Две Особи. Следы Творцов, 2009. Глава 5

ЖИДКИЙ ЧЕЛОВЕК.

    

     I.

    

     На лестничной клетке с непокрашенным потолком с утра было неспокойно. И теперь, несмотря на то, что встревоженные  и любопытные соседи вновь скрыли равнодушие в своих норках, ничего не изменилось.

     У приоткрытой двери стояла гражданка неопределенных лет и ожидала гостей, поминутно поглядывая вовнутрь квартиры. Первые гости уже были там, наличие вторых требовали формальности, хотя кто знает — может, рутиной дело не обойдется. Что-то имело место сложноватое для бестелесных формальных процедур. Что-то мутилось у приоткрытой двери недоброе, неприветливое, тяжелое. Какой-то невидимый камень висел на усталой шее и у гражданки, стоящей у потревоженной двери. Действительно, к чему бы это все? Но гражданка ждала гостей, подавленно, скорбно полируя взглядом стены и вместе с тем обстоятельно ухмыляясь чему-то запретно веселому, как и любая глобальная проблема. Что-то подыгрывало этому веселью. Весело стучали об порог капли с потолка — видать, соседи сверху заливали. Весело блестели, переливаясь искрами и радугой осколки стекла пролетом ниже. Весело торчала недоеденная вобла из почтового ящика пролетом выше. Мироздание жило с улыбкой, кривой как погнутые перила у лестниц, и от этой гиперболической улыбки даже плач сопровождался танцем.

     В подъезде зашуршали шаги, послышался неторопливый топот. Гражданка встрепенулась, отошла, хотела уже излить речью набранный в легкие воздух, но только попятилась назад к двери. По лестнице медленно взобрался к ней на первый этаж одинокий молодой человек. Подняв к ней голову, он тоже застыл с многослойным удивлением на лице.

     — А где милиция? — вымолвила гражданка. Явно невпопад.

     — Мама... — произнес молодой человек.

     — Ваня?!

     — Что ты тут делаешь? — до нежданного гостя сквозь дубовую шкуру апатии наконец дошло, что на рефлексах его дорога закончилась.

     — А ты зачем сюда пришел?

     — Я? Я... Ну, вообще-то я как бы здесь живу. Вернее, я жил здесь еще недавно. Я здесь прописан. Пока что...

     — Но давно не живешь.

     — Отец теперь не очень любит, когда я здесь нахожусь. Раньше я не любил, теперь вот он...

     — Да, твой был отец катастрофически занудливый человек. Не хотела от него уходить, знала, что он даже на расстоянии заставит меня не спать по ночам, но сидеть сложа руки тоже не дело. Да ты уже понимаешь.

     — Я не понимаю одного... — он осекся. Начал понимать.

     — Кончились приключения мечтателя великовозрастного. Хорошо, оставил он мне один ключ. Телефон, как ты понял, не отвечает. Приехала, открыла, а он прямо в конце комнаты, по середине окна, на коленях. Как будто молится. Только одна рука вверх протянута. Ну, подбежала к нему — что с тобой? — тронула, а он и рухнул назад. Окоченевший. Так и стоял незнамо сколько: одна рука с подбородком на подоконнике, вторая вытянута по раме. Это ж надо так? Доктор говорит, по первым признакам сердце, ничего больше сказать нельзя. Но милицию все равно вызвали. Как его на работе студенты звали? Дядя Корень? Вот он и стоял как пень с корнями, прости Господи... Ваня, куда ты?

     Нежданный гость аккуратно вошел, протиснулся через приоткрытую дверь, очутился после коридора в комнате. Большое окно заливало ее светом. Шторы были вечно распахнуты. Покойника уже переложили на кровать, накрыли сверху, однако по отгороженным тюлям было немудрено понять его давешнюю диспозицию. Там возвышалась вертикальная часть рамы и у самого верха, чуть справа, словно недостижимая дверь, была широко открыта форточка.

     — Ваня! Хорошо, что ты приехал. А то мне одной и так сложно разбираться. А где ты был все эти дни?

     Иван молчал. Он стоял напротив окна и не сводил глаз с покачивающегося от ветра деревянного прямоугольника. Он видел перед собой несуществующий ныне образ отца, тоскливо присевшего на колени перед окном. Опустившего руку на раму и не сводящего печальных глаз с форточки, этого окошка в окне. Он и раньше смотрел туда взглядом, который не спутаешь ни с чем. Взглядом щенка, ждущего хозяев. Взглядом разумного человека, который посреди моря скепсиса нашел-таки пристань незыблемую вопреки всем принципам относительности.

     Ничего подобного с ним не было до того, как они расстались с женой. Ничего странного и не появилось, если не считать, что развода муж хотел меньше всего, хотя и так было ясно, к чему катятся эти  безнадежные отношения. Но инициативу проявила жена — благодаря жизненной подвижности у нее заблаговременно была подходящая кандидатура. В итоге, несмотря на то, что оба друг от друга до психоза устали, по-настоящему безвыходное положение водрузил на свою шею именно муж. Водрузил и не заметил, как оказался один, в пустой квартире, словно незнакомой, наедине с ничего не понимающим самим собой. Мироздание там наполнялось тишиной, всякий раз после работы. Уставший от антидушевного семейного духа, сын продолжал игнорировать отцово местожительство. Похоже, одинокое самодержавие, ниспосланное судьбой, держалось в этой квартире долгими днями.

     — Да где же они? — не унималась мать Ивана.

     Сам Иван едва ли поверил бы, что благодатный дух поселился здесь после развода. Однако приезжать стал, и даже чувствовал некий каркас душевной гармонии. Но не тут-то было. Поначалу отец из принципа не думал о личной жизни. Но перемены захватили и его. В нем словно проклюнулись зачатки воображения. Он стал гладить подъездных кошечек по выходе на улицу. В квартире стало свежо. Он держал открытой форточку. Наконец, он признался сыну, что нашел путь к новой личной жизни, к новому счастью. Кажется, это было замечательно для всех.

     — Надеюсь, все уладится быстро, — сказала бывшая жена покойника.

     Сначала отец напрямую указывал сыну на дверь, ссылаясь на волю своей новой избранницы. Без злобы, но и без компромисса. Выпроваживал. Что делать, не привыкать. А посмотреть на избранницу хотелось, ибо что-то алогичное было в самом факте блеска отцовых глаз. Дело времени, убеждал себя Иван, отмахиваясь от тревоги, как от мухи. Шли дни, Корниев младший работал и зарабатывал на независимую жизнь. Но факты, как пятна на солнце, мешали покою. Никто никогда не видел возлюбленную отца. Никто не усмативал из глазка соседской квартиры незнакомых гостей. Зато часто лицезрели хозяина, ждущего кого-то у окна по вечерам. Почему не днем? Уж больно все смахивало на шальные встречи лысеющего холостяка и такой же не первосортной ночной бабочки, лишившейся девственности лет в тринадцать. Разумеется, бывшем семьянину должно быть стыдно от этой заведомой игры, тем более перед сыном, не лишенным моральных принципов.

     Все оказалось намного хуже. Не вполне трезвый, однажды Иван приковылял к своему бывшему дому, как к ближайшему приюту, где хоть немного можно прийти в себя. Дело шло к ночи, отец был бы явно не рад, но хоть ненадолго в тепле и сухости. Что произошло детально, он так и не помнил. Однако застал отца счастливым и с сырой рыбиной в руке. Его избранница была дома… Далее сквозь пробелы памяти проступал холодный и шершавый косяк двери, отец в комнате и... Он мог проклинать себя за пьянство, отрицать, припоминать и отрекаться, но он видел Ее. Прямо в глаза... Он это понял сразу, как ужаленный, несмотря на забвение всего остального, что было там, тогда и после того. Он поклялся больше не звонить, не приезжать, не вспоминать этот позор, этот Содом и Гоморру новой версии-перверсии, хотя спустя сутки все виделось сном и пьяным бредом. Пусть бред, пускай померещилось или приснилось... А вдруг не приснилось? Лучше там не появляться. От греха подальше.

     Разумеется, Иван названивал отцу, разговаривал как ни в чем не бывало. Но приезжать не приезжал. Не из-за чего. Просто. Просто... Забылась память как кошмарный сон. Забилась подальше в самую узкую извилину мозга, чтобы часом не задеть и не распутать. Боязно. Иногда правды лучше не знать.

     Наверно, правы психологи, говорящие, что боязнь метро наземным транспортом не лечится. Настанет час, и палач сам на свой лад вылечит тебя от головной боли. Иван осознал это слишком поздно. Странные дела на работе его упорно не волновали. После известного пробела в памяти работа была новой жизнью. Здесь принято было ответственно трудиться, вспоминать все свои знания и не употреблять таких слов как семья. Здесь все было четко и ясно. Настолько ясно, что он даже согласился переночевать на работе за дополнительные денежки. И даже когда в полутьме послышались шорохи, Иван не стал чертить вокруг себя защитный круг. Кофе бодрил, сеть работала, город спал.

     ...И он еще надеялся, что эти глаза ему приснились. Большие, глубокие, туманно-ледяные, но бездонно теплые, почти человеческие...женские. Они появились прямо в офисе как наваждение. Они смотрели на него второй раз, будто с той поры он даже не протрезвел. Смотрели как маленькое воплощение самой большой невозможности. Они узнали его. И черные зрачки с синим туманом в глубине, большие от темноты, глубокие, но все равно вертикально вытянутые, овальные, искушали своей безобидностью, побуждали верить во что-то предательски светлое, притупляли ярость на самого себя.

     Он убежал из офиса как последний псих, как доигравшийся с осой ребенок. Он хотел исчезнуть из города, из страны, из земли. Еще на выходе ему мерещилась фигура отца с возгласами «Где моя любимая?». Почему? Разве отец устроил его на эту работу? Тогда какого черта? Или Она сама...

     Ему повезло. Ничего в его жизни кроме потеряной работы и нового запретного места не изменилось. Вместо пропасти в памяти оголился очередной пробел. Он не хотел вспоминать, не вспоминал, покорился и почти забыл. Остался только горький привкус и некая эмоциональная жажда. Быть может, поэтому так обострилась память о прошлогоднем романтическом приключении, которое, казалось бы, сошло на нет еще зимой.

     По возвращении былого мира не существовало вовсе. Католические соборы старого Вильнюса окончательно стерлись с полотна его глаз, дорога забывалась с каждым новым шагом,  однако запоздалое осознание робко постучалось в рассудок. Иван в сердцах огрел себя подзатыльником. Огрел и направился к отцу. Хватит бегать от себя! Судьба не просто догонит, но еще и добавит трижды. А если уже поздно, кто она такая, эта судьба, чтобы хвост поджимать под каждой затрещиной? Пора хоть раз ответить блоком и контратакой.

     — Ты, Ваня, хоть знаешь, из-за чего он так? Я слышала, он готов был повторно жениться.

     — Да, — подтвердил Иван. — Он последнее время испытывал моменты счастья, хотя подробности я даже знать боюсь.

     — Так ты не видел его пассию?

     — Я? Нет. То есть да...

     — Молодая? Красивая?

     — Не знаю. Не разбираюсь в возрасте у... некоторых.

     — Я слышала, он с ней затворником стал. Даже тебя к ней не пускал. Хотя всем говорил, хвалился...

     — Это точно.

     — Из-за чего же он в такой позе застыл?

     — На форточку глядел.

     — Зачем на форточку?

     — Видишь, у него она постоянно открытая. Он часто стоял у окна и глядел на форточку. И почти не закрывал. Хорошо хоть так. Жил бы не на первом этаже, не закрывал бы дверь.

     — И что? Хочешь сказать, она к нему через форточку прилетала? На метле?

     — Как бы тебе сказать... Просто когда человек катастрофически одинок, это даром не проходит...

     — О, кажется, идут!

    

     II.

    

     Воображение имеет легкую руку, оно не знает инерции, если рядом есть некий спонсор, уж по крайней мере не мешающий его запредельным полетам. А когда сей благодарный носитель ответственности куда-то смывается, рассудок ощущает вес проблемы собственной мозговой мякотью, и на какой-то миг и очевидное становится несбыточным.

     Из Дмитрия выходил далеко не идеальный организатор. Даже если маньяк кое-как управляет самим собой, на других у него редко припасено ресурсов. Дмитрий собой владел. Иногда даже на зависть превосходно. И даже, на свой, конечно, лад, не страшился ответственности. И вот, когда он столь внезапно покинул теплое гнездо, стало ясно как день, что организационные вопросы сами по себе не решаются.

     Вергилий и не думал отступать. В тот же день он был почти готов тронуться в путь... Но посмотрел на часы. Двенадцать. Когда там поезд? Сколько ждать, сколько ехать, на каком километре застанет темнота? Да и вообще уже обедать пора. Подумав про темноту, Вергилий вспомнил об Аннетусе, который должен что-то где-то подсказать, ибо без него темнота клубилась и в полдень. Разумная мысль понесла его дальше: а в самом деле, даже если доедешь засветло, сколько идти пешком и где устраиваться на ночлег? Отелей «Под раскидистой елью» с номерами люкс не бывает. Ему случалось бывать в многодневных походах, еще чаще это случалось Дмитрию, но все эти развлечения были несравнимы с грядущим, да и слишком давно имели место, чтобы говорить об опыте. Дмитрий воротил нос, но у него все было готово, а со второго приближения оказалось, что идея позорно отступить была не так уж безрассудна.

     Вергилий ничего не поведал хозяевам о причинах отъезда Дмитрия и остальную часть дня, заместо моральной подготовки, засел приводить в порядок посох. Как бы то ни было, завтра в семь, сказал он себе. Сказал и как последний раздолбай просидел с посохом до половины второго ночи. Улегся с близорукой досадой на себя и окружающий мир, заснул с черно-серыми квадратами пустоты в мыслях, но в семь утра все-таки встал.

    

     Колеса стучали легко и мелодично. Поезд не казался многотонной махиной. Шум приглушали повсеместно закрытые окна. Погода с утра вновь не радовала. Собирался, но пока и не решился пойти дождь. Это был единственный повод для задних мыслей. Поезд не слишком подходил для многодневных поездок. Вагоны были даже не плацкартные, что, впрочем, было в плюс. Большие, удобные, изотропно вперед направленные сидения откидывались при желании назад. В спинке последующего предусматривался столик для предыдущего, который, впрочем, редко использовали. Между тем, конфигурация неудобств не внушала, тем более, что ночевать уж точно в этой убаюкивающей идиллии не придется.

     Вергилий вольготно вжался в сидение, наклонив голову к окну. Он был доволен. Хотя бы тем, что одолел неуместные сомнения, поборол лень и все аргументы, в которые эта лень одевалась. В конце концов, ему просто надоело самовольно подвешенное состояние. Он собрался и вышел из дома как можно быстрее, чтобы сто десятый раз не задумываться, все ли с собой. Он взял быстрый темп до свиста ветра в ушах. Он прыгнул в неизвестность с максимальной скоростью и в который раз подумал, сколько удачи прибавляет делу спонтанность и сколь тухлыми сомнениями разлагает его безвременное мозгожевание. Разумеется, ровно в семь часов у него встать не получилось. Сборки и беготня за случайно забытыми вещами отняла еще некоторое лишнее время. Но азартная спешка оказалась единственным способом оперативно и полноценно подготовиться к пути. По запросу Андрес Аннетус с небольшой задержкой сбросил ему на телефон первые инструкции — вплоть до того, на какой примерно станции сходить. За неточность он тут же извинился и обещал уточнить к концу пути, но начало пути стало, по крайней мере, проходимо.

     В поезде было мало народу. Многие быстро сходили, и Вергилий в этом смысле отличался даже внешне более обстоятельной подготовленностью. Тепло одетый, с увесистым багажом, он к тому же не расставался с подозрительным шестообразным предметом, до безобразия напоминающим древний посох. Схожести добавлял и замысловатый орнамент, покрывающий верхнюю часть шеста. Орнамент был вырезан на скорую руку, однако это не бросалось в глаза — посох был аккуратно покрыт темной, под древесину уложенной краской. Замысловатый наконечник с отверстием был почти черным и поблескивал едва различимыми металлическими деталями. Вергилий, которому только бороды не доставало до друида, держал посох поближе к себе, тем не менее опасался к нему прижиматься.

     Прошло, быть может, полчаса. Кремнин достал карманный компьютер. Покуда сотовая сеть еще сильна, влез в Интернет. Проверил почту. От Дмитрия ничего не пришло. От Аннетуса тоже. Вскоре поймал себя на мысли, что загрузил поисковик и ищет материалы касательно ультраправых неофашистских организаций. Полезнее, конечно, было бы сразу вбить Ивана Корниева, но что-то не верилось в удачу, заставляло красться издалека. Материалов было как всегда хоть отбавляй, и как всегда мозги безрезультатно тонули на первом же десятке. Ничего нет, думал Вергилий, и просто так не найдешь. Не подскажет поисковик те дали, где тоскует одинокая крупица смысла вроде пары сообщений на форуме или записей в дневнике. Надо было взять телефон у Дмитрия, он уже как-то дозванивался до их семьи...

     Зашуршала одежда. На соседнее кресло опустилась новая пассажирка в темно-сером. Вергилий краем глаза увидел длинные черные волосы, торопливые и рваные движения. Пассажирка неловко уселась, уложила вещи. Поезд тронулся, неухоженная платформа сменилась океаном листвы. Похоже, это были последние людные пригороды. Цивилизация безнадежно тонула позади, а впереди расцветала не природная идиллия, нет, поезд уносился прочь от ясности, от солнца, от всего — в никуда. С каждым километром это опосредованное чувство пылесоса, вытягивающего что-то из мыслей, лишь нарастало. Отягощаться не хотелось, в кресле тепло и уютно, под рукой волшебный посох, загадочно-грозный союзник... но с пылесосом не поспоришь.

     ...На форуме какой-то тип, именуемый всеми гомосексуалистом, оправдывался и называл остальных жестокосердными, а все потому, что их же принуждение подняло в нем чувства, от которых его заставляют отказаться. Его избранника звали Иваном. Иначе бы можно было и не читать. Вергилий же вглядывался в строчки, в скупые слова о том, что досталось тумаков и гомосексуалисту, и этому Ивану, якобы предавшему коллектив вслед за этой любовной историей. Сам Иван на форуме не присутствовал...

     Кремнин оглянулся, оторвал глаза от экрана, стараясь не глядеть в окно. Молодая пассажирка доедала свежекупленное мороженное, держала его аккуратно, с неясной напряженностью не то в мышцах, не то в потупленном взгляде. Куда она, что ей нужно в глуши? Или она до райцентра... Или неизвестным образом их пути что-то вынудило пересечься? Вергилий приструнил себя от неуемного воображения и с интересом взглянул на то, что девушка, свернув и убрав в сумку обертку, тоже достала карманный компьютер.

     ...На форуме говорилось о ссоре с недругами-антифашистами, которые вовсе и не недруги, потому что сами форумчане якобы вовсе и не фашисты, и вообще проблема людских отношений под градусом спиртного сложна и неоднозначна. Ничего про место действия не говорилось. Иначе можно было праздновать победу и не грустить без повода...

     Соседка Вергилия бессильно опустила свое устройство на колени и будто не видела в упор. Казалось, она пытается перебороть сон, но очевиднее было другое — она вынуждала себя заснуть. Апатичные движения, расслабленная поза все еще скрывали совсем уж неуловимую тревогу. Потом она подняла глаза на Кремнина и его портативное устройство. Заметила. Изучала пару секунд. И отвернулась. Как всегда. Мало ли кто с тобой едет; сойдешь — и пшик память как мотылек на костре.

     И все же спустя минут пять-десять Вергилий услыхал первое слово именно от нее.

     — Простите, у вас телефон работает?

     — А? Что?

     — У вас телефон работает?

     — А...да, — машинально ответил Вергилий. Никогда с ним не заводили разговор в поезде. Никогда и он не предпринимал ничего подобного. Биомасса людей, безликая толпа двуногих подушек не выводила его из себя, но и не радовала. Суету он награждал непробиваемым равнодушием и никогда не получал большего от нее самой. Что-то переломилось на этот раз.

     «Что ей от меня нужно?»

     — Я пыталась настроить интернет, но у меня что-то не выходит, — объяснилась попутчица, не глядя в лицо собеседника, не поворачиваясь. Ее ресницы выстраивались в изогнутые ряды. По ним лишь удавалось судить о движениях ее глаз.

     — У меня вроде все работает...

     — Я хотела отослать пару сообщений на почте, но для этого нужен интернет. Показывает, что нет связи.

     — Странно... — Вергилий замолчал от недостатка слов. Ее голос был слишком уравновешенный. Что-то выгнало оттуда все эмоции, несмотря на беспокойное движение ресниц. Поезд уносился в никуда — нечто особое вершилось и в окружающих душах.

     — У вас какой оператор?

     — У меня... — Вергилий запинался, проваливался в какой-то секундный полусон. Что-то вязкое все сильнее прижимало его. Понимая, что вскоре это станет неприличным, он встряхнул мысли, вытер глаза и ответил:

     — А вы лучше подключитесь к моему. У вас, я вижу, моделька поновее, а у меня зато работает. Будет вам как модем. Умеете?

     — Сейчас попробую.

     Беспроводные сети в полевых условиях Вергилий настраивать умел. Иногда за этим занятным делом благополучно проходили смертельно скучные лекции. С кем поиграешь по сети, с кем просто обменяешься данными да фразочками без толку и смысла. Занятие отнюдь не творческое, но уж поболее одухотворенное, чем иные лекции. Знак сонного рассудка, идея во благо спокойного пробуждения, это простое предложение наполнило разреженный разум благодатной ностальгией. Студенческая аудитория, сонный голос лектора и задорная «подводная» жизнь — где еще сыскать такой причал души в условиях ушедшего детства?

     — Получилось? Давайте я вам помогу, — с энтузиазмом Вергилий забрал у попутчицы ее миникомпьютер, ощущая тепло в собственном голосе, необъяснимый энтузиазм обеспеченного и щедрого хозяина. Девушка по-прежнему сторонилась его глаз, источая спокойную робость. Она молчала. Теперь, как и он минутой раньше. Запнулась, закрылась или же просто искала в ответ потеплее слова.

     — Черт возьми, у меня тоже отрубился. Похоже, сеть слабеет. Сейчас повторно подключусь. А пока проверим локальную сеть. У вас есть программы типа… хотя вижу, что есть. Попробуем хоть так. Ага, сеть появилась! Проверим... Держите ваше устройство.

     — Ой, что это?

     — Пришло?

     — Ага. Буква Ы...

     — Это я только что вам послал. Значит все нормально. Интернет есть. Пока есть.

     Девушка не ответила. Наклонив голову, она не касалась взглядом окна, словно ее не нисколечко занимало, в каких захолустьях теперь несется неугомонный поезд. Задумалась. Вздохнула. Излила равнодушие глаз на экран. Решалась отказаться, сойти, не общаться впредь с незнакомцами? Или приоткрыть холодильную дверцу души? Бог ее знает. Кого-то напоминало Вергилию ее худощавое лицо...

     — Ну что там, работает Интернет? — спросил он.

     Вместо ответа молчание и какой-то робкий полунемой смешок. На экране владельца посоха обозначилась строчка.

     «Не буду спрашивать, как тебя зовут. Неважно»

     — Ну вот, и у вас получилось!

     — Угу, — ответила попутчица.

     «Все равно на этом ряду мы одни», написала она в  это же время.

     «Скоро во всем вагоне останемся одни))», ответил Вергилий тем же способом. И что это ее так на письма пробрало?

     «Не останемся».

     «Наверно. Иначе это был бы экспресс Санкт-Петербург — Бездна»

     «Нет. Просто я скоро сойду»

     Под задушевный стук колес, под утихший голос снова стало как-то тревожно-пусто. Попутчица нашла замечательный выход — общаться и не проронить ни слова. Даже улыбка забрезжила на ее тонких губах. Вергилий припомнил себя таким на короткий миг. Себя, довольным как сытый хомяк, за салатом, на празднике жизни... Не вороша останки прошлого, он поскорее отписался, еще ничего не понимая:

     «Жалко((. А мне далеко. В самую глушь. В никуда»

     «Мне тоже. Не обольщайся, будто твое никуда глубже моего. Я тоже хотела доехать до конца, но это был бы не конец, а корень, исток и уж точно не устье. Нет. Мое никуда начнется в ближайшей заброшенной деревеньке, где поезд остановится»

     «Ты смелая. Не буду даже спрашивать, что подвигло тебя на такой вояж. Боюсь»

     «И правильно делаешь»

     Девушка снова в сердцах рассмеялась, обозначив это нестройным движением губ. Зародыш улыбки на ее лице не лучился весельем. Насмешка, даже праведная, даже самоирония, никогда не роднится с невесомостью души.

     — А как остальной Интернет? Работает? — спросил Вергилий.

     — Не очень, — ответила она голосом. Снова без эмоций, с тем же лекторским равнодушием, хоть и легко, словно песня в ресторане.

     И продолжила:

     «Тебе тоже не интересно, как меня зовут?»

     «Интересно. Просто ты явно не настроена мне представляться. А я не привык выпытывать, идти наперекор чужой воле. Забор можно сломать или протечь сквозь дыры. Предпочитаю последнее»

     «Я поняла это сразу. Есть люди, которых называют тряпками. А есть жидкие люди, которые даже через тряпки протекают. Я не скажу, как меня зовут. И не надейся. Однако если бы ты стал выпытывать, не сказала бы ничего. Отсела бы, и было б тебе счастье»

     «Вот как? А если бы я сам отсел, не желая слушать?»

     «Ты бы не отсел. Ты же жидкий. Ты даже грозишь сослагательным наклонением»

     «Жесть... Сказал бы я тебе, что на скорости в несколько километров в секунду любой сверхпрочный металл ведет себя как жидкость... А ты любишь твердых как сталь?»

     «А может ли человек вообще никого не любить? Впрочем, не отвечай. Я не зря сказала, что было бы тебе счастье в моем отсутствии. Почему-то у некоторых людей от негативного отношения происходит обострение любопытства. Ты ведь хочешь что-то узнать?»

     «Как сказать? Не считая того, что у меня от своих проблем голова кругом, хотел бы. Понимаешь, с жидкими людьми редко в транспорте говорят. Ведь они растекаются и диффундируют через толпу как вода сквозь песок, не спрашивая у толпы разрешенья. А еще, ты права, они любопытные и иногда мечтают затечь куда-нибудь в никуда, как теперь»

     «Мечтают. Но обычно трусливо сходят на полпути. Не обижайся, этим многие грешат. В никуда, знаешь, это такая дорога... Мечтаешь или не мечтаешь о ней... а выбираешь не от буйной фантазии»

     «Ты права. Жизнь заставляет решать не фантазийные вопросы».

     «А вот здесь ты не прав. Жизнь за тебя уже все решила. Скоро я сойду на полпути, сойду на полуразрушенную платформу. Там будут остатки людской жизни и лес. Немного похожий на эпизоды давно прошедших лет. Но, разумеется, не тот. Спущусь, пройдусь мимо домов. И в чащу. Чтобы присесть где-нибудь в куче валежника или у болота. И умереть. Не причиняя никому психологическую травму, не беспокоя спасателей и родственников. Не марая кровью тротуары и рельсы. Вот что такое в никуда».

     Вергилий застучал стилусом. Стер. Набрал снова. Снова стер.

     «Я могла бы просить у тебя прощенья за бестактность. Но зачем? Скажу лишь, что призираю таких людей как ты. Когда-то наоборот любила. Потом мне открыли глаза. Довольно беспощадно, но правильно и честно. Вьюнок не вьется вокруг ручья. Мы не живем на километрах в секунду, пойми ты наконец. Что бы ты себе не воображал, нет километров в секунду! Есть тряпка, есть дерево, а есть сталь. И есть жизнь, которая решает все за нас. Сопливые нимфетки думают, что конец света — это усталый взор на тебя, чужой поцелуй и чужое нижнее белье в вашей постели. Нет. Конец света — это когда света нет так долго, что однажды с трезвой ухмылкой, как теорему, выводишь: его не будет»

     «Ты специально меня выбрала?»

     «Нет. Я искала свободный ряд. Хотела не светиться, вдруг искать начнут. Но везде сидели. Подумала, что не светиться — это еще и не прятаться от света»

     «И все же ты рассказываешь о своих суицидальных планах мало того, что незнакомцу, да еще и презренному на вид? Хорошо, ты меня задела, и не будет мне счастья. А ты не боишься, что этот самый незнакомец тоже в упор не видит света? Что кто-то погреб заживо его чувства, выдворив в безвременье. А вдруг он поймет тебя и сойдет за тобой. С тем же концом пути?»

     «Боюсь? Нет! Иные переросшие дети чуть ли не культ из этого строят. А потом либо вовремя трусят, либо трусят, но слишком поздно. К сожалению, жидкие люди трусят еще раньше. Это что-то вроде мазохизма. Приговаривать себя, отменять казнь и снова приговаривать. Я не мазохистка. Впрочем, я тебя почти не знаю. Пойдешь за мной, гнать не буду. Помогать или мешать тоже. Можешь уйти первым. Можешь пропустить меня вперед. Можешь опосля заняться некрофилией. Это уже не мои заботы»

     Вергилий оторвал глаза от экрана, взор машинально провалился в окно. Лес то приближался, то отливал от линии. Земля возвышалась над рельсами, но часто проваливалась в какую-то болотистую неясность под низкой листвой. Вдали туманился то ли дождь, то ли пар, согретый солнцем. Вергилий заставил себя возвратиться на поезд, через силу взглянул на попутчицу. Ничего нового не увидел. Да и не собирался высмативать. Раздражение овладевало им. Он повернулся к себе и настрочил:

     «Хорошо, тогда зачем тебе бежать от мира, если вскоре это будут не твои заботы? Что изменит твое уединение. Неужели в городе все такие сердобольные, что немедленно найдут и спасут?»

     «Дурак ты. Если свет для тебя погас, это не значит, что его нет для других! Если люди и не заслуживают счастья, то горе-то им за что? Зачем эти слезы, потрясения, мести и прочая шекспирщина? Фу, аж противно. А для родных — для моих новых родных, да в общем-то и для старых — я буду вечно жива. Далеко, счастливо, где-нибудь у моря...»

     Вергилий зажмурился, поморщил усталое лицо. Ничего не изменилось. Только раздраженное, почти бесчувственное нетерпение колебало его конечности. Что за бред, вопрошал он, что за чушь от которой даже сострадание засыпает? Что прикажете делать? Хватать заблудшую душу, не дать сойти, сотворить социальный героизм? Самого заберут за домогательства. Она даже слова не проронит, пассивная истеричка! Да какое слово, сама, небось, струсит и поедет обратно. Нет, хуже! Это просто развод! Злобный, бесстыдный развод. Она сойдет, забежит в соседних вагон и по новой! Если часом не упадет меж вагонов, подарив остальным счастье! Тьфу-ты! Презрение рождает презрение.

     «А ты не боишься, — написал Вергилий. — Что такой вот жидкий попутчик окажется маньяком-убийцей и подарит тебе такое счастье, что тьма напоследок светом покажется? Ты можешь сколько угодно отрекаться от жизни, но запредельная боль сделает из тебя просто несчастное животное. С той разницей, что ты какое-то время будешь осознавать, сколько это продлится и чем закончится»

     «Ну вот, ты сам себе и ответил. Что еще хочешь узнать?»

     «Ничего, — Вергилий снова протер глаза. — Ты ожидаешь, что я тебя уже ненавижу, не верю и презираю? Хрен! Думаешь, я не осмелюсь насильно изменить твой путь? Я не буду тебе доказывать, что жизнь лучше смерти, что единица больше нуля. Если ты не полная дура, ты выведешь как теорему, что на хрен тебе этот свет. Ты дышишь, употебляешь пищу, мучаешь других людей, тебе не нужен свет. Тебя бесит нетвердость и слезливость, но почему-то тебя не радует и жизнь. Ты не получишь ни на йоту больше, чем имеешь. Твоя мотивация смешна и лжива. Наведи хоть раз порядок в голове и...»

     Он бессильно оборвал никчемный поток и отправил. Он ощущал себя помесью пророка и идиота. Миг сострадания, трагические фантазии стекленели, готовые разбиться о цинизм и апатию. Сонное непонимание собственной роли, мысли-диверсанты о правоте попутчицы, разноголосье прошлого и будущего — дьявольское блюдо варилось на слабом огоньке рассудка. Когда же это все закончится?

     «Спасибо. Я подумаю...»

     «Не за что», — отписался Кремнин, совсем потеряв нить. Поезд барабанил по стыкам рельсов, тормозя, разгоняясь снова, не думая об остановке.

     — У вас еще работает интернет? — спросила девушка своим обычным голосом. Как в начале.

     — Уже нет, — честно признался Вергилий. Как ни в чем не бывало.

     — Я тогда схожу, отнесу в мусорку обертку  от мороженного.

     — Да, хорошо.

     — Ты прав, надо навести порядок, — добавила пассажирка, поднимаясь с кресла. Размеренно прошла в конец вагона. Вергилий ощутил облегчение. Он услышал ее голос. Сдержанный, в нем ничто не предвещало беду. Не слывущий опытным психологом, он распознавал в себе радость и не мог понять: если это не обман, удача ли это или только первая ступень. Она написала спасибо. Это что-то значит. Неужели письменным словом такое возможно? Поскорее бы вернулась. Не радостно, да хоть занятно как-то с ней. Душевно занятно.

     Поскорее не получилось. За креслами конца вагона не видать. Несмотря на тишину, народ не активничал с беседами. Раньше, чем сообразил о тишине, Кремнин глянул в окно. Поезд тяжело остановился у потрескавшейся платформы.

     Тогда Вергилий сам вскочил с кресла. У мусорки никого не было. Сдвинул дверь, ворвался в пустой тамбур. Двери с шипением чуть не прищемили ему кончик носа. Его качнуло, поезд тронулся. За окнами пополз стародавний асфальт. Темная фигура мелькнула вдоль этой заброшенной полосы, но быстро скрылась за резиновой каймой окна. Исчезла под ускорение поезда, как ни прижимайся к пыльному стеклу. Скоро сплыла и платформа. Засерели заборы, полумертвые избы, и снова началась болотистая гримаса природы.

     Вергилий вернулся к себе с черной дырой в голове. Тщательно обыскал соседнее кресло. Пусто. Ни забытой сумочки, ни бумажки, ни брелока. Порядок, который не надо наводить. Который охотно сопровождает одних и не жалует других. Это было лишнее. Пассажир упал в приоконное кресло и устало запрокинул голову, заставляя себя проглотить собственный мозг.

    

     III.

    

     Пробуждение было спокойным. Вергилий открыл глаза под мерный цокот колес, уже сроднившийся со слухом на правах тишины. Сколько минут он спал, сказать некому. Минут пять — десять, вероятно. Простившись с дремой, Кремнин резко повернул голову направо, на соседнее сидение. Пустое и чистое, оно ничем не нарушало порядок.

     А может, ничего и не было, спросил себя он. Попутчица...она могла быть соткана снами, могла никогда не занимать этого кресла. Но нет, он еще ясно помнил это распутье, этот порыв за двери тамбура и конец, словно оборванная ножом пленка... Все почти забылось, растеклось и растворилось, утихомирив душу, словно целая ночь минула за эту слепую дрему. Разумеется, без снов. Как бы то ни было, он проснулся. Проснулся и вспомнил все аспекты своего непростого путешествия. Часы говорили о скором завершении, телефон — о том, что Аннетус не звонил, а карманный компьютер вообще помер во сне: не включался, не входил в рабочий режим, ожидал перезагрузки. А значит, ничего не сохранилось...

     Готовясь к высадке, он водрузил самую большую сумку на соседнее кресло, проверил посох, уложил компьютер в багаж. Поезд не останавливался уже минут десять — еще столько же обещал быть на скорости. Однако праздно сидеть было невмоготу. Приближался конец этапа, забурлило волнение, зашипели сомнения, ведь Аннетус так ничего и не уточнил. В любом случае, прощание с вагонным уютом обещало быть не из легких.

     Аннетус не звонил, не отвечал. Занятой человек. Был бы рядом Дмитрий, давно бы скрасил однозвучие своими бодрыми и занимательными выражениями по поводу Аннетуса и того, куда его за это следует послать. Но Дмитрия не было даже на связи, а бочонок бодрости в багаж путников не входит. Придется рисковать. Хорошо, если дождя на платформе не будет.

     Время, как ни странно, держало быстрый темп. Незаметно прошло минут пятнадцать, прежде чем поезд начал притормаживать. Взвалив на себя багаж, Вергилий вышел из полупустого вагона. Намеренно в противоположный тамбур.

     Как никогда вовремя зазвонил телефон. Как никогда уместно это оказался сам Аннетус. Двери неохотно распахнулись, лицо ощутило пощечину свежести. Вергилий спрыгнул на платформу и с волнением поднес телефон к уху.

     — Сошли? — спросил Андрес.

     — Да, только что.

     — Отлично, все правильно сделали.

     — Вы меня успокоили, — искренне вздохнул Кремнин.

     — Представляю, как вы волновались. Ну ничего. Меня хорошо слышно?

     — Не очень. Звук выпадает иногда.

     — Что, выпадает? Да, у меня так же. Хорошо, хоть что-то не выпадает. Это вы еще на возвышенности находитесь. Вы видите, там с платформы должна быть небольшая горка в низину.

     — Ага. Так и есть.

     — Пока не спускайтесь. А то совсем связь пропадет. Вы на каком конце платформы, если лицом из поезда?

     — На левом, кажется. Да, к левому ближе.

     — Хорошо, спуститесь оттуда. Там сразу молодые сосенки должны начаться. И тропинка.

     — Тропинки не вижу. Молодые деревца какие-то есть. Сейчас поближе подойду...

     — Там достаточно видная тропинка. Сосенки довольно быстро переходят в нормальный лес.

     — Все равно не вижу. И сосенок нет. Там кусты какие-то. И низина, явно заболоченная. Тянется от насыпи метров на пятьдесят...

     — Не может быть?! Неужели срубили? Или мне неточно донесли? Сейчас проверю... Посмотрите внимательно, лес там должен быть! Его и со спутника хорошо видно.

     — Лес есть, но не вплотную. Пятьдесят метров, не меньше.

     — Нет, нет! Сейчас... Черт возьми! Это не та станция!

     — Что?!

     — О господи, вы не там сошли! Надо было на следующей! Как же так? Тысяча извинений! Как я не заметил, ведь небольшая по сути ошибочка!

     — Ошибочка... — промямлил Вергилий шокированным тоном.

     — Да, теперь все ясно! Это предыдущая остановка; странно, что поезд вообще там остановился. Надо было всего лишь километров на двадцать позже!

     — А...

     — Надо было вам на перекладных добираться, я не рассчитал, что поезд так быстро дойдет. Так... Подождите... Да, да, все верно!

     — Все неверно, — процедил Вергилий, сжимая руки в кулаки, до треска сдавливая телефон. Бодрый голос Аннетуса все больше кипятил его рассудок. — Я жду объяснений.

     — Объяснений? Ах да, сейчас... А поезд ушел?

     — Ушел.

     — ...А следующий через сутки минимум... Нехорошо. Придется нам с вами менять маршрут.

     — Я жду.

     — Маршрут... Одну минуту. Знаете что? Вам придется возвратиться на другую сторону. Там должна начаться деревня, там будут дороги. Здесь вы не пройдете.

     — Уже вижу. Там какие-то дома видны.

     — Это хорошо. Не считая того, что вам, наверно, придется идти вдоль линии. По крайней мере, расчищенная местность.

     — ...И заболоченная.

     — Хотя... Хотя есть еще один маршрут. Вот уж теперь не знаю, который вам больше понравится. У вас есть спутниковый навигатор?

     — ...У меня есть магический посох.

     — Понятно. Придется вам слушать меня внимательно. Этот путь, так сказать, напрямую. Теоретически, он получается короче. Практически же... Практически он проходит по глуши и мне, к сожалению, не известен. Посему моя помощь сведется к тому, что вам придется держаться определенного направления и самому выбирать себе дорогу. Повторяю, я не знаю, что там за лес, могу видеть только со спутника, а оттуда, сами понимаете, между деревьев не видно.

     — Понимаю.

     — Спускайтесь к деревне и следуйте под сорок пять градусов к железной дороге. Там должен быть нормальный лес, проходимый, по крайней мере, первые километры. Потом не знаю. Знаете что? Я вам пришлю на телефон несколько фотографий. Фотографий того, что вы должны увидеть по окончании вашего пути. Я думаю, дальше вы не заблудитесь. А дойдете, все беды кончатся.

     — Спасибо...

     — Ну, до связи.

     Вергилий не шелохнулся. Разумных сил, чтобы убрать телефон, не осталось. Как обрубок фонарного столба, навьюченный багажом, он стоял у края платформы и не мог совершить и шага. Боялся, что любое осознанное движение расстроит баланс, заставит разбить телефон об асфальт и кинуть багаж на рельсы.

     Рельсы уходили в дымку. В обе стороны. Поезда здесь были редкими гостями. Следующая остановка казалась чем-то мифическим. Ее не было для глаз, не существовало для ног, и никакое такси здесь не покажет этот маршрут на своем боковом стекле. Забудь, говорила дымка, забудь саму возможность! Забудь слова эти — город, цивилизация. Похорони мертвые надежды на горизонте к следующей станции, погреби неравнодушную память на горизонте к предыдущей. Здесь такой же стародавний асфальт и зеленая муть за ним. Здесь твое никуда. Судьба все решила за тебя.

     Дождя так и не предвиделось. Небо застилали толпы ясно очерченных облаков. Солнце почти не пробивалось, однако грело, вздымало тяжелую завесу пара, устилало серостью горизонт, дарило дыханию отчетливое бремя. И это при том, что свободы не добавлял и настоящий вес багажа. Хорошо хоть не холодно.

     Вергилий расстегнул плащ и двинулся вниз. Был еще ряд вопросов, которые хотелось преподнести Аннетусу, однако перезванивать не хотелось. Тошно становилось от одной этой мысли. Тошно становилось и без нее, страстно хотелось кого-нибудь порвать, и только благоразумие умоляло беречь силы. В стабильно тяжелом расположении духа Кремнин вышел на тропу, минул заполненные сорнячищами поля, дома, глядящие из-под зелени своей полувековой древесиной. Здесь еще теплилась жизнь. Кажется, слышались отдаленные петушиные крики. Какие-то культурные посадки виднелись ровными грядками среди не знающего порядка бурьяна. Людей видно не было. Да и отыскивать не возникало желания. Нечего мутить душу. Никуда еще не началось. Это только предбанник. Пройдешь мимо домов, окунешься в лес, чтобы жить, а судьба давно все решила за тебя... Лучше побыстрее. В театр приходят не в фойе постоять.

     Гнев угомонился спустя десяток минут. Просто из недостатка смысла. А может, природа взбодрила. Деревня осталась позади, по дороге не попалось ни одной разумной души. Подойти бы, спросить о будущей дороге. Но дельная мысль так и осталась мыслью. Не хотелось тревожить незнакомый мир. А может, не хотелось узнавать варианты будущего. В любом случае, через щель легче протечь, нежели просить кого-то открыть ворота.

     Лесок начался неухоженный, но и не густой. Щебетали птицы, звучали насекомые, выглянуло солнце и пробивалось сквозь ветви до земли. Если бы не поваленные стволы с торчащими во все стороны ветвями, если бы не пни да полусгнившие коряги, двигаться можно было напрямую и еще быстрее. От скорости лицо остужал ветерок, ибо настоящего ветра по-прежнему недоставало. В лесу у земли было прохладно, пахло терпкими ароматами вечного обновления природы, но испарения ощущались и здесь.

     Через полчаса, усевшись на превентивный отдых, Вергилий вслушивался в голоса птиц. Внезапно где-то близко послышалось нечто вроде дятла, только отбивающее приглушенный ритм с неимоверной скоростью. Шум не был раскатистым, что удивительно — он был близким и каким-то плоским, искусственным, оттого не влекущим внимание. Только повертевшись, Вергилий с удивлением опознал в таинственном барабанщике собственный посох. Ничего не понимая, вскочил, повертел его, распознал незатейливую трель пьезоизлучателя и аккуратно закрытый отсек посередине.

     «Ага, кнопочки», воодушевленно подумал он. Уже легче. Нажал ближайшую.

     — Вир, ядрен протон, ты что, спишь?

     — Димыч?!

     — Он самый. Меня хорошо слышно?

     — Да вроде нормально, не считая громкости и качества звука.

     — А ты чего хотел? Восьмиканальный звук и голограмму мою?

     — Так-так. Сотовый посох! Ты взрослеешь на глазах. Надеюсь, тут достаточно денег на счету?

     — Не бойся. Звонить ты, я думаю, будешь традиционным способом. Просто здесь, чтобы набрать какую-нибудь цифру, нужно нажимать синюю кнопку нужное число раз. А потом черную...

     — Понятно. На кнопки денег не хватило? Но это хорошо, что ты позвонил. Я в большой и жирной жэ.

     — Что случилось? Ты еще не добрался?

     — Куда там? Я только сегодня на поезд сел.

     — Вир!

     — Что Вир? Пока соберешься с мыслями и планами, пока оценишь обстановку, пока дождешься Аннетуса... Кстати о нем! Этот подлюга перепутал станции! Мне пришлось сойти на одну раньше, так что я теперь не знаю, сколько и как буду добираться. Он сказал, пришлет мне какие-то картинки, и вообще, когда доберусь до места, мучение закончится, но что-то мне уже не верится...

     — Все ясно. Значит, за день не доберешься. Но у тебя есть туристическое снаряжение, не пропадешь. Главное, не отчаивайся и не давай волю своим темным фантазиям.

     — Спасибо. Кстати, хотел спросить: в твоем посохе есть спутниковый навигатор?

     — Честно?

     — По возможности.

     — Нет.

     — Что ж ты так?

     — Я ж тебе не гений всемогущий. Генератора еды и денег там тоже нет. Хотя можешь его использовать как охотничье оружие.

     — Спасибо. Как-нибудь обойдусь.

     — Ну ладно, не будем сажать аккумулятор. До связи!

     — Пока.

    

     Солнце рано скрылось из виду, почти сразу, но кроме уместной прохлады это посинение света ничего не возвестило. Однако это был знак, которому напрасно не хотелось внимать под бодрый шорох ног. Следы полей и вырубок быстро исчезли — видать, никогда и не были масштабными. Лес густел, но как ни странно, не становился подобным баррикадам. Мох под ногами был мягкий и чистый, почти сухой. Поваленные стволы, сплошь трухлявые, не затрудняли шагов и с честью доживали свою материальную жизнь. Пробивались на свет грибы. Некоторые весьма добротные по объему и красоте. Вергилий долго раздумывал над перспективой собрать и приготовить из них что-нибудь съестное. Потом решил обойтись тем, что есть, не рисковать без опыта и острой нужды. А грибы подождут, они не должны в дальнейшем исчезнуть.

     Последний привал оказался на кромке сумерек. Вергилий присел на бревно, спустил поклажу на мох, свободно вздохнул. Суета, досада, угрозы Аннетусу — все бесследно растворилось в бескрайнем океане чистого воздуха. Еще час назад дебри казались недружелюбны, чужды, неудобны. Было непривычно, дух урбанизма в душе мучился, бился об стенку да в конце концов и убился об нее. На его останках расцветал новый мир, смиряя пыл дерганных мыслей, обид, неврастенической злобы и шизофренических желаний. Впрочем, он был не нов. Сколько раз Вергилий провожал глазами измученную толпу в метро, сколько раз вталкивался в вагон с улыбкой на лице посреди угрюмых и злых горожан. Хомо Сапьенсы, хомячки разумные, были в своем репертуаре. А солнце уходило, лучистые цепи отпускали землю и небо, люди тешились рассказами о вампирах, призраках и полнолунной нечисти, а глушь продолжала жить, бесконечная и вечная. Отсюда выходили люди, строили города, плодились и нажирались. Отсюда они ушли. Быть может, здесь они найдут свое устье, когда от миллиардов снова останутся миллионы или даже тысячи. Знать, отсюда же, минует еще время, выйдет что-нибудь новое им на замену.

     Вергилий поднялся, взвалил на плечи свою ношу и побрел дальше. Он шел целый час без единой мысли в голове. Только время от времени ему казалось, будто невидимые лучи пробиваются из глубины земли и ласково греют ноги. Было прохладно, пальцы то и дело стягивала зябкость, и только резвый шаг спасал от ночного, холодного и неминуемого зова осени.

    

     IV.

    

     Солнце, несмотря на северные земли, стирало на удивление быстро следы своего присутствия. Сквозь тяжелые хвойные ветви небо наливалось соком ночи. Вероятно, облака снова пришли на подмогу, скрыли намеки на закат, устлали небеса, прогнали световой день. Да и лес довершил своей густотой сумеречную картину мира.

     Вергилий не сбавлял темп. Ноги гнали его, не слушаясь никого. Но где-то наверху, в голове, что-то менялось. Вселенская беззаботность незаметно покинула его, невидимые лучи больше не согревали ноги, да и вообще, неблагодарные, исчезли вместе с густым мхом. Голая земля покрытая хвоей, не слишком облегчала шаг. Было темно, и сколько не сливайся душой с целым миром, ночь есть ночь. Плохо видно, неудобно — не поэтому ли душа столь ускоренно насыщалась волнением? «Не успею поставить палатку, не разожгу костер, не наберу на огонь валежника... Черт возьми, да остановись же ты, идиот!».

     Идиот остановился. Почти застыл, ровняя дыхание, дивясь обострившемуся слуху.

     «Боже, как жутко тут!»

     За место неуемного шороха ног он услышал холодный привет тишины. То есть ничего не услышал. Его уверенность дрогнула, рассудок словно ощутил в себе трещину, наполняемую ледяной водой. На миг ему почудилась маленькая сцена и огромный зрительный зал вокруг. Погасли прожектора, утих гомон, и тысячи взволнованных глаз уставились туда, где единственный артист укрылся темнотой на малюсенькой сцене. Что-то сейчас будет...

     «Да возьми же себя в руки! Кто часом назад думал о вечной жизни и людской суете? Это всего лишь отсутствие света! Так, надо найти место для ночлега. Приготовиться ко сну и спать! Нет, костерок все же надо развести. Черт, Дмитрию что ли позвонить? А то с ума здесь сойдешь»

     Несколько раньше, еще когда было умеренно светло, Вергилий споткнулся о неровность в земле. Присмотрелся и опознал следы. Большие, глубокие, двудольные, здесь определенно был замешан кабан. А точнее, несколько, ибо дорожек и рытвин здесь было предостаточно. А может, не кабан? Кабаны должны водиться в более южных лесах. Черт их знает… Тогда он решил лишь ускорить шаг, дабы не надрывать душу тревогой. Живого кабана он так и не повстречал, но радости не испытывал. То кабаны, а кто тут еще кроме них водится? Неизвестно. Лучше и не знать.

     Чуть раньше по земле прошмыгнуло прочь неизвестное существо размером не больше кошки — не разглядеть, не опознать. Чуть позже подозрительные шорохи в десятке метров. Заяц? Какой-то мелкий хищник из куньих? Казалось бы, не повод для беспокойства. Однако чем дальше вглубь, чем ближе к ночи, тем тревожнее становилось по всем статьям.

     Костерок он решил все-таки развести. Не хотелось притуплять зрение ярким пламенем, но все лучше, чем так, на правах чужого зверя. А вот с местом возникли сомнения. Не нравилось ему тут. До дрожи не нравилось. Хотелось дальше, пройти, миновать... Но дальше не нравилось еще больше. Проблему решила банальная усталость. Нравится, не нравится, а где-то надо. Собрал веток по-быстрому, достал газету. Он уже знал, что его посох может выдавать высоковольтные разряды, способные зажигать бумагу. Но воспользовался спичками. На великое счастье костер разгорелся без проблем. Густое пламя обняло неровности веток, растопило темноту смелым сиянием. Душа поумерила дрожь. Теперь можно и о ночлеге подумать.

     «Ну вот. А ты волновался. Сейчас мы с тобой погреемся, перекусим, и наступит торжество разума...»

     Одноместная палатка, которую они модифицировали вместе с Дмитрием, по волшебству могла сравниться с посохом. Конечно же, там была электрошоковая защита. Куда же без этого? Был даже обогреватель со светильником, но все это отнимало заряд аккумулятора, посему было сразу же выключено. Костер пока давал и свет, и тепло. Костер заполнял тишину, разминал барабанные перепонки веселым треском. Окружение залилось теменью, на пять метров огонь еле доносил неровный свет. Только небо вырезало на сине-сером фоне древесные контуры. Совсем тускло.

     «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу... Данте Алигьери. Ничего повеселее вспомнить не мог...»

     «Нет, не буду звонить Дмитрию. Даже по посоху. Звонить — это значит разговаривать полным голосом. Нет. Поздно. Димыч явно еще не спит, а здесь... Здесь поздно...»

     Сквозь треск костра пробиралась не только тишина. Мир не потерял звучание, хотя соловьиных трелей здесь, увы, не было. Любой треск долетал до ушей словно сигнализация. Любое подозрение, что не в костре переломилась веточка, против воли и сил раскачивало сердце беспокойством. Пару раз слышалось нечто вроде уханья совы, но Вергилий поручиться не мог. Живых сов он еще не слышал. Пару раз незыблемо стоячий воздух тревожился необъяснимой волной ветра, холодного и влажного, отражающего низкий вой в ушах.

     «И здесь мне предстоит спать...замечательно! Ой, что это?! Черт возьми, как дитя малое, любого треска боюсь. Нет, здесь определенно не тот лес, что был вечером. Хорошо, что дальше не пошел. Может, вернуться на километр? Нет, поздно...»

     Ветки на костер кончались. Пламя опускалось, старело, только сгоревшие остатки веток, словно чертоги неведомого огненного мира, переливались красно-оранжевым. Оставалось пара гнилых коряг, грозивших и вовсе загасить скромный огонек. Надо было расширять место сбора, но даже приподниматься на ноги не давала усталость.

     Вергилий облокотился на сумку, запрокинул голову. Далекое небо еле теплилось. Деревья уходили в облачную высь... Но туннеля не получалось. Ближайший ствол на половине роста нелепо изгибался дугой. Соседнее дерево тоже тянулось не строго к небу. Стволов было немало, но густая, неравномерная хвоя порождала всего лишь неясную группу пятен. Крайне неприветливую.

     «Хранитель тьмы и древней воли, тянулся к небу темный лес. А в небе... Так, приплыли. Если я срочно не вспомню что-нибудь веселое, я выйду отсюда заикой. Что за место выбрал для сна!»

     Что-то не так. С самого начала. С отъезда Дмитрия. Методом тщательного анализа всегда можно раскопать причину. Но где она на этот раз? Где? Что-то не так. Падение в колодец продолжалось. В тишине и треске уши ловили рисунок лишь им понятного ритма. Мозг от него содрогался. Падал и не останавливался, словно спутник земли. Костер — маленькой головкой спички, лес — травкой под жуткими качелями. Милая рука гладит по голове, ласкает и  раскачивает. На плечо спадают чьи-то длинные волосы. Светлые, густые? Не различишь в темноте. Кто-то пытается приласкать, обнять, полюбить, но все тщетно. Жизнерадостный костер устал и поник, обратился блуждающим огоньком, свечением болотных газов, и должен исполнить свой неведомый путь. Затанцевать на задворках и уйти в черноту, доколе снова кто-то не увидит его холодный привет. Он ослеп и больше не понимает разумных душ.

     «Куда же ты?!»

     Земля приласкала голову. Приподнявшись, стряхнув с волос пыль да хвою, Вергилий огляделся. Костер являл плоское пятно тлеющей золы. Словно обширное пожарище, словно Москва при Наполеоне с высоты самолета. Из сумки выпала часть вещей под тяжестью полусонного тела. Пальцы нащупали карманный компьютер, маленький аккумулятор, что-то еще. Краем глаза почудилось тонкое холодное свечение. Пальцы нащупали брелок. Сердце екнуло. Но быстро утихомирилось. Показалось. Без сомнений.

     Вергилий засунул часть вещей обратно и залез в палатку. На классический сон даже не надеялся. Впереди ждало никуда.

    

     ...Все лешие и прочие твари,

     Покинув лес последний раз,

     Сгноили мир, людей сожрали,

     Наполнив адом смертный час...

    

     Зловещая, кривая тень застыла на ярком полотне. Расплывчатые контуры чуть колыхались не то от ветра, не то от накаленности воздуха. Словно тяжелый выброс воды под ударом массивной ноги, снизу ей вторила другая тень, посветлее, потоньше. Свита слагалась не только из нее.

     Вергилий моргнул глазами. Тень не исчезла. Ее порождал уверенный, плотный свет, огненный только в силу цвета палатки.

     Это утро.

     В самых нижних тенях без труда узнавались упавшие ветки, которые вечером не удалось даже нащупать. Вергилий вылез. Хотелось пить, несмотря на прохладу и сырость. Вытянул из сумки бесценный сосуд, сделал несколько глотков, еще столько же потратил, умывая лицо и протирая глаза. Вздохнул. Чем бы ни была эта ночь, она закончилась.

     Лес был не настолько густ и страшен, хотя ближайшая сосна в самом деле была изогнута, словно старалась обойти балку невидимого забора. Небо хорошо скрывалось кронами, но от этого только четче вырисовывались тени, напоминающие тонкую серо-голубую работу живописца. Солнце, очевидно, было уже где-то высоко.

     «Сколько часов я нормально спал? Часа два?».

     Тем не менее, день начался бодро и правильно. Тревоги навернулись о силу дня, как им и полагается, разлетелись в прах, словно ветки вечернего костра. Но не ушли. Собирая снаряжение, Вергилий это понял окончательно. Ему хотелось идти дальше. Тянуло к цели, ускоряя движение пальцев. А может быть, просто гнало отсюда прочь? Что бы то ни значило, Вергилий, подобно пловцу в холодном море, ощущал бодрость и желание двигаться.

     Со времен заползания в палатку он не помнил тишины. Она словно кончилась, едва сонное смятение окончательно задавило рассудок. Он сомкнул веки и с того мига не решался их размыкать, покуда совсем не провалился в фальшивый сон. Немудрено, когда поминутно просвечивает тонкую кожу что-то мелкое, тусклое, холодное...только пальцы безошибочно осязали брелок, опрометчиво брошенный перед лицом. Обладали бы уши такими веками... Он помнил, как накрыл ухо плащом или чем-то иным подручным: не вслушиваться, не сметь! И даже не треск веток не давал жить. Поутру он не смог бы поручиться за свою память. Был ли то шум, низкий гул или нечто вроде липких шагов по жиже; имели ли место живые звуки, напоминающие человеческий голос лишь десятой частью гармоник? На грани с явью сны всегда наиболее злые. Потому что нет времени забыть. Но зачем же тогда закрывать уши, если это сон?

     Театр был действительно полон. Представление отыграли на славу. Их не отменяют тут в связи с неважнецким состоянием актера.

     Спустя пятнадцать минут он уже хотел пересечь утренний лес быстрым шагом, но вовремя остановился. «Ёпонский бог! — вскипел он. — Я не знаю, в какую сторону идти... Проклятье! До ночевки шел по курсу, а как залег, так все! Напрочь ориентация сбилась. В какую сторону я шел? На север? На восток? Вот идиот, я даже не спросил точное направление! И Аннетус, артист, хоть примерно бы сторону света назвал... Тоже мне,  блин, иди под столько-то градусов... Детский сад! Позор!»

     Вергилий очертил глазами местность, тщательно фиксируя диспозицию, перетряхивая память, промывая гнев умственной работой. К великому счастью, рассыпанная уверенность мало-помалу укладывалась по местам.

     «Так-так. Неужели все правильно?»

     Спустя несколько минут он уже примерно знал, в каком направлении следует идти. Примерность этого знания не должна была пугать: с таким же уровнем точности он отшагал всю вчерашнюю часть пути. Что мешает продолжению? Паника сошла на нет, но привкус остался. Привкус отсутствия порядка. Привкус глобальной халатности, необдуманности, непозволительной роскоши по минимуму включать мозги. Как на зло компас был упрятан где-то в глубине сумки. Телефон еле держал связь. Скорее всего, до Аннетуса эта связь не добьет. Держал ли связь посох, не сказал бы даже его создатель. Отослать сообщение «Подскажите мне точное направление», на которое ответ катастрофически вовремя придет через пару дней? Идти бездумно по одному направлению, пока не уткнешься в Северный ледовитый океан? Или того хуже, в Тихий?

     Но вариантов было немного. Вергилий пустился по выбранному направлению в быстрый шаг, с надеждой, что спустя километр забудутся и образы ночи, и гневный осадок от собственного бессилия.

     После полудня лес поредел. Солнце проникало до земли и плутало своими лучами в высокой траве. Салатовые оттенки поднимали настроение, насекомые золотились в нагретом воздухе, вещая о том, что лету еще не конец. Захотелось присесть на траву перед солнцем, оценить ароматы поздних цветов, понаблюдать жуками, мушками и дикими перепончатокрылыми созданиями, собирающими нектар. Жизнь, облаченная в столь наглядную для человека форму, была здесь, а не позади, в лесу, сколь ни мечтай о вечной тенистой прохладе вековых елей.

     Вергилий послушался простых мыслей. Присел. Немедленно ощутил, как тягостно покой вливается в уставшие ноги. Километров пятнадцать с утра, максимально быстрый шаг. Неужели скоро конец? Неужели будущее так скоро сомкнется с настоящим, подобно железнодорожным стрелкам? Волнение, разбавленное солнечным светом, не угнетало и даже в радость направляло мысли.

     «Чего я жду? Что ожидаю от этого туризма? Ответы на вопросы? Завершение некоего виртуального расследования? Или нет? Почему так настоятельно шепчут внутренние голоса, что ожидания грозят донельзя разойтись с результатом? Почему они же добавляют, якобы счастливые ожидания могут быть нещадно погребены итогом только из-за ошибочного представления о счастье? Ну правильно. В конце концов, сама жизнь — одно большое несчастье в телесном карцере... Так думают пессимисты. Не слишком благополучно началось это путешествие... Уж не удивлюсь, если Димыч после всех этих терниев вообще раздумает приезжать... А я ему не расскажу подробности! Скажу, что все отлично!»

     Отлично! Вспомнишь тернии, вот и они. Изучая пейзаж впереди себя, Вергилий все больше проникался подозрением, что прямой дорогой ему не пройти. Это на опушке было тепло, сухо и отрадно. Дальше болотная влаголюбивая растительность густела и предостерегала: любуйся топями на расстоянии. Испарения нависали над землей размазанным по пространству куском мыла. В его глубине клубилась внушительная популяция комаров или каких-то мелких двукрылых мошек, которые отовсюду якобы исчезли еще месяц назад. Редкие, но крупные стрекозы с ними явно не справлялись. Внедряться в этот оживленный мир не хотелось. Жужжание определенно не пчелиное уже звучало где-то около ушей. В довершение праздника солнце скрылось за облаками, окрасив синевой и холодно-серым налетом все вокруг.

     Пользуясь открытой местностью, Вергилий попробовал позвонить Аннетусу. Как и ожидалось, попытка не удалась.

     «Нет, надо идти напрямик. Иначе потом не с ориентируюсь, забреду куда-нибудь в сторону, и даже Аннетус не поможет».

     «И напрямик нехорошо. Промокну, изваляюсь и все равно вернусь к началу. Если вообще не провалюсь в топь окончательно. Может, там какое-то озеро или речка? Эх, мало у меня туристического опыта. Из рук вон мало».

     Дилемма оказалась тяжелой. Ни одна из дорог не вызывала удовлетворения, лишь окончательно подрывала всякую выдержку. Худшей свободы выбора трудно придумать. Неверная это ценность. Совсем неверная. Основная либеральная ценность — это свобода счастливого выбора, что бы кто ни говорил.

     Ответ дала инерция. Вергилий просто пошел вперед. Сам не заметил, как выбрал дорогу, задумался о либеральных ценностях и вернулся на землю лишь когда земля эта стала излишне мягкой и неровной.

     «Все-таки прямо пошел... Ну и ладно. Надеюсь, посох не испортится, если я им буду прощупывать себе дорогу...».

     Посох пришелся весьма кстати. Воды было не море-океян, но грязь местами просвечивала чернотой сквозь траву, напоминала о чистоплотности да и просто о том, как замедляет шаг нескончаемое прилипание противной жижи.

     «Может, закончится скоро? Просто низина, испокон веков сюда все стекается. Вон там, кажись, снова твердая земля»

     Перешагнув через пару гниющих стволов, раздвигая высокую растительность, кустарники, выбирая дорогу все более тщательно, горе-путник еще мог твердить, что все нормально. Но лгать себе становилось противнее с каждым метром. Кусты, крапива, коряги, грязевые канавы, заросшие валуны и молодые сосенки не означали возвращение сухого леса. Похоже, экосистемы здесь не просто граничили. Они переплетались, диффундировали одна в другую, боролись, но держались на равных.  Как далеко протянется это безобразие, уже не определить. Потому что не виден даже следующий десяток метров. Разумеется, усталость наполняла тело в несколько раз быстрее, но в голове было пусто. Нарочито пусто, словно вызов, словно отречение, словно бегство разума, пораженного, проигравшего и обиженного.

     Мысли вернулись только когда стало понятно, что обход неизбежен, иначе спинной мозг уже не справится.

     «Метров на десять придется в сторону. Там, кажется, получше. Надо запомнить расстояние. Хотя ну его, плюс минус десять метров... Нет, похоже, десятью метрами не обойдешься».

     Не обошлось. Проходимый островок протянулся на десяток шагов и снова погряз в природных баррикадах. Обойти с другой стороны, твердил рассудок, чтобы нивелировать отклонение. Но другая сторона преподнесла сходный подарочек.

     «Главное, не отчаиваться. Ну неправильно выбрал путь, ну дурак, с кем не бывает? Фу, и вещей собой взял непропорционально тяжело... Застрял я тут. Всего-то считанные километры остались, а я метры одолеть не могу! Черт, даже передохнуть негде».

     Поистине незаметно солнце упряталось за кромку деревьев, предупреждая о близости вечера. Предупреждение было полезным, но не более того. Что времени много, стонали уставшие ноги, уже немало испачканные в грязи. Целебные грязи северных лесов покрывали и руки, высыхали, отшелушивались, но снова обновлялись, едва нижние конечности неудачно цеплялись или поскальзывались. В голове по-прежнему было негусто. От философских идей тошнило. Помимо нытья конечностей, слепая размытая боль распространилась и на голову, хотя от последней было больше бед, чем праведного труда. Да и теперь, за неимением дельных дум, обозленное воображение рисовало оторванные от реальности образы: как хорошо быть мелкой птицей или вовсе насекомым, играючи преодолевать эти лабиринты. А еще видеть сквозь непрозрачные вещи. И чуять как запах электромагнитные волны, не доставая телефона...

     Выбравшись на сухую микрополянку, Вергилий не стал раздумывать, быстро уселся на землю и отложил сумку. Можно было так и заснуть, будь душа поспокойнее. Кремнин поднял посох, открыл кнопки, вспоминая о тернистом указании Дмитрия. Если телефон, заключенный внутри, действительно ловил лучше обычного, то можно смириться с неудобным управлением. Для начала набрал номер точного времени. Надеяться на удачу не приходилось, Дмитрий редко делал понятное управление, даже если у него было вдоволь времени. На удивление не было сил, когда попытка удалась. Следующим абонентом стал Аннетус, уж очень не терпелось поделиться с ним всей радостью. Здесь дыхания удачи не чувствовалось вовсе, ибо ясно как день, что не будет этот занятой человек отвечать на незнакомые номера. Но попытка не пытка.

     — Да?

     — Здравствуйте, господин Аннетус, — ядовитым тоном начал Вергилий, еще не веря счастью.

     — Добрый день. Не ожидал вас...

     — У нас тут почти добрый вечер. Мой старый телефон, к сожалению, здесь плохо функционирует, посему звоню по другому. У меня к вам небольшая просьба. Не могли бы вы определить мое местоположение, если я скажу, что вокруг меня со всех сторон непроходимая топкая гуща?

     — Все-таки пошли напрямую?

     — Да. Потому что мне не верится, что более длинный путь будет еще и более простым.

     — А зря. Вы получали мои графические инструкции?

     — На мой старый телефон ничего не приходило.

     — Так я и знал. Вот что. Судя по тому, что вы описали, вы где-то близко...

     — Спасибо! Воодушевили.

     — Но вы могли немного отклониться в одну из сторон. Это не смертельно, но вам придется наверстывать. Не отчаивайтесь. У вас есть шанс добраться за этот день. Тем более, похоже, у нас гости. То есть, у вас. Есть шанс на теплый прием.

     — Какие еще гости? У кого?

     — А вы доберетесь и увидите. Главное, не теряйте ориентации. Потому что в ближайших лесных массивах гостей нет.

     — Понятно. Вернее, совершенно не понятно. Ну ладно, делать нечего, до свидания.

     — До скорого!

     Эх, гости-гости... Знали бы эти гости, насколько начхать было на них в эти славные минуты! Тут уж поблизости чаем никто не напоит.

     Как жаль... Хотелось есть и пить, но вымазанные руки требовалось вымыть, а воду тратить себе дороже, ибо на отмывание уйдет ее львиная доля. Хотелось разуться, посушить ноги, хотелось так много, что резонное самопожелание заткнуться теряло всякую силу.

     «Терпи, буржуй, это только передний край того, что может произойти с человеком. Еще дня не прошло, а ты ноешь. Забудь, терпи, вперед!».

      «И даже не рыпайся. Судьба все решила за тебя, ты ведь понимаешь. Надо было вырваться из уютной среды, оторвать сытую задницу от дивана, чтобы понять, какой ты никто на самом деле. Лучше вымой руки и подкрепись. Кто знает, представится ли еще такая возможность?»

     «Даже не думай! Шаг назад, и ты пропал по своей же вине. Если ты вспомнишь об усталости, усталость поглотит тебя без остатка. Тебе не на кого здесь рассчитывать. Ты деталь механизма естественного отбора. Ты слепой котенок на ступенях судьбы, но ты можешь двигаться! Не мяукай на судьбу, подтянись, зацепись, и ты на новой высоте»

     «Ты не один. Что тебя окружает и кто? Ты не знаешь? Ты не огонек среди тьмы, ты черное пятно на ярком световом полотне. Ты можешь сколь угодно лгать себе, что твой брелок больше не будет светиться. Ты сам все видел, дубина, судьба нарочно не дает до конца зажмурить веки»

     «Если в тебе осталась хоть капелька здравого смысла, ты до ночи должен завершить этот путь!»

     «Ты не знаешь, что сталось с кольцом, которому родня твой брелочек? Сняли да выбросили? Оставили и предали земле? Или что-то еще?  Где оно теперь? Кто теперь идет за тобой по пятам, подобно тени? Кто ожидает за новым скрюченным деревом? Ты не забыл, куда идешь?  На какое пламя ты летишь, мотыль? Как бы то ни было, время выбирать прошло. Нынче выбор сделают за тебя...»

     «Пошел, фантазер, ноги в руки, и до конца! Ночь приближается!»

    

     V.

    

     Спокойный и сытый Дмитрий Амперов нагнетал себе образ сочувствия приглашенным, хранил скорбную маску траура и с этой серой маской наблюдал, как разгораются голоса гостей после очередного якобы поминального тоста. Отчуждение не было ложью, мышцы расслабились, рассудок качался на слабых волнах окружающих звуков, но все равно вертелось точно муха перед глазами шальное желание плеснуть кому-нибудь в рюмку отвердитель для эпоксидки. Сосед по столу начал травить анекдоты. О покойнике неуклонно забывали. Сдавленный смех ограничивался только набитым ртом и припорошенным этанолом мозгом. Самое противное, что винить их за это не хотелось. Хотелось благодарить за то, что не устроили плаксивый час молчания с обнимульками и трогательными речами. Поблагодарить, а затем плеснуть отвердителя. Им и так уже весело. Так будет еще веселее...

     Нет, подумал он, надо ехать. Ехать отсюдова к черту на рога. Туда, где сейчас шагает Вергилий. Храни всех вас Бог. От отвердителя...

     Ему дали слово. Налили доверху какого-то не первосортного ликера. Он приподнялся со стула, возвысился с рюмкой словно Статуя свободы. Придется что-то говорить.

     — Что мне остается сказать? Сказано уже немало. И о светлой жизни покойного, и его заманчивой квартире. О доброй душе и невыгодных отказах. О том, как загадят иные жилплощадь своими гадкими изысканиями. О том, как настойчиво его уговорили не писать завещание. О том, какое доброе дело он совершил, поддавшись. Смею вас заверить, его действительно век не забудут. Но, увы, не за это. Мне его квартира не нужна. У меня своя загаженная жилплощадь имеется. Пусть обо всем решит закон и здравый смысл. Искренне этого желаю. И пусть земля ему будет пухом. Ваше здоровье!

     Он поднес рюмку, но под симфонию изумленных ахов не выпил ее, а достал из кармана пузырек и перелил туда все содержимое.

     — В лабораторию! — сказал он, убирая пузырек обратно. — И до свиданья!

      

     * * *

    

     К тому времени, когда краснота клубнично-яблочного йогурта уплыла вслед за светилом с тарели небес, идти стало чуточку легче. Землица приняла стопы более твердой опорой, сохранив шевелюру густой травы и ветвистые трупы деревьев. Где-то вдали виднелся обыденный, плотный лес. Между тем растительность редела. Дорога шла в гору, не в болото. Хотелось надеяться, что конец близок. Быть может, там, выше, где не видно частокола леса, расположилась деревня? Неужели правда?

     Надежда успела ослепнуть за время пути. Ничего, что могло следовать за концом, ни одна очевидная трудность не попадала в ее поле зрения. Как мало человеку нужно, чтобы его кругозор сузился до одной единственной цели!

     Но воображение по-прежнему работало. Работало безудержно и безумно, словно отпущенное из тюрьмы павшей диктатуры. Перекинув ногу через очередной ствол, Вергилий моргнул глазами, остановился. Огляделся. Он опять не помнил, что происходило последнюю пару минут. Он глядел на местность, не узнавая пейзажа. Он опять заснул на ходу. Это было тревожно. Но тщетно. Унылая душа, взъерошенная этим проклятьем, безвольно топталась у края забытья, не в силах найти и пригоршню бодрости. Конечности ломило, голова раскалывалась и посылала желудку сигналы тошноты, воображение крутило вензеля перед глазами, земля волновалась и покачивалась неспокойным морем.

     «Вперед, сонное царство! Уж лучше спать по дороге, чем проваливаться в сон, стоя на месте»

     И он снова двинулся в путь. В условиях, когда любой помысел звучит как колыбельная, думать было противопоказано. Серо-синий антураж, где по сути ни зги не видно, давно стал шероховатой, ветвистой альтернативой закрытым векам — и не поймешь, распахнуты ли они иль это сонная плоскость поверх запертой тьмы. Как назло, даже нестройные шаги попадали в такт и рознились высотой. Они падали как осенние листья на вьющуюся ленту гимнастки, застывали нотами на нотном стане и снова разлетались с проводов черными птицами. Из тишины тонкий ветряной вокал напевал вслед за ними:

    

     Спи, моя радость, усни...

     Только попробуй сверни!

     Здесь не бывают огни...

     Живо, дурак, не засни!

     Ждет тебя ложе в тени...

     Есть еще пыл, так гони!

     Силы во сне сохрани...

     Только в грязи не тони!

     Душу ты снам распахни...

     От суеты отдохни...

     Руку к огням протяни...

     К раю уносят они...

     Прочь суетливые дни...

     Мы с тобой в мире одни...

    

     Когда ноги обо что-то споткнулись, он не нащупал ни воды, ни грязи, ни камней и острого валежника, сдирающего очередной участок кожи. Он ощутил мягкую траву. Оглянулся. Позади никого не было. Только пропасть темноты и тумана вдали. Музыка приутихла, черные птицы покинули провода нервов. Колени и ладони ощущали сухую прохладу, но поднимать тело отказывались. Застыли как каменные колонны.

     Лес густел по сторонам, но по курсу ограничивался несколькими невысокими елями, которые прикрывали нечто отчетливой прямоугольной формы. Глазам уже не было основания верить. Подтвердить увиденное могло только изменение ракурса, но вот сил на это на горизонте не виднелось. Ноги обещали просто повалить хозяина ничком и слиться с неподвижными корнями.

     «Глюки, я не мог не сбиться с курса. Нет там ничего! Я просто заснул по пояс жиже, оттого не могу пошевелить ничем?».

     На миг жуткий болотный беспредел предстал перед его глазами. Но быстро потух. Перед ним так и осталась сухая низкая трава.

     «Неужели...».

     Что бы то ни было впереди, он попытался встать, опереться на посох. Или хотя бы набрать скорость на четвереньках. Новые порции травы остужали ладони, земля уже не так качалась в глазах. А странное видение впереди не исчезало. Из земли возвышалось небольшое деревянное строение. Не слишком похожее на современный коттедж, не слишком отличное от окружающего леса, но, видит Бог, не растут деревья срубами, не бывают прямоугольными.

     Только бы добраться хватило сил.

     Тишина и здесь основала свое уютное гнездо. И было тише, чем на болотах. Или просто спокойнее. Спокойнее, чем сутки назад посреди простого, но чужого леса. Словно за каменной стеной, за ветвистым краем гнезда или стеночкой детской кроватки. Тишину нарушили не слишком внезапные шорохи. Обозначились шаги, отчетливо человеческие. Вергилий вздрогнул. Сердце заколотилось, прогоняя сон. Глаза вперились в неподвижный полумрак. Где-то неподвижность эта должна разорваться. И она порвалась. Явилась фигура среди хаоса листвы, загородила отсветы неба, прошлась на фоне бревенчатой стены. Намерилась исчезнуть на другой стороне.

     — Э-эй, — простонал Вергилий, не надеясь быть услышанным. Однако добился своего. Шаги прекратились. Из уютного полумрака протянулся чей-то взгляд, возможно, и не способный различить новую фигуру на фоне другого полумрака, на фоне низменного тумана. Тишина длилась убийственно долго. Вергилий оглянулся назад, сморщился от тяжкой памяти и в полусонной прострации расслышал чей-то голос.

     — Матерь божья! Неужели?..

     Шаги двинулись к нему. Только теперь он осознал, что стоит на коленях, выпрямив спину и опираясь на посох, подобно волхву перед святилищем. Ощутил легкий ветер. Почуял новый запах. Запах человека.

     — Боже ты мой! Что творится!

     Увесистый силуэт остановился в трех метрах и, кажется, перекрестился. Вергилий заметил густую бороду. Дед Мороз летнем на отдыхе? Святой Николай? Кремнин неуклонно проваливался под лед бесконечных снов. Прохладная матушка-земля, словно возлюбленная, неслась на встречу с его носом. Но ей не дали. Что-то обхватило его и вернуло в царство воздуха.

     — ...Боже мой, ты еще кто такой?! Да ты еле живой!

     «Нет, не спать, еще чуть-чуть! — подумал Вергилий. — Я должен узнать, чем все закончится...» 

    

     VI.

    

     Где-то далеко, в ветряном тумане, играли скрипки. Невидимый оркестр и хор тянул нечто вроде реквиема, однако в большей мере напитанное надеждой. Может, так и звучит Реквием с того света?

     Но мир оказался больше тонкого канала во внутреннее ухо. Мир наполнился запахом соломы и сухого дерева, запахом муки и ее готовых печных продуктов, запахом скромной, нерасточительной, но твердо стоящей жизни.

     Мир вскоре залился и светом, и пробудилось не слишком благополучное чувство робости, стеснения впитывать эти едва ли привычные аспекты жизни, якобы незаслуженные. Но мысли не оборачивались словами, они текли как дым из печной трубы, без устали меняясь, не порождая четких типографских углов и граней.

     Вергилий поднялся. Не мог он уже лежать. И даже не из-за того, что кровать была совсем не царская. Это было просто непозволительно. Дым растворялся в голубом небе, стирал углы и грани, но не видеть их для глаза что не видеть ничего. Пора было почувствовать реальность жизни всем телом. Он слишком глубоко отдохнул. Сколько же времени?

     Мышцы все-таки беззлобно ворчали от былой нагрузки. На руках оставались серые следы сухой земли, но отшелушивались без следа. Он поднялся, но замер в нерешительности. Воображение могло рисовать какие угодно привлекательные образы, но наяву проторенного пути не было. Все чужое и незнакомое, все непривычное, непредвиденное, да и разрешенное ли? Куда идти, на что смотреть? На стены узкой каморки, на паклю, на паутину? На дощатый пол, на удивление чистый, маленькое окно с открытой форточкой? На прикрытую дверь, чрезмерно низкую и опасную для макушки головы? Куда идти, что делать? Что все это есть?

     Есть? Да! Как же хочется есть! Нет, определенно выходить отсюда надобно и разбираться, что же здесь такое.

     Смутный бородатый образ, с тех далеких берегов реальности предстал перед ним в более прозаическом виде. Предстал, заметил его и замер, будто столкнулся с ликом своей судьбы. Недоуменно застыл и Вергилий. Наверняка после путешествия и долгого сна он выглядел не лучшим образом, но неужели таким уж призраком? Быть может, и хозяин решил, будто нежданное появление гостя — лишь сон?

     Хозяин вешал ружье на стену. Он определенно только пришел. Аккуратно снял с плеча поклажу, среди которой было несколько неопознанных птичьих тушек. Вот какой незнакомый запах еще витал в этом доме. Запах пороха. Запах охоты. Хозяин был невысок. Он вполне проходил в свои двери. Одинокий охотник? Лесник? Иль это край деревни?

     — Вот так вот, — сипло выдохнул хозяин. — Чуть не доводит судьба до инфаркта...

     — ...Когда пытается решать за нас...

     — Что?

     — А... Здравствуйте...

     — Ну, день добрый… добрый вечер уж почти.

     — Как добрый вечер?! Сколько я проспал?

     — Да сутки скоро. Две трети уж точно. Да ты не сразу заснул. Ворочился. Потом воды напился, угомонился. Эх, многовато нынче подарков на мою голову... Да ты не робей, проходи. Что уж теперь? Авось так надо было... Голоден, наверно, как зверь?

     — Честно? Да.

     — Откуда будешь? Не с деревни, вижу, издалека? Авось не привык к здешним дарам природы?

     — Мне уже все равно...

     — Съешь левашей пока. Будет тебе завтрак. Настоящие, из деревни, там мука хорошая, хоть и мало нынче...

     — Из деревни?

     — Да, в бок от твоего курса через лесок и будет деревня. Ты часом не туда путь держал?

     — Ну... Видимо, туда.

     — А то не удивительно. Что-то движется нынче там. Смею заверить, ты не первый и, боюсь, не последний. Времена настали новые...

     — Да, времена настали странные... А чаек какой-нибудь у вас есть?

     — Малиновый. Держи.

     — Термос?!

     — А ты что думал? Век-то нынче какой? А самовар-то каждый раз заправлять не такой я хозяин, чтоб уют и очаг поддерживать. Уж извиняй.

     — Ничего, отлично! А...

     — А это добыча. Не пробовал, видать, такого? Так будет ужин.

     «Что-то проясняется, подумал Вергилий. Деревня недалеко. Добраться всегда смогу. Цивилизации маловато, но общий язык находится. Пропитание и крыша над головой пока есть. Чего еще надо? Хотя... много неясного. Что-то темнит хозяин. Или кажется так ввиду необычности обстановки? Многовато незнакомых запахов. Так-так, ладно, не будем спешить. Время еще будет. Дорога не закончилась. Боюсь, еще немало порогов придется пересечь, не поднимая ноги...»

     Не зная, чем продлить разговор, Вергилий указал взглядом на не слишком эстетично висящую дичь и спросил:

     — А...не слишком много...на двоих?

     — На двоих? На двоих-то, может быть, и много. Когда-то я и сам задумывался: куда мне на одного? Ходил в деревню, продавал. Откладывал в подпол — там знаешь какой холод держится? Теперь все по-другому. Точно так же, как некогда, много лет тому... Эх, долго рассказывать. Да ты, стало быть, ничего не знаешь... Потом. Погодя. Пока вынужден покинуть вас...

     Хозяин вынырнул из дому в широкий дверной проем. Вместе со светом оттуда виднелись молодые сосны и старые яблони. Какая это сторона? Не поймешь.

     Кремнин не задержал долго взгляда на выходе. Не подумал выйти. Что-то здесь не то. Свежесть не прельстила его, зато в условиях бездвижности воздуха пульс неудержимо разгонялся волнением. Нос пытался уловить недосчитанные запахи, ибо таковые были, но слова носу никто не давал — обоняние притупилось, едва глаза с ушами вступили в свои права, а под давлением сознания и вовсе отказывалось работать.

     «Сколько времени прошло с тех пор, как я проснулся? Несколько минут? Неудивительно. Слишком мало»

     Воротился в свою комнату. Огляделся.

     «Он удивился моему появлению, но не так, как положено. И еще эта робость, озадаченность, смятение... И дичь... Стало быть, я тут не один...»

     И тут в его поле зрения попал потолок. Плоский, дощатый, толстый, уложенный на балку, пересекающую комнату посередине. Прочный. Это не крыша. И даже не чердак. Там, в вышине, вполне нормальный второй этаж.

     Маленький кусочек коры упал ему на ладонь. Упал, видимо, с балки, еще сохранившей признаки бревна. Случайно ли? Или кто-то наступил слишком сильно по ту сторону? Уши прошляпили момент. В открытую форточку дунул ветер, просвистел по раме, заглушил остальные звуки. Форточка качнулась, издав тихий, какой-то удивительно изящный скрип. Похоже, то и были те самые скрипки, что играли перед пробуждением.

     Выскочив из комнаты, он нашел-таки лестницу. Довольно крутая, градусов под пятьдесят, она незаметно начиналась в дальнем углу, странно изгибалась и исчезала под потолком, упираясь в прикрытую дверь. Лестницей не часто пользовались... До последнего времени. Проход был наскоро очищен, приведен в порядок. Но оставалась робость, неготовность... И странные знаки, не то запах, не то скрытый звук и свет, присутствия не просто чужого, а прямо-таки невозможного, будто неведомый толчок перетряхнул витрину судьбы.

     Да, сказал себе Вергилий, это запах. Это недеревенский аромат — деяние чужих парфюмеров. Он одолел ступени на ватных ногах. Дверца открылась.