетку. Срочно был вызван из районной больницы самолет-кукурузник. Но Сакинат и еще одна чеченка скончались в пути ...
Экскаваторщики- азербайджанцы, как ни странно, отделались царапинами и легким испугом. Они были привлечены к уголовной ответственности, каждый получил по десять лет, а через два года попал под амнистию - в те годы амнистии для уголовников были частыми.

Горюя по своей возлюбленной, Мусса вернулся домой. А голод с каждым днем уносил все больше и больше таволжан. Оставшиеся в живых - ослабевшие, усохшие, опухшие люди завидовали мертвым. Ели что попало: жмых, кожу, кирзу, траву, солому. Одна балкарская семья из пяти человек вымерла, кроме старой бабки. Когда ее нашли, точнее ее скелет, обтянутый кожей, она уже не слышала, не видела, не говорила. Осталась жива лишь потому, что последние дни ела вату из одеяла.
А в одном из ближайших к Таволжану поселков молодая женщина, обезумев до зверства, съела свою малышку-дочь...

ГЛАВА 8. “КОГДА УМЕНЬШАЕТСЯ ПИЩА...”

Мариям выросла в доме, где всегда жили скупо и знали цену хлебу. Она умела сберечь и самое малое, отложить и съэкономить. Она так рассчитала все свои скромные запасы продовольствия, что членам ее семьи нет-нет, да что-нибудь иногда перепадало. Мариям и Захират уже много дней собирали муку, картошку и сыр, чтобы спечь хотя бы по одному небольшому хичину на каждого. И вот настал день, когда обе женщины почувствовали, что накопленных запасов хватит для исполнения заветной мечты.
Было воскресенье. Дети, подтянув животы, наблюдали, как Мариям и Захират хлопотали за столом, готовили тесто. Вдруг тихо распахнулась дверь, и в комнату вместе с волной морозного воздуха буквально ввалился длинный и тощий старик Ибрагим, одинокий и совершенно дошедший. И тут же растянулся у порога . Мусса подбежал к двери, захлопнул ее и поднял старика.
Мариям уже сделал десять шарообразных комков теста, то есть на каждого члена семьи по комку, но схватила один из них и сунула в руку Хасана:
- На, бедный, поешь хоть что-нибудь!
Ибрагим дрожащими пальцами затолкал полуфабрикат в рот и, долго давясь, проглотил.
- О-о-о! Будь благославенна, Мариям, добрейшая из женщин! - ожил старик. - Вот если бы мне еще вон тот ком теста, который поменьше! - попросил он.
- Ибрагим, дорогой, это же сырое тесто, посиди минутку, мы быстренько испечем хичины...
Но он был неумолим:
- Да ну, еще ждать! Давай, я поем тесто.
И один за другим съел три кома. Мариям спохватилась:
- Ибрагим! Больше я не могу, потому,что детям будет нечего есть.
- Больше, пожалуй, и не надо. Мариям, спасительница моя, большое спасибо. Как было вкусно! И почему люди не едят сырое тесто?
Ибрагим, наконец, удалился. А Мариям и Захират быстро, пока еще кто-нибудь не пришел, пожарили теперь уже крошечные хичины и раздали детям. А сами остались голодные...
Стала пропадать домашняя живность. У одного- куры, у другого - овцы, у третьего - корова. А у семидесятилетнего Мукана Жунусова, жившего совсем неподалеку от дома Мариям, пропала лошадь.
Пропала, ну и шут с ней, искать было бессмысленно. Но спустя год, к концу лета, когда таволжанцы - те, кто выжил, - уже приходили в себя , Мукан обратил внимание на постоянный запах падали. Обшарил двор, сарай, огород, даже залез на крышу, покрытую соломой. Вот там и нашел череп, гриву и хвост своей кобылы. И как она туда взобралась? Но голод - не тетка...

Голод унес немало таволжанцев. Кладбища, раскинувшиеся в степи по обеим сторонам поселка , одно мусульманское, другое христианское, до того расширились и разрослись, что уже начали наступать на Таволжан. И балкарцев погибло тогда немало - из двенадцати семей, за исключением Курдовых и Непеевых, каждая потеряла по одному, по два, а то и по три человека.
Отошел от дел и перестал возглавлять быткомбинат Медведев. После голода комбинат почти опустел. Оставшиеся в живых разбежались по другим работам. Получилось по балкарской поговорке:"Когда уменьшается пища, уменьшается и количество друзей".
Мариям пришлось устраиваться на "Погрузку" транспортерщицей, по сути на мужскую должность. Она подгребала лопатой накапливавшиеся возле бункера горки соли, мешавшие вращению транспортера. Захират сказала сестре, когда та, проработав один день, пришла домой уставшая и разбитая:
- Ничего, Маляу, нам, бедолагам, другой работы нечего и ожидать.
Выходило, что не Мариям выбирала работу, а та выбирала ее?
- Да я буду благодарна Аллаху всю жизнь и за это, - ответила Мариям.
Проработав несколько смен и чувствуя, что силы уходят, она начала приводить четырнадцатилетнюю дочь, чтобы та хотя бы отчасти помогала. Со временем Сона полностью заменила мать. Начальство терпимо отнеслось к этой замене, потому что от Соны, юной и шустрой, было больше пользы, чем от ее матери. Приученная с раннего детства постоянно двигаться, неустанно работать - стирать, убирать, готовить, шить, таскать воду, дрова, продукты питания, прясть, вязать, обрабатывать шкуры овец, ткать сукно - Сона все делала легко и быстро. При такой загруженности посещение школы - никому не нужная роскошь, и поэтому Сона после четвертого класса не училась. Но росла от природы одаренной и довольно развитой, пропорционально сложенной, чуть-чуть крупноватой девушкой.
Потом, когда Сона вышла замуж, с легкой улыбкой на губах вспоминала, как часто в детстве засыпала за веретеном, а мать брала лежавший рядом свободный урчук (веретено) и легонько стукала по голове, чем моментально приводила Сону в рабочее состояние. Но до этих воспоминаний еще далеко. Все четыре брата, видя в каких строгих условиях растет единственная сестра, относились к ней с большим почтением, слушались и берегли ее. Десятилетнего Калияра мать нередко отправляла помочь Соне грести соль. Потому что все, кроме него, уже работали. Мусса стал машинистом на паровозе, а Эльдар - помощником машиниста, и его зарплата - около ста пятидесяти рублей - была очень ощутимой материальной поддержкой для Мариям. И подпаски Магомед с Саламом были при деле и приносили домой ежемесячно по семьдесят рублей.

ГЛАВА 9. ПОМИНАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР

Четверг - общепринятый мусульманский день (особенно вечер), когда поминают всех умерших. В каждой балкарской семье, даже с самым скромным достатком, должны чем-нибудь помянуть, хотя бы локумами (жареными дольками из теста, чуть побольше баурсаков). Правда, через годы, когда жизнь немного улучшилась и в магазинах в изобилии появились конфеты, пряники и печенье, мусульманки стали покупать эти сладости и раздавать соседям. Но это еще будет нескоро. На дворе стояла зима 1949-го года.
В один из четвергов Мариям и Захират решили сделать локумы и помянуть всех умерших родственников, как со стороны Курдовых, Мокашевых и Непеевых, так и всех балкарцев, погибших и в тяжком, долгом пути переселения, и от аварий, мороза и голода. К тому времени появился некоторый достаток продуктов первой необходимости: соли, хлеба, муки и подсолнечного масла. И если бы сестры задумали угостить каждого таволжанца двумя-тремя локумами, и тогда продуктов хватило бы.
Замесили тесто и, когда под самый вечер оно подошло, нарезали и стали жарить лакомые дольки. Вскоре на столе, подоконниках, стульях, на всем, где можно было их разложить, красовались большие, румяные локумы. Мариям раскладывала дольки в мелкую и среднюю плоскую посуду, а Калияр и Хасан разносили по соседним домам.
Вспоминая ушедших, Мариям всеми помыслами ушла в прошлое и совсем забылась. Ей казалось, будто в этот смеркавшийся вечер она с горящей лампой в руке обходит все могилки на мусульманском кладбище у северо-восточного конца Таволжана. Вот они, приютились-прижались к вечному многовековому мавзолею - казахскому Мазару. И почему-то было ощущение, что могилы умерших балкарцев приютились лишь на время, что эти близкие и знакомые люди погребены здесь не навечно...
Мариям отрешенно представляла, как она ходит среди могил и, подходя к каждой, мысленно беседует с погребенным. Вот лежит Харун Юсупович Непеев, застреленный немцем-объездчиком в 1946 году. У его изголовья прибита короткая дощечка, похожая на козырек кепки. А рядом, почти сровнявшись с землей, едва видна маленькая могилка его дочери Аминат, на два года опередившей отца... По другую сторону от Непеевых - Жанакуева Мадин Акоевна, умерла от тифа в 1946 году...
Мариям автоматически накладывала локумы в тарелки быстроногих ребят, продолжая свое мысленное хождение по кладбищу. Вот очаровательная, редкой красоты Жампока, тоже, как и Аминат Непеева, умерла от чахотки, успев родить единственную, еще более прекрасную дочь. А вот большая, полуразрушенная яма старика Алия Акказова, он погиб от голода зимой, и его в соропятиградусный мороз похоронили как попало, наспех разрыв мерзлую землю - ее невозможно было долбить. А там дальше - могилы Сакинат Курдовой , Мукминат Эльбаевой, Зайнау Чыпчикова, Назира Хачамаухаева, Мукминат Ульбаевой и еще многих-многих, умерших с 1944 по 1949 годы и нашедших последний приют в чужой Кулундинской степи, далеко от Родины...
Сумерки сгустились, наступила мгновенная темнота степной ночи.
- Аминь! - едва слышно произнесла Мариям. - Да простит вам великий Аллах ваши грехи, - и провела ладонями по обеим сторонам лица сверху вниз, как бы закончив умываться. И тут закончились поминальные локумы.

Калияр побежал с последними еще горячими дольками к Соне, работавшей в ночную смену. А спустя полчаса уже вернулся.
- Ты почему так рано? - набросилась на него мать. - Ты разве не должен был помочь сестре до окончания работы и придти вместе с ней?
- Мама, я так замерз! И Сона сказала:"Ты, Калиярчик, отправляйся домой, а я на этот раз пойду с соседками-ингушками!" Вот я и ушел. Что же мне было делать? Сона еще сказала, что из-за сильного мороза их, возможно, отпустят пораньше.
Тогда Мариям обратилась к старшему сыну:
- Мусса, оденься потеплее и пойди к Соне. Отпустят ее или нет, а придешь вместе с ней!
Хотя Мусса быстро и безропотно ушел, выполняя распоряжение матери, но направился вовсе не к Соне. Прошло уже около трех лет, как он похоронил свою красавицу-жену, но никак не мог забыть ее. Правда, иногда, чтобы хоть как-то отвлечься, заглядывал в клуб. Вот и сейчас решил зайти хоть на пять-десять минут, а там был вечер танцев. У стенки стояли знакомые русские девушки, и Мусса с удовольствием станцевал с каждой. А одну из них - Зинаиду, фельдшера таволжанской больницы, не торопясь, проводил домой, она жила совсем рядом с "Погрузкой". Зинаиде Мусса уже давно нравился, и на некоторое время она скрасит его тоскливое одиночество. Расставшись с фельдшерицей, парень, наконец, пошел к Соне на работу.
А там - на всех трех этажах - царил совершенный мрак. И ни души! Смутная леденящая тревога охватила Муссу, и он мигом взлетел на крышу, к Сониному рабочему месту. Никого... Сбежал вниз и увидел вдали под фанарем плетущегося к нему сторожа.
- А-а-а, бандит! ("бандит” было обычным обращением к спецпереселенцам), ты что здесь ищешь?
- Да вот пришел встретить сестру с работы, но почему-то никого нет...
- Ты что? Не чувствуешь, что ли, какой мороз?! Минус 47 градусов! Всех отпустили по домам.
- И давно?
- Да, часа два назад.
"Нверное, пока я был на танцах и провожал Зиночку, Сона пришла домой и уже давно спит", - подумал Мусса, прибавляя ходу. И довел домочадцев до шока вопросом:
- А где же Сона?
Мариям, как квочка, у которой на глазах исчез цыпленок, хлопнула себя руками по коленям и резко присела. Потом также резко вскочила и заметалась по комнате. Сорвала с головы платок и, царапая себе лицо, застонала:
- О-о, сгинуло мое солнце!
На ее крик прибежала Захират с детьми:
- Что стряслось, Маляу?
- Захлопнулись мои двери, у меня нет больше дочери, ее украли!
- Как украли? С чего ты взяла? Она ведь должна быть на работе!
И тут Мусса толком все обьяснил.
- Успокойся, дорогая, почему сразу - украли? А может быть, Сона пошла к своим подругам? Вон у нее сколько их: Зайнаф, Дуся, Кайша, Маржан... Мы просто обойдем сейчас всех, - утешала, как могла, Захират сестру.
Все, кроме Калияра, Хасана и маленькой Абидат, отправились на поиски Соны и к утру обошли все двенадцать балкарских семей, ингушских подружек и территорию "Погрузки" - вдоль и поперек. Соны нигде не было.

Рабочее утро началось как обычно. Мощный казах Сман Туренкулов, как всегда, взял пустой рогожный мешок, вдел в основание бункера и выдвинул задвижку. Соль не посыпалась. Сман чуть не выдернул задвижку, приоткрыв все отверстие бункера, - результат тот же. Тогда он схватил огромный деревянный молот и несколько раз с силой ударил по бокам бункера. Опять нет соли! Постоял в недоумении с минуту и побежал наверх. Там у транспортера дежурила пожилая немка, орудовала лопатой, сгребая все нараставшие горки и не замечая, что из переполненного бункера соль высыпается обратно.
Сман долгим уничтожающим взглядом посмотрел на ленту транспортера, на бункер, на немку: “Ничего не понимаю!” Мгновенно спустился и выдернул задвижку с такой силой, что она осталась у него в руках. Казалось, эта неуклюжая бездушная махина издевалась над ним: соль по-прежнему не сыпалась. Снова поднявшись наверх, он лоб в лоб столкнулся с Муссой.
- Салям-алейкум, дяд Сман.
Сман ответил на приветствие и крепко выругался на казахском:
- ...отца его в рот... Что-то бункер не подает соли...
- Что бункер, что соль! Моей сестры нет! Со вчерашнего вечера пропала...
И вдруг оба обратили внимание на палку, похожую на ручку лопаты, торчавшую из соли в углу переполненного бункера. Пронзила ужасная догадка: Сона - там! Выдернули лопату , и, орудуя ломом и молотом, разломали махину.
Набежала толпа, среди которой была и стонавшая Мариям, поддерживаемая Захират и еще какими-то женщинами. А из нутра разбитого бункера свисала вниз головой Сона с окровавленным лицом. Девушку положили на тюки рогожных мешков, вызвали "Скорую помощь". И почти бездыханную увезли в районную больницу, которая находилась в двадцати километрах от Таволжана.

Оказывается, вот что произошло. Соне всегда трудно давалась ночная смена, ей приходилось отчаянно бороться с дремотой, и чтобы меньше хотелось спать, она старалась как можно больше двигаться. А когда Калияр принес горячие локумы и чай, ее совсем разморило... Сквозь зыбкий полусон она несколько раз ловила себя на том, что ее тело слишком наклоняется над прожорливой и ненасытной пастью опостылившего бункера. От которого нельзя было отойти ни на минуту, потому что в этот час транспортер шел особенно перегруженным.
Мгновенно пробуждаясь, девушка отскакивала в сторону. Но дремота взяла свое, и в один из очередных ее “приступов” Сона полетела вниз - пока узкая горловина не задержала ее. Там она и порезала правую щеку о торчавший гвоздь. Там и засыпало ее солью, и она потеряла сознание. Но Аллах миловал девушку и сохранил для четырех братьев и горемычной матери. Аллах, как всегда, оказался заботливее и милосерднее партии и правительства, пославших пятнадцатилетнюю девочку на мороз, на смертельную работу.
В больнице Сона пришла в себя. Слава Аллаху, что не замерзла! Ее хорошенько вымыли, наложили шов на раненую щеку и через неделю выписали. Щека постепенно заживала, и остался только чуть заметный шрамик, который, впрочем, нисколько не портил ее внешность.
Но ни мать, ни Сона больше уже на "Погрузке" не работали. И, как это ни странно, их оставили в покое, и никто не приходил с требованием, чтобы они вышли на работу. И дома хватало дел - запаслись шерстью и целыми днями вязали, что приносило небольшой, но чувствительный доход.
А у рабочих “Погрузки” с тех пор вошло в обиход называть тот злосчастный бункер не иначе, как - “Сонин бункер”.

ГЛАВА 10. ВТОРАЯ ЖЕНИТЬБА МУССЫ

Мусса надумал строить свой дом, хотел отделиться. В свободные от работы дни он накосил и заготовил камыш - высокий, сухой, крупный, а также старые просоленные, завалявшиеся балки и глину. Правда, мать заметила , что им всем хватило бы общего дома, недавно купленного в рассрочку пополам с Захират. Но Мусса был неумолим и категорично заявил:
- Я строю его для своей будущей семьи. Я буду жить, мама, отдельно!
И мать согласилась с ним:
- И то, правда, должен же ты наконец жениться и обзавестись семьей.
Хватит уже носить траур по покойной Сакинат, царствие ей небесное!
Свою ежемесячную зарплату Мусса на протяжении двух последних лет откладывал, находясь на полном иждивении у матери. Потом, со временем, у него эта привычка копить деньги, ограничивая себя во всем, останется на всю жизнь.
Но камыш пришлось заготавливать дважды... Младшие мальчишки Калияр и Хасан потихоньку, тайком курили. Под камышом-то и были припрятаны запасы сухого, мелко протертого конского навоза - это был их "табак". Однажды, когда во дворе никого не было, пацаны свернули по цыгарке и, покуривая и откашливаясь, воображали себя взрослыми. Но их глаза и уши были на чеку.
- Кто-то идет! - громко прошептал Хасан и, мигом перевалив через забор, побежал к озеру. Вслед за ним кинулся и Калияр. И уже через полчаса, забыв обо всем на свете, обдавая друг друга брызгами, они весело купались и плескались. А когда вышли на берег, увидели огромные клубы дыма со стороны поселка.
- Пожар! Пожар! - слышалось отовсюду. Чтобы от горевшего камыша пламя не перекинулось к домам, жители всего квартала таскали воду и заливали огонь. Мариям, Захират, Сона и маленькая Абидат выволокли из дома почти все имущество и складывали его подальше от пожара.
Ребята потом признались, слегка приврав, что они играли со спичками и совершенно не предполагали, что камыш так легко может воспламениться.
Мусса, прибежав с работы, хорошенько побил их. Но вскоре с помощью Эльдара и своих друзей заготовил новую партию камыша. А потом собрал настоящую интернациональную бригаду - ингуши, чеченцы, казахи, русские и балкарцы за какие-то неполные три дня возвели стены, установили окна и двери, покрыли потолок крышей. Осталось только несколько раз обмазать дом глиной, как изнутри, так и снаружи, выравнять и помазать полы. Ну, а это , даже если никто не поможет, могла сделать будущая молодая жена Муссы.
В новой женитьбе Муссы принимали самое непосредственное участие Лакман Аджиев, теперь уже ставший таволжанцем, и Захират. Ее недавно взяли, да и списали с работы- без пенсии, без выслуги лет, без признания трудовых заслуг. Постоянно работая на морозе, она сильно простудила руки, и в области запястий выросли большие твердые бугры, замедлявшие движения и мешавшие при связывании мешков. "Болезнь ветра" - так в казахском народе прозвали эту болезнь. И Захират на всю жизнь осталась с этими проклятыми шишками на руках. Устроилась сторожихой на складе- надо же кормить детей! Мужественно выстояв после многих бед и печалей, она находила в себе силы, чтобы не отчаиваться, не падать духом. И, когда понадобится, могла быть и дипломатом, и сватом, и даже тамадой в редких домашних застольях.
По поводу будущей женитьбы Муссы собрались Мариям, Захират, Лакман и еще один родственник, специально приехавший из колхоза имени Крупской. Тогда-то Лакман и предложил:
- Когда я жил в Надаровке, знал большую семью из известного на всю Балкарию рода Жубоевых. Старик Аджи изготавливает превосходные бочки. Ему помогают четыре взрослых сына. А еще с ним живут четыре незамужних дочери, все работают в колхозе.
- Ну как же! Мы с ними в одном вагоне ехали! - вспомнила Мариям.
- Прекрасно! Значит, вы знакомы? Так вот, я считаю, было бы неплохо, если бы род Курдовых породнился с родом Жубоевых, самым уважаемым в кавказском ауле Хуламе. А разве род Курдовых не был уважаем во всем Кенделене? А двум уважаемым родам сам Бог велел породниться! Одну из дочерей зовут Марият. Красавица, умная, хозяйственная - чем не жена для нашего Муссы?

На этом семейном совете было решено, что Мусса и Захират поедут в Надаровку и как бы случайно зайдут в гости к Жубоевым с посылкой от Лакмана.
Жубоевы приняли гостей истинно по-балкарски, радушно, угощали, потчевали чем могли. Вспоминали тяжелую дорогу в Казахстан. Старик Аджи даже признался, что много слышал о роде карачаевских князей Мокашевых, к одной из ветвей которого и принадлежали Захират и Мариям. Аджи было уже хорошо за семьдесят, но он был при завидной памяти и золотых руках, чувствовал себя неплохо. Как, впрочем, может чувствовать себя человек, несправедливо обвиненный в бандитизме и выгнанный вместе со своим народом с исконной Родины...

Главное - Мусса и Марият увиделись и понравились друг другу и даже успели переговорить. Когда весной 44-го ехали в одном вагоне на чужбину, они были совсем еще детьми и почти не общались. А теперь Марият оказалась очень хорошенькой девушкой, скромной и застенчивой, чем-то похожей на незабвенную Сакинат, только чуть повыше ростом. От постоянной тяжелой работы в колхозе ее руки огрубели и зашершавились. И когда Мусса хотел прикоснуться к ее пальцам, Марият застыдилась и спрятала руки за спину...
В следущий раз Захират приехала с Лакманом, и они уже без обиняков объявили причину своего визита. А ответ был таков:
- Мы пока о замужестве Марият не думали, потому что в доме есть девушка постарше, и нам надо сперва решить ее проблему...
Но спустя еще пару недель, дав возможность Жубоевым хорошенько подумать, Захират, подъезжая к Надаровке , была уверена сама и вдохновила этой уверенностью сопровождавших ее Лакмана и, конечно же, Муссу, что на этот раз она вырвет у Жубоевых согласие на свадьбу. Так все и случилось. Жубоевы, наконец, согласились породниться с Курдовыми, и уже через неделю сыграли свадьбу - в старинном балкарском духе. Жену Мусса привел в новый, еще, правда, не совсем готовый дом.
И трудолюбивая Марият сразу же стала его обживать, обихаживать - обмазывала стены и полы глиной, шила занавески и скатерки, наполняла свое новое гнездышко уютом и теплом.
А таволжанцы повалили к Курдовым с заказами на бочки: Жубоевы сполна обеспечили ими Надаровку и теперь принялись за Таволжан. Марият даже приспособилась использовать Жубоевскую продукцию в качестве стола, стульев и даже импровизированной кушетки: на бочки, как на подставки, водрузила доски, а сверху - матрац и яркое цветастое покрывало, подаренное на свадьбу сестрами. Загляденье!

Единственный человек в поселке, кого опечалило известие о свадьбе Муссы, была фельдшер Зиночка, которая давно и втайне надеялась, что Мусса когда-нибудь оформит их далеко зашедшие отношения...

ГЛАВА 11. ЭЛЬДАР И МАГОМЕД

Основная нагрузка по ведению домашнего хозяйства попрежнему ложилась на Эльдара. Среднего роста, коренастый, любивший больше делать, чем говорить, Эльдар был незаменимой опорой Мариям. В нем были и мужское достоинство, и надежность, и честь.
Как-то случилось, что Мариям тяжело заболела, была прикована к постели, не поднималась даже по своим естественным нуждам. Свое здоровье она подорвала еще тем, что даже во время болезни пыталась не прерывать уразу (мусульманский пост), что вконец обессилило ее. Эльдар, отлучаясь только на работу, старался побольше находиться с больной матерью. Умывал, готовил ее любимые блюда, кормил, убирал из-под нее, поправлял подушку.
Когда мать выздоровела и встала на ноги, часто говорила соседкам с неподдельной гордостью:
- Мой Эльдар, хоть и юноша, но лучше, чем Сона, заботился и ухаживал за мной! Как-то, в одну из ночей, - продолжала Мариям, - я, изнывая от нестерпимой боли, ворочалась с боку на бок. И тут , повернув голову к горевшей лампе, заметила колыхавшийся силуэт. Присмотревшись, узнала Эльдара. Время было позднее, и я, не скрывая своего удивления, спросила:
- Что ты делаешь в такой поздний час?
- Мама, я готовлю для тебя бушточок, - невозмутимо ответил он.
- И хотя мне совсем не хотелось есть, да еще и ночью, - рассказывала Мариям, - мешать я ему не стала. "Если я чуть-чуть попробую это бушто и большую часть оставлю, он сам с удовольствием сьест его", - подумала я про себя.
Эльдар рос отзывчивым, заботливым сыном, на него можно было возложить все хозяйственный заботы по уходу за домом и домашней живностью. Юноша не чурался никакой работы - он мог подоить корову, подмести в комнатах, во дворе, натаскать воды из колодца. Причем все это он делал с удовольствием, вывалив на левую сторону язык изо рта и слегка наклонив голову, что означало его наивысшее усердие. Ко всем своим достоинствам он был еще и великолепным танцором и с успехом ухаживал за девушками.
Но однажды Эльдар вернулся с работы сам не свой, кинулся на кушетку и разрыдался, чего с ним никогда не было... Мариям встревожилась:
- Что случилось, сынок?
Оказывается, у него на глазах нелепо погиб чеченец Махмут, лебедчик “Погрузки”.
- У меня все внутри переворачивается! - всхлипывал Эдьдар, стесняясь своих слез. Немного успокоившись, рассказал, как все было.
До обеда к погрузке подогнали очередную партию порожних вагонов. Когда паровоз отцепился и ушел, оставив один из вагонов, рабочие быстро его загрузили мешками с солью. Потребовалось передвинуть на один вагон весь порожняк. Лебедчик Махмут, как всегда, это делал быстро и ловко. Прицепил трос к крюку внизу между колесами и только встал на ноги и хотел отскочить, как порожняк тронулся...Трос прижал ногу Махмута к колесу и подмял ее под стальную махину. Махмут отскочил в одну сторону, а нога - в другую... Рабочие подбежали, подняли на руки - кто Махмута, кто ногу- и понесли в цех, послав в поселок за фельдшером (на всей погрузке даже медсестры не было). Тем временем Махмуд все терял и терял кровь и ослабевал на глазах. А из присутствовавших никто не знал, как остановить кровь и оказать первую медицинскую помощь. И фельдшер и жена с тремя детьми прибежали слишком поздно. Махмут был уже без сознания и вскоре скончался...
- Какой страшный случай, - произнесла Мариям, вытирая глаза. - Надо узнать, когда похороны и обязательно сходить к вдове и попытаться утешить и поддержать ее. О Аллах! Пусть это будет последний чеченец, ингуш, балкарец, вообще человек, который умер подобной смертью на чужбине! Аминь!

Если Эдьдар слыл чутким и сострадательным, то Магомед, третий сын Мариям, был совсем ни на кого не похожим, какая-то своеобразная, взращенная им же самим индивидуальность с редкой горячностью и обидчивостью - до исступления.
Одиннадцатилетний Магомед не понимал, например, шуток Захират, когда она подводила к нему свою пятилетнюю Абидат и говорила:
- Вот я привела к тебе мою дочь. Мне трудно ее содержать и заботиться о ней. Может быть, ты позаботишься, как будто ты - законный ее супруг?
Магомед моментально злился, бросался на Захират с кулаками, не думая о том, что Абидат - его двоюродная сестра и что у балкарцев не женятся на двоюродных сестрах. И он каждый раз, еще только увидя на пороге Захират с дочкой, приходил в неописуемую ярость и, схватив , что попадало ему под руку, кидался на Захират. А один раз схватил топор и ринулся -а время было уже зимнее -в одних трусиках, босиком, во двор, догоняя Захират, выскочившую в легком платье. Спасибо соседу-ингушу Пшемаху Бязиеву, который перехватил Магомеда, утихомирил и вернул в дом, а то кто знает, чем бы все это кончилось...

ЧАСТЬ 4. КАЛИЯРОВЫ УНИВЕРСИТЕТЫ
ГЛАВА 1. КАЛИЯРУ ДЕЛАЮТ ОПЕРАЦИЮ

Когда Калияру Курдову пошел десятый год, он выглядел слабым и болезненным. А во время голода он вообще стал рахитиком с тоненькими кривыми ножками. Как-то мать принесла ему лекарство от рахита, при употреблении малыми дозами оно должно было помочь мальчику. Но когда Калияр оказался дома один, он схватил литровую бутылку с лекарством и всю выпил залпом. После этого долгое время он вообще не мог двигать ногами...
Его сверстники уже ходили в школу, а Калияр, выздоровев, слонялся по двору или выходил на поселковый пустырь и целыми днями смотрел, как ребята-казахи гоняли в футбол. О школе не приходилось даже и мечтать. То, что он в раннем детстве горел, имело очень тяжелые последствия. Обе руки его были сильно изуродованы, особенно левая: указательный, средний и безымянный пальцы скрутились и отогнулись в противоположную сторону, превратив ладонь в некоторое подобие култышки. Мизинец же скрючился и прижался к ладони. Каждый раз надо было прикладывать усилие, чтобы ею пошевелить. Здоровым оставался лишь большой палец. А на правой руке - наоборот: все четыре пальца были здоровы и только сильно пострадал большой, он как бы отвернулся от ладони и наглухо прирос к запястью, а самый его конец торчал наружу, не давая при необходимости прижимать руку к плоскости.
Однажды в общий курдовско-непеевский двор пришла молодая русская учительница, чтобы записать в школу Хасана, ровесника Калияра. Мариям в порядке ультиматума твердо заявила и просила Калияра дословно перевести на русский:
- Хасан пойдет в школу только вместе с Калияром. Записывая одного, запишите и другого!
- Но позвольте, как же он будет учиться с такими руками? - попробовала было возразить учительница. А потом посоветовала:
- Знаете что, мамаша, покажите вашего сына врачу-хирургу. Он может немного исправить руки Калияру, особенно правую , чтобы мальчик мог держать ручку и писать.
Этот совет глубоко запал Мариям в душу. Она едва дождалась старшего сына с работы и поделилась с ним своими соображениями:
- Хорошо бы это дело, не откладывая в долгий ящик, осуществить в ближайшее время. Потребуется, конечно много денег, но у меня есть золотой пояс, который я берегла для дочери и привезла его во время переселения с такими трудностями, опоясав свое тело .
- Мама, ведь это семейная реликвия, как же можно с ней расстаться?
- Для такого дела можно пожертвовать и семейной реликвией. Мусса, выбери время и зайди к Медведеву, попроси посоветовать хорошего врача.
Александр Михайлович Медведев, уйдя на заслуженный отдых, подолгу теперь возился на приусадебном клочке земли, выращивая редкие для Таволжана цветы. Был конец августа, начинало вечереть, когда Мусса вошел в калитку.
- О-о-о, самый молодой машинист паровоза на весь Таволжан! Не сомневаюсь, ты с честью справляешься с этой профессией. Пройдем в дом, у моей дражайшей супружницы, по-моему, готов пирог с пасленом. Как здоровье матери? Она у тебя героическая женщина! Как братья, сестра?
Мусса, не стесняясь, уплетал горячий румяный пирог, потом поблагодарил хозяйку за вкусное угощение, за чай и перешел к делу.
- Мама очень переживает за Калияра, что останется неграмотным. А мальчик способный, хочет учиться, даже пытается рисовать. Берет палочку и на песке, как может, рисует разные предметы: дом, хлеб, помидор... Нет ли у Вас, Александр Михайлович, на примете хорошего хирурга?
- Надо мальчика отвезти в районную больницу в Успенку, там, говорят, есть чудо-хирург, - сказал Медведев. - Правда, я сам с ним не знаком и не могу даже к нему обратиться, но мать пусть все-таки везет Калияра только к нему. Нужна подвода, запряженная лошадью, ехать-то около тридцати километров. Я сегодня же поговорю с одним своим знакомым ,Балтбаевым, он поймет и выручит, его каурая как раз подойдет для этой поездки.

Через день, рано утром, Мариям с Калияром двинулись в путь и после обеда уже были в Успенке. Хирург в тот день не принимал, пришлось заночевать в одной из балкарских семей, которые доводились Мариям дальними родственниками. А Балтабаев, получив свои двадцать пять рублей, как и договаривались, в тот же день уехал обратно в Таволжан.
У Мариям было разрешение от таволжанской комендатуры на три дня, добытое Медведевым. В годы переселения и преследования люди были настолько напуганы и скованы, что были не рады приезду гостей-балкарцев. Случалось, гость приезжал без пропуска, и если комендатура обнаруживала его, то наказывала и гостя, и хозяина. Поэтому Мариям показала свое разрешение сразу же, как только переступила порог.
И на следущий день Мариям не удалось положить сына в больницу - не было мест. Но казах-хирург Смагулов осмотрел Калияра и дал направление на госпитализацию - назавтра. Матери обещал сообщить о дне операции, которая состоится не раньше, чем через неделю или две - врач ссылался на чрезмерную занятость. А пока пусть мальчик полежит в стационаре, пообвыкнет.
Делать было нечего, комендантский срок заканчивался, и Мариям ушла в Таволжан пешком. А Смагулов все тянул и тянул с операцией и даже через три недели все еще не мог приступить к ней. Случай с Калияром был неординарным, уникальным, ведь прошло довольно приличное время с того момента, как мальчик горел, и маленькие, эластичные кости его пальцев, деформированные во время горения, со временем подросли и окостенели.
Надо было попытаться выправить и выпрямить сами каркасы пальцев, их костную основу , а этого, пожалуй, не смог бы сделать не только Смагулов, но и сам Пирогов, заочным учеником которого считал себя молодой талантливый хирург. Каждая новая операция обогащала его опыт. Известность его уже перешагнула за пределы района.
Смагулов не только успешно оперировал аппендицит, а в то время в северо-казахстанской глуши это было великим достижением, но и удачно вырезал фронтовые осколки. А также добился заметных результатов и в области пересадки кожи. Так, у одного сорокалетнего казаха в войну пуля навылет пробила обе щеки, вырвав большой кусок кожи. Этот бедолага так и ходил с грубо зарубцевавшейся щекой до тех пор, пока за нее не взялся хирург Смагулов. Положив на операционный стол фронтовика и отодрав от его бедра приличный кусок кожи, доктор пересадил этот кусок на тщательно подготовленную щеку. Через полтора месяца довольный и счастливый, выписавшись из больницы, тот ходил и показывал всем чудодейственные результаты работы своего земляка-хирурга...
После долгих колебаний и сомнений Смагулов решил все-таки приступить к рукам Калияра. И хотя между Мариям и хирургом был уговор, что о дне операции ей непременно сообщат, но в последнюю минуту доктор передумал: "Пусть не волнуется зря". И Мариям не вызвали...
Калияра положили на операционном столе на спину. Затем помазали ему губы чем-то резким, пахучим. И спросили:
- Ты умеешь считать до ста?
- Умею.
- Ну тогда считай.
Едва дошел до пятидесяти пяти, как полностью отключился. И тогда Смагулов начал чудодействовать. Оперировал больше двух часов. Вскрыл до костей все изуродованные пальцы на обеих руках, разъединил сросшиеся, скрутившиеся - на левой. И даже попытался выправить их, но отвердевшие кости не поддавались, а с указательным пришлось расстаться... Доктор зашил кожу каждого пальца отдельно, проложил между ними фанерные перегородки, а сверху наложил гипс - до самого локтя.
На правой руке Смагулов сильно повернул прилипший к ладони большой палец и, придав ему нормальное положение, обложил фанерными плашками и тоже загипсовал руку до локтя. Смагулову показалось, что кость и мышцы большого пальца Калияра не поддались деформации, и он надеялся его сохранить. Он оставил половину ногтя на свободе для наблюдения. Закончив операцию, хирург велел отнести Калияра в палату. Оставшись один, взял маленький, скрюченный указательный палец левой руки и долго над ним размышлял: “Пришлось отрезать. Этот палец всю жизнь больше вредил бы, пользы от него не было бы...". Вернулась медсестра, и он попросил ее убрать все и выбросить в мусор.
Калияр пребывал в бесчувственном состоянии целые сутки. Наконец пришел в себя, открыл глаза и ощутил резкую боль и неимоверную тяжесть в обеих руках. В горле першило, голова, будто налитая свинцом, кружилась, подступала тошнота.
Рядом на другой кровати сидел Омар Муцольгов, рабочий-ингуш, ему оторвало руку на таволжанском производстве, и когда мальчик пришел в себя, этот ингуш обрадовался так, как будто ему пришили руку на место. Перенеся операцию десять дней назад, сосед представлял состояние Калияра.
-Ты прополоскай рот несколько раз и выплюнь, затем еще и еще. Тебе станет легче, вот увидишь! - посоветовал Омар.
Калияр машинально делал все, чему учил сосед, потом немного поел манной каши. Полежал еще немного и вновь погрузился в глубокий сон. Проснувшись под вечер, почувствовал себя гораздо лучше, съел весь ужин и спросил:
- Ну и долго я буду лежать в этой больнице, дядя Омар?
- Да нет, сынок. Завтра обязательно приедет твоя мать, скучать не будешь! Если тебе не спится, я расскажу тебе сказку. Ты любишь сказки?
- Люблю.
- Ну тогда слушай! На Кавказе есть высокие горы. Раньше они были живыми существами, богатырями-нартами, и над ними возвышался их прародитель - Эльбрус. А рядом - его сын- исполин. И еще немного поодаль - великан Казбек. Вся погода на Кавказе полностью зависит от капризов прародителя Эльбруса. Захочет Эльбрус ясной погоды - и на Кавказе будет весь день сиять солнце. Нахмурится - и целую неделю будет висеть сырой непроглядный туман .
Никто никогда не смел вмешиваться в столь трудное и сложное дело Эльбруса. Но однажды, рано утром, когда Эльбрус только-только собирался установить в округе ясный солнечный день, его сын-исполин решил не подчиниться отцу и навеял пасмурный день. Эльбрус разозлился (ведь старших уважать надо, надо их слушаться и не перечить) и ударил своим огромным мечом, да так сильно, что сын раскололся на несколько частей. Так образовались горы Машук, Бештау и еще пять других, которые неприкаянно разбрелись по Северному Кавказу...

А Калияр уже давно крепко спал. Утром приехала Мариям и была разочарована сообщением, что операция прошла еще позавчера, без нее.
- Как же так? Лучше бы я умерла в тот самый момент, когда не оказалась рядом с сыном, когда его резали!
- Апа, - успокаивала Мариям санитарка-казашка, - вам нечего беспокоиться. Все прошло как нельзя лучше, просто врач не хотел, чтобы вы излишне беспокоились.
- Знай я точное время операции, разве не примчалась бы, если бы даже для этого пришлось проделать путь вокруг света?
- Апа, я же вам говорю, что все самое тяжелое уже позади. Мальчик вчера пришел в себя и уже нормально ест. Сегодня утром он поднялся на ноги, сам даже сходил в туалет. Пойдем в палату и вы сами во всем убедитесь.
Увидев мать, Калияр подбежал и всем своим слабым телом прильнул к ней. Обнять он не мог - мешал гипс на руках.
- О-о-о, мой бедный и многострадальный сынок! Лучше бы я умерла прежде, чем увидела тебя в таком положении, - взрыдала было Мариям, но тотчас же спохватилась, увидев Омара.
- Волах-Биллах, Мариям, твой сын- настоящий герой! Не плакать надо, а радоваться, - укоризненно заметил Омар.
Мать успокоилась и поставила на стуле в центре комнаты огромную тарелку хичинов:
- Угощайтесь. Я скоро буду, - и вышла в сопровождении все той же казашки, которая вкратце рассказала о ходе операции.
- Очень уж был поврежден один из пальцев, и его пришлось отрезать, - вздохнув, добавила она.
- Как это пришлось отрезать? И где же этот отрезанный палец? - забеспокоилась Мариям.
- Как где? Естественно, выбросили в мусор, там на окраине, за больницей...
Мариям вбежала к сыну в палату:
- Сынок, может, ты знаешь, куда выбрасывают больничный мусор?
Калияр до того, как ему сделали операцию, целыми днями бродил по окрестностям больницы и, конечно, знал, где и что находится.
Пока шли до больничной свалки, мать сказала, что они непременно должны отыскать его пальчик, который врач отрезал за непригодностью. Не прошло и пяти минут, как Калияр его нашел - маленький, скрюченный... - Вот молодец! - похвалила мать, достала чистый платочек , завернула и положила за пазуху:
- Я сохраню его на всю жизнь.

Почти два месяца пролежал Калияр Курдов в больнице Успенки. Хирург
Смагулов каждый раз при обходе осматривал руки, а также ноготь большого пальца правой руки: вроде бы все в полном порядке. Но молодой доктор не заметил, что ноготь у самого корня слегка потемнел... И однажды дал распоряжение сопровождавшим его медсестрам:
- Сообщите матери Калияра - пусть послезавтра забирает сына домой. Мать приехала на попутной машине, а вслед за ней, через час, на велосипеде - Эльдар: мало ли в чем надо помочь?
Пока Калияр с помощью брата одевался, Мариям постучалась в кабинет хирурга. Долго его благодарила, а потом достала заветный сверток и протянула Смагулову:
- А это вам от меня: чистое золото, мой пояс, унаследованный от матери. Я дарю его вам без капли сожаления.
- Никаких поясов. И никаких подарков. Я сделал только то, что на моем месте сделал бы любой уважающий себя хирург. Будет большим грехом, если я возьму у вас единственную память о ваших предках. Езжайте с Богом домой, пусть, в чем я не смог помочь, поможет Аллах!
В кабинет заглянул Калияр - пришел попрощаться с доктором. Смагулов потрепал отросшие вихры мальчишки, черные и густые, как южная жгучая ночь:
- Жаса, Калияр!
Что по-казахски означало:- Живи и твори!
И мальчик все понял.

ГЛАВА 2. ПЕРЕД ШКОЛОЙ

На окраине Таволжана был огромный ровный пустырь, он служил аэродромом прилетавшему из Павлодара кукурузнику - один или от силы два раза в год. А все остальное летнее время мальчишки играли здесь в футбол. Мяч в те годы был редкостью, дорогой и дефицитной, и его счастливые обладатели делали “бизнес”.
- Желающие могут подойти и ударить по мячу. Только, чур! Гоните мне по пять копеек за каждый удар! - объявлял юный “бизнесмен”.
На пять копеек тогдашних денег можно было купить один альчик (косточку, соединявшую два сустава задней ноги овцы, игра в альчики была распространена в то время в тех краях), или бублик, или булочку, или полстакана семечек. Пятнадцатилетний “бизнесмен” Заир, к примеру, сшибал аж до двадцати рублей в день!
Калияр бегал уже без гипса. Его руки были перевязаны марлевыми повязками, которые к вечеру превращались в грязные лоскутки. И вот мальчишка придумал выход из безденежного положения: так как Заир еще не додумался брать деньги за обратные удары, Калияр мчался за улетевшим мячом и мог его вернуть - бесплатно! Иногда приходилось бегать довольно далеко, но пацан наловчился определять направление удара и заранее летел в ту сторону.
В тот день Калияру особенно везло - он только и успевал отбивать обратные пассы. Вот он увидел в очередной раз высоко над головой летевший к нему мяч. "Этот я уж наверняка поймаю", - кинулся к нему, но оступился и упал. И вдруг почувствовал облегчение, не боль, не досаду, а именно облегчение. Когда посмотрел на свою правую руку, увидел, что повязка вместе с большим пальцем, почерневшим и отмершим, оторвалась и отлетела в сторону... Переживать случившееся было некогда, надо отослать мяч обратно, но больше в этот день Калияр в футбол не играл...

Спустя два дня, Мусса, отправляясь на работу, взял с собой и Калияра: хотел по пути завести брата в медпункт, чтобы фельдшер Зиночка, бывшая любовница Муссы, сняла швы с его рук.
- Вот, привел к тебе младшего братишку... Постарайся причинить ему как можно меньше боли, - попросил Мусса непривычно тихим, виноватым голосом.
- А ты сам знаешь, что такое: сделать человеку больно? - Зина подняла на Муссу печальные глаза. - Давай выйдем на минуту...
Калияр сидел в кресле и от нечего делать разгдядывал цветные плакаты, в изобилии развешанные по стенам. На них были изображены разные приемы, как перевязывать, или накладывать шину, или гипсовать... мужской половой член. Странное дело, то ли таволжанцы страдали от того, что чуть ли ни у каждого второго был ранен, или парализован, или оторван половой орган? То ли это вкус, точнее каприз, самой Зины?
Так и сидел Калияр с открытым от удивления ртом и не заметил, как вернулась Зина с заплаканными глазами.
- Это тебе не грозит, - сказала она и рукой легонько закрыла ему рот.
Ремнями привязала руки Калияра к подлокотникам кресла:
- Будет немного больно, и ты наверняка, дергаясь, станешь мне мешать. Швов на обеих руках было множество, разрезая скальпелем нити, надо было их выдергивать из живого тела. Калияр ерзал, орал, а Зина все выдергивала и выдергивала, марлевыми тампонами промокая проступавшие капельки крови.
Пытка эта продолжалась часа два и, когда закончилась, Калияр пулей выскочил из медпункта и бежал с такой скоростью, как никогда. Пока не столкнулся с Великаншей Хаби, ингушкой ростом в два метра. Она была чуть тронутой - с тех пор, как по дороге с Северного Кавказа в Казахстан похоронила всю семью: отца, мужа и ребенка...
Столкнувшись с Хаби, Калияр хотел незаметно прошмыгнуть, но Великанша схватила его огромной лапищей и, опустив на землю свою лопату (она работала грузчицей на дальнем "Малом Таволжане “), достала откуда-то из большого и глубокого кармана яблоко и сунула Калияру в руки.
Кто знал, что в следущую зиму, возвращаясь с работы, Хаби попадет в непроглядный буран, заблудится и замерзнет? На занесенную снегом Хаби, вернее, на торчавший из сугроба кончик ее лопаты, случайно натолкнется проходивший мимо казах. Когда Хаби будут хоронить, ее красивое замерзшее лицо будет светиться загадочной, как у Джоконды, улыбкой...

Калияр запыхавшись, прибежал домой и вручил яблоко матери - так поступали все балкарские дети тех лет: что бы ни давали им люди, или они сами находили-собирали - все приносили домой. А матери распределяли подарки и находки по своему усмотрению. К слову сказать, в те годы люди были сердобольнее и добрее, чем сейчас, и щедро одаряли ребят. Во время ораза-байрама и курман-байрама, которые каждый год продолжались по три дня, можно было свободно придти в каждый мусульманский двор и сказать - если казахам, то: "Айттарынг кабыл болсун!" Балкарцам:”Оразанг кабыл болсун!", а чеченцам или ингушам:"Малко былхыш!”. И в каждом дворе подавали столько конфет, пряников, локумов и других вкусных вещей, что порой некуда было их класть. Карманы, , сумочки, специально для этого приготовленные, да и пазухи были переполнены. Если детишки по какой-нибудь причине не успевали забежать в тот или иной дом, то при встрече с их родителями хозяева дома с какой-то искренней обидой попрекали:
- Ваши дети к нам почему-то не пришли! Что, наше подаяние недостойно ваших детей?
А что творилось на тавалжанском христианском кладбище во время пасхи! Кладбище это было довольно пестрое и богатое, с крестами, с металлическими надгробиями, с венками из бумажных цветов...В дни пасхи каждая могилка выглядела словно лоскуток изобилия в этой сухой голодной степи. Детей угощали крашеными яйцами и куличами.
Калияр и Хасан вместе с друзьями Петром Кравцовым, Рынбаем Камкенеевым, Петром Музыкой, Женей Ярош и другими как на мусульманские , так и на христианские праздники всегда ходили вместе. Им были чужды понятия "другая нация", "не моя нация", “чужой народ”. Дети послевоенных лет вообще росли самостоятельными, потому что взрослым зачастую было не до них..

Но улица есть улица, и дети- хотят они того или нет - подвержены ее дурному влиянию. Несколько лет назад произошел такой казус. Недалеко от дома Курдовых пустовала маленькая заброшенная землянка, хозяин которой, уехав в Павлодар, намеревался продать ее, да, видно, пока не получалось. Дети скрывались здесь от жары, играя в альчики, или запрыгивали в землянку, когда играли в прятки.
И вот однажды, возвращаясь с работы, Эльдар услышал, как детские голоса в землянке громко спорят:
- Я первый!
- Нет, я первый, потому что Даван моя!
Прислушавшись, Эльдар узнал голоса Калияра и Хасана, им и казахской девочке Даван в ту пору было по семь лет.
Эльдар слегка приналег на дверь, и она распахнулась, оставив на гвозде кусок шпагата - мальчики привязали дверь изнутри. И предстала следущая картина: на соломе спокойно лежала голенькая Датван, а над ней лицом друг к другу стояли голенькие “соперники” Калияр и Хасан, вот-вот готовые подраться.
-Я первый! - кричал Калияр и отталкивал Хасана от Датван.
- Нет, я первый! - настаивал Хасан.
Эльдар выволок всех троих на улицу и надавал как следует по мягкому месту...

ГЛАВА 3. ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ

К концу лета 1950-го года вновь пришли записывать детей в школу. На этот раз - пожилой болгарин Сталев Петр Петрович, преподаватель математики, и совсем еще молодой человек высокого роста и крепкого телосложения - Владимир Алексеевич Харкевич. Весной он закончил школу на одни пятерки и согласился год поработать учителем начальных классов, потому что педагогов катастрофически не хватало.
Мариям вновь настаивала, а Калияр переводил на русский, что Хасан пойдет в первый класс только вместе с ее сыном!
Учителя стали расспрашивать ребят о природе, о животных, о том, о сем, и Калияр, опережая Хасана, бойко отвечал. Петр Петрович взял обе руки Калияра и долго рассматривал.
- Мой юный друг! - обратился он к Владимиру Алексеевичу. - Я забыл предупредить вас: об этом мальчике меня очень просил Медведев, мой хороший товарищ. Мне кажется, если очень постараться, его можно научить держать ручку правой рукой, всеми четырьмя пальцами. Как вы считаете?
- Да, несомненно, - поддержал своего старшего коллегу Харкевич.
- Сынок, что они говорят? - забеспокоилась Мариям и, обращаясь к учителям, взмолилась:
- Пажальст!
- Хорошо, хорошо, мамаша, мы записываем вашего сына в первый класс русской школы. И я вам обещаю научить его писать! - заверил Харкевич, первый учитель Калияра, запомнившийся ему на всю жизнь.
- Сынок, а ты покажи им, как ты держишь хворостину и как ты ею рисуешь! - не унималась мать. И Калияр взял валявшийся на земле прутик и лихо нарисовал прямо на земле помидор, буханку хлеба, картофелину, лук, даже попробовал изобразить что-то вроде головы человека.
- О-о-о, да он врожденный художник! Тем более его надо обучать, - заключили учителя. Так Хасан и Калияр стали первоклассниками.

Обрадованная Мариям сшила из кусков сукна две сумки, оббегала все магазины и даже послала Эльдара объездить на велосипеде ближайшие села (расстояние до которых не превышало трех километров...), но постаралась достать несколько тетрадей, две ручки, две линейки и коробочку перьев. С учебниками в ту пору было совсем туго, до такой глухомани они просто не доходили. На целый класс, состоявший из тридцати учеников, было два -три учебника , и то - у детей начальников, которые имели возможность ездить по служебным делам в Павлодар.
Когда Калияр пошел в школу, за ним уже закрепилось прозвище “художник", и самым любимым его предметом было, конечно, рисование. Владимир Алексеевич не только учил самым простым приемам живописи (о которых узнавал из книг), но и открывал имена великих художников, показывал репродукции их картин.
Как жалко, что урок так быстро заканчивался!
- А почему нельзя все уроки сделать рисованием? - как-то спросил Калияр учителя. Мальчик стал ко всему присматриваться и замечать, что мир вокруг состоял из тысячи разных предметов, каждый из которых имел свою конкретную , законченную форму, свои цвет и сущность. И пытался запечатлеть на бумаге эту сущность. Значительно позже, став взрослым, он поймет, что, оказывается, у каждой вещи есть своя, никому невидимая душа, но она не каждому видна, а только тому, кто хорошенько присмотрится. Зато все это разнообразие окружающего предметного мира помогает глубже увидеть характер человека, устои и традиции народа...
- Вот когда вырастешь - станешь настоящим художником, я в тебя верю! Тогда и будешь все время рисовать - картину за картиной, - подбодрил Владимир Алексеевич мальчишку. - А пока ты еще должен научиться писать, читать, самостоятельно мыслить и еще очень многому.

С самого первого урока Харкевич находил лишнюю минуту, чтобы подойти к Калияру и, буквально взяв его руку вместе с ручкой в свою, учить выводить букву за буквой. Глядя на успехи брата, и Хасан пытался подтянуться, он сидел с ним за одной партой, но был менее усидчивым - вертлявым и невнимательным.
Повезло ребятам с первым учителем! С ранних лет Владимир, начитавшись книг о морских путешествиях и приключениях, мечтал поступить в высшее военно-морское училище. И своих учеников заразил романтикой дальних странствий: приносил из своей огромной домашней библиотеки целые тома с картинками, завораживал увлекательными рассказами об отважных мореплавателях, о загадочных экзотических странах, устраивал небольшие походы с кострами.
Харкевичи эвакуировались из Ленинграда во время войны, отец Владимира работал директором "Таволжансоли", мать преподавала географию. Но в середине учебного года родители нежданно-негаданно вернулись в Ленинград - по вызову , оставив сына дорабатывать до лета. Владимир тоже рвался в Ленинград, в мореходку, но настолько увлекся своими первоклашками, что даже полюбил педагогическую деятельность, у него было явное призвание к этому делу.

Как-то после уроков, когда еще было тепло, Калияр возвращался из степи, где на обочинах колхозных полей собирал дикий спелый паслен. Он нес домой трехлитровый бидон этих вкусных ягод. Настроение было переменчивое: то окрыленная его душа парила и радовалась, то вдруг он замыкался, опускал голову и чувствовал себя несчастным. Его повергало в уныние, что он - калека и, как ни пытался быть таким, как все - бегать, прыгать, шалить, - все ж таки понимал: его физический недостаток не временен, а вечен и будет с ним, пока он жив. Ну почему он не такой, как все? Кто в этом виноват?..
Подул ветер, и к ногам мальчишки выкатился большой сухой клубок перекати-поля, похожий на живого ежа. Калияр впервые подумал, что он тоже, как перекати-поле. И он, и его семья, и его народ...
Когла подходил к Таволжану, на дороге увидел приближавшуюся на велосипеде девчонку, в которой узнал Женю Ярош, свою одноклассницу. В одной руке она держала спелую сочную грушу, от которой откусывала маленькими кусочками, а другой держалась за руль.
-Жень, ты уже уроки сделала?
- Давным-давно!
- Молодчага. А я еще нет... Может, дашь прокатиться?
- Как же ты будешь кататься? - Женя сделалала круглые глаза. - У тебя же нет пальцев!
Калияр страшно разозлился, выхватил у девчонки грушу и зашвырнул далеко в степь. Женя заплакала и, приехав домой, пожаловалась своему отцу. Ну а отец, конечно, пришел в школу и рассказал обо всем учителю.
Что уж там говорил Владимир Алексеевич Жениному отцу, осталось тайной. Но Калияра оставил после уроков и твердо сказал:
- Запомни: ты такой же, как все! А то, чего в тебе недостает, - лишнее. Понимаешь? Бог взял у тебя только то, что в тебе лишнее! Об этом ты должен постоянно помнить и жить, учиться и добиваться в жизни своей цели.
Остается только удивляться, откуда в молодом человеке, вчерашнем школьнике, такой такт, мудрость? Наставление своего первого учителя Калияр запомнил и всю жизнь придерживался его совета. Несмотря на свой ощутимый недостаток, всегда умел делать то же, а иногда и лучше, что делали физически полноценные ребята. Помимо того, что без большого пальца (указательным и остальными удерживая ручку или карандаш) хорошо писал и рисовал, он еще научился ездить на велосипеде. Работал лопатой, тяпкой, молотком, кистью. Особенно профессионально, без каких-бы то ни было затруднений, он косил сено.

Но что взять с маленькой девочки Жени, которая, наверняка, не хотела обидеть Калияра, если даже взрослая женщина Лябушу, мать одного из переросших четырнадцатилетних второгодников, однажды в сердцах высказала Мариям:
- Ты знаешь, мне кажется, Калияра хвалят и сделали отличником только из жалости, из сострадания к нему, из-за того, что у него такие изуродованные руки. Посуди сама! Сын мне рассказывал, что на физкультуре Калияр не мог удержаться даже у основания шеста и минуту, не мог оторваться от земли. А остальные дети, и мой сын, взбирались до самого верха. Вот и посуди сама, за что же тогда Калияра делают отличником ?
Интерес младшего брата к учебе, ко всему новому и неизведанному подогревал и Мусса, недавно ставший отцом крошечной Фатимы. Стоило Калияру принести домой пятерку или благодарность, как Мусса тотчас давал ему три рубля, а в те времена это были большие деньги: на них можно было купить пятнадцать 250-граммовых стаканов семечек! Но на семечки отличник тратиться не хотел и ждал следущего "трояка", так и не зная, куда потратить эти нежданные рубли. Но со временем у него отпала охота таким способом зарабатывать деньги, и он, продолжая учиться только на пятерки, продвигался в учебе благодаря инерции, которую набрал в начальных классах, но при этом, конечно, и шалил, и хулиганил, как все дети.
А Хасана никогда не волновало, что он получит по тому или иному предмету: три или пять, или вообще ничего не получит. Двоек у него не было - не настолько он бестолковый. Но ему постоянно твердили:
-Ты посмотри, как хорошо учится твой брат!
Или: -Ты посмотри, как прилежно ведет себя Калияр!...
Это все начинало надоедать, Хасан не любил вообще брать с кого бы то ни было пример, рос вполне самостоятельной личностью, а иногда выкидывал такое, что все вокруг падали. Например, когда Хасану было лет шесть, он никак не мог смириться, что куры Мариям несли намного больше яиц, чем куры Захират. Тогда он стал ловить своих куриц и сажать “в плен” под опрокинутое вверх дном ведро, думая, что их яйценоскость от этого повысится, но перепуганные наседки стали нестись еще меньше, за что Хасану, конечно, влетело...
А однажды, когда Хасан был очень голодным, не удержался и съел общую сметану, предназначенную для сбивки масла. В порыве гнева Захират пожаловалась Муссе, а потом кусала локти, корила себя...Суровый Мусса больно схватил провинившегося за ухо и спустил в глубокий погреб, холодный даже в ужасную жару. И предупредил, чтобы, пока он не вернется с работы, никто даже не осмеливался вызволять Хасана из заточения.
- Да чтоб я умерла, чтобы я весь свой остаток жизни в подвале просидела! - заголосила Мариям, когда узнала о случившемся. Открыла крышку и позвала:
- Хасан, дорогой, ты меня слышишь?
Хасан молчал.
- Вылезай! Когда Мусса придет, я скажу, что это я тебя выпустила!
Но Хасан по-прежнему не отзывался.
- Ну хорошо, выйди хотя бы на время, согрейся, поешь чего-нибудь. А потом, перед самым приходом Муссы, снова спустишься в погреб!
- Нет, я буду сидеть до тех до тех пор, пока меня не выпустит сам Мусса, - подал, наконец, голос узник.
Невозможно было допустить, чтобы кто-то из детей ослушался Муссу! Горцы вообще боготворят старших, преданно уважают и чтут, идя только по той стезе, которую укажут старшие. А Хасан был истинным горцем, хотя и вынужден был жить на равнине.
И сколько потом ни уговаривали Мариям и Захират - ни в какую! Впрочем, Хасану и некогда было мерзнуть, потому что он постоянно двигался. Подвал был довольно просторным, и “заключенный” поначалу маршировал взад-вперед, прыгал с ноги на ногу, скакал. Когда это надоедало, садился на корточки и перебирал картошку.
Вечером Мусса вернулся и позвал мальчишку наверх. Хасан, не торопясь, с достоинством поднялся, молча прошел к столу, молча поел приготовленную для него пищу. А потом повернулся к матери, с тревогой наблюдавшей за ним, и выдал:
- Мама, если будешь спускаться в погреб, увидишь: я там перебрал всю картошку, крупную в одну сторону, мелкую - в другую...

ГЛАВА 4. РАБОЧИЕ КАНИКУЛЫ

На летнее время неразлучные теперь уже второклашки разбежались: Хасан стал помогать Саламу и Магомеду пасти выросшее таволжанское стадо коров, а Калияр нанялся чабаном и самостоятельно пас частных овец, числом до двухсот голов (до этого каждый двор пас стадо по очереди). Плату положили довольно умеренную - пятьдесят копеек за голову в месяц. Эльдар или иногда мать помогали выгнать отару, а вечером шли встречать.
Юные пастухи все лето ходили босиком, их матери еще не настолько разжились, чтобы на летние месяцы покупать обувь. Топали и по лужам, и по колючкам, и по солончакам - ноги ребят загорели, обветрились, потрескались на подошвах, но никакой боли не чувствовали. Нередко, видя их ядреные подошвы, сосед -ингуш подшучивал:
- Вот у вас, архаровцы, выносливые "сапоги"! Хоть бы дали поносить немного!

Степь в этих местах по обе стороны железной дороги была покрыта обильной травой, начиная от степного ковыля, бурьяна и кончая мелкой низкорослой полынью, перекати -полем и диким пасленом. Эти травы овцы очень любили. А рядом - пресное озеро "Песчаное", почти наполовину покрытое густым камышом, в котором водились дикие утки и, если хорошо поискать, то в зарослях можно было найти утиные гнезда, в которых встречались маленькие утята.
Калияру особенно нравилось время, когда овечки набегаются, напасутся и часа на два улягутся отдохнуть. Вот тогда-то Калияр и бродил вволю по камышам озера. И однажды набрел на осиротевшее утиное гнездо, в котором находилось целых двенадцать утиных яиц. За два дня утка-наседка ни разу так и не прилетела. Так и не дождавшись ее , Калияр, снял с себя рубашку, рукавами накрепко перевязал ворот - получилось что- то наподобие вещмешка, и, аккуратно сложив в него утиные яйца, принес домой.
- Мама, ты не думай, что это я из -под утки вытащил яйца. Должно быть, ее подстрелили охотники! Уходя вчера вечером, я сделал отметку, и если бы утка -наседка ночью прилетела, я бы обязательно заметил. Да и сегодня целый день, отойдя на приличное расстояние, наблюдал, не подлетит ли утка, но ее так и не было...
- Да что же нам теперь с ними делать? - засомневалась Мариям.- Знаешь, мама, - посоветовал Мусса, - а ты подложи их под нашу курицу -наседку, ведь ты на -днях жаловалась, что одна из твоих наседок совсем спятила, засела так рано и только на шести яйцах. А с утиными будет восемнадцать, это почти норма.
Так и сделали, и теперь все с нетерпением ожидали конца эксперимента. "Что же получится?" - думали дети, каждый день заглядывая под курицу, а маленькая Абидат даже готова была разделить участь курицы-наседки, она почти неотлучно дежурила рядом.
Утята - один за другим -вылупились через две недели. Они по одному вылезали из-под курицы и тут же начинали шастать по всем углам, а наседка, не обращая внимания на снующих “новорожденных”, досиживала на оставшихся куриных яйцах. Мать дала утятам корм, но на пшено они даже не взглянули. Тогда она подмешала отруби с водичкой и пресным творожком, и утята, словно маленькими ковшиками, вмиг выгребли содержимое тарелки.
Когда им нечего было есть, утята дружно свистели и без конца сновали под лавки, под кровати, под стулья - в любую минуту они могли вынырнуть откуда угодно и из-под чего угодно. Их легко можно было раздавить, и двоих-таки дети задавили, нечаянно.
Тогда Мариям вывела оставшихся утят на улицу, во двор. Там они разбежались по всем закоулкам и собирались вместе, когда слышали звон посуды-кормушки. Эльдар выкопал им во дворе небольшую и неглубокую яму и заполнил водой. Утята поначалу дружно ринулись в этот своеобразный водоемчик, плавали, ныряли и гонялись друг за дружкой. Но к тому времени уже вылупились цыплята и начали по одному в день тонуть. Тогда яму перестали наполнять водой, и в поисках водоема утята стали уходить и пропадать. Одного утенка заклевал петух, двоих скорее всего съела кошка. У утят не было, как у цыплят, матери, чтобы их защитить, - так они и бродили сиротами.
Сначала оставшиеся пять утят каждый раз возвращались во двор, когда хотели есть. Но через несколько дней их становилось все меньше и меньше, пока однажды ни один из них не вернулся. Абидат, Калияр и Хасан, посланные на поиски, вернулись ни с чем.
Мариям промолвила с горечью:
- Прямо как наш народ - на грани исчезновения! Как легко, оказывается, истребить народ: для этого надо отнять землю и язык, разбросать кого куда... Родина - это мать-утка. А курица, которая вместо цыплят вывела утят и не знала, что с ними делать, - это чужбина, другой непонятный язык. Если вовремя не спохватятся и не вернут нас на нашу исконную Родину, мы тоже можем по одному, по два исчезнуть, пропасть, как утята, высиженные не уткой, а курицей...

И был день, когда Калияр погнал своих овец на новое место. И вдруг вдали увидел небольшую отару и пастушку при ней. Это была пятнадцатилетняя Люда Голубоярова, ученица седьмого класса, уже вполне развитая девушка: распиравшая коротенькое платьице грудь, полные загорелые ноги и руки, манящий взгляд.
Она стояла, опершись на босую правую ногу, а большим пальцем левой чертила непонятные замысловатые знаки. Начертит - и многозначительно посмотрит на Калияра.
Вдруг Люда позвала:
- Пойди сюда! - и Калияр робко сделал несколько шагов.
- Ну подойди же, не бойся. Ну, смелее!
Калияр еще приблизился.
- Давай играть в догонялки, - предложила Люда.
- А как это - в догонялки?
- Очень просто: я буду от тебя убегать, а ты - меня догонять! Хорошо?
- Ладно, давай! - согласился Калияр.
Девушка быстро побежала, повернула к кустам бурьяна и исчезла за ними. Но Калияр догнал ее и остановился.
- Ну, а дальше что, дальше? Так и будем стоять? - дрожавшим голосом допытывалась Люда. - Эх, ничегошеньки ты еще не понимаешь! Ну хорошо, давай снова: только догоняй меня смелее. Когда догонишь, можешь делать со мной, что хочешь!
Люда погладила Калияра по голове и, обняв за шею, прижала к себе, потом резко отстранилась и побежала. На этот раз Калияру пришлось бежать дольше и быстрее, он даже немного запыхался, но успел коснуться рукой ее спины - осалил. Неожиданно девушка упала и потащила за собой и Калияра, пальцами ноги ловко зацепила длинные широкие трусы мальчишки и сташила до колен.
- Вот, глупенький, увидишь- сейчас тебе будет хорошо! - с этими словами нащупала и взяла в руку Калиярову письку и направила ее, куда следует. Потом, схватив мальчишку за талию и прижимая к себе, протащила его плавно несколько раз вверх и вниз. И на мгновение замерла. А Калияр встал. С чувством, будто его протащили по колючкам, по чему-то шершавому, он тут же натянул трусы и отвернулся. Люда вскочила и пригрозила:
- Попробуй только кому-нибудь сказать! Я тебе такое сделаю - вот увидишь!

ГЛАВА 5. СЕМЕЧКИ

Во втором классе одиннадцатилетние Калияр и Хасан учились уже без Владимира Алексеевича, поступившего в ленинградское высшее мореходное училище. Часто вспоминали его и грустили, потому что заменивший его Петр Петрович Сталев проводил все занятия с сухим математическим уклоном - без выдумки, без искры вдохновения, а любимые Калияром уроки рисования старался урезать.
Выдалась теплая как никогда осень, и после школы мальчишки собирались группками и затевали разные игры, прогулки и даже “нашествия”. В те годы “в моду” вошли семечки, их щелкали все подряд, а некоторые - даже с каким-то особым шиком. Молодой таволжанец, идя на свидание к девушке, набирал в карман стакана три , и в перерывах между поцелуями влюбленные угощались семечками - смачно грызли их и лихо раскидывали шелуху. Свидания влюбленных парочек обычно происходили под тополями, акациями и кленами небольшого сквера в самом центре Таволжана, а предприимчивые старушки тут же бойко торговали жареными семечками.
Но одно дело, когда покупаешь, и совсем другое - когда даром берешь на ближайшем подсолнечном поле. Правда, к осени колхозы увеличивали число сторожей и объезчиков, но рисковых любителей эапастись бесплатными семечками не убавлялось.
В один из сентябрьских дней Петя Кравцов, постоянный организатор и выдумщик всех ребячьих дел в квартале, собрал вокруг себя Калияра, Хасана, Петра Музыку, двух чеченцев- близнецов Алия и Омара Таусолтановых и предложил:
- Пацаны! Чтобы каждый день иметь в наличии собственные семечки, нам надо сегодня вечером с мешками пойти на подсолнечное поле колхоза "Крупское". Вчера вечером там были ребята с другого конца Таволжана и за какие-нибудь три-четыре часа собрали и притащили по полному мешку! Кроме хромого старика-сторожа, там никого нет, уверяю вас. Итак, в восемь часов встречаемся напротив магазина - и в поход!.

Ребята рассыпались и углубились в подсолнечное поле, даже не дождавшись обычного Петиного распоряжения: “Приступить к операции!”. Ночь была темная, и пока впритык не подойдешь и не нащупаешь "тарелку" подсолнуха, не раз приходилось натыкаться на крепкие его стволы. Каждый раз надо было найти подсолнух поувесистее и, держа над распахнутым мешком, выбивать семечки - это был нелегкий долгий процесс, и Калияр явно не справлялся. Но сколько бы ни колотили братья “тарелки”, семечек в мешке заметно не прибавлялось. Тогда Калияр предложил брату:
- Давай будем чашами складывать, не вышелушивая. Нам хватит и одного полного мешка...
Когда они почувствовали, что больше не в состоянии унести и оглянулись, где же остальные, вокруг никого не было ни видно, ни слышно.
- Петя! - позвал Хасан вполголоса. Молчание. - Алий, Омар! - Тишина. Тогда они решили возвращаться домой самостоятельно. Хасан, продираясь сквозь заросли подсолнечника, тащил довольно внушительный мешок, а Калияр шел вплотную за ним, ни на шаг не отставая. Конца и края не было этому надоевшему полю!
Вдруг они услышали крик совсем рядом:
-Стой! Бросай мешки!
Ребята бросились на землю и прижались к мешку. При каждом новом окрике вспыхивал яркий фонарик. Преследователей было четверо, они совсем близко подошли к еле живым мальчишкам, осветили и приказали подняться на ноги.
- Поднимите мешок и следуйте за нами! - приказал один из них и пошел впереди, второй - за ним. А третий бросил на ходу:
- Ведите их на ферму, а мы с Даданом посмотрим остальных - их же было гораздо больше, а поймали только этих...
Когда дрожавших от страха пацанов двое сторожей подвели к небольшой, заброшенной овцеферме и подтолкнули в низкую кошару, дополнительно к двум "жучкам" они засветили еще и керосиновые лампы.
- Воллах-биллах, это же балкарцы! - сказал один из конвоиров, старик-чеченец.
- Да я признал в них балкарцев еще там, на поле, как только мы их обнаружили! - поддакнул пожилой казах.
“Теперь мы пропали! “ - подумал Хасан.
А Калияр стоял потупившись, ему было противно и стыдно до кончиков волос поднять голову.

- Дяденьки, отпустите, мы сироты, мы больше не будем! Тем более - у моего братишки, смотрите, какие больные руки! - взмолился Хасан.
- Мы вас отпустим, если скажете, кто еще с вами был? - сказал
чеченец. Он подошел к Калияру и пощупал его руки.
И тогда Хасан быстро-быстро захлопал глазами, на ходу придумывая: - Дяденьки, с нами никого не было! Мы возвращались из Рождественки, от родственников. Это мой брат, он захотел семечек, вот мы и решили набрать немного... Отпустите нас! А хотите, мы мешок оставим и уйдем быстро-быстро!
Чеченец обратился к своему напарнику:
- Ну что? Если будем их отпускать, надо сделать это, пока не вернулись наши товарищи.
- Ну, ладно, давай отпустим, скажем, что ребята по дороге сбежали, - согласился казах. Чеченец спросил у ребят:
- А вы обратный путь найдете?
- Если выйдем на дорогу, найдем, - обрадовался Хасан.
- Ну, давайте, бегите шустро, пока наши сторожа не подошли! От кошары по пустырю налево с полкилометра пройдете , и будет дорога на Таволжан, - чеченец даже немного проводил мальчишек, и они исчезли в глубокой ночи.
Вернувшись домой, ребята рассказали уже волновавшимся матерям о случившемся и дали твердое слово больше ни в каких "грабительских" походах не участвовать...
- Это вы еще к хорошим людям попались! - охала и причитала Мариям. - Да вознаградит их Аллах за доброту!
- Могли бы и в комендатуру сдать! Ведь “Крупское” - за пределами трех километров, - добавила Захират. - Вы что, забыли, как Аубакиров гонял нас всю ночь?!
Было решено: Муссу не оповещать - во избежание жестокого наказания. Захират до сих пор содрогалась при воспоминании, как по ее же жалобе Мусса посадил Хасана в холодный погреб - на целый день.

ГЛАВА 6. ВЕТЕР ПЕРЕМЕН

Комендант Аубакиров - ни к ночи будь упомянут - никогда не упускал случая, чтобы лишний раз покаэать свою безграничную власть над спецпереселенцами, даже над детьми - “тоже отпетыми бандитами". Если родителям некогда было за ними присмотреть, “присматривала” комендатура, да и все , кому не лень. Ведь "доброжелателей" в ту пору было более, чем достаточно. Маленькая случайная провинность ребят перерастала в устах доносчиков чуть ли не в преступление. Ну а для садиста-коменданта, известное дело, наступал желанный час возмездия.
Правда, более сердобольные таволжанцы, заметив какой-нибудь проступок, в особенности детей Курдовых и Непеевых, не бежали в комендатуру, а просто говорили Муссе - его наказание , конечно, в корне отличалось от комендантского.
Но дети всегда остаются детьми: что бы им ни говорили родители (вы - не такие, как все, а притесненные, и потому будьте ниже травы, тише воды...), как бы ни мордовал их Мусса, они никак не могли смириться, что они хуже других и не имеют права побегать, поозорничать, похулиганить...

В декабрьский предновогодний день на дворе было особенно холодно. Пока Калияр с Хасаном добирались до школы, порядком отдаленной от их дома, замерзали чернила в чернильницах. Кусачие морозы особенно хватали за коленки, щеки и носы, а у Калияра - еще и за обезображенные руки, чувствительные к низкой температуре, их не согревали и толстые шерстяные варежки, связанные сестрой. В учительской даже держали гусиный жир на случай обморожения учащихся.
Калияр с Хасаном приходили в школу задолго до начала уроков, потому что в доме не было часов, и Мариям, встававшая спозаранку, будила всех сразу и отправляла - кого в школу, кого - на работу.
И в тот самый день ребята были самыми ранними пташками в школе - замерзшими и полуобмороженными. А чтобы хоть как-то согреться, прыгали, топали, бегали друг за дружкой по коридору - и задели приставленное к стенке стекло, которое, конечно, тут же грохнулось. Стекольщик поставил его здесь (нашел тоже место!) вчера вечером - для учительницы истории Клеопатры Васильевны, она вот-вот должна была его забрать для каких-то своих хозяйственных нужд.
Клеопатра Васильевна, худющая и злющая (ученики прозвали ее “очкастой змеей”) считала детей спецпереселенцев низшей расой, бандитским отродьем и давно искала повод, чтобы на них (а на ком же еще?!) сорвать зло: и за свое прозвище, и за когда-то и кем-то выдернутую морковку в ее огороде и за пропавшие экспонаты и указку - за все, что было и будет! И после уроков пожаловалась коменданту Аубакирову. А тот срочно послал в дом Курдовых рассыльного Кунанбая, чтоб немедленно доставил “преступников” в комендатуру. Кунанбай налетел, как гроза, переполошил весь дом, схватил и увел ребят. Мариям и Захират кинулись к Медведеву:
- Выручайте!
В кабинет к Аубакирову женщин не пустили, а Медведев, не обращая внимания на полурусское-полуказахское лопотание Кунанбая, спокойно и достойно вошел - в тот момент, когда комендант, ругаясь и матерясь на чем свет стоит, таскал ребят за уши и пинал под зад:
- Зашем бил стикло?! Зашем рубали маркопка!??
- Мальчишек надо отпустить под мою ответственность. Я поговорю в школе и постараюсь все уладить, - твердо сказал Александр Михайлович, жестом остановив расправу. - Идите, ребята, домой! - обратился к братьям. И, когда они выскочили, как ошпаренные, повернулся к Аубакирову:
- Жолдас, ты хоть понимаешь, что времена меняются?
Близился 1953-й год, и в воздухе уже чувствовалось веяние скорых перемен.

Сначала перемены начались в семье Курдовых. Сона подросла и расцвела неузнаваемо. Еле-еле закончив четыре класса, она бросила школу, так и не полюбив ее. К ней начали свататься женихи, но свое сердце она отдала Борису Жубоеву, зачастившему к Курдовым после замужества сестры Марият. Борис был серьезным основательным человеком, мастером на все руки: катал великолепные снежно-белые валенки-чесанки, был хорошим столяром, свободно управлял трактором, неплохо шил - в общем, за что ни брался, все у него получалось, все спорилось.
А еще он прекрасно пел и исполнял балкарские танцы. И стал учить танцевать Сону, с которой подолгу не видеться уже не мог, а потому изобретал все новые и новые предлоги для поездок в Таволжан. И однажды попросил у Мариям руки Соны . Да и Мусса с женой без обиняков дали понять матери, что они настаивают, чтобы Сона вышла замуж только за Бориса. Для вящей убедительности они во время своего разговора с Мариям пригласили и Сону и спросили, согласна ли она стать женой Бориса.
Каково же было изумление Мариям, когда Сона, потупив взгляд, робко промолвила:
-Да...
Скоро сыграли свадьбу - ведь должен быть и у обездоленных людей праздник! Мариям все устроила честь- по-чести, постаралась для единственной дочери: и щедрые угощения приготовила, и скромное приданое дала за Соной, а еще, чтобы повеселить гостей, придумала забавный спектакль. Уговорила троих юношей-балкарцев переодеться подругами невесты и стать с ней рядом. По балкарскому обычаю приехавшие со стороны жениха девушки должны были пройти к невесте и по очереди обнять ее подружек. Сколько же веселья и хохота было, когда шутка раскрылась! Два дня продолжалась свадьба, а на третий счастливые Сона и Борис Жубоевы уехали в Надаровку.

Пятого марта 1953-го года произошло событие, которое стало вехой между прошлым и будущим. Именно в этот день впервые пошатнулись , казалось, незыблемые устои социализма. Умер Сталин - “отец народов", "учитель человечества", "сокол, светоч, гений, бог" и т.д. Страна погрузилась в небывалый, глубокий траур.
В далеком забытом Таволжане простые люди тоже скорбели - тяжко и горестно. Было в тот момент в поселке три паровоза и три мотовоза, и они беспрерывно гудели. На пожарной каланче, возвышавшейся около "Погрузки", постоянно колотили по старому паровозному колесу. Этот заунывный звон разносился далеко окрест Таволжана. Плакали рабочие, служащие, начальники, комендант, учителя. Причем, учителя требовали от учеников, чтобы и они плакали тоже...
Правители стали меняться - один за другим. И к власти пришел Никита Сергеевич Хрущев, который поначалу дал какие-то свободы - народ почувствовал волю и вздохнул облегченно. Как-то сразу на нет сошел комендантский надзор над спецпереселенцами, и началось перемещение людей огромными партиями с места на место. Ссыльные теперь могли без всякого комендантского разрешения ездить в область, навещать своих родственников и переписываться. А один раз в месяц на протяжении часа по радио могли слушать голос своего народа - балкарского, чеченского, ингушского, татарского, карачаевского, калмыкского...
Когда разрешили переписку и свободное передвижение по Казахстану и Средней Азии, отыскались три родные сестры Харуна - они жили в соседней Кустанайской области и были очень одиноки, они в войну потеряли мужей, а потом так замуж и не вышли. Балкарцев их возраста рядом не оказалось, а выходить замуж за человека другой национальности балкарский обычай строго-настрого запрещал.
Сестры Харуна сразу же приехали к Захират, привезли подарки, угощения, всячески помогали и забрали к себе на целый год Абидат. И вдруг старшая из сестер Бийга - вопреки всем запретам и обычаям - вышла замуж за одинокого пятидесятилетнего чеченца. Родственники, конечно, осудили ее, да Бийга никого не послушалась.

В раннюю осень 53-го года произошло затмение солнца - явление, которое не так часто бывает не только на Севере Казахстана, но и на всей планете. И хотя о нем предупреждали за несколько дней, никто толком не знал, что это такое. Учительница географии Клавдия Ивановна Голубничая и ученики старших классов стали ходить по поселку в наиболее людные места и объяснять, что с часу на час должно начаться кратковременное затмение солнца и паниковать по этому поводу не стоит - все скоро пройдет. Они заготовили несколько обломков закопченных стекол и показывали, как наблюдать за небом.
Затмение солнца произошло после обеда, часа в три. Таволжанцы, запрокинув головы, пристально глядели через темные стекла и были так спокойны и хладнокровны, будто затмение происходило у них несколько раз в год и стало обычным. А чудо это продолжалось минут пять, не больше.
Калияр тоже закоптил склянку и узрел светящееся тонкое колечко, едва видимое, а посреди него - черную дыру. Мариям в своей жизни уже встречалась с затмением солнца, но понимала его по-своему: как будто там, в небесах, живет некое чудовище и периодически злится на землян за их грехи, а чтобы наказать людей, хватает и проглатывает солнце. Но потом злоба проходит, да и раскаленное светило уж очень жжет рот, и чудовище , подержав немного, выплевывает солнце...
А старик-иранец Амин, к которому Калияр изредка заходил по старой дружбе, объяснил все по-своему:
- Большая, неизмеримая сила у великого Аллаха. И если он захочет, он может убрать солнце и погрузить нашу землю в вечный и беспросветный мрак. Надо беспрерывно верить в Бога и без конца творить только добро, тем самым стараясь не прогневить Его. Ибо все наши деяния, как добрые, так и худые - все происходит под всевидящим оком Аллаха...

ГЛАВА 7. ПОСЛЕДНИЕ ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

К шестому классу многие юные таволжанцы бросили школу, главной причиной было нежелание учиться - уж слишком великовозрастным стало большинство учеников-второгодников. К тому же на "Погрузке" открылся новый фасовочный цех, и требовались плотники, принимали и подростков, так как взрослых мужчин не хватало. Плотники изготавливали деревянные ящики, в которые упаковывали по 36-40 бумажных килограммовых пакетов соли. Туда и устроился Хасан, чему Захират была только рада, все-таки, кроме Салама (он стал уже помощником машиниста), будет еще один кормилец в семье.
В классе осталось пятнадцать девочек, выглядевших взрослыми, зрелыми девушками, и трое мальчиков, среди них - пятнадцатилетний Калияр, сильно подросший, с распахнутыми карими глазами, с шапкой густых жгучих волос. Особым прилежанием он уже не блистал, стал проявлять интерес к слабому полу, любил во время уроков заговаривать с соседкой по парте, и не только с ней, пытался - и небезуспешно - увлечь одноклассниц всякими фантазиями. Несмотря на обожженое лицо и искалеченные руки в нем было столько молодого обаяния и искреннего жизнелюбия, что девочек тянуло к нему больше, чем к другим мальчишкам. А Жене Ярош Калияр тайно посвящал свои первые лирические стихи...
Однажды Мусса, теперь часто отвозивший соль в Павлодар на своем паровозе , привез цветные карандаши и простой, обычного формата альбом для рисования. Ликованию Калияра не было предела! Этот альбом он всюду носил с собой, делал пусть пока не очень умелые зарисовки - людей, деревьев, животных, каких-то бытовых сценок...Ведь вокруг него нескончаемой бурной рекой текла жизнь - с ее радостями и страданиями, и юный художник, как губка, впитывал все подробности бытия, мелочи и детали, каким-то чутьем понимая: все это ему пригодится потом, в будущем... А что не получалось на бумаге, откладывалось в голове - у него была фотографическая память, просто кладезь впечатлений и ощущений, из которого он многое черпал, когда, став профессионалом, писал такие полотна, как “Яблоки 44-го”, “Два поколения”, триптих “Выселение”, картину “Приют для спецпереселенцев”...
В Алма-Атинском художественном училище Калияр прочитает у великого Дюрера, что настоящий художник должен быть проводником божественной идеи. Спустя годы такой идеей для Калияра станет увековечивание в искусстве жизни своего народа, изгнанного, униженного, но воспрявшего из пепла и продолжавшего жить, созидать и радоваться жизни - вопреки всему. А что для творческой личности может быть важнее и божественнее этой идеи?
Правда, Калияр поначалу не знал, как много надо человеку потрудиться, изнуряюще долго и тяжело, чтобы, создав себе самые мизерные блага, чего-то добиться. Ведь зачастую бывает так: измотав к концу беспросветного существования все физические, нравственные и эстетические запасы души, человек так ни к чему и не приходит. Но сколько же ему надо было биться - лбом, кулаками, ногами - о стенку, преградившую путь, и к концу всех своих бесконечных мытарств понять, наконец, что стенка неподатлива. А если все же сдвинулась слегка, не верь глазам своим: стенка просто вибрирует, она резиновая. Стоит отойти, отпрянуть, и она - раз! - и встала на место!
Кто строит "резиновые стенки"? Кто затягивает народ в безвыходный тупик, в пропасть, отнимает у человека свободу, мысли, энергию, способность трудиться на свое благо, убивает чистую святую веру в настоящего, подлинного Бога, подменив ее ослеплением пред подложным героем - зачастую безнадежным болтуном ?..

Эти и другие жизненно важные вопросы встанут перед Калияром через много лет. А пока в своем альбоме, кроме робких эскизов, он делает наивные и дерзкие по цвету копии с картин Васнецова, Перова и даже Репина. И желающим охотно показывает свои рисунки. А еще он - бессменный оформитель школьных газет "За учебу" и “Колючка" - карикатуры второгодников и шалопаев, смешные и узнаваемые, вызывают восклицания, недоумения, хохот, даже у учителей. А директор клуба, прослышав о живописных способностях Калияра, несколько раз обращался к нему с просьбой:
- Помоги афишу написать - в кино бесплатно пропущу...

О том, что надо каждый день, а не от случая к случаю, много работать, постоянно рисовать с натуры, если ты собираешься стать настоящим художником, Калияр не знал - об этом ему никто не говорил. Да и кто мог чему-то научить в такой дыре, как Таволжан? Наша образовательная система никогда не способствовала развитию в человеке его способностей. Наоборот, она стремилась всячески подавить личность, уничтожить индивидуальность: не высовывайся!..
В таволжанской средней школе был учитель Молдабаев Какен Муканович - по труду, пению и рисованию - в одном лице. Он очень плохо говорил по-русски, но силился объяснять самым разнородным ученикам - казахам, русским, украинцам, чеченцам, балкарцам - “премудрости” своих предметов. Ну что он мог дать ребятам? На рисование Какен Мукамедович приносил, например, репродукцию "Трех богатырей" и заставлял перерисовывать простым карандашом на клочке бумаги из школьной тетради. Калияр вначале старался, копировал вдумчиво, кропотливо , корпя над каждым богатырем, и у него получалось лучше всех в школе. За сорок пять минут урока без каких-либо пояснений Какена Мукановича ребята - кто во что горазд - калякали-малякали и сдавали работы учителю. Через неделю Молдабаев приносил сии "шедервы", и почти на каждом из них стояли пятерки...
А об акварели, пастели, масляных красках ученики и слыхом не слыхивали! Многие вообще старались не посещать эти скучные и ненужные уроки, тогда за прогулы учитель ставил неуды. Но администрация школы смотрела на это сквозь пальцы... И когда пришло время идти в седьмой класс, Калияр совсем охладел и к рисованию, и к школе. Учился весь последний учебный год (1957-1958) как попало и колебался, продолжать ли ему учебу дальше? А Хасан, плотник фасовочного цеха, постоянно подзуживал, по-взрослому солидно доставая пачку "Байкала" из кармана и картинно закуривая:
- Честно говоря, надо и тебе, Калияр, тоже начинать работать!
Курили они где-нибудь на задворках, потому, что как бы Хасан ни считал себя взрослым, как бы ни бравировал собственными пачками папирос, он попрежнему, как огня, боялся Муссу, от опеки которого он никогда так и не освободится.
После этого разговора Калияр признался матери, что совершенно не хочет учиться, и, если так пойдет дальше, вообще скатится на двойки.
- Может скоро поедем на Кавказ? И там видно будет, учиться дальше или нет, - уговаривал он мать.
Мариям, конечно, расстроилась. Они с мужем мечтали дать детям образование, и Калияр был ее последней надеждой...
- Ну ладно, - вздохнув, согласилась она. - Только надо убедить в этом Муссу, сегодня вечером вместе с Захират мы попробуем поговорить с ним.

ЧАСТЬ 5. ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ

О возвращении на Родину таволжанские спецпереселенцы говорили все последнее время. Сперва - шопотом, потом все громче и громче, а с 1956-го года - уже открыто, когда в газете "Правда" , самой главной в стране, была напечатана сумбурная статья "О делах и планах КПСС", и в ней среди просчетов при “культе личности” было упомянуто, как бы вскользь, о выселении нескольких народов. И все! Об откровенном признании партией своих грубейших, бесчеловечных ошибок, о реабилитации и восстановлении в правах спецпереселенцев, о возвращении им собственных домов и былого имущества - ни слова! Но тогда же, в 1956-м, желающим было разрешено вернуться на Родину.

Когда Курдовы, Непеевы и Аджиевы решили собираться на Кавказ, из Таволжана и ближайших деревень уже уехали многие балкарские, чеченские и ингушские семьи. К Курдовым присоединились новые родственники из Надаровки (многочисленная семья Жубоевых), а к ним - еще две родственные семьи из соседней Вознесенки. Предстояли долгие, хлопотливые и основательные сборы.
Магомед Курдов почти за год до отъезда неожиданно надумал выучиться на механизатора- комбайнера широкого профиля в городке Шербакты, что в ста с лишним километрах от Таволжана. Калияр же - насилу дождался окончания семи классов, с одной двойкой по русскому языку. И весной 1958-го года устроился в фасовочный цех плотником четвертого разряда.
Работа ему нравилась. Он брал короткие обрезки досок, клал их на металлический поддон и сколачивал сперва так называемые "головки" ящиков, то есть две короткие боковушки, а затем соединял их несколькими планками с трех сторон. Четвертая сторона временно оставалась открытой, чтобы упаковывать пачки соли. От каждого плотника по плану требовалось двадцать ящиков за смену, а Калияр сначала с трудом сколачивал по десять-двенадцать штук. Но потом настолько наловчился, что выдавал до тридцати. Ребята, и Хасан среди них, собирались и глазели, как ловко у него получается.
Возьмет Калияр гвоздь, наставит, куда надо, придерживая култышкой левой руки, метко стукнет, зажав молоток в правой руке, потом еще несколько раз - и ящик готов! За три с лишним месяца он стал неплохим плотником, зарабатывал до ста восьмидесяти рублей, по тем временам - большие деньги: можно было купить хороший костюм для взрослого человека (а крупный упитанный барашек стоил тогда всего пятьдесят рублей!).

Перед тем как выехать из Таволжана, все семь семей тщательно подготовились. Собрали и упаковали огромное хозяйство , но самым первым делом заказали четыре товарных вагона: два грузоподьемностью по шестьдесят тонн и два - по двадцать. Один из шестидесятитонных Борис Жубоев, зять Мариям, с Лакманом и ребятами оборудовали под временное жилье для людей - с ярусными лавками, топчанами, столиками и железной печкой. В углу сколотили туалет с большим двуручным тазом, который можно было выносить на остановках.
И в этот вагон заранее поселили троих стариков - родителей Бориса и Марият и мать Лакмана, чтобы они пообвыкли и приспособились к новой обстановке перед дальней дорогой. За стариками все эти дни присматривали и ухаживали их дети, обеспечивали всем необходимым.
Еще один шестидесятитонный вагон был предназначен для общего имущества, а два поменьше - для коров, телочек, овец и кормов. Всеми приготовлениями командовала Мариям, ей очень помогал Борис, за последнее время он часто ездил из Таволжана в Надаровку и обратно: нужно было подготовить и надаровских, и вознесенских спецпереселенцев.
Мусса с Эльдаром и Саламом и Хасан с Калияром рассчитались с работы, им выдали двойные зарплаты- за примерный труд во благо “Таволжансоли". Ну, конечно, это Медведев похлопотал, ведь у него на глазах эти ребята выросли в славных рабочих, достойных, чтобы их фотографии (если бы они не были спецпереселенцами...) украшали поселковую доску почета в сквере возле клуба. А директор "Таволжансоли" товарищ Медарь - то ли под влиянием Медведева, то ли сам по себе, но под конец так расчувствовался, что велел, в качестве подарка, подогнать к отъезжавшим вагонам машину "Зис-150", полную пшеницы (договорился с ближайшим зерносовхозом).
Мусса срочно поехал в Шербакты, где продолжал учиться Магомед, и до окончания его курсов оставалось два месяца. Директор училища все понял, пошел навстречу и устроил для Магомеда - а он был одним из лучших учеников - что-то вроде экстренных выпускных экзаменов. И выдал диплом об окончании курсов трактористов и комбайнеров широго профиля.
Дома Курдовых и Непеевых были срочно проданы по сходной цене, но все, приехавшие из Надаровки и Вознесенки, а также три таволжанские семьи, временно ютились в этих же домах.

Двадцать пятого сентября 1958 года в час дня поезд отходил от Таволжана. Пришел не только весь поселок, но пестрыми ручейками стеклись и люди из окрестных селений - проводить отъезжавших, к которым успели привыкнуть, хлебнуть вместе и горя, и радости. Очень много провожавших приехало из Надаровки - там трудно было встретить семью, которой старик Аджи не смастерил бы бочку, или деревянное ведро, или черенки для косы и лопаты, а его сын Борис не скатал бы пару валенок. Пришли рабочие и служащие, дирекция сольпромыслов, соседи, друзья и подруги Курдовых и Непеевых.

До отхода поезда оставалось чуть больше часа. И тут обнаружилось, что снова, как и при отъезде из Кенделена много лет назад, куда-то пропал Эльдар...
Встревоженная Мариям поручила Хасану и Калияру за полчаса обежать весь поселок, но найти брата во что бы то ни стало.
- Я знаю, где его искать! - сказал Хасан , как только юноши отбежали на приличное расстояние от вагонов.
- Так где же он? - не скрыл удивления Калияр.
- Он в бараке около чайной! Там, в одной из комнат живет молодая немка Эмма. У нее и находится Эльдар, прощаются, наверное!
- Откуда, Хасан, ты знаешь?
- Да они уже давно встречаются. Мне об этом рассказывал Петя Кравцов, его сестра Таня - Эммина подруга .
- Ох, и выдумываешь ты! Но учти - у нас нет времени для шуток, надо торопиться!
- Не выдумываю и не шучу! - стал злиться Хасан.
- Так ты, может, знаешь и номер комнаты Эммы? - еще не веря брату, спросил Калияр.
- Конечно, знаю!
Запыхавшись, они вбежали в длинный обшарпанный барак и оказались у обшитой коричневым дерматином двери, на которой чуть выше середины красовалась цифра 15, выведенная черной масляной краской по белому фанерному ромбику. На робкий стук ребят дверь открыл Эльдар.
- Как вы меня нашли? - растерялся он.
Хасан тоже замешкался и на время потерял дар речи, а Калияр вовсе не знал, что сказать. На кровати, свесив ноги, сидела светловолосая заплаканная девушка, очень миловидная, с обнаженными плечами, на которые она пыталась натянуть одеяло. Из ее глаз капали крупные слезы, и она, громко сопя, вытирала их зажатым в руке платком. На придвинутом к кровати столе стояли раскупоренная бутылка водки с двумя гранеными стаканами и большая сковорода с жареной картошкой.
- А-а-а, вы ребята уже взрослые и должны понять! - вышел из оцепенения Эльдар.
И тут Хасан неожиданно вставил:
- Маляу сказала, что если ты сию же минуту не придешь к вагону, то она явится сюда сама!
Калияр очумел от находчивости Хасана и, вылупив глаза, поочередно стал посматривать то на Эльдара, то на Хасана: что же будет дальше?
Погрустневший и как-то сразу поникший Эльдар подошел к девушке, крепко обнял ее:
- Эмма, дорогая, только не плачь, мне пора! Я буду тебе писать! - Он высвободился из ее объятий и, не оглядываясь, вышел.

Народу у вагонов стало еще больше, пришли даже некоторые учителя и старшеклассники. Провожавшие устроили что-то вроде митинга. Много теплых благодарных слов сказало таволжанское начальство. Произнес речь и старик Медведев:
- Я стою сейчас перед вами и борюсь с двумя противоположными чувствами. Чувству горечи и сожаления противостоят радость и гордость. Когда к нам привезли спецпеселенцев, я впервые увидел этих двух женщин - Мариям и Захират, с малыми детьми на руках. Они были пригнаны в Таволжан по чьей-то злой воле - в зимнюю стужу, без крова над головой, без куска хлеба. Я понял их и пошел навстречу, потому что они ни в чем не были виноваты. Униженные, но гордые - эти горянки вызывали почтение и уважение за несгибаемость перед человеческой несправедливостью, перед роком. Многим из вас, мои дорогие земляки, было тогда все равно, что с ними станет. Обремененные своими тяготами и трудностями, вы были, честно говоря, глухи к судьбам этих женщин, вынесших все тяготы войны у себя на Родине и по приказу бездушных правителей пригнанных сюда.
Но вы все, наверное, видели, как они старались выжить, трудились днем и ночью, чтобы поднять на ноги своих детей, из которых выросли прекрасные рабочие. Поистине, это героические женщины, и я горд за них! Большой вам русский земной поклон за уроки мужества, стойкости и добра, которые вы нам дали. Счастливого вам пути и большого человеческого благополучия. Прощайте!
Говоря последние слова, старик Медведев не выдержал и, достав из кармана носовой платок, стал вытирать глаза.
Многие плакали - и в толпе , и в вагонах. Еще бы! За тринадцать лет столько пережито вместе, столько выстрадано! Но ничего не поделаешь, надо ехать домой, хотя Родина и не ждет спецпереселенцев, и там, наверное, надо начинать все сначала, на голом месте...
Ровно в час дня поезд тронулся в путь. В это время в Москве было девять часов утра... Уже миновали окраины поселка, а таволжанцы все еще стояли на путях и махали вслед. Через полтора часа поезд был в Павлодаре.

Там вагоны поставили на запасной путь, а на следущий день к ним прицепили еще шестнадцать - тоже с отъезжавшими балкарцами и карачаевцами. Укомплектованный состав тронулся в дальнейший путь - к Целинограду, где простоял целый день.... Странно двигался этот поезд: иногда не останавливался даже на крупных железнодорожных станциях, а порой надолго застревал на каком-нибудь мелком разъезде. Может, в нашей стране мало двухколейных путей?
Но вынужденная продолжительность пути не очень огорчала пассажиров товарных вагонов. Они мужественно и терпеливо все переносили, потому что знали, что возвращаются на Родину, по которой страшно тосковали... Продовольствия было достаточно, на железной печке, топившейся заготовленными дровами, постоянно готовили Сона и Марият с сестрами. Таз из туалета выносили своевременно при каждом удобном случае, женщины поддерживали чистоту.
Намного труднее было тем, кто ехал со скотиной. За крупным рогатым скотом ухаживал Борис, а в вагоне с овцами путешествовал его младший брат Абусалам. Из-за обособленности они питались всухомятку, а горячее им приносили только на больших стоянках.
Приближаясь к узловой станции Урбах, переехали через реку Урал, промелькнувшую широкой голубой лентой. Калияр тут же вспомнил песню про Чапаева: “Урал, Урал-река, могила его глубока...” И вдруг - нечаяная радость! Перед возвращенцами, прямо на станции Урбах, выступил ансабль песни и пляски вновь возрожденной Кабардино-Балкарии. Большинство артистов были из тех балкарцев, которые еще в 1956-м году вернулияь на Родину. Среди них даже оказались родственники Мариям, и они предложили Эльдару ехать с ними - ведь он намного раньше будет в Нальчике и успеет подготовить встречу состава. Простояв сутки в Урбахе, путники пополнили запасы продовольствия. А потом поезд резко повернул на юг - к Кавказу. Остановки стали частыми и короткими.

К вагону, где ехали семьи Курдовых и Непеевых, примыкал красивый тамбур, крытый оригинальным козырьком. Калияр и Хасан, пытаясь как-то разнообразить обстановку, иногда ехали в этом тамбуре и даже перетащили сюда спальные принадлежности. Интересно было наблюдать за проносившимися мимо осенними пейзажами Прикаспийской низменности, Уральских гор, зауральских пустынных степей. Ребята видели бескрайние хлебные поля, бесчисленные стада, колхозы и совхозы, фабрики и заводы.
Но когда начали переезжать через широченную Волгу, разделявшуюся на множество рукавов, Калияр с Хасаном стали замечать возле каждого переезда будки на мостах и часовых около них. Увидев ребят в тамбуре, солдаты почему-то грозили пальцами и что-то кричали вслед. А Калияр с Хасаном, в свою очередь, кричали им разные глупости:
- Эй, солдатик, за что стоишь?
Или: - Вон, в переднем вагоне едут "бандиты"! - и много еще всякой чепухи в этом роде.
А почему грозились и кричали часовые, ребята поняли только на следущей станции, когда поезд остановился для заправки водой. К ним подошел помощник машиниста паровоза и как следует отругал, что ездить в тамбуре категорически запрещается. Пришлось вернуться в вагон и в тамбуре больше не показываться...

На четырнадцатый день рано утром поезд, преодолев расстояние в две с лишним тысячи километров, прибыл на железнодорожную станцию Нальчик. Из всего состава никто не заболел и не умер, все доехали благополучно.

Вокзал Нальчика - самый, казалось, обыкновенный, таких бывшие "бандиты и уголовники" видели около сотни, но почему же так забилось, защемило сердце?.. А глаза застлали слезы?.. И солнце - доброе оссеннее- было совсем другим, родным, и предвещало хороший день.
На первом пути стоял пригородный поезд Нальчик- Прохладное, поэтому товарный состав поставили на второй путь. Встречавших скопилось очень много, по единственному мосту над железнодорожными развязками народ потянулся к прибывшим вагонам, но моста явно не хватало для всех желавших встретить своих родных и близких. Тогда во избежание сутолоки был отогнан пригородный поезд, и народ ринулся к товарным вагонам прямо через рельсы. Крикам радости, объятиям, приветствиям и всеобщему ликованию не было конца! Звучала музыка, слышались песни на русском, кабардинском и балкарском языках - это был организован концерт прямо на привокзальной площади. Незабываемое событие, праздник сердца! Отбывшие незаслуженное тринадцатилетнее наказание спецпереселенцы наконец-то возвратились. Чтобы поклониться родной матери-земле, напиться горной ключевой воды, вдоволь надышаться воздухом родных гор. Здесь они собирались жить и трудиться, растить детей и внуков, а когда придет срок, - достойно умереть и быть погребенными рядом со своими предками. Об этом все тринадцать лет мечтал каждый балкарец.
Всех без исключения встречали родственники - и это благодаря Эльдару. Он приехал на Кавказ на четыре дня раньше и успел побывать в Кенделене, Карасу, Кичмале, Тырны-Аузе и других местах и сообщить приятную, радостную новость, получая при этом суюнчи. Встречавшие прибыли, что немаловажно, с необходимым транспортом, - в том числе и родственники Курдовых, Непеевых, Аджиевых и Жубоевых.
Эльдар приехал с Абдуллахом Мамиевым, сыном Бубы, возмужавшим, усатым, раздавшимся в плечах, они доставили три грузовые машины. Из кабины одной из них вышла сгорбленная седенькая старушка - кроткая и тихая. Ба! Да неужели это грозная и властная Буба?! Жизнь, похоже, ее пообтесала, бедную. Встреча Мариям и Бубы была особенно трогательной, они обнялись и плакали - и от радости, и от горести - ведь с ними больше нет Каплана...

Было решено так: Калияр с Хасаном и Салам с Магомедом помогут разгрузить скотину и вчетвером за день прогонят ее окраинами и проселочными дорогами до самого Кенделена. А на прибывшие машины погрузят имущество трех семей - Курдовых, Непеевых и Аджиевых. С имуществом поедут Эльдар, Лакман и старики, а остальные доберутся за пару часов на рейсовом автобусе. В тот же день уехали к себе в селение Карасу и Жубоевы, и Сона с ними.
Еще за полгода до возвращения Курдовы и Непеевы послали в Кенделен уже вернувшимся родственникам деньги, чтобы те выкупили их дома, некогда даром оставленные, у новых жильцов... В доме Мариям во время отсутствия Курдовых жил старик- кабардинец с большой семьей, они поселились здесь, как только увидели, что жилье свободно.
Но каковы же были удивление и смятение бывших хозяев, когда они увидели только жалкие развалины... На месте некогда добротного пятикомнатного дома, с такой любовью построенного Капланом Курдовым, ютилась ужасная развалюха из двух малюсеньких комнат с дырявой крышей и выбитыми стеклами. От остальных комнат не осталось даже фундамента. Исчезли и резные потолки из чинарового теса, которые снились каждому из Курдовых все тринадцать чужбинных лет...

Плачущую Мариям окружили взрослые сыновья - все выше нее на целую голову:
- Ничего, мама, мы начнем все сначала. И построим новый дом - еще лучше, чем прежний...