Выпадая из пазла

Вера Стремковская
В маленьком кинозале всего тридцать мест. И кажется, что Цвейг не на экране, а здесь, вместе с нами. Он смотрит грустными, умными глазами, скованный удушливой хваткой тоски.
Случалось ли вам принести в дом ценную какую-нибудь, золотую рыбку, и поместить ее в аквариум, чтобы день за днем наблюдать, как рыбка эта чахнет и увядает, теряет цвет… Сначала пегими пятнами по нездоровой чешуе, а потом, и вовсе, проснувшись однажды утром, увидеть ее всплывшей брюшком вверх на поверхности помутневшей воды.
Не все, конечно. Некоторые осваиваются, и мелькают на радость хозяину красными черточками в зеленовато-прозрачной акварели.
Но природа отдельных, редкостных особей не наделила их силой и способностью выживать, будучи лишенными своей среды, привычного глотка воды, или воздуха.
Такова, порой, участь гениев, призванных творить во имя высшего понимания сути и смысла жизни, для того и разместившей их яркими вспышками то здесь, то там на планете.
И сияния эти тем заметнее, чем трагичнее и уничижительнее их судьба.
Первая мировая война казалась многим европейским интеллигентам ошибкой. Каково же было осознать, что на долю некоторых из них выпало пережить еще одну, более жестокую и бесчеловечную.
Истребление людей по национальному признаку вызывали протесты в умах, и душах, желание активно противостоять.
Искусство в этих условиях реагировало по-своему чувствительно и трагично. Романтизм, обращенный в глубь человеческого естества, воспевая свободу и одиночество, вынуждено и мучительно подстраивался к реалиям времени.
Слово служило оружием писателям.
Томас Манн, Эрих Мария Ремарк…От имени «потерянного поколения» повествуют об испытаниях, об изгнании. Фильм, снятый по произведению Ремарка, запрещен в фашистской Германии. Но Ремарку суждено вернуться, и увидеть этот фильм в своей стране, когда война закончится, и мир, вздохнув свободно, воспоет творца.
В противовес этой судьбе – другая, тоже уникального новеллиста, и тоже еврея с немецкими корнями.
Международный Конгресс Писателей в Буэнос-Айресе открылся траурным перечислением имен собратьев по перу, вынужденно скитавшихся по всем уголкам земного шара.
Среди присутствующих специально отмечен Стефан Цвейг. От него ждут проявлений моральной поддержки, заявлений по поводу политики властей Германии по еврейскому вопросу.
Но он молчалив и подавлен, не считает себя вправе критиковать оставленную родину. Великодушный его поступок привел многих в недоумение.
Растерян, без сил, хорошо понимая, что это окончание его земного пути, он измучен ситуацией, и так одинок.
Словно выпал из пазла, и не может уже существовать отдельным элементом, вне целого, не совпадая с реальностью.
Умение приспосабливаться к любым условиям не однажды помогало выживать многим другим, сумевшим принять жизнь такой, какая есть, найти в ней смысл ежедневного существования.
Организовать ли школу, как Лев Толстой, о котором он писал, и учить местных детей, или занимать себя тяжелым физическим трудом.
Поверить, что в конце концов возвратишься на родину, как Ремарк.
Но Цвейг не имел той грани соприкосновения, а может и не желал этого, протестуя по-своему, погружаясь все более в глубь темноты, называемой депрессией, овладевающей им, чтобы, захватив с собой, заразив ли этой темнотой, увести в могилу и любящую жену.
Она добровольно уходит с ним вместе, не ставя свою жизнь вопреки, не в силах противостоять тому потоку внутренней энергии, который уносит его к смерти.
Здесь мы немного отвлечемся, и вспомним судьбу последней любви Франца Кафки - Доры Диамант, прошедшей в те же годы муки безнадежности, смерти близких, преследований, но сумевшей выстоять, и даже создать на чужбине организацию помощи таким же, как она - беженцам евреям. Лишь сильная духом женщина, рожденная, чтобы давать новую жизнь, и сохранить жизнь другим, способна на такое, Шарлотта не была сильной, и не стала опорой.
Этот уход вызвал противоречивую реакцию.
Но что могут судить другие о его выборе, что им известно о нетерпении сердца, лишенного покоя и тепла влажных закатов над зелеными полями, силуэтов горделивых замков Австрии, легкого ветерка в цветущих парках, и пения фонтанов, оставляющих легкие капельки на маленькой, изящной ладони любимой, в тот нежный вечер, когда волны вальсов Штрауса плывут, погружая в небытие…
Пестрые попугаи на лопоухих листьях тропической Бразилии в потной и душной жаре не смогли заменить очарование той жизни. Надежда на изменения к лучшему покидала день за днем, по мере продвижения на Восток фашистской чумы, овладевающей значительными территориями, уничтожающей все больше людей, приносящей все больше страданий и горя. Свобода, столь желанная, столь необходимая ему, ускользала, обнажая бездыханность и безнадежность времени. И он уснул, рядом с преданной женщиной.
 
Человек духовный наделен внутренним стержнем веры.
С годами приходит понимание присутствия живого Бога, постоянного диалога с Ним, в том числе через подсказки, посылаемые в виде случайных, казалось бы, текстов, ситуаций, людей…Надо лишь научиться вслушиваться, вчитываться, терпеливо ждать.
И не переставать верить в чудо, не давать своему сердцу окаменеть!
 
Из этих видимых подсказок, реальных событий, отражаемых открытым сознанием, создается свой собственный пазл, в котором сам является его неотъемлемой частью.
 
Очки от солнца, перевернутые дужками вверх – символ нынешнего холодного, и дождливого лета.
С балкона соседнего дома доносится испанская речь. Невысокого роста, плотного телосложения женщина одновременно курит, и разговаривает по телефону с кем-то, надо полагать в Латинской Америке. Может показаться, что даже без телефона, так отчетливо громко, и непосредственно в пространство.
А в городе праздник - ежегодный фестиваль культуры.
В программе разнообразные развлечения, включая палатки с доступной, быстрого приготовления экзотической едой разных стран, и семинары на тему культуры и религии ближневосточных стран в центре. Вечером дискотека под музыку Сомали.
Театр оперы тоже участвует. Два бесплатных концерта днем и вечером, но билеты надо получить в кассе, куда уже выстроилась огромная очередь. Мужчины в шортах с крупными волосатыми ногами, обуты в кеды, дама в кроссовках и бесформенных розовых брюках, обескураженная женщина с плачущим ребенком…
Но вот, наконец, занавес! На сцену выходит интернациональный хор представителей двадцати трех национальностей. Пестрые и разные, в платках и индийских сари, в майках и джинсах, они поют нескладно, любительски, как умеют. Участники совместного с Обществом Красного Креста проекта. Поиски путей интеграции.
В зале надрывно кричит младенец, на сцене бесконечно долго говорит на английском языке директор, потом так же долго, но уже на шведском конферансье, в перерывах немного классической музыки, арии из опер, а потом, на радость присутствующим, под громкий хохот публики: трое мужчин в женской одежде, один из них в балетной пачке розового цвета, в белых колготках, роговые очки вместе с маленькой короной украшают бритую голову. Они поют рождественский гимн. Учитывая, что сейчас август – это, должно быть, удачная находка автора, несомненно знающего, Кто и зачем родился.
Приближая таким образом музыку к усредненному слушателю, к современной мобильно-загруженной молодежи, опуская планку до степени их восприятия, опера превращается в театральный кружок, куда можно запросто прийти как есть, главное, не потерять связь с публикой, столь необходимой для показа передовых проектов.
Изменить это нельзя, повлиять на это я не могу. Значит нужно измениться самой, встроиться в новый ритм, в этот культурный слой, переступив через внутреннюю черту, свой личный камертон, определяющий систему взглядов и ценностей. Жизнь столь заметно меняется, перетекает как предметы на картинах Сальвадора Дали непривычными и пугающими формами.
Перемещаясь в переполненном автобусе, среди говорливых, ярко накрашенных девушек и парней, одетых в джинсы с дырками на коленях, поющих под гитару хиппи в грязных рубашках и с дредами, уступаю место молодой беременной женщине, скромно прижимающейся к поручню в удушливой толчее. Она долго и искренне благодарит меня, до самой остановки, когда, сквозь распахнувшиеся двери, все дружно вываливаются в шипящий, и кипящий культурой разноцветный город.
Сквозь тесноту сидящих, стоящих, поедающих из бумажных пакетов, жующих, плюющихся, бросающих тут же под ноги тарелки и обертки, - прохаживаются, деловито потряхивая стаканчиками собирательницы мелких денег, именуемые евромигрантами.
Трое туристов останавливаются передо мной.
- Какая прелесть! Надо все это сфотографировать!
Высоко над головами взмывает в небо длинная рука с мобильным телефоном, и, на фоне памятника удивленному королю застывает в моментальном снимке сюжет дня.
В это время в Барселоне от наезда автомобиля гибнут четырнадцать человек, и пятьдесят ранены во имя какой-то идеи. Рядом, в финском Турку, во имя той же идеи от ударов ножом ранены и гибнут люди.
И, как форма протеста, – цветы, которые щедрые люди продолжают нести к месту трагедий, и аплодировать в ответ на проявления жестокости: «Нам нужна любовь!»
 
Я сижу около палатки под названием «Пятый дом культуры», что само по себе означает, что четыре уже есть, а новый только задумали, и теперь презентуем его в ожидании здания, пока, правда, не решили, где построят. Моросит мелкий дождик.
За моей спиной репетирует оркестр, чтобы потом, во всю мощь заиграть, застучать в барабаны бодрящую бразильскую музыку.
Переодетые в пятнистые платья девушки кружатся в танце вокруг старинного стола, купленного, очевидно, или взятого на прокат в секонд-хенде, чтобы представители общества любителей птиц обучали на нем любознательных детей делать скворечники.
Дети изо всех сил шарашат молотками по доскам, приколачивая их в нужном порядке, создавая уютные домики пернатым.
Лак на крышке антикварного стола трещит и лопается, потеряв связь с действительностью.
Когда-то давно, «набитая» рука мастера слой за слоем наводила лоск и блеск на этот стол, чтобы за ним собирались родные люди, вместе ели, пили, разговаривали, слушали чьи-то стихи, а потом играли в карты…Возможно…
Из ближней палатки «Африканской культуры» вырываются ритмичные мелодии, под которые, посредине серого пятна мокрого асфальта извиваясь движутся двое молодых представителей этой культуры в ореолах мелких черных косичек.
Разложив аккуратным веером на маленьком одноногом столике с этикеткой того же секонд-хенда мои новые книги, я стихийно презентую их в рамках программы виртуального дома культуры.
Мимо проходят, пряча глаза, родители с мороженным, и с детьми, устремленными к молоткам.
Солидного возраста, молодящаяся дама, выслушав мой ответ на вопрос: «Про что это?» - кивает в ответ:
- Да… Столько всего происходит… Везде!.. А я вот заслушалась стуком молотков! Это же настоящая музыка!
Потом она еще долго рассказывает мне о своей поездке на Кубу, куда ездила танцевать, и, что кубинцы и русские – это одно и тоже. Взглянув на меня, вдруг добавляет: «Ну, не все, конечно!»
И вдруг призывно задергала бедрами под бразильские барабаны, выписывая пируэты непосредственно передо мной, отчего возникло неприятное ощущение нелепости собственного положения над вжавшимися в стол похолодевшими книжками.
Подошедший старик, взглянув на заглавие, заговорил на ломанном русском: «А ты откуда?»
Узнав, что из Минска, с гордостью представился, что он из Слонима, и тут же потерял интерес ко мне, и к тому, что я тут делаю, а его спутница потратила еще несколько минут, чтобы кое-как объяснить, что она из Львова, родилась там, но никогда не была, вот хотела бы поехать.
Потренировав таким образом на мне свой подзабытый русский, потрепала меня по плечу, и удалилась в сторону главной улицы, туда, где по «Королевскому проспекту», виляя разгоряченными телами, в пестрых, вызывающе-откровенных костюмах, громко топая, и пританцовывая в такт, двигался гоготливый, веселый, полный жизни и бодрой радости карнавал – венец городского фестиваля культуры.
И над движущимся людским потоком, над крышей городского театра, в серой пелене разомкнувшихся в этот миг облаков, - возникает вдруг просвет, и, словно огромный глаз   смотрит… Он уже так близко, вокруг меня. Он проникает в сознание. Он уже во мне. И я ощущаю, как сквозь время и пространство настигает жгучее чувство несовместимости обстановке, боль онемевшей души, и страстная, нестерпимая жажда жизни.