СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО
Сборник составил Ю.В.Мещаненко*
А. Дивильковский
4. Советская власть — строитель свободы и равенства трудящихся
(Стр. 26 — 35)
26
После первой, «младенческой» поры Советской власти, которая длилась от Октября приблизительно по первый приступ к устройству Красной Армии
27
весной 1918 года; после второй, «юношеской» поры, поры боёв, поражений и побед, побед, побед — поры, длящейся и по сей день — настанет, конечно, третья, самая продолжительная, зрелая пора, пора работы по строительству во всех подробностях огромного, общего, уютного дома — благодатной страны коммунизма.
Если в первую, детскую пору Советская власть частенько оказывалась слишком слаба на ногах, то главной виною тому было плохое понимание трудящимися массами своей новорождённой свободы. Слишком часто у них было такое смешное понимание дела, что теперь, мол, можно благословясь залезть на печку и храпеть, а дело не медведь, в лес не убежит — поработаешь между прочим, когда вздумается, и — опять на печку-матушку.
В таком расположении ничего непонятного не было: было от чего устать трудовому народу за целые века работы на эксплуататоров. Но такое расположение вело всю советскую страну быстрыми шагами на край гибели. И всё же Советская власть оказалась таким великолепным инструментом, что даже в этих плохих условиях сделала подлинное чудо: отбилась от злых врагов, наседавших не только извне (немцы), но и изнутри (Керенский, Корнилов и прочие буржуи и буржуйчики). Можно сказать, ребёнок, едва научившийся держаться на ногах, простой палкой отбился от целой своры взрослых разбойников. Разве не чудо?
Во втором периоде Советская власть спохватилась: чудо — чудом, но так до бесконечности не может удаваться, надо централизоваться потуже, подтянуть свои собственные силы, а то как бы не остаться без головы. И вот пролетарские и крестьянские массы быстро дошли до сознания, что свобода стоит целиком на добровольной работе всех освобождённых тружеников, что «сама собой» она не удержится. И с удивительной готовностью эта масса (если не считать немногих неисправимых шкурников) впряглась в нелёгкую
28
тогда Советскую лямку, показав снова чудеса, на этот раз в области упорного труда и организации.
Пошли разные субботники да «недели», да прибавки трудового дня общее увеличение выработки всяких продуктов — беспримерное в истории трудовое оживление. Понятно, на этой почве Советская власть чрезвычайно увеличила силу свою и в бою с врагами, и научилась не только отбиваться, а уже прямиком их уничтожать. «Белых генералов» мы ликвидировали (уничтожили одного за другим, и, если остаётся ещё в Крыму последний помещик барон Врангель, то лишь по причине поддержки его польскими буржуями, для добивания которых сила Советской Красной Армии оказалась ещё не достаточна.
Но верно, во всяком случае то, что путём ли войны или путём мира мы оказываемся в силах покончить расчёты с врагами. Именно потому, что это безусловно верно, и что не за горами конец вооружённой борьбы за нашу жизнь, является вопрос: что станет делать Советская власть в новой, третьей поре своей деятельности, которая теперь наступает?
Стоит только поставить себе такой вопрос, чтобы сразу же увидеть отсюда и главный на него ответ.
Ведь заставив умолкнуть злых врагов, Советская власть освободится от чудовищной тяжести на своём трудовом теле, сковывающей, как цепями, каждый её шаг. Выставивши для верности довольно сильный красноармейский «заслон» против усмирённых врагов на границах, она всю силу, всё своё внимание перенесёт очевиднейшим образом в сторону мирного, внутреннего строительства жизни. Во второй, «боевой» поре даже и внутреннее строительство было лишь устройством «тыла», т.е. вся огромная работа наша целью своей имела прежде всего и больше всего тот же фронт. Туда шёл и главный хлеб, и одежда, и всякий железный продукт, туда же бежали и железнодорожные поезда. Теперь, когда умолкнут последние выстрелы на краю государства, его внутренность перстанет быть только «тылом», и вся ребота получит иную, более отрадную цель — благополучие самих трудящихся.
29
Но тут дело не только в перемене цели. Не только «передача» в той великой фабрике, что зовётся Советской Россией, переменится с военного станка на станов мирно-производительный. Но с этим вместе прекратится надобность в том «милитаризованном» (военном), боевом устройстве всего управления, всей власти, о котором говорилось в главе «Стиснутый боевой кулак». Всё управление станет быстро принимать более просторный, более, если угодно, свободный, обстоятельный и нормальный вид. Не будет той лихорадки, той судорожной спешки, когда поневоле оставляется без внимания многое, что не идёт прямо для фронта, и когда неизбежны поэтому тысячи погрешностей, ошибок, прямых даже несправедливостей. Ведь находясь под ударом могущественного империализма, часто некогда отмерять — надо отрезать; некогда проверять — надо хватать, где и что под руку попало...
Оттого-то у нас столько жалоб и воплей, и, заметьте, слишком часто правильных воплей на бюрократизм, волокиту и проч. Когда фронт, навязанный нам злобой врагов, тянет всё к себе, как магнит железо, то для мирного, тылового населения остаются обрывки да кое-как слаженная машина управления. Конечно, она иной раз даёт нам себя чувствовать с весьма отрицательной стороны.
Кончится фронт — дело другое. Тогда «ударным» делом станет не военное, а собственно трудовое, главной заботой — поставить труд в наилучшие условия. Ибо ведь Советская власть лучше всех понимает, что сытый, одетый, согретый спокойный за семью трудящийся человек наработает гору и притом гораздо лучше качеством, чем ничем не обеспеченный и неуверенный в завтрашнем дне. А заодно необходимо будет приняться за срочное вовлечение этих трудящихся масс в устройство своей собственной жизни, т.е. всего производства и всего распределения жизненных продуктов.
30
Ибо лечение болезни «бюрократизма» и «канцелярщины» как раз в том лишь и состоит, что до мельчайших мелочей всё управление перейдёт в руки людей, заинтересованных в его наилучшем ходе, т.е. на место бывших чиновников — живые люди из рабочих и крестьян. Правда, последние ещё должны учиться трудному всё же делу управления, но научиться им не так уж долго, была бы лишь эта задача поставлена Советской властью в таких широко-государственных размерах, как это требуется.
Об этом уже ранее нами говорилось. Но если это сейчас поневоле делается и может делаться лишь урывками, ибо для немедленного действия нередко бывает лучше воспользоваться имеющимися уже налицо — хотя и плохонькими — канцеляристами, чем, выбросив их, оказаться надолго вовсе без исполнителей, то тогда, , наоборот, нужны будут тысячи и сотни тысяч внимательных, истинно деловых, спорых, проворных работников — и мы их будем иметь.
Приготовительным классом в школе Советской работы им послужит первоначальная выучка у тех же, хотя и полуграмотных «бывших людей» бюрократии. Но главную науку они будут брать из сразу воскресшей деятельности советских учредений и производств.
Такая огромная, миллионная, массовая школа советской работы будет происходить как можно шире, всенародно, с самым подробным обсуждением не только в Советах, но и в тысячах публичных собраний, в газетах.
Теперь, например, нашим газетам — как и всем защитникам Советской власти — даже почти некогда критиковать (разбирать подробно) всё, что делается Советской властью и вообще организациями трудящихся. Столько газетам приходится заниматься прямыми призывами к действию (например, к устройству «недели фронта», к спешной заготовке дров и т.д.)
31
Тогда — дело другое; — и вот понемногу, по мере того, как наши враги станут «успокаиваться» (т.е. обессилеют) под напором пролетарских масс всех стран, всё слышней будет голос руководящей, центральной Советской власти, приглашающей нас: «Все к свободному обсуждению». Точь в точь, как она сейчас зовёт нас: «все на фронт», «все на транспорт», «все на топливо».
А представим себе — что весьма и весьма возможно, и не в так долгий срок, — что наша геройская борьба за счастье трудящихся зажжёт, наконец, полную коммунистическую революцию во всех главных странах Запада, и рабочий класс, захвативши там власть, подомнёт окончательно под себя всех империалистов и создаст всюду свои Советские республики...
Тогда опасность возвращения наших угнетателей прекратится навеки, и наше мирное строительство окажется в таком благоприятном положении, что нам перестанет быть окончательно опасным не только предательское слово, но и изменническое дело змеиных наших противников.
Пусть себе тогда сотрясают воздух все господа соглашатели, все меньшевики и эсеры, взятые вместе или каждый в розницу.
Пусть упражняются в красноречии и в организации союзов господа Черновы и Мартовы — пролетарии уже на деле увидят всю их бессильную злобу. Соглашатели будут, к своему удивлению, иметь тогда и свободу слова, и свободу союзов. Увы, тогда они, пожалуй, будут плакать о прежней несвободе, потому что на полной свободе — о, ужас! — им нечего будет сказать трудящимся.
Но, спрашивается, в ту лучшую пору будет ли прекращена трудовая мобилизация?
Будет ли в управлении разных учреждений и производств сохранено или снова отброшено единоличие? Будут ли прекращены или по крайней мере сокращены те большие преимущества, какими пользуются сейчас учёные или особо опытные, особо редкие по своим знаниям специалисты, инженеры, химики, агрономы, руководители производства?
32
Думается, что ответ сам собою выясняется из всего сказанного сейчас и ранее.
Трудовая мобилизация ещё долго, разумеется, не может быть прекращена.
Когда установятся у нас более мирные времена, тогда придётся, пожалуй, говорить не об их прекращении, а об усилении или, по крайней мере, об огромном расширении на всё большие и большие массы трудящихся. Ибо то строительство общего, коммунистического хозяйства, которое сейчас слишком стеснено войной, тогда пойдёт во всю ширь.
И Советская власть станет двигать всё большими трудовыми массами.
Мобилизация их возрастёт, может быть, в десятки раз. Ибо — как же иначе сможет существовать государство, строящее коммунизм? С другой стороны, несомненно, что и в трудовую мобилизацию проникнет тот новый «мирный» дух, о котором говорилось выше. Мобилизация останется, правда, настолько делом «военным», насколько сохранит и даже сильно возвысит ту стройную и строгую дисциплину, без которой невозможно своевременно перебрасывать массы и заводить во всей стране общий план всего производства — фабричного и сельского.
Но это не будет производиться тем неизбежно бюрократическим способом безоговорочного предписания из центра и бесспорного повиновения, каким это делается сейчас, в эти слишком опасные времена. Мобилизация будет тщательно обсуждаться, и на деле подготавливаться самими же миллионами её участников.
Настанет время, когда коммунизм будет у нас, можно сказать, совсем уже на дворе, и тогда вся трудовая советская масса будет так подготовлена и развита, так хорошо понимать управление, что всякое принуждение, всякий приказ станут лишь смешным воспоминанием. Всё будет двигаться как бы само собой, как в огромном и многосложном муравейнике. Ведь муравьи исполняют день и ночь трудовую повинность.
Кто же слыхал, чтобы муравьёв кто-то заставлял работать?
Кто слыхал когда-либо о ленивом муравье, отказывающемся таскать свои былинки и песчинки, или не знающем,
33
куда с ним ткнуться, когда кругом кипит строительная работа?
Так будет и с нами. И тогда никто не станет без улыбки вспоминать о чудаках или ленивцах, которые, как чумы, боялись товарищеской, свободной, сознательной мобилизации. Единоличие в управлении в более мирные времена, вероятно, частью сохранится, частью нет. Тут дело тесно связано с вопросом об ответственности за плохое или хорошее ведение производства или управления и с вопросом о спешности, срочности дела.
Техника дела часто требует установления единоличной ответственности инженера или заведующего отделом и т.д. Без сомнения, на сильно ответственных местах, в срочных и «ударных» производствах — например, долгое ещё время по транспорту, продовольствию, топливу, изготовлению машин, (сельскохозяйственных и фабричных — будет ощущаться такая кровная зависимость всего трудового государства от особо-напряжённой работы того или иного производства, что здесь сохранится «милитаристический», боевой оттенок управления, и, следовательно, единоличное «командование». Однако, это — наряду с внимательным контролем со стороны работающей массы. А затем, где лишь возможно — и чем дальше, тем больше и шире — будет совершаться переход снова к коллегиальному управлению. Причём, однако, и коллегия будет уже совсем не та, что в первую, «младенческую» пору Советской власти.
Тогда роль коллегии была больше политическая, чем хозяйственная: нужно было придать рабочих к спецу, чтобы иной раз чуть не с оружием в руках отбивать у него охоту от саботажа и мечту о возвращении хозяев. Для такой роли годились и мало смыслящие в управлении товарищи, но зато хорошие революционеры. Правда и то, что очень скоро пришлось отказаться и от этой системы. В будущем коллегия будет состоять из знающих данное дело или уже мало-мальски опытных, полезных своими советами работников. Коллегия нужна будет, главным образом, как рассадник новых работников, шлифующихся здесь на практике, и как школа работы.
Наконец, вопрос собственно о спецах. Почему сейчас они пользуются подчас огромными правами и преимуществом перед рядовым рабочим, хотя рядовой-то является главным революционером, а спецы сплошь да рядом не то, что заслуг никаких перед революцией не имеют, но являются и определённейшими контрреволюционерами? Почему?
Надо, чтобы каждый трудящийся ясно отдал себе отчёт в этом. Нельзя, глупо, невыгодно трудящемуся смотреть на эти преимущества спецов только со своей, отдельной, частной точки зрения — вроде какой-то ревности. Проще всего, конечно, стоять на этой точке зрения, потому что это не требует большой головоломки насчёт общих интересов всего пролетариата.
Проще всего думать так: прогнать этих бывших буржуев в шею или хоть не давать им заноситься в своих требованиях, сравнять во всём с рабочими. Но это может, на самом деле, повести к одному: к крупным потерям для Советской республики. Надо помнить, что наша страна под властью своего бывшего барина Романова была совсем дикой по сравнению с образованными странами Европы и Америки. Всяких спецов у нас было очень мало, в особенности дельных. С революцией многие из них разбежались. У нас их, значит, многим меньше ещё, чем у царя. А задачи-то наши как раз гораздо шире, чем при царе. Значит, у нас есть настоящий голод на спецов.
Это надо сказать откровенно, потому что спецы это и без нас превосходно понимают и понимают также, что загонять их в наше ярмо одною голою силой мы просто-напросто не в состоянии. Значит, приходится подгонять их, как лошадь, и овсом, а не только кнутом. Всё же очень уж большого они у нас не возьмут. Мы их используем гораздо выгоднее для нас, для нашего будущего, чем они нас для их настоящего.
Советской власти — этому единственному хозяину нашей трудовой страны — приходится учитывать не только выгоды и преимущества, но невыгоды и даже убытки, чтобы лишь в итоге оказаться при выигрыше.
Отсюда видно, что, по крайней мере в первое время, когда минет острая военная опасность со стороны империалистов и белогвардейцев, мы не сможем обойтись без более или менее повышенных окладов, несколько усиленных пайков и прочих удобств для спецов — именно для того, чтобы поскорее привести дело к желанному, светлому порядку коммунизма, где уже всякое материальное неравенство навеки будет забыто.
Неравенство это на известный срок неизбежно, но столь же необходимо, как только возможность представляется, поскорее его сглаживать, уменьшать. Чем больше спецов будет искренно переходить на Советскую почву, чем больше рабочих будет выучиваться управлению не хуже спецов, тем и давление на нас спецов их требования будут слабеть, тем скорее и Советская власть будет в состоянии накладывать свою руку на неравенство.
Настанет минута, когда все болезненные шероховатости нынешнего «приготовительного» Советского порядка пройдут, исчезнут.
Общий труд станет исполняться бодро и радостно, безо всяких принудительных мобилизаций. Спец станет таким же рабочим — лучше сказать тружеником (потому что слово «рабочий» неразрывно связано с нищенскими заработками от милости хозяина), — как и все прочие. Неравенство кончится, как дурной сон. Единоличное начальство на деле ничем не станет заметно. Спрашивается, что тогда станется с самой Советской властью?
О, это очень замечательно. Стоит лишь немного
36
подумать, чтобы сказать: власть понемногу исчезнет вообще. Ибо ведь всякая власть основана на принуждении. А коли принуждать станет больше некого и не к чему, то и власти нет. Очевидно, что тогда установится какой-то новый невиданный ещё нигде порядок товарищески-согласного труда и товарищески-свободной жизни.
Впервые придёт действительная, полная свобода.
Это и будет коммунизм.
------------
Из книги:
А. Дивильковский
ТРЕТЬЯ ГОДОВЩИНА ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Советская Власть и её злые враги
Речи и беседы агитатора, Выпуск № 38
Государственное Издательство
Москва
1920
Примечания
* Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если в оригинале используется дореформенный алфавит.