Любка была бесстыжей. Бесстыжей с детства. Еще в восьмом классе любила среди компании мужиков оголиться и крутить чуть прикрытым задом и рыжей, вечно не то косматой, не то кудрявой от природы головой.
Однажды она исчезла из деревни. Исчезла надолго. Родители искали дочку. И нашли-таки, но не одну, а с внуком, которого и получили на воспитание. Мать еще два года ела и пила казенную похлебку.
Вернувшись из дальних краев, где она все повидала, везде побывала, Любка по-мужицки ругалась, смачно сплевывая без конца набегавшую от курева слюну.
Парнишка же рос на редкость послушным, трудолюбивым человечком. Из детства сразу шагнул во взрослую жизнь, полную забот, – нужно было растить многочисленных своих братьев, так как из всех мытарств Любка вынесла одно: надо поправлять демографическую ситуацию в стране. А заодно порадовать оставшихся в деревне неженатых, разведенных и прочих обойденных женской лаской мужиков и парней, родив им по сыну!
Дети были как две капли воды похожи на Любкиных родителей. Они не выдавали отцов своих случайных. Их раскрывала сама Любка. Как только начинал округляться живот, она торжественно, громко объявляла: «Рожаю!».
Все бабы, а она работала дояркой, затаив дыхание ждали. Немой вопрос в глазах и жуткая тишина правили бал. Это был звездный час, вернее, минутка Любкина.
– От Миронова! – наконец объявляла она.
– От Миронова, слава тебе господи, – бабы хором запричитали, – может, хоть отцу когда хлеба купит, воды принесет.
Отец-то как-то летом прыгнул в речку, сломал себе позвоночник и еле-еле передвигался на коляске.
– Рожаю! От Смирнова-младшего! – провозгласила Любка года через два, когда Мишка разошелся с женой и неприкаянный болтался по деревне. Какой-то тоскливой ночью забрел, видно, на огонек к сердобольной односельчанке, которая щедро рассчиталась с ним. Сына назвала Михаилом.
Удивляла она односельчан не раз и не два. Но никто не называл ее ругательно, грязно, как бывало в девках. Может, оттого, что с женатыми она не связывалась, может, оттого, что детей своих любила неистово.
Когда в очередной раз она произнесла свое заклинание, товарки насторожились. Годы беспросветной работы, беспутной жизни изрядно потрепали их кумира. Вечно все про всех зная, они терялись в догадках.
Впервые Любка шепотом, а не торжественно-громко, произнесла: «Ро-жа-ю», выждала свою минутку и назвала имя красивого молодого парня, который не нашел себя в городе и вернулся в родное село, опустевшее за последние годы.
Немое молчание прервал чей-то возглас удивления:
– Ух ты! Врешь!
– От Саньки, – повторила она и гордо понесла свою драгоценную ношу.
Дочь назвала Любовью!