Отрывки из книги "Короткие истории длинной таксы: ПРОДОЛЖЕНИЕ". Сайт книги: www.dogtales.ru
* * *
ДВУНОГИЕ И Я
Прошли годы.
Много лет.
Я все так же хорош. Впрочем, нет. Я стал еще лучше. Седина украшает мои уста, умножает благородство.
Я стал размерен.
Знаю себе цену – ее нет.
Прожил немало страстей. Познал печали, радости и горесть разочарований. Мои вздохи тяжелы. В моих глазах – мудрость.
В общем, я исполнен жизненного опыта.
Мои двуногие почти не изменились. Они живут долго, потому что понимают трудно. То, что порядочный пес осмыслит за год, они едва поймут за семь. Одним словом – тяжкодумы. Потому им и отмерено больше.
Она все так же прекрасна. Лысая. Длинная. Мягкая. С лохматой головой и морщинками у глаз. Стала терпимее и нежнее. Но по-прежнему безжалостно скупа. Тоска.
Он все так же властен. Большой. Теплый. Чуть-чуть шерстяной. Всегда краток. Всегда по делу. Сантиментов не разводит. Стал добрее и заметно щедрее. На старости лет это утешает.
Понимаю, что доживаю свои года...
Уже знаю, что после снега долго будет слякоть – и в лапы грязно, и в пузо мокро. Затем пригреет солнце. Станет хорошо, пахуче и щекотно. Прилетят мухи. Будет жарко… Потом дожди затянут. Осыпется листва. И снова будет грязно, зябко и промозгло. И холодно. Придут морозы. Выпадет снег, в котором так хорошо фыркать.
Все повторяется. Но каждый раз все по-другому.
Я познал законы жизни.
Однако не в том суть.
Вижу, что свое дело – сделал. Я научил их любить.
Учил, как мог. Своим примером, своею любовью. А как еще учить любви?
Знаю, что справился: они меня полюбили. Это было долго. Это было трудно. Натерпелся я... Настрадался. Но они смогли.
Теперь я тих и счастлив.
* * *
ОНА
По утрам она меня обнимает, чешет и приговаривает всякие глупости: «Ты моя игрушка на меху» или «Ты игрушка на курьих ножках». Трогает мои уши, щекочет длинными волосами.
Когда гляжу исподтишка из-под стола, она спрашивает заговорщицки: «Ты мышь позорная или труба подзорная?».
Она всегда была хорошей. Но больно вредной. Воспитывать меня пыталась. Случалось, тапком. Говорят их двуногие мудрецы: хочешь усовершенствовать мир, совершенствуй себя.
Она же взялась меня улучшать.
Я любил ее смиренно, всегда. Ибо когда любишь – терпи. И я терпел. Любил и терпел.
Шли годы. Она начала понимать, как я хорош. Не будь так скромен, сказал бы прямо: великолепен. Начала понимать меня и принимать. Во всем моем разнообразии.
А я, поверьте, многое могу…
* * *
ОН
Он был всегда суров. Никогда не спрашивал, мышь ли я. Был в том твердо уверен. Любви достойным не считал. Не кормил. Не гулял. И на место прогонял. В общем, бесстрастный и безучастный.
Но главный.
Его я любил еще более смиренно.
Терпел еще более усердно.
И вздыхал еще более тяжко.
Теперь он гладит меня огромными теплыми руками. Ловит за хвост. Кормит под столом. И играет со мной в лошадку.
Двуногие странные. Чем они суровее, тем стыдливее проявляют любовь. Робко и неловко, будто это слабость… Им нужно хорошенько постареть, чтобы понять, в этом, как раз, – сила.
Мне стали больше прощать.
Меня стали больше угощать.
Души во мне не чают.
Чувства ко мне питают. Однако, лучше бы питали меня… побольше.
* * *
У Чапы появились первые признаки старения. Яркая седина на щеках и умудренный взгляд придают ему особого собачьего достоинства. Он стал спокоен, вреден и крайне мнителен.
Раньше его раздражала двуногая молодежь, теперь и собачья вызывает возмущение своими слишком непосредственными манерами и прогрессивными взглядами.
Отобедав, устремляет задумчивый взгляд в пространство. Видимо, озадачен вопросами метафизики. Или вспоминает былое… К собачьим женщинам все более равнодушен, может и рыкнуть в непогожий день.
Главные его радости – это питание и созерцание. Интерес к еде пес не утратил. Скорее, наоборот. Это единственное, что пробуждает его в любое время дня и ночи. Он полюбил покой и долгий сон.
Взглядов придерживается пессимистических, если верить его вздохам и недовольному ворчанию.
Способностям, с которыми пес расчленяет новые игрушки и старые подушки, можно только позавидовать. Вопрос решается в течение пяти минут, кардинально. Никаких привязанностей к вещам!
Только к нам, хозяевам…
В последние годы Чапа стал особенно ласковым. Очень нежным и отзывчивым. Он всегда почувствует мою грусть и утешит мокрым носом. Если нос не помогает, пес задействует щекотные усы.
Он стал очень трогательным, этот ласковый шерстяной ворчун.
* * *
КРИЗИС ВСЕГО МЕНЯ
Мало-помалу пришел кризис. Кризис длинного меня. Моего сложного среднего возраста.
О чем мечталось – не сбылось, а что сбылось – не так уж нужно. И старость, очевидно, все-таки придет. Остается унылая жизнь обычной таксы.
Осознать это – большой стресс.
Принять это – долгая депрессия.
Седина подернула уста мои. Сердце начало побаливать. Шерсть покрылась перхотью. Кости ноют от дождей…
Опустошенность. Меня снедала опустошенность.
Помогала пища. Пища меня заполняла, становилось спокойно и хорошо. Но пищи было мало. Как всегда…
Мне снились юные года и радость жизни. От жалости к себе я, тихо дремля, грустно тявкал. Тогда она чесала мою пятку.
«Нельзя» и «Место» воцарились по обе стороны меня. С давних пор. Горькая судьба ограниченных возможностей. Я чувствовал, что жизнь несправедлива.
Что мне крысы? Что мне кошки? Что соседский враг и рыжая прелестница с хвостом?
Я терял интерес к жизни.
Я пытался заесть свой кризис.
Пищи по-прежнему не хватало...
Я тянулся к юным. Они оказались беспробудно глупы.
Тогда я стал эксцентричным! Прибегнул к бытовому насилию и начал делать то, что не делал никогда!
* * *
ОДИНОЧЕСТВО
Двуногие ужасно одиноки.
Они тщательно это скрывают. От самих себя и друг от друга.
Двуногие одиноки потому, что не умеют любить.
Хотят любви. Но любить не умеют.
Собираются десятками ног, суетятся, хохочут и чувствуют еще большее одиночество.
Случается, находят, кого бы полюбить!
Вместо того ждут, чтобы этот кто-то любил их.
Ждут.
И страдают от одиночества. Тайком.
Их женщины едят конфеты и смотрят грустные фильмы. Плачут. Мужчины еще больше работают. Злятся.
Но любить двуногие не хотят.
Это больно.
Мне тоже бывает больно их любить. Они вредные.
Но я люблю…
Люблю их такими, какие есть.
Лысыми.
Холодными.
Жадными.
Если подумать, недостатков в них больше, чем достоинств… Но я не думаю. Я их люблю.
Вместе с ними мне не бывает одиноко.
А вот без них…
* * *
Чапа появился, когда в моей жизни закончился один период, а другой еще не начался. Я была предоставлена самой себе и своему одиночеству. Мы порядком друг другу наскучили, когда в доме завелся этот черненький комочек.
Своими острыми зубками он впился в мое одиночество и растерзал его, как тряпичную игрушку, на маленькие кусочки! Усадил свое косолапие на пол и по-щенячьи серьезно на меня посмотрел.
Годы проходят, а Чапа не впускает одиночество в дом.
Кто-то скажет: «Какой из таксы охранник?». Но он, наверное, не знает о настоящих врагах человеческой души.
Такса – это собака, которая не оставляет своего хозяина наедине с собой. Ей обязательно нужно всюду сунуть свой нос. Во всякое дело. И даже в самый личный разговор – с самим собой.
Она явится. Уставится. И начнет невразумительно ныть. Или проситься «на ручки».
Трудно быть одиноким, когда тебе так настоятельно мешают.
Конечно, Чапу можно прогнать. Но потом становится стыдно. Идешь и обнимаешь обиженное тельце, а оно в ответ сучит лапками и норовит лизнуть в ухо.
Одиночество не выносит таких нежностей, убегает.
Однако стоит нам уйти из дома, как Чапа, побывав на диване и вкусив запретной жизни, начинает скучать… и, очевидно, грустить.
Тогда он идет к шкафу и берется за дело. Дело предстоит трудное, но такса – зверь упрямый. И нос имеет подходящий для всяческих вмешательств и вредительств.
С завидным усердием и колоссальным терпением он тычет этим носом в дверцу шкафа, пока наконец не откроет ее.
Достает мой зимний сапог на меху. Тащит в комнату. Раскладывает на диване и уютно укладывается сверху, уложив тот самый, многострадальный и такой старательный, нос внутрь сапога. И сладко засыпает… в объятиях хозяйских ароматов.
Когда задерживаюсь, меня встречают несколько сапог от разных пар и сонная довольная такса с помятыми усами.
* * *
ГОРЬКАЯ ПРАВДА ЖИЗНИ
Первое, что узнаешь в этом большом мире…
Первое разочарование, которое сопровождает затем всю жизнь…
Жадность человеческая!
Не раз она сокрушала надежды юности моей. Разбивала вдребезги мечты. Чаяния мои хоронила заживо.
Так я и повзрослел.
С годами жадность их меня уже не удивляет. Но огорчать не перестает. Это прискорбная данность: двуногие скупы и ненасытны. Горькая правда жизни.
Им всегда всего мало. Мало времени. Мало счастья. Мало жизни.
Все это у них есть. И все это они пропускают мимо, возжелав большего.
Затем предаются унынию и недовольству. Грустят.
С едой дела у двуногих совсем плохи. Прячут ее по шкафам, затем тихо и жадно едят по чуть-чуть. И ждут, пока остальное испортится.
Мне бы тоже было грустно.
Ирония в том, что проглотом они считают меня. Хотя даже остатками со мной не поделятся. Трудно смотреть, как бесталанно они растрачивают харч.
А я ведь совсем не жадный.
Я любознательный. Мне хочется попробовать. Желательно на зуб.
Я интересующийся. И в этом обстоятельный!
Не люблю их вымышленных теорий. И абстрактных знаний тоже не люблю. Ненадежно это.
Я ценю опытное знание. Единичное. Конкретное.
Поэтому только на зуб!
Из познавательных соображений, исключительно.
Не жадный я.
Я тщательный.
* * *
МУЖСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
Что в двуногих хорошо, так это то, что со временем они умнеют.
В конце концов, хозяин понял, как я хорош. Как совершенен.
Зауважал во мне мужчину.
С тех пор мы солидарны.
Именно от него перепадают самые вкусные и самые большие куски. Это странный, но в то же время неоспоримый факт.
Двуногие женщины любят словами и трутся волосами.
Двуногие мужчины любят делами. Иногда подпольными, а порой подстольными. Но всегда очень вкусными.
Ценю это свойство.
Бывает, подойдет, серьезно взглянет и молвит заговорщицки: «Чапа, идем покурим?»
Из чувств солидарности отказать не могу.
Вместе мы уходим в другую комнату к большому окну. Он затягивается, а я вытягиваюсь, цепляясь лапами за подоконник. Вдыхаю запах улицы и дым настоящих мужчин.
Чихаю.
Яростно чихаю.
Он чешет мои уши.
Мы смотрим друг на друга и понимаем: хорошо быть мужчинами!
* * *
Поначалу хозяин не видел в Чапе пса, достойного уважения, и серьезно не воспринимал. Маленькая и смешная косолапая такса, бегающая по дому, была скорее собачонкой жены. Мужу оставалось лишь презрительно смириться.
Со временем он все же полюбил черного проныру. Чапа для этого проделал сложный путь, прорывая хитростью подземные ходы и терпеливо, сантиметр за сантиметром, пробираясь к своей цели – мужскому сердцу.
Риторический вопрос «Разве это собака?» останавливал взгляд на существе, взирающем на нас глазами, полными искреннего недоумения и очаровательной глупости. К тому же икающем и машущем хвостом.
Впрочем, таксеныш с первых же месяцев понял, что одним лишь обаянием хозяина не возьмешь.
Отношения между ними установились суровые. Мужские. Деловые.
Играться, ласкаться и дурачиться Чапа всегда приходил ко мне. Хозяина нежностями не тревожил. Но каждый раз умудрялся получать от него немалый кусок сыра.
Когда деловые отношения с заметным пищевым уклоном окончательно наладились, начала возникать привязанность. К тому же взаимная…
Почуяв сердечную слабость хозяина, Чапа как истинная такса пустил в ход весь свой арсенал – наглость, хитрость, неотступность – под прикрытием дурашливого обаяния.
Куски сыра стали еще больше.
Теперь пес является к хозяину посреди дня, трогает его лапой и безмолвно взирает. Хозяин спрашивает, улыбаясь: «Ты зачем пришел?» Тот в ответ машет хвостом, и оба знают – он пришел пообщаться.
Затем вместе уходят покурить.
Мужчины.
* * *
ТРОГАТЕЛЬНЫЙ Я
Двуногая говорит, я трогательный.
Наверное, потому что трогаю ее носом. Застенчиво.
Или лапой. Нагло.
Она, погруженная в свои дела суетные, может меня, крошечного, и не заметить.
Приходится быть трогательным.
* * *
Чапа стал таксой пуще прежнего. Подлинной таксой! Где я – там он. Куда я – туда он.
Много лет мы прожили вместе. Мало чем можем друг друга удивить. Я давно уже привыкла к нему, а он – ко мне.
Но такса – это собака присутствующая. Непрестанно и неутомимо.
Казалось бы, и к этому можно привыкнуть.
Ничего подобного!
Такса умудряется присутствовать так, что привыкнуть к этому невозможно.
Нагло, надоедливо, с жутким храпом. Или тихо и незаметно. Очаровательно и умилительно. Игриво и настойчиво. Требуя к себе внимания или вовсе не замечая никого вокруг.
Но докучать, теряя свое достоинство, она не станет. Изведет предложениями угостить ее лакомством, почесать ей спину или достать мячик из-под дивана, дойдет до предела хозяйского терпения и… пойдет спать.
Когда закрываю двери, уходя в другую комнату, слышу царапанье шкодливой лапы, тихо упрекающей: «Одиноко мне, таксе покинутой, пусти сиротинушку...»
Занимаясь делами, вдруг почувствую холодный мокрый нос, уткнувшийся мне в ногу, или тепло бархатной головушки, ласково прильнувшей ко мне.
Но если дел у меня много, нежность Чапы сменяется дерзостью. Прыткие лапки царапают мои колени, уши дрожат, а черные бусинки-глаза сверлят насквозь: «Ты меня завела? Люби меня сейчас же!»
Это маленькое шерстяное существо, сгусток нервов, стоящее на двух кривеньких ножках, дарит любовь всю свою жизнь. Вот оно пришло. В который раз за день. Смотрит на тебя. Усами шевелит. Ждет внимания.
И ты вдруг понимаешь, какое это счастье – найти своего человека и свою таксу в этом большом мире. С ними обретаешь главное – любовь. И уже не страшно на перекрестках жизни, на ветру перемен, ни среди своих, ни среди чужих.
* * *
ВСЕ ИМ ПРОЩУ
Двуногие умеют обижать.
А приносить прощение не умеют.
Вместо того приносят растительность и сладости.
А нужно приносить сожаление – искреннее, взаправдашнее.
Потом можно уже и сладости.
Не умеют они извиняться. Не умеют они и прощать. Копят, копят свои обиды, как нажитые богатства. Берегут их, по ночам перебирают, злятся и грустят.
Обижают они и меня. Ведь я маленький. Это просто.
Но я прощаю.
И всегда им прощу.
Потому что лучше жить с любовью, чем с обидой.
Но это тоже дается нелегко.
Это трудно.
Следовательно, нужно есть пуще прежнего.
Как хорошо, что я длинный.
* * *
Настроение было задумчивое. Я допила свой кофе, расплатилась, отодвинула стул и всем своим весом встала… Чапе на хвост.
Бедняга завизжал.
С перепугу я окаменела, стояла на месте, оглядывалась и не могла понять, что происходит.
Пес продолжал отчаянно вопить, дергая задними лапками.
На террасу выбежали перепуганные официанты. Все взгляды устремились на нас.
Поняв, наконец, в чем дело, я, как ошпаренная, отскочила от Чапы.
Эти несколько секунд показались мне долгими минутами. Его громкий плач звучал в голове. У меня болел мой собственный воображаемый хвост, как бывает больно, когда сочувствуешь другому.
И было ужасно стыдно – перед ним и перед людьми.
Звереныш бросился ко мне, обнимал короткими лапками и облизывал горячим языком. Каждым взмахом слюнявого языка он слизывал мое чувство вины.
Я гладила его хвост. Он заглядывал мне в глаза.
Ведь это я сделала ему больно и я должна была его утешать. Но утешал меня он. Будто извинялся, что хвост положил в неположенном месте.
Обиды – они, как гвоздики, которые оставляют зацепки, а то и вовсе рвут тонкую ткань отношений. Такса об этом знает и сразу же все прощает.
Чапа никогда не таит обид. Он может уйти укоряющей походкой, расстроенно ковыляя, в свой домик, свернуться клубочком и грустно на меня смотреть.
Но стоит присесть с ним рядом, звереныш молотит хвостиком и норовит лизнуть меня в нос. Он прощает мгновенно, лишь бы сохранить главное – мир и любовь между нами.
Если ненароком зацепит острым зубом, он не уйдет, не скроется и не проворчит: «Сама виновата». Скромно рядышком сядет, скукожится и глаз не отведет. Глядя в них, узнаешь, что такое искреннее сожаление и какова она – мольба о прощении.
Он был еще крохотным щенком, когда впервые прикусил мне палец своими зубками-иголочками. Вскрикнув, я одернула руку. Он мгновенно притих. Подошел ближе. И сказал своими еще глупенькими глазками мудрое «прости». Я была поражена, какое большое сердце у этого маленького комочка шерсти…
Такса остро чувствует несправедливость. И всегда скажет, если хозяин неправ – громким визгом или укоризненным молчанием.
Такса умеет говорить, это мы не всегда умеем слушать.
Но обижаться она не станет. Все простит.
И былых обид никогда не вспомнит.
Если извинимся – в тот же миг простит. Если не сумеем – все равно простит.
На себя вину возьмет, лишь бы в мире жить с главным своим человеком.
* * *
Сайт книги: www.dogtales.ru