СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО
Сборник составил Ю. В. Мещаненко*
А. Дивильковский
3. Змеиный шип на Советскую власть
(Стр. 18 — 26)
18
Наша правда трудовой Советской власти, богатырски отстаивающей себя против ненависти всего хозяйско-господскогокласса всех стран, сияет, как Солнце. Но тем сильнее ненавидят её все гады, не выносящие света солнца. Тем бешенее клевещут на нас г.г. меньшевики да эсеры, иначе называемые «соглашателями», за то, что они, боясь революции, как чуммы, всеми силами стараются склонить восстание массы рабочих и крестьян на соглашение со вчерашними господами. Такой «соглашательский» порядок они изображают перед рабочими, как самонастоящую демократию, равноправие первого сорта. А вот у большевиков
19
— шипят они — под фальшивым именем Советской власти существует, мол, такое же самодержавие, как и при Романовых, ещё и хуже. И доказательст они, по-видимому, находят сколько угодно. Где свобода печати? — говорят они. Большевики её не терпят: вот бедным соглашателям запрещается даже маленькую газетёнку свою издавать.
Свобода собраний? — то же самое. Нельзя ни соглашателям, ни буржуа и помещикам на собраниях сговариваться о том, как бы взорвать к чёрту всю Советскую власть. Свобода союзов? — снова та же история. Это и при Николае, плачут нежным голосом гадюки, не бывало. Тогда хоть под видом больничной кассы можно было собираться, и т.д.
Знает змеиное отродье, чем можно пронять слишком слабого ко всякому хныканью о несправедливостирусского трудового человека. Он столько, в самом деле, натерпелся от старого самодурства, что легко клонит ухо к таким воплям, хотя и обманным. Но ведь рабочие и крестьяне, сами сделавшие Октябрьскую революцию, знают, что её делать приходилось несмотря на всякие вопли. Революция — есть насилие — в этом надо дать себе отчёр раз и навсегда — насилие необходимое, целебное, единственно спасительное. От этого пролетарского насилия, конечно, будет больно многим и многим людям, целым толпам или, лучше сказать, целым шайкам, удобненько устроившихся на тёплых гнёздышках посреди целого моря бед трудового народа.
И тут не только крупные капиталисты да помещики, а целые стада их пресмыкающихся слуг — чиновники, служащие, поставшики всяких пустяков для господских прихотей. Целый огромный класс мелкой буржуазии — торговцы, ремесленники и т.д., привязанные к крупным тузам денежным кредитом и «седечной благодарностью» за этот кредит. Понятно, им всем больно наступала на хвостик своим насилием грубая, но здоровая пролетарская революция.
20
Вот и шипят и брызгают ядом бессильной клеветы. Самодержавие, говорите вы, друзья-соглашатели? Не, дорогие, наше насилие над вами покрепче, потвёрже самодержавия. Самодержавие, рузумеется, было по своему существу, гораздо худшим насильником, чем революционное государство трудовых Советов; оно, ессли бы могло, давило бы миллионы трудящихся, как блох — да оно не смело этого делать, потому что было владычеством только ничтожной кучки негодяев над массами. Советская власть, наоборот, массами управляет отнюдь не насилием — она их воплощённая свободная воля. Но, применяя насилие к кучке врагов.
Она, как представительница подавляющего большинства, может себе позволить в случае надобноститакие могучие меры подавления всяких гадов, каких не могло и думать применить помещичье самодержавие или так называемая «демократия» тех же соглашателей.. Да, Советская власть окончательно отнимает свободу печати, союзов, собраний у врагов рабочего класса, потому что она беспримерно сильна — в тысячу раз сильнее самодержавия доверием к ней огромных масс. Понятно, что соглашателям приходится плакать от этой силы больше, чем от царского правительства.
Но это и является доказательством того, что Советская власть исполняет, как следует, задачу, заданную ей пролетариатом. Змеи шипят, плачут и готовы ужалить насмерть нашу власть — ага! Значит всё в порядке, революция продолжает идти полным ходом на пользу и свободу трудящихся. Вот если бы наши обиженные гадюки замолчали — вот тогда бы надо было бы беспокоиться: в чём дело? Не свернула ли революция с пролетарской прямой дороги в соглашательские мзвилины?
Диктатура пролетариата, конечно, не мягкая перина для врагов нового, социалистического порядка, для друзей и слуг старого, частно-собственнического строя. В 1920 году, на третий год от рождения трудово-
21
вой республики, приводя в порядок своё скудное наследство от промотавшихся хозяев прежней России, Советская власть пришла к необходимому шагу — к неуклонному проведению на деле во всём производстве, во всём труде государства трудовой повинности. Мы не можем иметь достаточного числа здоровых паровозов, вагонов, если не подтянем себя на работу их постоянного ремонта, не можем наготовить достаточно обмундирования для фронта, если не увеличим нашим общим, всероссийским пролетарским решением нашего рабочего времени до 10, до 12 и более часов — сколько надо. Не можем вообще существовать без строгой развёрстки собираемого с крестьян хлеба. А соглашатели — ну, вопить. Советская власть вводит для рабочих и крестьян наново крепостное право. И опять таки, мол, хуже, чем при самодержавии.
Находятся такие легковерные между рабочими иособенно между деревенскими людьми, которые готовы верить в самом деле — мол, и при крепостном праве так же заставляли работать по барскому приказу... Вот в том то и дело, что так же, да не так.
Тогда было по барскому приказу, а теперь по приказу центральной Советской власти, т.е. всех трудящихся вместе. Неужнлт же в самом деле кто-либо из рабочих или крестьяннастолько недалёк разумом, чтобы воображать, будто свобода трудящихся, завоёванная в Октябре, есть свобода от труда? Т.е. каждый, мол, волен работать сколько хочется — ну, 2 — 3 часика, да и то с прохладцем — а там и отдыхай, родной. Если кто-нибудь воображал себе такую ленивую свободу, то не стоило, впрвду, и революцию делать...
Потому что при такой работе в охотку — когда кругом, как чертополох, растут буржуйские силы — всё рабочее государство, наконец, лишится всяких средств продовольствия, топлива, передвижения, одежды ослабеет, захиреет, станет желанной добычей тех же, недалеко отогнанных хищников.
22
А коли уж сделали революцию, то знали зачем: чтобы воскресить, а не расслабить окончательно всё народное хозяйство. А воскресить его возможно только трудом и трудом упорным, честным, добровольным. Поэтому нечего и хныкать на Советскую власть, что она будто на барщину бедных трудовых людей гоняет. Сами мы все — Советская власть, и всякий её приказ на пользу государства есть приказ самим себе. А когда человек приказывает что-либо самому себе, для своей явной пользы, то, как бы ни трудно было исполнение, но это есть моё добровольное решение. Иным словом — это моя свобода.
В самом деле, возьмём пример из личной жизни каждого из нас. Скажем, я решаюсь для улучшения своего малого заработка поехать в город, в школу. Живу там год и два, и так как при у ченьи зарабатываю плохо, то голодаю, зябну, трачу последние силы, только бы не бросить науку, не остаться по-старому неучёным. Так вот, если такую «каторгу» человек берёт один для своего одинокого счастья, то почему же весь рабочий класс не скажет себе: бросимте, товарищи, эту негодную старинную глупость — каждому кузнецу отдельно ковать своё маленькое счастье; это и себялюбиво и нерасчётливо, потому что нас миллионы, мы все делаем друг другу конкуренцию и только десяток-другой всякими подлостями пробьётся. А вот ежели те же самые рабочие силы да соединить общим решением вместе в общем труде — заставив, конечно, силой работать и ленивое меньшинство, то тогда только добьёмся для всех достаточно выгоды и счастья, следовательно и для каждого лично.
Вещи эти, кажется, простые, но приходится их разжёвывать и в рот класть. Е надо зарубить себе на стенке, что «свободный труд» вовсе не означает с первого же шага оеволюции лёгкого и беззаботного житья. Нет, до такого житья надо ещё доработаться,
23
заслужить его горбом и мозолями. Но ведь не даром говорится «своя ноша не тяжела». Мусть же любят свою Советскую власть все рабочие и крестьяне, и они трудовую повинность не буду считать за какую-то барщину, за ярмо, а за путь рабочей свободы. И с негодованием отбросят далеко все змеиные клеветы коварных соглашателей на нашу несуществующую каторгу.
Эти всесветные сплетники всё стараются — охота смертная, участь горькая! — изобразить нашу диктатуру проелетариата, как небывалый в истории гнёт и «красный террор» (запугивание). Мы уже видели, что дело обстоит как раз наоборот, и лишь тот факт, что революция употребляет необходимое, благодетельное насилие против многочисленных врагов и немногих идиотов, даёт клеветникам некоторое подобие истины в их лжи. Но, показав эту нахальную их ложь, мы со своей стороны насядим на них и спросим:
«А что, любезнейшие гадины, вы-то, у вас-то, в ваших прекрасных буржуазных и соглашательских палестинах разводите разве чистейшие цветочки свободы? А что у вас торжество богачей, частных собственников, рабовладельцев не обеспечивается разве самой зверской диктатурой буржуазного класса?
На такой прямой и неудобный вопрос соглашатели, конечно, по своей змеиной натуре принимаются сперва всячески мзвиваться, ускользать от прямого же ответа. Они снова будут повторять свои давно надоевшие басни о «демократии», «равенстве». Мы видели уже не раз, чего это их равенство стоит. Но сейчас изобразим во всю, так сказать, величину то, как буржуазные обманщики бессовестно душат народ своей диктатурой меньшинства, когда власть оказывается хотя бы временно на их стороне.
Такой случай, например, был сейчас после падения Николая с царского трона, при известном болтуне г. Керенском. Этот эсеровский плаксивый адвокатик
24
премного вздору наговорил за семь месяцев о «святой демократии». А что он на деле творил?
Он, участвуя зараз и в правительстве вместе с капиталитами и помещиками, как московский купчина Гечков, киевский сахарозаводчик Терещенко, кгязь Львов, и в Совете Рабочих Депутатов, где сидел даже в Центральном Исполнительном Комитете, всё делал, чтобы подчинить Совет Рабочих Депутатов Временному Правительству богачей. Словом, его соглашательство — как, впрочем, и всякое вообще соглашательство — было простой механикой для порабощения рабочих и крестьян тем же их прежним хозяевам. И это порабощение ему долго удавалось, несмотря на ворчание и даже восстания рабочих в апреле и июле 1917 года. Как же, какими способами добивался Керенский такого послушания масс? Своим увлекательным красноречием, что ли?
Нет, краснобайство здесь было только розовенькой кисеёй, чтобы отвести глаза доверчивым и неопытным людям, а под этой лёгонькой занавесочкой находилось самое грубое и нахальное насилие — только насилие не революционное, не пролетарское, а насилие контрреволюционное, буржуазное, иначе, диктатура капиталистов.
Когда рабочие в июле 1917 года выступили на улицах Питера с требованием немедленного разрыва союза России с французскими, английскими и американскими капиталистами и прекращения гибельной для нас империалистической войны с Германией, Керенский силой пулемётов заткнул глотки рабочим. А незадолго до этого по прямому приказу посланца американских миллиардеров погнал армию Брусилова, стоявшую в Галиции, в наступление, кончившееся, увы, неудачно.
Потом памятная история с контрреволюционером генералом Корниловым, который вдруг с фронта пошёл на Петроград, чтобы силой опять таки оружия отучить питерских рабочих от любви к большевизму, разогнать Советы, ввести генеральское самодержавие.
25
И Керенский по-приятельски сговорился с Корниловым обо всём этом; только когда дошло до дела, испугался гнева трудовой массы и изменил своему буржуазному другу-головорезу.
И всё это разве не была чистейшая диктатура буржуазии?
Керенский сломал себе шею на этих кознях. Но потом, за три года Советской власти идёт целый ряд новых и новых попыток воскресить такую же «демократию», такое же соглашательское управление, вернуть ту же насильническую диктатуру банкиров, фабрикантов и помещиков.
Вспомните Колчака. С ним дело началось, как все помнят с чехо-словаков. Опираясь на эту иностранную, хорошо организованную военную силу, на Волге, Урале и в Сибири установилась власть меньшевиков с эсерами. Они созвали там своё Учредительное Собрание, конечно, по фальшивому рецепту «всеобщего, равного» голосования, где голоса-то равны, да сила=то выборных — по их капиталу — весьма неравная. И голоса, в конце концов, как тростник от ветра, клонятся всё в пользу богатой буржуазии.
И вот, как и Керенский, Чернов и компания за всё своё правление ни черта не сделали для бедных крестьян и рабочих. Наоборот, оставив землю и заводы целиком по-прежнему, они всю власть отдали бывшим царским генералам и банкирам. Колчак был выдвинут на первое место ими же.
Разумеется, он был не глупей Корнилова. Увидя власть в своих руках, дал пинка под зад всем Черновым и завёл открытую — безо всякой кисейной соглашательской покрышки — диктатуру генеральской сабли, стал «верховным правителем» со всеми царскими правами, да и его добрые хозяева — банкиры Западной Европы — не шутя прочили адмирала в наследники Романова.
И у прочих союзников и преемников Колчака — у Краснова, Деникина, теперь у Врангеля — точь в точь та же песенка. Сперва для приличия разговоры по образцу Керенского насчёт демократии, равенства — разные Донские «великие казачьи круга» да Кубанские думы, потом — разгон этого
26
«равноправного» круга или думы, и из демократического орешка вылупливается беленькое самодержавное ядрышко и этим путём белый насильник старается отвоевать землю помещикам, фабрики капиталистам. Словом, определённо выясняется, что лицемерная буржуазия любит только для виду покричать насчёт ужасного насилия большевиков и превосходной свободы в её «демократических» палестинах. Ясно, что ей надо так кричать, потому что только обманом она и может ещё держаться на спине трудовых масс, потерявших терпение. На деле же, под шумок, а иной раз и очень откровенно, она валит на рабочий класс гору за горой неслыханных насилий.
Советская же власть не лицемерит, говорит открыто: ввожу диктатуру угнетённого доселе класса над классом угнетателей. Делаю это с прямой целью — окончательно добить всех хищников и устроить вслед за тем равное для всех счастье трудящихся. Равенство, настоящая, неподдельная демократия придёт именно только таким путём. Когда в конце неизбежной и долгой гражданской войны исчезнут со света все охотники кормиться чужим телом и кровью, останутся сплошь одни трудящиеся, вот тогда исчезнут и классы, и необходимость насилия большинства над меньшинством, прекратится даже и диктатура пролетариата, установится действительное, ненарушимое равенство.
Тогда будет у нас полный коммунизм.
------------
Из книги:
А. Дивильковский
ТРЕТЬЯ ГОДОВЩИНА ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Советская Власть и её злые враги
Речи и беседы агитатора, Выпуск № 38
Государственное Издательство
Москва
1920
Примечания
* Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит.