Заметки на клочках бумаги во время пения

Кастор Фибров
    Как описать состояние? Иногда это возможно через описание обстановки, предметов, обстоятельств. Тогда особенно видно, что они есть отражение, они несут в себе отражение Явившегося. Но иногда... этого, то есть такого описания, бывает недостаточно.
    Архипп Иванович Куинджи пытался писать свет, нечто неуловимое. Изображал его отражённым на предметах, живущим в них и их изменяющим.
    Тогда рука описывающего благоговеет, не дерзая истолковать видимое, изображая его таким как есть, в нетронутой и целомудренной естественной красоте. Тогда уже отступило море суеты.
    Но это ещё не созерцательность. Или, если и созерцательность, то... начальная, может быть, или внешняя. И это не плохо. Просто когда приходит большее, мир весь отступает. Тогда люди, живя в обстановке прекрасных пейзажей, ничего не знают о них... Может быть, это сказано немного коряво и как-то по-книжному, но это вот там, в этой стороне... Как же тогда сказать о происходящем?
    Тогда в речи творится новый мир, собственно – это тот же мир, но иной, преображённый (трудно найти другое слово) происходящим и Единым истинно Живым, принявшим этот мир и изменившим (можно повторить: преобразившим) в Себе и Собою.
    Тогда при описании рождается Притча.

    Как пример первого созерцания (точнее – так сказать первого созерцания, потому что это не термин или, скажем, не научный термин) приходит на память одно стихотворение. Вот оно.

    Молчание(1)
   
    Семнадцатого марта в полдень
    Светило солнце, блестел наст.
    Редкие прошлогодние травинки
    Венчиками, лёгкими штрихами теней
    Касались снега.
    За нас пострадал Христос.
    Я шёл по дороге,
    Погружённый в любовь Бога.
    Квадрат красной крыши горел впереди.
    Не очень большая птица, кажется, щегол,
    Вспорхнула и пронеслась.
                Молчаливо
    Склоняли головы бугры.
    Молчание.

    Самая «неэмоциональность», нет, даже вышеэмоциональность описания содержит в себе безмолвие, или, если хотите, предполагается им. Конечно, я не хочу сказать, что это притча. Или, если под притчей подразумевать не только такое повествование, которое требует истолкования, а иначе оно непонятно, но и всякую речь, в которой хоть сколько-нибудь отдаётся места присно-Являющемуся и присно-Ускользающему(2), тогда это притча.
    Если ещё говорить о «неэмоциональности»(3), и если опять повториться, то можно привести такой пример. Как кажется, этот дух созерцательности, хотя бы и просто человеческий, имеют в себе восточные, в частности японские стихи.
    Эти стихи (не могу сказать «поэты», потому что не могу проникнуть дальше их к самому автору) действительно созерцают мир и его состояние почти без человеческого вмешательства, так сказать, прислушиваются к нему, но в том состоянии, в котором его обретают, то есть тленном, ведь и тварь состраждет человеку, ожидая избавления...(Рим. 8, 22)
    Однако эти стихи, узрев эту вседержительную руку, ещё не видят Самого Лица. И как сказал апостол Павел, и не могут видеть(Рим. 8, 7). Поэтому они не могут быть выше-эмоциональными.
    И только во Христе, преобразившем человека, вмещающего в себе мир(4) и венец этого мира, можно верно созерцать тварь, которая без Сотворившего, Одушевляющего и Содержащего её мертва. Только проходя сквозь неё, минуя её, как сквозь зерцало(2 Кор. 3, 18), можно правильно созерцать её же саму, тварь. Минуя её и достигая Содержащего её. Но это ещё не Он Сам. Это следы риз Его(Ин. 20, 5-8; Мф. 9, 21).
    Когда же в Святых Тайнах приходит Он Сам, то мир отступает. Что может сказать об этом человек? Сказало Евангелие. Тогда осязает таковой не только следы или даже края риз, но и язвы или «образы гвоздей» (to\n tu/pon tw=n h(/lwn)(Ин. 20, 25), если с греческого переводить буквально.
    Преобразившего... Как жаль, что говоря такие слова, не удаётся избежать штампов. Штампов помогают избежать или какие-то новые выражения, не ставшие ещё терминами (узко), или... Если эти привычные выражения, прекрасные, но ставшие простыми от частоты употребления, одушевляются опытом, или лучше, Тем, Кто животворит всё, и живит этот опыт, и побеждая всякую обыденность, избегает вместе с тем всяких «непростых» слов.
    Конечно, можно и ничего не говорить. Иногда даже нужно, если Описуемый ускользает от прикосновения(Ин. 20, 17). Иногда даже бывает невозможно что-либо сказать, тогда уже просто нет, как будто не существует, никаких слов. Но если осязают руки раны Его... Когда Он Сам предлагает Себя для осязания(Лк. 24, 39), когда руки и ноги Его осязают руки апостолов, когда ноги Его осязают мироносицы...(Мф. 28, 9) «Радуйтеся»...
    Но если в этот момент презришь брата или посмотришь на что-либо нечисто, то отступит Он и сокроется(5).
    Но даже это ещё не Он, это Его руки. Во Святых же Тайнах – Самое сердце Его, слышанное (но это было конечно больше, чем просто слышание) Иоанном на Тайной Вечери, осязанное Фомой по Воскресении. Что можно сказать об этом?
    Может быть, музыке доступно описывать неизобразимое. Поэтому знаменное пение во время Освящения Даров распевает последнее слово, последний слог, без каких-либо слов, одним только движущимся, но одновременно остающимся на месте и возвращающимся к себе звуком. Неподвижное движение. Движущаяся неподвижность. Наверное, об этом говорили Отцы: «тварная вечность». «Нет слов для этого времени... нет мыслей! Одно только пение изумительным молчанием»(6). Воспою Господеви моему...
    Но бывает и так, что и слова, хотя и не сопряжены они с мелодией и каким-нибудь ритмом (кроме разве что с биением сердца), всё же звучат... Звучит в них музыка(7). Где она? Как найти их, эти слова?
    Святые Отцы облекали эти описания и изображения в ризы образов Писания. Господь, говоря притчи, брал образы этого мира.
    И кто же достоин ещё воспевания, если не Господь?
    Это – следы Зиждителя в твари. Но досточестнее, как сказали Отцы, обретать их и созерцать их в себе самом, как бы в малом каком мире. И это не просто следы – но качества(8). Это – отблеск и сияние, если не сказать большего, того таинства, в которое желают приникать и ангелы.
   
(1) П.Н.Мамонов, Нескуч. Сад, №3 ’06.
(2) Свт. Григорий Богослов, Слово на Пасху 1-е.
(3) Так, например, говорит о японской поэзии Дж.Д. Сэлинджер, «Тэдди».
(4) Свт. Григорий Богослов, Слово на Богоявление или на Рождество Спасителя.
(5) Прп. Силуан Афонский.
(6) Свт. Игнатий Брянчанинов, «Христианин-пастырь и христианин-художник».
(7) Дж.Д. Сэлинджер, «Братья Вариони». Конечно, пример, может быть, и не близкий, но всё же.
(8) Свт. Василий Великий, Слово на слова Второзакония «внемли себе».