Высоко-высоко летает одинокий орел в ясном синем небе. Кружит неторопливо, вольно раскинув крепкие крылья.
Ни пера не уронит, ни взмаха не сделает.
Смотрит с тоской непонятной на него Инка, слезы близко-близко, не удержишь. Катятся, непрошенные. И вроде и тоска, а сердцу сладко, и томительно и горячо. И, кажется, вот=вот все понятно станет, но опять заволокло все туманом, укрыло тайну, и не спросишь никого, о чем сердце мается. Или о ком?
Вот-вот имя сорвется, но сердится Инка, утирает слезы, приговаривает что-то шепотом. Уехал Андрей, проститься не зашел, не позвонил, не сказал ничего.
Каждый день с утра до ночи тянется резиной нескончаемой, мается Инка, ждет чего-то. Вздрагивает из-за каждого звонка, места себе найти не может. Скорей бы август кончился, даже школа лучше, чем мука эта…
Сидит Инка за столом, пальцем по мережке водит. Рядом тарелка нетронуто стоит.
= Инка! – не выдерживает обычно терпеливая матушка. - Да съешь уж что-нибудь. Одни глаза остались.
Инка поднимает на нее эти самые глаза, которые теперь полны слез, и от этого сияют ярче обычного.
- Почему он не пришел, мама? – почти плачет она, и тут же оказывается в привычных теплых объятиях.
- Не смог, что-то помешало, - успокаивающе говорит мать, гладя ее по голове. - Все хорошо, моя звездочка, не плачь, птенчик мой, рыбка моя, съешь что-нибудь.
Судорожно всхлипнув, Инка придвигает к себе тарелку и ест с неожиданно проснувшимся аппетитом.
- Мамочка, - говорит она с набитым ртом, - Очень вкусно!
- Еще бы! - смеется мать, - третий день не ешь, страдалица ты моя!
Она смотрит на дочь, и сердце ее сжимается. «Эх, порода наша абатуровская, однолюбы. Все на одну карту. Или счастье невозможное или одиночество неизбывное.»
На короткий момент наступает тишина, рядом сидят мать и дочь, но как далеки их мысли от уюта светлой комнаты.
Там, на далеком берегу…