Грушевская Золушка

Татьяна Гончарова 2
            Ах, как любила Нюся рассматривать эти фотографии! Они висели все, сколько их  было в доме, в одной общей рамке. Там был отец в казачьей форме - красивый  черноглазый да черноусый бравый казак, ещё фотографии родни, а больше всех ей нравилась их общая, семейная. Хоть и давно это было, но Нюся помнила тот день, когда они поехали на быках в Новочеркасск фотографироваться. Она была маленькая, испугалась тогда и горько плакала: «Кто  наших быков домой приведёт, мы же на фотокарточку станем»!  Сейчас смешно, а тогда ей не до смеха было, но никто не успокоил ребёнка в суматохе сборов. Зато как славно всё на карточке получилось: старшие сёстры Дуся и Соня почти невесты - красавицы, Мавра тоже подросток. Они с Шурой  в одинаковых платьях и похожи друг на дружку, как близнецы, но Нюся меньшая. Единственный братик Василий, беленький, сероглазый - в маму, сидит у неё на руках. И папка с ними, он тогда ещё живой был.
           Когда село большое,  говорят, что оно раскинулось. Грушевка, вернее, станица Грушевская  - очень большая, в ней даже  два церковных прихода. Но она не раскинулась, она растянулась почти на треть расстояния от Новочеркасска до Ростова. Дело в том, что с одной стороны её ограничивает речка Тузловка, за которой  заливные луга до горизонта, а  с другой подпирает гора, не давая расти в ширину. Эта гора, очевидно, была когда-то крутым берегом древнего моря, а сейчас она тянется вдоль всей станицы, став её неотъемлемой частью, её приметой. Нюся, как и все станичные ребятишки, лазила на эту гору весной за степными тюльпанами, за чабрецом к Троице, иногда - полакомиться сладким чуть вяжущим тёрном, или ходила с бабушкой собирать серберу (так казаки называли шиповник).
        Но не всё, что связано с горой, было так спокойно и безоблачно. Помнит Нюся, как замирало её сердечко от страха, когда пряталась она там, в колючих зарослях, прижимая к себе мешочек с чечевицей – единственным оставшимся в семье съестным припасом. Отправляла её туда мама, когда появлялся в станице очередной  продотряд, собирающий «излишки» продовольствия. Излишками эти лихие ребята считали всё, что находили в обнищавших закромах.  Тогда и папка помер. Бабушка говорила, что не с голоду он умер, а от болезни, только они все  тогда сильно голодали. Как хорошо, что продотряды перестали заезжать в Грушевку.
   - Мама, а можно, я в школу буду ходить? - просит Нюся.
   - Да тебя же уже Соня читать выучила, зачем тебе?
   - Ага, Соня в школу ходила, и Дуся, и Мавочка, а Шура аж четыре класса кончила,  я что же, хуже их?
Матери жаль дочку, конечно, она не хуже сестёр: сообразительная, всё на лету схватывает, такой бы только и учиться. А хорошенькая какая, черноглазая, удалась в отца, любимого её Прокофия, царство ему небесное! Был бы он жив, наверное, училась бы и Нюся, как её сёстры, а сейчас не до учёбы,  даже и не прокормить. Ничего, детям потакать нельзя, не зря же старики говорили: «Сколько ни панькайся с дитём, сколько ему ни высточай, из одного два всё равно не вырастет».
  - Подожди, может, зимой походишь, а пока поживи в Каменном Броде у тёти Анисьи в няньках.
     Забегая вперёд, нужно сказать, что зимой Нюся в школу тоже не пошла: не в чем было. То есть, не во что было обуться.   Летом-то все босяком бегали, а зимой в школу босяком не пойдёшь. Почему-то именно обувь всегда играла роковую роль в её учёбе: когда она выросла, в станице открыли вечернюю школу рабочей молодёжи – ликбез, две недели походила туда девушка, а потом мать сказала:
 - Сапоги тебе только справили, а ты их разобьёшь. Нечего, как маленькая, по школам ходить, и так дюже грамотная, книжки читаешь.
А пока ничего этого Нюся не знала и с надеждой ждала зимы.
         Тётя Анисья была мамина родная сестра, сильно на неё похожая, да судьбы у них выпали разные. Выйдя замуж по любви, Дарья стала рожать одних девок, а ведь у казаков по закону только на сыновей давался надел земли.  Может быть, поэтому так любил Прокофий казачьи лагеря? Другие мужики с досадой ждали время, когда необходимо туда отбывать, искали помощников, чтобы было кому подсобить семье на время их отсутствия. У Прокофия же хозяйство было небольшое, и лагерей он ждал с нетерпением, уверенный, что его расторопная супруга сама справится.  Когда родился, наконец, долгожданный сынок Васятка, уже и власть переменилась, и закона такого не стало. 
       У  Анисьи  же что ни год - то сын, таким образом она землицей обзавелась и разбогатела. Своей семьёй они  уже не справлялись, работников нанимать стали.  И пошли Дарьины дочки к сестре в наймички, так принято было, никому и в голову не приходило роптать. Нюсе на то время девять лет всего было, в поле она ещё не работник, а в няньки уже можно.   Родила как раз тогда  Анисья не одного, а сразу двух сыновей, за ними и должна была Нюся присматривать, пока вся семья в поле работает. Ну и, конечно, за всем двором с курами да свиньями. Там же оставались и другие Анисьины сыновья – сорванцы, но они уже подросли и в присмотре не нуждались. Нюся с завистью смотрела на их мокрые чубы, когда они прибегали после купания в речке, чтобы отломить кусок хлеба, и снова мчались нырять и плавать в Тузловке. Ещё совсем недавно так же и она весело плескалась с детворой на самом мелком месте под названием Пустошь, где речка широко разливалась по песчаному дну, и было там на середине ребятишкам по пояс, и родители не боялись отпускать их туда. А теперь она нянька, какое уж тут купанье?
       Уход за младенцами в то время был не слишком уж мудреный: пелёнки, сделанные  из подолов старых платьев, никто каждый раз не стирал. Описается ребёнок, Нюся на забор пелёнку повесит, та на солнце быстро высыхает, только стоит как накрахмаленная от многоразовых просушек. Ничего, Нюся её в руках помнёт и снова пеленает. Кормить тётя прибегала, когда молоко у неё начинало сочиться сквозь застиранную кофтёнку, и опять бежала работать.
           Аполлон, тёткин муж, был  мужик некрасивый: рыжий, конопатый и ростом маловат, на своего древнегреческого тёзку никак не походил. Да никого в Грушевке это не смущало – не сильны были казаки в греческой мифологии.  Выходила за него Анисья по сватовству, а не по любви,  это было делом обычным,  но жили они дружно, хозяйствовали, добро наживали.
        -  Нюська, ты ступку помыла? Вон дядя Аполлон идёт, беги скорей, мой, - кричала Анисья вечером,  вернувшись с работы,  - Да воду зря не разливай, свиньям отдай.
       Дело в том, что  экономный Аполлон,  приходя домой, обычно нюхал ступку, чтобы узнать, а не толкли ли бабы в ней кофейные зёрна. «Кофей» денег стоил и разрешался только по праздникам.  Вот так в то время наживалось богатство.  Не знал – не ведал бедняга Аполлон, что отберут у них всё новые власти, а их самих сошлют в далёкую Сибирь, как раскулаченных.  Ох, если бы знал, распивал бы каждый день вместе с бабами этот проклятый «кофей», и не только его, а не горбатил бы спину и хоть пожил бы. 
        Скоро Троица, хороший праздник. Поставят в доме по всем углам букеты, значит  надо идти на гору за цветами, а это интересней, чем смотреть за детьми. Потом ещё посыпят пол травой, а под иконами в святом углу чабрец разложат, пахнуть будет! Зайдёшь так в дом, а там ставенки закрыты, прохладно и дух от свежей травы такой, что не надышишься! Праздники все хорошие: на Спас яблоки с мёдом вкусные, на Рождество колядки весёлые, на Пасху ещё веселей - с ребятами крашенками стукаться!  Разговенье, опять же, после долгого поста, как не радость? В холодных погребах уже стоят – дожидаются праздника горшочки со сметаной да с каймаком*. А главное, в праздники никто не работает, можно наиграться, набегаться с подружками, красота!
        Аполлону нравилась их малолетняя нянька: проворная, работящая, хоть и мала ещё. Ему пока не дал Бог дочки, но если будет, пусть бы такая, как Нюська!   Надо ей подарок к празднику сделать, так положено было, да и сам хотел девчонку порадовать. А ведь он был отменным сапожником, всю зиму этим зарабатывал.
        И вот Нюся уже в предвкушении подарка, мерки сняты, дядя работает. Никогда до этого не было у неё своей обуви. Летом зачем обувь? Конечно же для красоты, но это у тех, кто побогаче. А зимой она нужна, ох как нужна, да только у них пока на всех детей одна пара сапог, кому идти куда-то, тот и обуется, остальные дома сидят.  Но  сапоги – это дело дорогое, не их, а сандалики шьёт ей дядя Аполлон, а Нюся так и посматривает в его сторону, так и ждёт.
     -   Нюся, а ну-ка иди, меряй. Чи, можеть, не угодил тебе дядя Аполлон? - мужик самодовольно ухмыляется, знает, что угодил.
     И отправилась Нюся домой праздновать в новеньких сандаликах. Ох, и красивые же они получились, комбинированные, то есть двухцветные, потому что из остатков кожи кроились, но так даже лучше.  Далековато было бежать ей от хутора Каменный Брод до Грушевки, да дорожка степная  привычная, только новые сандалики жаль. Выйдя за пределы хутора, сняла девочка свою обнову, пыль с неё ладошкой стёрла и припустила бегом, сверкая босыми пятками. А как до родной станицы дошла, свернула к речке, усталые ножки обмыла, вытерла подолом юбки и обулась. Сердечко бьётся: заметит ли кто?
   -  Здородневали, тётя Поля, - приветствует девочка первую встретившуюся станичницу.
   - А я не угадываю, чья это девка идёть, - шутливо отвечает женщина, - Тю, да это Нюся! А сандалики у неё какие новые да красивые!  Где ж ты их придбала**?
   - Дядя Аполлон пошил, я же у них в няньках живу.
   - Вот молодец, а мои девки, гиги*** здоровые, до семи часов спять, хуру дують****. А ты уже работаешь.
Нюся не слышит подвоха: на самом деле тётка гордится, что её дочки могут поспать подольше и не работать. Девочка  уже спешит поздороваться со следующим соседом, зная, что он  заметит  обновку. Сосед замечает и тоже её хвалит. И идёт она гордая, счастливая в свою родную семью, праздновать.
 Празднуй, радуйся, Нюся, сегодня твой день!
            



* каймак – сливки с кипячёного молока
**придбала – приобрела
***гига – дылда
****хуру дуть – крепко спать, дрыхнуть