День сегодня был пасмурный. Небо затянули хмурые тучи, грозящиеся в любой момент обдать город проливным дождём и устроить потоп. Несмотря на непогоду, я всё равно решил прогуляться по недавно достроенному парку, возведённому в нашем городе в честь человеческой добродетели. Он так и назывался: «Парк человеческой добродетели», и название мне нравилось, вызывая лишь положительные ассоциации. Да и людей тут всегда было не так уж много. Центральный парк был гораздо живописнее, от чего все любили гулять там.
Я сидел на лавочке, вытянув ноги. Прямо напротив меня стоял синий знак, разрешающий прогулки с животными, и предупреждающий, что в парке могут быть собаки-поводыри. Тело пробирала приятная, расслабляющая дрожь. Кругом не спеша брели прилично одетые люди, иногда бросавшие на меня любопытные взгляды, и гадавшие, не бандит ли я. Именно на бандита или анархиста я был похож больше всего, потому страх людей передо мной можно было считать более чем обоснованным, но это меня не волновало.
Хотя иногда было обидно.
Конечно, ведь человек в кожаной куртке, с черной повязкой на голове и глазами религиозного фанатика, скорее всего, будет похож именно на бандита. Я уже привык к таким осуждающим, вопросительным, любопытным, и неприязненным взглядам. Вроде говорят людям не судить книгу по обложке, а они берут, и судят. Смысл тогда говорить?
Я отвлёкся от своих мыслей, и решил осмотреться.
На асфальтовый тротуар, лежащий передо мной, стали падать крохотные капельки дождя. Перед бордюром, отгораживающим тротуар от лужаек, местами лежали небольшие камушки, и я всё гадал, почему их не уберут. Камни были важной частью декорации, если их не убирали, ведь их наличие, в противном случае, подвергало людей риску оступиться, и упасть. Случаев таких, на моей памяти, ещё не было, вот и у администрации парка тоже. От того они их и оставляли.
Вдруг стал раздаваться металлический стук. Обратив взгляд к источнику звука, я увидел, как вдоль бордюра, ориентируясь с помощью трости, брёл пожилой мужчина в круглых черных очках. Он двигался осторожно, и не расторопно, но явно получал удовольствие от прогулки. На его лице была улыбка, и от этого он сразу показался мне приятным человеком.
Рассматривая трость старика, я не заметил, как он оступился. Наступив на один из камушков под неправильным углом, старик споткнулся, вытянул руки вперёд и, к счастью, грохнулся на локти. Трость упала на лужайку, перекинувшись через бордюр, и скрывшись в траве. Очки так же слетели с носа слепого.
– Ай! – Вскрикнул он.
Я сразу, рефлекторно, хотел подскочить и помочь ему, но от чего-то захотелось выждать. Господу, может, не понравится мой эксперимент, но праздное любопытство на миллиметр превзошло желание помочь упавшему. Я решил понаблюдать.
Результат наблюдения удивил неприятно. Люди, как и до этого, шли прилично одетые, сплошным, небольшим потоком, и лишь посматривали на старика. Некоторые даже делали вид, что не заметили его, будто бы перед ними упало палено, а то и хуже, призрак, к которому не прикоснуться. Это возмутило меня до глубины души заставив нахмурить брови.
С самого детства у меня перед глазами был пример отца, что порой помогал таким отвратительным на вид людям, от которых у обычных граждан воротит нос. Не маргиналам и не преступникам, нет. Даже если бездомный человек перепивал, например, отец никогда не проходил мимо, и как минимум старался вызвать скорую, справляясь у бездомного, в порядке ли он. Те обычно кряхтели, говоря, что всё нормально.
Отец никогда не давал на милостыню. Он помогал именно тем, кто остро нуждался в помощи.
Сам не знаю, откуда в нём было столько сострадания, но я не мог сказать, что мне это не нравилось. У меня у самого теперь было немало сострадания к людям, но почему его не было в других? Почему человек, которому сейчас очевидно была нужна помощь, оставался совсем без внимания?
Я понимал, что он слепой, и даже понимал, что он сможет встать сам, но другие этого не видели, из-за отсутствия атрибутов слепого у старика. Но почему люди, видя его, даже не спросили, в порядке ли он? Иногда они даже переглядывались, наверное, думая: «А я что? Вон тот парень классный, он поможет. У меня нет времени».
Старик стал подниматься, постанывая. Ему очень тяжело давался подъём, и я не выдержал, вскочив и подбежав к нему. Он застыл, услышав моё приближение, и явно был удивлён этому. Я взял его под локоть, став помогать, в ответ на что он отнекивался, и говорил смущённо:
– Да нет, что вы, не нужно, я сам поднимусь!
– Мне не трудно, – отвечал я, искоса поглядывая на людей, безразлично бредущих вокруг. – Вы не ушиблись?
Старик кивнул, улыбнулся, и ответил:
– Всё хорошо.
Я поднял очки, почистил их, нашёл в траве трость, и вложил её старику в ладонь. Ему я так же помог отряхнуться. Он коснулся моего плеча, и искренне поблагодарил, в ответ на что я тепло улыбнулся. Старик этого не увидел, но наверняка почувствовал.
Мы распрощались.
Я глядел в след уходящему старику, думая, что если бы отец был жив, и видел это, то гордился бы мной. На моём месте он бы поступил точно так же, не позволив старику, да ещё и слепому, мучиться. Ему на вид было лет семьдесят, а в таком возрасте самостоятельный подъём для людей, не занимавшихся раньше физической подготовкой, был целым приключением.
Я ушёл из парка. У меня в голове без конца крутилось его название: «Парк человеческой добродетели». Раньше меня беспокоило то, что это просто слова, которые ничего не значат, но теперь я на собственном примере убедился, что это не так. Событие в этом парке я запомнил на всю жизнь, и нередко вспоминал его дома, сидя перед горящим камином.