И все-таки рассветы тут были сногсшибательные! Два раза в сутки, утром и вечером, Ундина выходила на смотровую площадку и наблюдала, как день и ночь красиво сменяют друг друга. Ради этого она даже вставала до рассвета, хотя всю жизнь любила поваляться подольше. Откуда у крестьянской девчонки барские привычки? Но будь ее воля, она бы только к полудню продирала глаза. В деревнях считают, что это от лени, ибо крестьянин должен вставать с первыми петухами. Только графья танцуют до утра, а потом спят весь день, как кошки. В лености Ундину вряд ли можно было упрекнуть, но вот поесть и поспать она любила.
- Если б я была принцесса... Гы, а я ведь и так принцесса! – и она принималась с упоением мечтать, как завтра-то уж точно выспится вдоволь. Но стоило ночи поредеть, как невидимая рука словно толкала ее под бок, и она поднималась на лавке, глядя в темноту осоловелыми глазами. – А мож ну его? Сколько можно смотреть, все одно и то же...
Но спустя пять минут она уже одевалась потеплее, и гремела крышкой жестяного котелка, чтобы вскипятить чаю. В короткие минуты до восхода солнца было так приятно выцедить кружечку ароматного чая, прижимаясь носом к стеклу. На стекле мороз оставлял свои узоры, и Ундина пальцем подрисовывала недостающее: вот русалка с хвостом, но без плавников – рисуем плавники! И неважно, что она стала похожа на бочку с крыльями.
Когда узоры в окне становились прозрачными, она запахивала полушубок поплотнее и выходила наружу. Спящий лагерь был тихим-тихим, только дымки вились кое-где над землянками, да трещал у входа смоляной факел. Ундина любила этот час – как ни хотелось ей поспать подольше, но в короткие минуты, когда она была одна наедине с миром, она чувствовала себя другой, будто и не собой даже. Другой человек смотрел ее глазами, и она боялась спугнуть этого человека.
Постояв немного на пороге, она делала несколько шагов направо и смотрела на спящий лагерь. Если часовой не дремал в тепле, то она махала ему рукой и поворачивала назад, туда, где уже разгоралось небесное горнило. Немного вниз по тропинке, и вот оно: знаменитый утес, на самом краю которого Ундина застывала в горделивой позе, совершенно для себя нехарактерной. Откуда она так научилась? Руки скрещены на груди, голова опущена, и все тело говорит о сосредоточенности и спокойствии. Те из ее людей, кто видел ее снизу, говорили, что покойница принцесса вернулась, и в этом не может быть никаких сомнений.
Ундине льстили такие речи, но она прекрасно понимала, что одной позой сыт не будешь. Пока ей удавалось играть роль прицессы более-менее сносно, но только потому, что она имела дело с темными и малограмотными людьми, которые не видели или не помнили настоящую принцессу. При первом же столкновении с кем-то поприличнее, ее версия грозила рассыпаться в прах.
В это утро Ундина наблюдала рассвет с тревожными мыслями. Ночью ей приснился неприятный сон, как будто в лагерь приходит Мими Ферро, и при всем народе просит показать ей принцессу. А потом молча смотрит на Ундину, не говоря ни слова, и все вокруг внезапно понимают, что это сущая нелепица – такая девица даже во сне никогда не может быть принцессой. Она проснулась с ощущением жуткого стыда за свою ложь, и долго удивлялась тому, что еще, оказывается, способна чувствовать стыд.
Несколько недель, проведенных на Мглистой, отодвинули проблему выживания на задний план. Теперь Ундина не голодала, не мерзла, ни в чем не нуждалась, и свободного времени у нее было навалом. А в таких условиях человеку в голову всегда лезет всякая пакость. Вот и липовая принцесса стала задумываться о том, что делать дальше. Первоначально ее план включал в себя тихую и безбедную жизнь на вершине Мглистой, потом ему пришлось трансформироваться: она решила, что надо собрать деньжат с этих легковерных людей и дать деру. И вот снова приходилось менять планы, ибо вчера она ходила вниз, посмотреть на тех, кто собрался у подножия горы.
К своему удивлению, она обнаружила там целый лагерь, и не просто сброда, а отчаявшихся, озлобленных крестьян, у которых по-настоящему накипело. Они готовы были сложить головы ради того, чтобы отомстить ненавистному правителю. Это ж как надо довести крестьянина, чтобы он пошел бунтовать! Ундина по собственному опыту знала, какие это опасливые и инертные люди – крестьянину всегда своя шкура дорога и своя рубашка к телу ближе, он только звонкую монету понимает, на идею его не возьмешь. И тут несколько сотен готовых воевать не на жизнь, а на смерть!
Это ее впечатлило. Весь вечер она думала, а что, если бы этих людей, да организовать и отправить куда-нибудь. Например, можно было бы обчистить какой-нибудь замок – они и штурмом его возьмут, сил хватит. Размечталась, и тут же сама поняла, какую ерунду придумала: они сюда пришли не грабить, они пришли мстить. Не пойдут они за разбойницей, им нужна принцесса, которая придет и восстановит справедливость.
Ундина фыркнула: справедливость! Весь ее жизненный опыт говорил, что справедливости не существует, есть только право сильного и возможность хитрого. А если ты не силен и не хитер, то не обессудь – кто-то должен служить пищей. Однако, глядя в загрубевшие лица крестьян, она понимала, что они действительно пришли сюда за справедливостью, и, по их разумению, принцесса должна им ее дать.
А как хорошо бы было просто грабить замки! С таким отрядом она бы славно почистила южную часть Плериэля, где отлично сохранились многие старинные поместья, вроде Аль-Нижада. Там много сокровищ – можно жить припеваючи до самой смерти, и ни о чем не думать. И почему на земле не существует полного счастья?
Рассвет задерживался. Стоя на краю обрыва в своей любимой позе, Ундина размышляла о том, что делать дальше. Неожиданно подвалившая удача оказалась так велика, что она стала бояться с ней не справиться. Теперь она принцесса, но как принцессы себя ведут? И что стала бы делать настоящая принцесса, окажись она сейчас здесь.
Ели, покрывавшие подножие горы, казались черными в предрассветных сумерках, как острые пики торчали они внизу – разбегись, прыгни, и они пронзят тело, жадно впитывая горячую кровь, подобно лучшим ферсангским клинкам. Небо начало краснеть, и свет, идущий из-под земли, с каждой секундой становился ярче. Алый отсвет упал на лицо Ундины, и она сильнее зажмурила глаза, чтобы отрешиться от мысли, настойчиво лезшей в голову.
Мысль казалась ей настолько крамольной, что она и допускать ее не хотела. Всю жизнь она реально смотрела на вещи, и не привыкла мечтать по пустякам, хотя... кто проводил дни и ночи в мечтаниях о принцессах да баронессах? До сегодняшнего дня Ундине казалось, что верх ее жизненных мечтаний – спокойная, сытая жизнь, без волнений и отупляющего непосильного труда. Если бы ей удалось остаться одной на вершине Мглистой, она была бы вполне счастлива. Лишь бы никто не трогал и еды хватало. Грабеж замков и сытая жизнь где-нибудь за границей преставлялась ей уже чем-то грандиозным, почти фантастическим. Ундина с трудом могла представить себе, что у нее будет столько денег, чтобы жить в своем доме и каждый день ходить в трактир обедать.
А теперь ее шарахнуло по темечку еще более сумасшедшей мыслью: если для этих людей она принцесса, то почему не может быть принцессой для других? Неудобно, конечно, перед героиней ее детских грез, но она ведь все равно умерла, и ей теперь безразлично. Вот если подумать, на самую короткую минуточку, что таких крестьян, как у нее сейчас, станет много. Что вся страна, измученная и истощенная, поднимется и пойдет войной на Амаранту, чтобы сбросить ненавистного правителя и отомстить за все? Орландо ненавидели все, от мала до велика, это Ундина знала непонаслышке, и было ясно, что, если представится хороший случай, многие поднимут голову. Это ли не шанс? Да такие шансы выпадают раз в жизни, и то не в каждой!
У нее закружилась голова, не то от сильного зажмуривания, не то от крамольных мыслей. Она скорее распахнула глаза и едва не ахнула от великолепного зрелища: солнце еще не оторвалось от горизонта, но застыло на границе, приклеившись боком к краю земли. Розово-оранжевый свет затопил долину Нарамана, превратив ее в диковинное море, по которому волнами ходили фиолетовые тени. Что бы ни говорила себе Ундина, но каждый раз восход был разным, и настроение у каждого было свое, особенное. Этот, например, был торжествующим, деятельным и жизнеутверждающим. Так казалось Ундине, бывшей подавальщице из «Трех гвоздей», а теперь без пяти минут принцессе.
Мысль – она хуже рыжего муравья, если уж завелась, то попробуй выведи! Ундина постаралась очистить голову путем ударного труда, и до полудня махала лопатой, расчищая снег. Нуржан все удивлялась:
- Надо же, принцесса, а лопату как ловко держит!
- А мы, принцессы, народ лихой, за что не возьмемся, все спорится.
Ундина зубоскалила, отирая пот со лба. На улице мороз, а она аж дымилась – вот это работа, вот это радость во всем теле! После такого хорошо пообедать, и ты счастливый человек.
Ела она за троих. Нуржан только поспевала подсыпать в миску вареники, не уставая думать, что если бы хоть одна из ее невесток была такого здоровья, то у них уже было бы три трактира.
- Нуржан, - внезапно замерла Ундина, и в глазах ее появилось то выражение, при котором люди верили, что она и вправду принцесса, – скажи, а далеко отсюда до Амаранты?
- Ежели по тракту да на хорошем коне, то за день управитесь. А что так? Покинуть нас собираетесь?
- Собираюсь.
Ложка звучно шкрябала по дну, выскребая остатки сметанной юшки. Трактирщица присела, вытирая руки передником:
- Почто так? Или не угодили чем? – взгляд у Нуржан бывал таким колким, что дырки на шкуре оставались, но на сей раз Ундина и бровью не повела.
- Мне по делам надо, в Дремучий лес. Давай-ка подумаем, как это лучше организовать.
- Куда??? – у трактирщицы упала челюсть.
А Ундина уже не думала о ней, глядя в подслеповатое окошко, пропускавшее ровно столько света, чтобы не зажигать свечей в полдень. Глаза ее затуманились, и мыслями она снова унеслась в неведомые дали, в места, которые, по ее мнению, могли помочь ей стать принцессой. Махая лопатой, она напряженно думала, и махательный процесс нисколько не мешал, а, наоборот, помогал мыслительному: она решилась подумать немного дальше и представить себе, что произойдет, если она спустится с горы.
Сегодняшнее утро оставило у нее четкое ощущение, что надо отсюда уходить. Не потому, что ей грозила какая-нибудь опасность, а потому, что вода начала застаиваться – она задницей чувствовала, что люди от нее чего-то ждут. Да, она им нравилась, вся такая душа нараспашку и кулаки с тыкву, но крестьяне меньше всего на свете расположены просто кем-нибудь любоваться. Раз уж они пришли сюда, значит, у них были серьезные намерения, и они на нее рассчитывали. Многие не отдавали себе в этом отчета, но ждали постоянных чудес, которые мертвая принцесса должна им являть.
Какое-то время ей удавалось их развлекать при помощи физической силы, острого языка и чрезвычайной находчивости, а также сведений, почерпнутых из бесед Марка с Мими Ферро, но долго так продолжаться не могло. Их принцесса не должна была просто сидеть на горе, не для того она воскресала. Но что могла сделать простая подавальщица, пусть и удачливая? Пойти войной на Орландо? Даже с ее безрассудством, Ундина понимала, что это чистое самоубийство. И пойти нельзя, и сидеть нельзя. Что делать?
Она чистила снег и пыталась представить себя настоящей принцессой – что бы та сделала? Выходило, что пошла бы на правителя, чтобы опять самоубиться. Этот вариант Ундину не устраивал. А если бы у нее было больше людей? Так, чтобы вся страна восстала, тогда она могла бы и повоевать. А чтобы заставить страну подняться, нужен веский повод, очень веский. Воскрешение мертвой принцессы вполне подходит, но есть маленькая проблемка – она не принцесса... И все начиналось заново.
В конце концов Ундина додумалась до того, что если кто-то сможет подтвердить ее подлинность, то шансы ее значительно вырастут. Она была весьма неглупой девушкой, и прекрасно понимала, что сделать это практически некому.
Оставалось только организовать банду и грабить полуголодных крестьян, но это было глупо и мерзко. Ей и без того было совестно, что она живет на их харчах, получая самое лучшее, в то время как они перебиваются с хлеба на воду. И вот явилась мысль ехать а Амаранту. Зачем? Черт его знает. Может, там что-то станет яснее. Ундина доела вареники и поставила чашку на стол – все равно нужно что-то делать. Хоть что-нибудь.
Весть о том, что принцесса собирается в столицу, мигом облетела лагерь, который загудел, как пчелиный улей. Вот оно, начинается, теперь они все вместе навалятся и одолеют ненавистного Орландо. Ради этого они копили злобу и терпели столько лет. Единой волей лагерь всколыхнулся и забурлил – бедная Ундина даже испугалась дел, что натворило ее неосторожное слово. Однако она тоже чувствовала подъем, хоть и говорила себе, что все это только блеф. Душа ее устремлялась вперед, к чему-то красивому и благородному, такому, что аж плюнуть жалко. Ундина посмеивалась про себя, но губы ее дрожали, ибо она вдруг поняла, что наткнулась на нужное место. Именно этого, именно подвига и приключения жаждала ее душа.
Попытаться свергнуть самого Орландо – мысль заманчивая. Первые несколько дней Ундина гнала ее от себя, сама не веря в то, что кто-то всерьез может считать ее принцессой, но с течением времени, мысль проникала в ее сознание как вода под камень. Править страной! Это с ума сойти! Но как? Сидя здесь и особо никому не показываясь, еще можно поддержать легенду, но стоит только спуститься и все сразу увидят, что она не более чем подавальщица из придорожного кабака. Без установления подлинности ее прав, ее притязания скоро захлебнутся. Кто может установить их? Да никто, ибо она и в самом деле самозванка. Ундина думала днями и часами, до звона в ушах, но ничего не могла придумать. А народ тихонько беспокоился бездеятельностью принцессы: вроде собиралась в Амаранту, но почему-то сидит и никуда не едет.
Прошла неделя, и однажды вечером Ундина стояла в своей (и Лииной) любимой позе на вершине горы и в сотый раз обдумывала свое положение: существует ряд людей, которые близко знали принцессу Лию, и чье свидетельство было бы неопровержимым. Это Змей, Василиса, Бедный Рыцарь, Мими, Ирья и Орландо.
Ясен пень, Орландо ее признавать не станет. Про Змея уже давно ничего не было слышно – вроде жил себе в Дремучем лесу и все. Что с ним сталось, кроме нескольких человек никто не знал, также как никто ничего не знал о судьбе Ирьи ДеГрассо. С тех пор как в Белый день она прокляла страну и исчезла, ни единой весточки не проходило о великой ведьме. Она была настолько крупной фигурой, что если бы она хоть на секунду где-то появилась, об этом сразу же стало бы известно, но только тишина стояла над ее именем. Полно, жива ли она еще?
Баронесса Ферро... Это казалось самым простым выходом – много лет Ундина мечтала с ней познакомиться, но теперь что-то ее останавливало. Она часто вспоминала свой сон и каждый раз вздрагивала – с бесконечным презрением Мими смотрела на самозванку, и ей хотелось тут же пойти и убиться об стену. А если она так посмотрит на нее на самом деле? Ундина представляла себе, как героиня ее грез обольет ее вполне заслуженным презрением, и у нее мороз шел по коже. Нет, знакомство с баронессой лучше было отложить до того момента, как она станет хоть что-то из себя представлять.
Оставались только Рыцарь и Василиса. Они уже старенькие и все также живут в своей башне, это Мими рассказывала Марку в трактире. Каждое утро Рыцарь чистит снег во дворе и кормит скотину, а Василиса готовит завтрак и стирает белье, которое замерзает колом на морозе. Они живут тихо и спокойно, жизнь их проста и души чисты, время их не обижает.
Интересно, как это, жить вот так, вдвоем, отгородившись от всего мира? Им не скучно там? Не страшно? Ундина подумала, что Змей ведь умер, и это очень ее печалило, будто она сама его знала. А почему нет, разве не представляла она сотни раз, как они с Мими играют в берлоге, а Змей хлопочет по хозяйству? Разве не пыталась вообразить себя на месте Лии? Змей был ей совсем не чужой.
Она никому не рассказала о смерти Змея, потому что Мими тогда сказала Марку, чтобы он держал в секрете эту новость. И поделом, стоит людишкам, жадным да проворным, узнать, что некому больше защитить Друмучий лес, как набегут они и не останется от леса даже воспоминаний. Нет, никто не должен знать, что Змея больше нет, потому что старый Рыцарь не сможет защитить свой дом в одиночку.
На этом месте Ундина почему-то застряла, ее мысль зацепилась за Бедного Рыцаря. Уже давно стемнело, а она все стояла на одном месте, не замечая, что ноги в валенках давно стали замерзать. И только когда ее окликнули из избушки, она очнулась, пошла ужинать, а в голове прокручивала все, что рассказывала Мими о нем и его жене.
На ужин была каша с колбасой. Отлично. Принцесса отличалась редкой неприхотливостью в еде, главное, чтобы было побольше и понажористее. Но сейчас она почему-то вяло ковырялась в тарелке, словно заболела и разом лишилась аппетита. Рыцарь, по словам баронессы, был честный, скромный, добрейший человек, способный многое понять. И тут в сердце Ундины проснулась надежда, которая росла и ширилась по мере того, как убывала каша в тарелке. Нуржан с удивлением наблюдала, что по мере исчезновения каши, принцесса налегает на ложку все веселее, да так, что грозит тарелку сожрать. Видимо, удалась каша.
А Ундина доела и поняла, что лопнет, если немедленно не отправится повидать своего названого отца, Бедного Рыцаря. Вот и действие нашлось. Теперь надо было только действовать, а уж это ее никогда не пугало.
- Нуржан, вели подготовить мне коня и собери чего-нить на дорогу, я в Дремучий лес поеду. Выезжаю завтра затемно, так что пошевеливайся.
- Батюшки, Ваша Милость, чего вы забыли там? Кости свои сложить надумали?
Ундина только усмехнулась.
- Не забывай, что я там выросла. Это вы свои кости сложите, а я домой съезжу, повидаю своих родных, Василису и Бедного Рыцаря... – она немного помедлила, но добавила: - и Змея.
Нуржан посмотрела на нее с неподдельным ужасом, и принцесса вдруг подумала, что этот взгляд очень многое значит. Раз она так испугалась, значит, никогда не принимала ее всерьез. Ундина нахмурилась и поплелась спать на лавку, не желая больше ни с кем разговаривать. Все равно вставать завтра ни свет, ни заря.
Утром она проснулась как всегда затемно, и обнаружила, что лагерь уже не спит. Ей действительно подготовили коня, и даже пирогов полную котомку накидали, но помимо этого четверо мужиков бандитского вида ждали ее внизу.
- Это еще зачем?
- Охранять вас будут, Ваша Милость. Небезопасно на дорогах. – Нуржан говорила это елейным голосом, а Ундина слышала, что ее будут караулить, чтобы не сбежала липовая принцесса с оказией. А как откажешься, все же с заботой о тебе сделано.
Пришлось покориться. Она влезла в седло, тронула поводья и тут же поняла свою стратегическую ошибку – наездница с нее была совершенно никакая. Верховая езда требует навыков, а откуда им было взяться у крестьянской девочки даже при ее богатой биографии?
Ундина сначала зверски вцепилась в гриву коня, и только потом сообразила, что чего доброго оторвет ему голову. Украдкой посмотрев по сторонам, она убедилась, что ее спутники держат в руках повод и не напрягаются, но ей самой выпустить из рук гриву никак не удавалось – скрюченные пальцы отказывались повиноваться. Когда она все-таки себя пересилила, она обнаружила, что вокруг нее собралось очень много народу – да и вообще здесь, внизу, людей было намного больше. Почти мини-армия, которая была рада видеть свою «принцессу» и заглядывала ей в рот с большим почтением. Почему-то Ундина сразу поняла, что длинных речей говорить не стоит:
- Я еду в Дремучий лес! К моему отцу Змею и моим названым родителям, Василисе и Бедному Рыцарю. Пора действовать!
Вместе с последними словами она подняла вверх кулак и сделала им короткий, но исполненный энергии жест. Толпа радостно взревела и тоже принялась махать кулаками. Смехота, да и только... Еще бы с лошади не падать, и все было бы отлично.
Под приветственный рев толпы Ундина с товарищами выехала из небольшого перелеска, окружавшего Мглистую, и тут поняла, что их больше, чем она думала. Что это было? Предосторожность Нуржан? Или желание помочь? Пятеро здоровенных парней ехали бок-о-бок, с удивлением посматривая на ее попытки удержаться в седле. Разве принцесса не должна уметь ездить верхом чуть ли не с рождения?
Именно из-за их взглядов Ундина сделала чудовищное усилие и выпустила из рук конскую гриву. Выпрямившись в седле, она поняла, что, при наличии точки опоры, сидеть на лошади вполне возможно. Виски ее вспотели, спина под полушубком вообще была мокрой, а на лице застыло сложное выражение, ошибочно принимаемое за величавость. Принцесса Страны Вечной Осени ехала в свои родные края на встречу с родственниками.
Огромное белое поле расстилалось перед ними – выехав сразу после рассвета, они должны были благополучно пересечь Нараман и выехать на Великий тракт еще засветло. Копыта коней аккуратно ступали по снежному насту, избавляя своих седоков от тряски, и Ундина была бесконечно благодарна серому в яблоках жеребцу за его деликатность. Завидев справа почти занесенную снегом Каменную корону, Ундина инстинктивно стала натягивать левый повод, так что конь, по-видимому прекрасно знавший дорогу, встал на месте и удивленно обернулся на свою всадницу.
- Он не хочет ехать...
Один из мужиков легонько стегнул его прутиком по заднице, и тот, передернувшись, тронулся вперед, все так же размеренно и спокойно. Здесь уж была вытоптана хорошая, широкая тропа – сейчас к подножию Мглистой и обратно каждый день кто-нибудь ездил, да не по одному разу. Так что единственной сложностью оставалась полная несостоятельность Ундины как кавалериста.
Дневной свет уже начал редеть, когда они пересекли невысокую снежную насыпь, некогда отделявшую хутор от владений мертвых, - и ничего не произошло: ни снежного вихря, ни тайного вздоха ветра, ни птичьего крика. Мир молчал, никого тут больше не было, только начинавшее краснеть солнце тихо скатывалось за горизонт.
Успев как следует проголодаться и подмерзнуть, Ундина была счастлива оказаться в трактире, где в отсутствие матери, работал старший сын Нуржан. Их накормили, напоили, дали обогреться возле печки и снова выставили за дверь – ну или так показалось Ундине, которая была бы рада остаться тут на ночь, завернуться в одеялко возле печки и уснуть под тихий треск огня. Пришлось ехать дальше, туда, где снова начиналась большая жизнь, полная опасностей, и где их никто не ждал.
Выбравшись на Великий тракт, они пришпорили коней и понеслись – вот тут и началось настоящее приключение. Бедная принцесса думала, что все опасности Дремучего леса уже ее не волнуют, потому что она туда не доедет. Еще пять минут такой скачки и от нее останется котлета с глазами. Она посмотрела на соседей и поняла, что каждый из них как бы стоит на стременах, уберегая тем самым свою задницу. Сделав то же самое, она оценила этот способ, но не учла одного обстоятельства – мышцы ее ног не были приспособлены к долгому напряжению, и через полчаса она готова была отказаться от любых титулов, только бы ее отпустили и позволили идти пешком.
К счастью уже стемнело, и никто не видел ее мучений. Колючая, неприятная поземка вилась змейками по каменным плитам, бросалась лошадям под ноги, забиралась в складки одежды и щекотала длинными ледяными пальцами мокрую от пота кожу. Глаза слезились от ветра, и все расплывалось перед ними. Черная дорога прорезала темно-серую равнину и убегала в такой же черно-серый горизонт, больше ничего нельзя было разглядеть. Сколько им еще скакать, и куда они вообще едут?
Если честно, Ундина не знала дороги. Только сейчас она сообразила, что просто едет туда, куда и все, полагаясь на них. А что если они, в свою очередь, полагаются на нее? И они сейчас скачут неизвестно куда неизвестно как долго. Она подняла голову и начала с тревогой озираться, но ничегоченьки не увидела: не только из-за слез, но и потому, что ничего вокруг не было. Грязная, серая зимняя ночь.
Ее движение не укользнуло от старшего из сопровождающих – высокого жилистого мужика лет пятидесяти, похожего больше на охотника, чем на крестьянина. Он махнул рукой вперед и что-то прокричал ей, но из-за шума ветра она ничего не поняла. А он говорил, что в часе езды отсюда есть трактир, в котором они проведут остаток ночи и утро, чтобы отдохнуть самим и дать отдохнуть лошадям.
Их путь был до безобразия прост – мимо Амаранты в Яблонивку, откуда, по слухам, сохранился путь в Темный лес, который совсем непросто отыскать, но раз уж принцесса там своя, то ей не составит труда это сделать. Ундина бы очень удивилась, узнав, что ей ничего не стоит туда попасть.
Когда они наконец заметили желтые окна в стороне от дороги, принцесса готова была разрыдаться и во всем признаться, ее тело разламывалось на куски. С коня она свалилась совершенно не по-королевски, плюхнувшись мешком в жидкий сугроб, и не помнила, как добралась до лавки в кабаке, на которую повалилась и сразу же уснула.
Утром, когда она открыла глаза, вокруг было светло и тихо. Запах еды, тепло и дальние шорохи положили мягкую, тяжелую ладонь на глаза, уже решившие открыться, и те послушно закрылись. Сквозь веки Ундина чувствовала горячий солнечный свет, но не спешила просыпаться – так хорошо было лежать под чьим-то полушубком и не принимать никакого участия в мировой истории. Но вместе с сознанием к ней вернулось ощущение своего тела, и тут она мгновенно пришла в себя: каждая клеточка в ней вопила от боли после вчерашней скачки.
Ундина попробовала пошевелить руками – мышцы отозвались острой болью. И это она еще на попу не садилась! А тут раздался звук хлопающей двери, и ей пришлось осознать, что мучения еще только в самом начале.
- Пора вставать, Ваша Милость. Сейчас позавтракаем и в путь – нам надо бы засветло добраться до Яблонивки...
Ага, Яблонивка. Ундина пошарила в памяти и действительно вспомнила кое-что из рассказанного баронессой Ферро: сразу за Яблонивкой надо было ехать в поле до Черного камня, на котором, вроде бы, был написан дальнейший маршрут. Уже легче.
Она поднялась, проклиная верховую езду и, немного подумав, попросила у хозяина стакан клюквенной настойки, большая бутыль которой стояла на грязной стойке. Это ее взбодрило и придало жизнерадостности настолько, что она тишком попросила нацедить себе в бутылочку – мало ли, дорога дальняя. Раз за нее платят, стесняться не стоит.
То ли клюквенная настойка, то ли солнечная погода сделали свое дело, но дурное настроение принцессы испарилось в один миг, стоило ей только увидеть синее небо и сияющий искристый снег. Даже острая боль в заднице и других частях тела не помешала ей улыбаться во весь рот, погоняя своего коня, который весьма неохотно продолжил путь.
Вскорости они достигли Амаранты, но не стали поворачивать. Возле Амаранты Великий тракт делал петлю, однако вечные торопыги проложили себе дорогу, чтобы не терять время и не заезжать в город – именно по ней Ундина проехала в повозке, притворяясь трупом. А сейчас она проезжала по ней верхом, как большая дама, в окружении эскорта, но только черт бы побрал этот эскорт, при котором даже взвыть нельзя!
Дорога была так себе, это вам не тракт, вымощенный идеально ровными гранитными плитами. Кстати, это было еще одно наследие правителя Орландо, вернее тех времен, когда он работал при герцоге Карианиди – тракт основательно перебрали, заменив булыжное покрытие на гранитные плиты, и доработали систему дренажа. Так что Великий тракт был лучшей дорогой в мире, известном людям по эту сторону Полуденного моря.
Наклоняясь над седлом, Ундина время от времени прикладывалась к бутылочке, спрятанной за пазухой, и на Великий тракт она снова вступила уже веселой, готовой петь и хохотать, невзирая на самочувствие. Ее спутники с тревогой взирали на поведение принцессы, как-то не вязался привычный образ с румяной жизнерадостной мордой Ундины.
В Яблоневке они плотно и сытно пообедали, кто знает, как придется поужинать. За столом в темном зале трактира царило молчание, каждый был погружен в собственные думы. Здесь заканчивались обжитые места, скоро им предстояло вступить в область живых легенд, и от этого становилось не по себе. А Ундина думала, как ей избавиться от почетного эскорта. Ехать в лес, конечно страшно, а ехать туда одной вообще ужас, но кто знает, как ее там встретят, с ее-то планами? Публичный позор ей совершенно ни к чему. Если ее сожрет призрак Змея Горыныча, то такова судьба ее, но висеть на елке ей не хотелось ни под каким предлогом.
Дневной свет уже поредел, когда они снова оседлали коней. Мрачно выглядела Яблонивка, занесенная снегом. Из покосившихся черных труб шел дым, словно коптивший низкое, тяжелое небо. Настроение у всех было подавленное, и тяжесть в желудке только усиливала мрачное настроение.
Они не говорили никому, кто они и что делают в Яблонивке, но старый, сморщенный трактирщик подозрительно посматривал, как будто догадываясь, куда они собрались. И точно, стоило Ундине направить коня прочь от деревни, как шторка на окне колыхнулась, и вслед ей полетел ядовито-понимающий взгляд, сдобренный злобной усмешкой. Ей очень захотелось взять камень и разбить окно к чертовой матери, но поди найди тут под снегом хоть что-нибудь...
Теперь они двигались наугад. Если путь до Яблонивки был более-менее ясен, то потом оставалось только положиться на удачу. Ундина двинулась в чистое поле, особо не рассчитывая на то, что ей вот так сходу повезет. Теперь она больше не улыбалась, а мрачно молчала, сцепив зубы. К счастью, разговаривать не хотелось никому, и ей не пришлось объяснять свою неуверенность. Она просто двигалась вперед, ориентируясь на черную полосу на горизонте.
Вскоре пришлось спешиться, снег стал слишком глубоким. Вот тут ей и пригодились ее спутники, лихо прорубавшие путь в нетронутых сугробах. Если так замело, то немудрено и Черный камень не найти, и Ундина мрачнела все больше с каждой минутой. Ей не хотелось возвращаться в трактир к его владельцу с дурным глазом. Однако, она зря беспокоилась – Черный камень вынырнул как из-под земли в тот момент, когда уже стало совсем сумеречно и неуютно.
«Налево пойдешь...» Ундина обмела снег варежкой и замерла. Удивительное чувство причастности к чему-то нереальному охватило ее душу. Вот оно, все то, о чем она мечтала, но что никогда не казалось ей осуществимым. Легенда все еще жила, где-то на обочине мира, суетливого и неромантичного, и теперь она могла ее потрогать. Значит, отсюда некогда пришел Бедный Рыцарь к Василисе, и все началось именно здесь. Девушка сглотнула трудный комок и посмотрела вперед: там кружилось воронье на фоне стремительного темнеющего неба. Врановы ворота.
- Возвращайтесь в Яблонивку. – Она повернулась к своим спутникам, - вам нечего здесь делать, это опасно.
- Но, Ваша Милость...
- Моя милость приказывает вам вернуться и ждать меня в трактире. Надеюсь, вы не забыли, что Змей – огромное зеленое чудище, которое плюется огнем и жрет все, что движется. Кроме меня.
Она и не подозревала, какое внутреннее ликование вызвали ее слова в душах мужиков – никому не хотелось идти в проклятое место. Ей и самой не хотелось, но другого выхода не было: или она выйдет из леса признанной принцессой, или не выйдет вообще. Тогда и горевать не о чем.
Ундина спешилась. Там, куда ей предстояло идти, конь был не нужен, он бы только ее стеснил. Кинув повод своим провожатым, она сняла седельную сумку и, никого уже не стесняясь, намахнула наливочки прямо из горла.
- До скорого, ребята!
И врезалась грудью в снег.
Ночь спустилась на Плериэль, и все вокруг сразу изменилось: черный лес придвинулся вперед и навис жуткой глыбой над безрассудной девчонкой, вспотевшей и выбившейся из сил. Для поднятия боевого духа она постоянно прикладывалась к бутылочке, и возле Врановых ворот была уже в стельку пьяна. Оно и к лучшему – у трезвой никогда не хватило бы дурости войти под черную сень деревьев, которая нетерпеливо вздыхала, колыхалась, готовая поглотить ее с потрохами.
Однако, стоило ей пересечь черту, как идти стало намного легче – в лесу не было таких заносов, и хоть узкая да неверная, но тропинка сохранилась. Правда, коряги постоянно попадались ей под ноги, корявые сучья хватали за одежду, а ветки норовили выхлестнуть глаз. Только успевай уворачиваться. Ундина взмокла, устала и даже протрезвела, не одолев еще и полпути.
Вместе с трезвостью пришел отчаянный страх: это надо же было быть такой дурой, чтобы сюда сунуться! Да еще одной! Да еще ночью! Чувствуя, что пот, обильно льющийся по спине, становится холодным, она решила двигаться вперед как можно быстрее – как бы это ни кончилось, пусть уж кончится поскорее.
Вокруг ее окружали неведомые чудовища, постоянно менявшие очертания. В голубоватом лунном свете заснеженные деревья тянули лапы, чтобы задушить непрошенную гостью, едва она отвернется. А коряги сидели, притаившись, готовые выпрыгнуть и впиться в горло, наслаждаясь свежей кровью – да какие только ужасы не мерещились Ундине, пробиравшеся сквозь молчаливый, заснеженный лес неведомо куда.
Чем дальше она шла, тем гуще становился подлесок, тем труднее было двигаться вперед. Откуда ей было знать, что она давно сбилась с тропы и теперь бредет в неизвестном направлении. И откуда ей было знать о том, какие еще твари водятся в этом лесу помимо Змея. Но сердце не обманешь – оно почему-то начало тревожно биться, пропуская удары, и Ундина поняла, что потихоньку впадает в панику. Только этого не хватало, запаникуй в лесу и точно пропадешь: побегаешь немного, покричишь, пока не кончатся силы, а там тихонечко замерзнешь, ибо не сможешь идти дальше. Все это объяснял ей отец, когда она была совсем маленькой, да что толку от всех объяснений, если ты потерялась в проклятом лесу, где водятся чудовища?
Крик, жалкий, болезненный крик толкался в горле, норовя вырваться наружу, ноги стали ватными, пальцы онемели, в животе что-то противно тряслось, как подтаявший холодец. И тут она увидела... забор. Да, это был забор, совершенно занесенный снегом, покосившийся, но не было никакого сомнения, что эти жерди – дело рук человеческих.
Подождав пару минут, пока сердцебиение придет в норму, Ундина осмотрелась и решила обойти препятствие, которое, несмотря на хрупкость, было довольно высоким. Что это? Берлога Змея? Поджилки затряслись, но этот страх был реальным, настоящим, гораздо лучше безымянного ужаса, едва не лишившего ее разума пять минут назад. Она прошлась вдоль забора и удивилась тому, что он выглядит заброшенным. При желании она могла бы поднажать и обрушить его на землю, но ей совсем не улыбалось что-нибудь ломать.
Луна светила из-под дряблого облака, внимательно рассматривая незваную гостью, которая нащупывала в глубоком снегу путь, держась правой рукой за забор, ощущая его хрупкость и ветхость. Вскорости она остановилась – перед ней была калитка, та самая, из которой Лия некогда стояла и смотрела на родной двор с того света. Ундина толкнула ее и поняла, что та заперта изнутри. Но щели между досками были слишком велики, чтобы считать это застоящей защитой. Она сняла варежку и просунула внутрь пальцы, понемногу отпихивая раскаленную от мороза задвижку.
Дверь отворилась. Перед ней лежал занесенный снегом двор с низкими хозяйственными постройками. Проход от калитки был совершенно занесен снегом, и двери сараев тоже, никто не убирал здесь снег, никто не ходил уже очень долгое время. Она шагнула вперед, аккуратно прикрыв за собой дверь. Теперь она могла осмотреться кругом и вспомнить все, что слышала от баронессы о змеевой берлоге. Да, в этом сарае он хранил консервы и припасы, а вон там держал всякий инвентарь. Он еще веревку натягивал пентаграммой, чтобы белье сушить.
Ундина улыбнулась, на секунду позабыв о страшном хозяине дома. Непреодолимое чувство влекло ее сюда, и она должна была признаться себе, что явилась сюда совсем не за короной. Это было место принцессы Лии, и оно притягивало ее, как магнит.
Протоптав в снегу тропинку, она обошла берлогу и поняла, что двор совершенно необитаем. Темные окна не светились, все было покрыто снегом. На гвоздике возле двери висел ключ, и Ундина не могла удержаться от того, чтобы не рискнуть, хотя за дверью ее могло ожидать все, что угодно.
Замок поддался не сразу, он проржавел и замерз, но спустя минуту он жалобно скрипнул и пропустил ее внутрь. Ундина вошла и смущенно затопталась в прихожей, не решаясь войти, хотя сразу с порога было ясно, что дом пуст.
Она обтопталась на коврике и только потом решилась войти. Сквозь окна в комнаты проникал лунный свет, и в его голубоватом свечении все казалось мертвым и призрачным. Живое дыхание давно покинуло этот дом, и теперь он был похож на разлагающийся труп. В кухне обвалилась гардина, да так и осталась лежать на полу, некому было ее поправить. Толстый слой пыли покрывал домашнюю утварь, никому не нужную и словно лишившуюся жизни. Вещи-мертвецы смотрели пустыми глазницами на Ундину, а она чувствовала, как к горлу подбирается трудный комок.
Отчего? Отчего ей так хотелось заплакать от жалости и нестерпимого сожаления. Словно она была в чем-то виновата и никак не могла исправить содеянного. Это берлога Змея, она узнавала ее по рассказам, ей не нужно было что-то искать, она инстинктивно понимала, где что находится: вон там большой зал, а напротив – кухня. Дверь, которая в зале, ведет в Лиину комнату, и она даже знает, какая там обстановка. Странно было это все: ей нестерпимо хотелось все посмотреть, все потрогать, своими пальцами ощутить реальность того, что здесь произошло, но мертвенное запустение берлоги пугало ее.
Ундина прошла в кухню, стараясь ничего не задеть и не снести в потемках, но глаза уже начали потихоньку привыкать, и она без труда отыскала у печки спички и небольшую плошку с огарком свечи. С легким шорохом огонек дрогнул и заплясал на кончике оплывшей, запыленной свечки – Ундина зажмурилась, а синие тени отпрянули и попрятались по углам, затянутым паутиной.
Она двинулась вдоль кухонных шкафов, разглядывая утварь: кухонные ножи, тарелки, искромсанную разделочную доску, аккуратно расставленные баночки со специями... Ей захотелось заплакать в голос - невыносимо было видеть это место в таком состоянии. Первым побуждением Ундины было броситься прочь, чтобы никогда больше не видеть мертвую берлогу, в которой некогда кипела жизнь, но проходя мимо зала, она не удержалась, и заглянула внутрь.
Холодный камин зиял, подобно черной дыре, большое плюшевое кресло давно потеряло свой цвет под слоем пыли, а книги попадали с полок и лежали на полу, как подбитые птицы с изломанными крыльями. И тускло поблескивало змеево золото... Когда Ундина осознала, что находится перед ней, то ее едва не хватил инфаркт. Здесь находилось целое состояние! И никто его не охранял! Она могла взять столько, сколько сможет унести, и всю оставшуюся жизнь жить как королева! У нее даже голова закружилась, и она ухватилась за книжную этажерку, с которой покатились какие-то письма и бумаги.
Инстинктивно бросившись их поднимать, Ундина поняла, что это личные документы. Там были какие-то тетрадки, записочки, письма в больших плоских конвертах. Наугад раскрыв одну тетрадку, девушка прочитала:
«...34 день. Сегодня солнечно, небо такое сочно-карамельное, что хочется облизать его, как леденец на палочке. В такие дни на душе всегда радостно, и неважно, какие дела ожидают моего участия. Можно сказать, что именно в солнечные дни я живу по-настоящему, так как и надо жить: радуюсь тому, что есть, и не заглядываю в будущее. Почему мне не хватает мудрости делать так же, когда льет дождь?»
Ундина пробежала эти строки глазами, но ощущение было, словно они прозвучали в берлоге, на мгновение оживив ее, наполнив живым голосом, новым и бесконечно знакомым для нее. Что это? Она еще полистала тетрадку и поняла, что это записи принцессы, которые Змей бережно хранил, не смея выбросить. Нахмурив брови, Ундина поставила свечу на полку и начала просматривать бумаги. Про золото она забыла.
Нашлось немногое: две исписанные тетрадки, несколько записок бытового характера, десяток писем из города, писанных еще в первый год учебы ломким детским почерком. Но для Ундины это было настоящее сокровище – она бережно собрала все, завернула в относительно чистый носовой платок и спрятала на груди, поближе к сердцу. Небольшой сверток грел ее изнутри и очищал разум – она посмотрела на кучу и вдруг подумала: а что, если что-то случилось с Рыцарем и Василисой? Тревога заколотилась в жилах, словно они были ей родными и близкими людьми.
Ундина спокойно, без эмоций, посмотрела на кучу золота и сказала себе, что вернется сюда, если не сможет никого разыскать из Лииных родных. Но сейчас ей не хотелось даже прикасаться к нему – не заслужила. Она задула свечу и ее дуновение как эхо прокатилось по берлоге, поднимая облако пыли и еще чего-то, похожего на полупрозрачное серое облако. Призрачный силуэт повис в зале у камина, и Ундина выскочила наружу, как пробка из бутылки, едва переводя дух от страха.
Небо расчистилось, и новый месяц, висевший над крышей, горел ярким пламенем, освещая двор. Все было так, как Ундина себе представляла, только одна деталь была ей незнакома – большая насыпь в углу двора, возвышавшаяся холмиком над землей. Девушка отдышалась на воздухе и заперла дверь, повесив ключик на прежнее место. Подойти, что ли, посмотреть что там за холмик? Нет, ей больше не хотелось любопытничать, она и так уже насмотрелась за сегодня.
Покинула она берлогу тем же путем, как и пришла, через заднюю калитку. Но теперь она представляла себе местность и понимала, куда идти. Через сугробы, к Черному озеру, потом взять вправо и вот она, будет башня. Так и оказалось, Ундина вынырнула из-под елей аккурат в том месте, где всегда выныривал Змей, но теперь, за давностью лет, тропа заросла и спряталась под снегом.
В отличие от берлоги, двор возле башни был тщательно выметен, метла и лопата торчали тут же, в сугробе, а светившиеся на первом этаже окна бросали на снег длинные желтые отсветы. Лицо Ундины расплылось в улыбке, она и сама не представляла, насколько ее радует вид жилья. Но, прежде чем сунуться в башню, она подумала и проскользнула по тропинке к небольшому сараю, из которого слышалось похрапывание и поднимались к небу тонкие струйки пара.
Дверь была старая, почерневшая от времени, но плотно пригнанная – во всем чувствовалась хозяйская рука. Ундина потянула ее на себя и сунула нос в небольшое помещение, в котором было тепло от живого дыхания, и пахло соломой и навозом. Там была пятнистая коза, флегматично жевавшая сено, да пара лошадей, одна из которых была явно дряхлой.
- Да это же Роланд! – присмотревшись воскликнула Ундина, нисколько не заботясь о том, что ее могут услышать. Роланд повернулся на голос и строго посмотрел на залетную: это что еще за морда?
Глаза его были мутноватыми от старости, но длинная грива была расчесана и острижена – за ним хорошо ухаживали. Ундина поумилялсь на него немного, представляя себе, каким он был, когда разговаривал с Мими в Нарамане, или скакал по Орлиному зобу. Воистину, Дремучий лес был местом, где все сказки жили и нисколько не смущались того, что они сказки.
Плотно прикрыв дверь стайки, Ундина похлопада себя по ляжкам, внутренне готовясь к нелегкой встрече, и решительным шагом направилась к башне. После всего, что она сегодня видела, сомнений у нее не оставалось, и она ни секунды не медлила перед старинной дверью, обитой кованым железом – подняла кулак и уверенно постучала.
Василиса и Рыцарь всегда ели в кухне, так уж повелось. В башне была большая столовая, но им почему-то было уютнее внизу, рядом с большой, пышущей жаром печкой. Годы шли, а они все так же сидели по вечерам вдвоем за маленьким деревянным столом, пили чай и разговаривали. Рыцарь чинил какую-нибудь домашнюю утварь или вырезал из дерева причудливые ручки для ножей, которые делал из отслуживших свое кос. Уже целый арсенал нарезал.
А Василиса занималась починкой одежды или вязала что-нибудь, так и сидели, коротая долгие вечера, за которыми следовали еще более долгие ночи. Двое в целой вселенной, с тех пор как умер Змей, они годами не видели человеческого лица. Орландо как-то приезжал их навестить, но они не были ему рады, и он больше не навязывался. Замкнувшись в себе, они жили прошлым, вспоминали прежние дни, когда они были молодыми и сильными:
- Сорок два года! А мне тогда казалось, что жизнь кончена! Вот бы мне сейчас стало сорок два, так я бы снова замуж вышла!
Василиса хохотнула, бросив на мужа быстрый взгляд, а он и бровью не повел.
- Разумеется вышла бы. За меня.
Он штопал тапочки, пришивая к ним новые войлочные подметки. Вот и ему пришла пора носить стариковские мягкие шлепанцы, приятно греющие ноги. Оба они постарели.
У Рыцаря на лбу совсем не осталось волос, они отодвинулись куда-то к макушке. Лицо сморщилось и покрылось коричневыми пятнами, но глаза остались прежними – глубокими, яркими. Он весь словно высох, превратившись в маленького жилистого старичка, все еще довольно проворного благодаря деятельной жизни. И то правда, весь день он трудился от рассвета до заката, ни на минуту не приседал. Их скромное хозяйство требовало постоянного догляда, а убывающие силы требовали изобретать новые способы для привычных действий.
Василиса тоже не жаловалась, хотя у нее давно болели ноги, и, поднимаясь по лестнице, она часто останавливалась, задохнувшись. Старость никого не красит, но, глядя в зеркало, она любила пошутить:
- Мне старость нипочем, я и в молодости страшная была, так что разницы особо нет.
Рыцарь искренне не понимал ее отношения: квадратная супруга с косой-селедкой раз и навсегда стала для него идеалом красоты. Никто не мог сравниться с ней, разве что Лия...
От Лии не осталось даже портрета, только плохой рисунок уличного художника, сделанный на празднике Синего Фазана, когда ей было пять лет. Эта девушка словно канула в воду, прошла тенью, не оставив следа. Ничего от нее не осталось, кроме воспоминаний, которые они с Василисой затерли до того, что перестали отличать правду от собственной выдумки.
И все же она была здесь. Незримо присутствовала в замерзшей башне, скользила по пустым комнатам, напевала ветром в неплотно пригнанной форточке. Ее присутствие ощущалось везде - так часто старики о ней думали. Словно неприкаянная душа со смертью Змея переместилась к ним, тяготясь своим одиночеством. Вот и сейчас они молчали, но каждый думал о своем: Василиса вспоминала, как пошила когда-то маленькой принцессе пестренький халатик, который потом она заносила до дыр, и Змей не никак не мог ее из него вытряхнуть. А Рыцарь размышлял, как бы Лия поступила, если бы была сейчас жива: стала бы продолжать борьбу с Орландо или отступилась? Сейчас ей было бы тридцать девять лет, возраст зрелости и расцвета сил, она была бы взрослой и умной женщиной, вполне готовой к тому, чтобы стать королевой. Но вот захотела бы?...
Их мысли прервал стук в дверь. Четкий, сильный, требовательный – стучавший человек явно знал, зачем долбится, и был намерен добиться своего. Но кто мог стучать в их дверь? Никто не приходил к ним уже давным-давно, и никого они не звали. В глухом лесу ночью такой стук может означать только плохие новости.
Старики переглянулись. Стук повторился. Рыцарь встал и оглянулся – много лет он не пользовался своим мечом, и не сразу вспомнил, где именно он находится. Пока он вспоминал, его жена положила шитье на стол, подошла к печке, выбрала сковородку потяжелее и задумчиво взвесила ее в руке.
- Даже не вздумай...
- А чего, ждать, пока нам дверь выломают? Мне теперь ничего не страшно... – и Василиса двинула щеколду.
Дверь распахнулась. На пороге стоял человек неопределенного пола и возраста, укутанный в тряпки, из которых торчал красный, замерзший нос.
- Вам кого?
Вслед за носом показались глаза – две искорки в глубине тряпок. Они быстро обежали глазами Василису, Рыцаря, вставшего на цыпочки, чтобы видеть из-за ее плеча, и чугунную сковородку, крепко лежащую в руке. С улицы подуло холодом, и даже брызнуло снегом из-за спины ночного гостя.
- Вам кого? – повторила вопрос Василиса. А фигура потопталась на пороге, и вошла внутрь, отодвинув ее плечом. От такой наглости старуха даже матерные слова позабыла.
- Здрасьте... Что стоять так, хату выстужать. – дверь хлопнула, и морозная ночь осталась за порогом, выплеснув в комнату существо немаленького роста, начавшее разматывать свои тряпки негнущимися пальцами. Вид у существа был неагрессивный, и Василиса поневоле опустила сковородку, увидев красные, раздутые от мороза руки.
- Ну проходите, коли вошли... Повечеряйте, чем богаты.
- Ой, спасибо! Это я всегда с удовольствием! – голос из-под тряпок оказался неожиданно молодым и звонким. Когда гостья освободилась от своей одежды, то Рыцарь с Василисой увидели веселое девичье лицо, курносое и веснушчатое. Вот уж не ожидали... – Ну и холодина у вас, даже в деревнях и то теплее. Замерла я – страсть!
- Так-то в деревнях, а то в лесу, - Василиса повесила сковородку на место и быстренько кинулась хлопотать об ужине. Они-то уже поели, но ради такого события можно и еще раз поесть. Сколько лет уж не было у них гостей!
Рыцарь подобрался, застегнул вязаную кофту, досадуя, что на ногах у него стариковские шлепанцы, да и камзол давно в сундуке плесневеет.
- Проходите, сударыня, я вам сейчас к печке стул поставлю, погреетесь. На улице и правда холодновато. Позвольте представиться: я Бедный Рыцарь, а это Василиса, моя супруга. Мы рады видеть вас в нашем скромном доме.
Обалдеть! Он и вправду такой! И Василиса! Ундина вертелась на стуле от одного к другому, бесцеремонно разглядывая и даже не думая скрывать свою радость. Ну ни словечком баронесса не наврала, все говорила, как есть! А старики тревожно переглядывались, видя ее не совсем адекватное состояние. Наконец Василиса пожала плечами, что означало: «мало ли, может на морозе мозги отшибло», и сняла с огня чайник.
- Сходи-ка в погреб, принеси грудинки, а я пока кашу запарю.
Она не задавала Ундине вопросов, только поглядывала колюче, да гремела тарелками. А та не сводила с нее глаз, как будто в цирк пришла, да клоунов увидела.
- На мне узоров нет. И цветы не растут.
Но предостерегающая фраза не достигла сознания этой придурковатой, которая восторженно-голубыми глазами пялилась на нее. Только появление Рыцаря с грудинкой отвлекло ее внимание – она стала так же таращиться на него. Может она припадочная?
Когда каша поспела, Василиса собрала целый стол: соленья, варенья, мясо, домашний хлеб, простокваша. Ундина чуть слюнями не захлебнулась, ожидаючи. Она зверски проголодалась и начисто забыла, что плотно пообедала в Яблонивке. Кроме того, увидев стариков, она немного растерялась. Вся ее бесшабашная наглость осталась в берлоге у Змея, а тут ее опять нагнало чувство чужой, непонятной грусти. Она не знала, как начать разговор, и даже не могла решить, как именно им представиться. Ужин оказался очень кстати, он занял рот и дал ей время подумать.
Отсутствием аппетита липовая принцесса не страдала никогда, а уж тем более после приключений она потихоньку уминала все, что не было приколочено. А старики сели рядом и стали, в свою очередь, рассматривать свою гостью, которая до сих пор даже не назвала им своего имени.
- Ну, сударыня, расскажите нам, кто вы и чьих будете? – Василиса смотрела на нее не то насмешливо, не то жалостно. Опытным глазом она видела, что девчонка голодала, ест жадно и много, ничего не оставляет, даже тарелку вылизала.
- Меня зовут Ундина, я пришла с юга, из предгорий Нарамана.
- О как! И что вас так далеко занесло?
Ундина помолчала немного, собираясь с духом, а потом выпалила, как в ледяную прорубь нырнула:
- А вы знаете, что принцесса воскресла, вернулась в Нараман и теперь стоит там лагерем?
Словно бомба разорвалась в чистенькой стариковской кухне. И тишина, повисшая после взрыва, была такой тяжелой и наполненной, что пригибала к полу даже несгибаемую Василису.
- Это невозможно, - наконец проговорил Рыцарь изменившимся голосом.
- Почему? – Ундина весело захрустела огурцами.
- Я видел ее смерть собственными глазами.
Он откинулся на стуле, скрестив руки на груди, и теперь с вызовом смотрел на девицу, посмевшую затронуть болезненную тему. А та закинула в рот еще один огурчик, и пробормотала:
- Ей не впервой воскресать из мертвых.
- Молчите лучше о том, чего не знаете. – Он сделал предостерегающий жест, увидев, что Ундина готова возразить. – Принцесса никогда не умирала вплоть до Белого дня, в который она умерла, как умирают все люди. Мертвые не возвращаются, поэтому если то, что вы говорите правда, в Нарамане сейчас обретается самозванка.
Ундина положила ложку со вздохом и сцепила руки так сильно, что косточки ее пальцев побелели.
- Ну разумеется самозванка. Но так ли это важно?
Рыцарь внимателно посмотрел на нее:
- Что значит «не важно»?
- Оххх... Как бы вам объяснить... Ну вот принцесса умерла, давно уже, но кто-то пустил слух, что она непременно вернется, и люди, представьте себе, в это верят. Они ждут принцессу, как избавителя, который однажды придет и победит зло, свергнет ненавистного Орландо и прекратит войну. Вот это действительно важно, а то, кто именно станет этим избавителем – не важно. Я понятно говорю?
Старики молчали. Очень выразительно молчали, а Ундина чувствовала, что ее щеки заливаются краской стыда и уши полыхают, как обожженые. Сейчас ей нужны были самые лучшие слова в мире, чтобы убедить этих двоих.
- Короче, одна девушка решила принять имя принцессы, чтобы закончить то, что она начала и сделать людей свободными. Короче, это я... И я пришла к вам, потому что мне нужно поговорить с вами. Я ходила к Змею, но не нашла там никого, поэтому пришла сюда.
Рыцарь с Василисой лишились дара речи, а Ундина с расстройства снова почувствовала голод и начала подъедать хлеб, потому что больше ничего не осталось. В какую-то секунду она поняла, какая пропасть отделяет ее от принцессы и этих стариков. Там, в избушке на вершине Мглистой, все казалось ей легким и простым, она и не представляла, что на самом деле означает быть принцессой. А теперь это снова выглядело недостижимой мечтой.
- А зачем пришла-то? Разрешения спросить? – прервала молчание Василиса. Голос ее был тихим и лишенным красок, как будто из-под воды звучал.
Ундина и сама на секунду задумалась, а зачем она пришла? Как могло ей прийти в голову, что эти люди подтвердят ее ложь? Нелепую, глупую ложь, совершенно кощунственную и нестерпимую в их глазах. Стыдно было так, что аж щеки трескались.
- Нет. Я думала, что если вы поддержите мою версию, то люди поверят мне, и сомнений ни у кого не останется. Все-таки я не особенно на нее похожа, да и лет мне всего двадцать, а ей теперь было бы тридцать девять.
- Ну хоть в чем-то ты трезво мыслишь. – Василиса взяла нож и нарезала еще грудинки, видя, что гостья не наелась, но не решается попросить добавки. Ее красные уши, руки с цыпками, редкие веснушки на носу внушали ей жалость. Она не рассердилась, но смотрела на нее, как на дурочку, которая идет на смерть, как за пряником. – Ты хоть знаешь, дурилка картонная, что за человек она была?
- Не совсем. Но представление имею. – Ундина внезапно подняла голову. – Вон там лестница, широкая, деревянная. Если идти по ней наверх, то будет две двери – это ваша спальня и так называемый кабинет, которым никто никогда не пользуется. Там хранятся книги, которые ваш муж читает здесь, в кухне, и в спальне перед сном. А если подняться еще выше, то можно попасть к ней в комнату, в которой все так, как и было при ее жизни. Она не часто тут ночевала, но вы все равно держали для нее комнату, убирались в ней, вешали на стену ее рисунки и держали в шкафу ношеные платья. Вы и сейчас так делаете. И даже проверяете исправность задвижек, потому что она любила спать с открытыми окнами. Интересно, жив ли еще деревянный меч, который вы для нее выстругали? Она ведь в кукол мало играла, все больше со зверями да мечом. Три медведя у нее было: Мишка, Гришка и Тишка, и заяц Степашка. А потом кукла появилась, Лори...
- Кто вы? – хрипло спросил Рыцарь. Душу его заполнил ужас, как если бы он увидел привидение, хладного выходца с того света.
- Я же сказала, я самозванка, меня зовут Ундина – это мое настоящее имя, я не вру. Я родилась в Болотово, была такая деревня в Плериэле, теперь нет. В чуму она вся вымерла, а я осталась, мне было восемь лет. Потом я моталась по стране, воровала, сидела в тюрьме, работала подавальщицей в трактире, а теперь вот...
- Решила сменить профессию? – трудно было с Василисой, гораздо труднее, чем с ее мужем. И хоть она заметно волновалась, о чем говорили пятна на щеках, но сарказма не теряла.
- Да, решила, - ответила Ундина с вызовом. – Я вдоволь наголодалась, хватит уже с меня. Вы тут сидите в теплой башне и не ведаете, каково это – погибать от голода и холода на дороге, где тебе никто не поможет, и никому нет до тебя дела. Я теперь на все готова, лишь бы изменить свою жизнь, и раз уж вышел случай...
- Свою? А принцесса хотела изменить жизни других людей... – тихо заметил Рыцарь, и нахрапистость Ундины живо попритухла. – Ты сказала, что была в берлоге Змея, значит, видела то, что там лежит. Теперь твоя жизнь изменится и без Лии, зачем тебе еще ее имя?
- Вы это о чем?
- О деньгах. – Василиса сощурила светло-зеленые, по-прежнему молодые глаза. – Змей их всю жизнь копил, для нее собирал, а до него еще пятнадцать поколений ящеров. Из нас стражники никакие, так что приходите, люди добрые, берите, что хотите.
Ундина открыла рот, а потом снова закрыла:
- Так вот оно что... Вы думаете, я украла деньги? Это неправда, я к ним даже не прикасалась, просто посмотрела и ушла. Я даже в Лиину комнату не пошла, мне как-то не по себе стало, словно кто-то смотрит за мной.
Старики закивали головами.
- Смотрит, смотрит. Ты в курсе, что мертвые ящеры охраняют свои сокровища еще лучше, чем живые? Каждый, кто возьмет хоть копейку, будет проклят, и бесчисленные несчастья случатся с ним, пока он не вернет украденное на место. Все, до последней полушки.
Девушка хлопала голубыми глазами, но они не заметили в них испуга.
- Мне это не грозит, я ничего не брала. Не за тем я сюда явилась. Почему Змей умер?
- От тоски... – Василиса выдохнула и поднялась, чтобы убрать посуду и принести из буфета початую бутылку рябиновой настойки. Девица сидела ссутулившись над столом и пускала пузыри, слезы вперемешку с соплями, и это выглядело вполне искренне.
- Что ты моросишь-то? Он тебе, чай, не родной...
- Уыыыы... Я так хотела его увидеть... С восьми лет я все мечтала, чтобы у меня такой папа был... А когда мой отец умер...
Василиса наполнила три рюмки толстого стекла и посмотрела на рубиновый блеск жидкости.
- Он бы удивился, если бы узнал о том, что кто-то мечтал стать его дочерью. Давайте, помянем Змеюшку, он был добрым другом... – и она сама вытерла глаза передником.
- За Змея! – Тихо отозвался Рыцарь. Они выпили, не чокаясь. – Однако, скажите, сударыня, откуда вам известны подробности нашей частной жизни?
Ундина вытерла лицо тряпкой, которой вытирали со стола, и прокашлялась после наливки. А потом подумала и подвинула свою рюмку к Василисе:
- Можно еще? Так хорошо согревает.
Она рассказала им все, ничего не утаивая, а они только диву давались.
- Теперь вы понимаете, что это судьба? Она меня сюда привела. Я могла тыщу раз сгинуть, но вместо этого сижу перед вами, значит, есть смысл в моем существовании.
Грязная, пожеванная судьбой, но все равно молодая и полная жизни, Ундина им нравилась. Старики смотрели на ее торчащие уши, на обкусанные грязные ногти, и чувствовали, как жалость заползает в душу. Еще одна молоденькая дурочка, не понимающая, чем заканчиваются такие игры.
- Вы знаете, много лет назад я разговаривал с Лией почти о том же самом, предостерегал ее от поспешных шагов. Ей ведь было семнадцать лет, помните? А вам сколько?
- Двадцать.
- Немногим больше, но не суть. Я говорил тогда Лие, что ей не следует ввязываться в борьбу с Орландо, что она слишком молода и неопытна. Я хотел, чтобы она подождала хотя бы лет десять, повзрослела, нашла себя и потом уже занялась восстановлением своих прав. Тогда у правителя не было бы ни единого шанса.
- Почему?
- Лия была очень умной девочкой, и, как бы это объяснить, люди за ней шли. В ней что-то было, неуловимое, загадочное, трагическое... Она стала бы великой королевой, если бы осталась жива.
Ундина поджала губы, потому что восприняла слова Рыцаря как: «куда с твоим рылом в калашный ряд», хотя он, безусловно, так не думал.
- Ну конечно, куда мне до нее, я не принцесса, я всего лишь крестьянка, и трагического во мне с фонарем не доищешься. Но у меня есть одно преимущество перед ней – я жива.
Теперь уже Рыцарь поджал губы, но Василиса положила конец прениям:
- Спать пора, спорщики. Вот что, милая, мы с мужем тебе не судьи, каждый на свой лад живет. Только подтверждать твое вранье не станем, уж не обессудь. У нас за спиной долгая жизнь, трудная, но честная, и пачкаться перед концом нам незачем. Ты живи как знаешь, а про нас забудь – не помощники мы самозванкам. Иди сейчас вымойся, да ложись поспи, а утречком я тебе тормозок в дорогу соберу и ступай с миром да береги себя.
Собственно, говорить больше было не о чем, Василиса сказала, как отрезала. Ну что ж, хоть в лицо не плюнули, да на улицу не выгнали. Правду говорила баронесса: это такие люди, что сто лет искать будешь да не найдешь таких.
Ундина поднялась из-за стола и поняла, что ужасно устала. Горячая вода в ванне еще больше ее разморила, и, когда Василиса проводила ее наверх, в бывшую спальню Лии, она дремала на ходу. Но стоило ей увидеть своими глазами эту светую комнату, как сон слетел с нее быстрее сквозняка. Когда за старухой затворилась дверь, Ундина присела на кровать и выдохнула: все здесь было в точности так, как при жизни принцессы. Уже второй раз за сегодня она вошла в жизнь незнакомой ей девушки.
Самодельная деревянная кровать, крепкая и удобная, ситцевые обои в цветочек, полосатые половички, круглое зеркало в деревянной раме – все было простым и чистым. Ничего лишнего, ничего фальшивого - эта комната, тихая, с ветхими рисунками на стенах, звучала как далекая тоскливая мелодия. И снова Ундина услышала в душе своей эту мелодию, и ощутила чужую печаль. Здесь все выглядело по-другому, и она начала понимать, что наследство принцессы не только слава и деньги в берлоге, но и эта тоска по непрожитой жизни. Готова ли она принять ее? Готова ли стать принцессой?
Ей вспомнилось про дневники, украденные у Змея – интересно, проклятие распространяется только на деньги, или вообще на все вещи из берлоги? Надо будет завтра уточнить у Василисы – не хотелось прибавлять к своим еще тридцать три чужих несчастья. Ундина развернула тряпку и плюхнулась на кровать, подвинув к себе свечку, ей предстояла длинная ночь.
Если ты с трудом разбираешь печатные буквы, то с письменными совсем беда. Ундина убедилась в этом, едва раскрыв первую тетрадь. К счастью, у Лии был хороший почерк, и она понемногу приспособилась, сравнивая буквы между собой и додумывая смысл непонятных ей слов.
«...человеку непременно надо определить свою ценность, зафиксировать ее и убедить самого себя в том, что она реальна. Для этого он начинает сравнивать себя с другими: богаче ли он, умнее, красивее или моложе? В зависимости от этого ставит себя, как точку на линии, в определенном месте, и требует от мира то, что, по его мнению, полагается этой точке. Если не получает, то ужасно страдает и полагает себя несчастным. А если получает, то ощущает довольство и передвигает себя дальше по линии, до того места, где перестанет получать и сможет стать несчастным. Так и сидят точки на линии, в разных местах, но однаково недовольные своим положением.
А вот Брынзе наплевать, она не нуждается в сравнениях, чтобы чувствовать себя довольной. Вернее, она могла бы найти причину, но совершенно не испытывает потребности быть несчастной. Животные гораздо разумнее людей, я уже не раз это замечала.»
«124 день.
Опять поругались с Мими. Ей непременно нужно вызывать во мне какие-то чувства: то восхищение, раз уж она напялила новое платье, то ревность, если кто-то вдруг заговорил с ней на улице. Если она ничего не вызывает, то заболеет, наверное. Никак не возьму в толк для чего нужны все эти игры, она ведь все делает нарочно. И даже ругается будто напоказ.»
«131 день.
Вчера я долго разговаривала с Ирьей перед сном, она высказала неожиданную мысль: мол, мертвецы, такие же дураки, как и живые. На той неделе я видела мертвую девочку, и она просила принести ей ее сандалики, потому что туфли ей жмут. Потом оказалось, что ее похоронили в туфлях, из которых она выросла. После этого Ирья сказала, что если мертвец идет на контакт для того, чтобы попросить всякую хрень, то он дурак. Это звучало очень непочтительно по отношению к мертвым, но она досадливо отмахнулась.
Я потом подумала: а ведь она права. Если контакт с этим миром требует от мертвого колоссальных затрат энергии, а это действительно так, то надо использовать его с толком. Но, судя по записным книжкам Ирьи, мертвецы всегда просили от нее всякую ерунду: недоделанные дела, спрятанные вещи, месть кому-то... сандалики вот. Словно тащат за собой в потусторонний мир свои мелочные дела, бытовуху повседневную, и из-за нее потом не дают покоя живым. Короче, вывод: смерть не делает тебя умнее. Если при жизни ты был дураком, то после смерти станешь мертвым дураком. Забавно.»
«Я очень скучаю по папе. Ужасно. И так странно, что когда вижу его, мне часто становится неловко. Настолько, что я даже с нетерпением жду того часа, чтобы попрощаться. А попрощавшись, тут же начинаю скучать. Что случилось? Почему мы перестали быть легкими и открытыми? Ирья говорит, что у меня переходный возраст, и я просто невыносима. Неужели это правда? Как-то неприятно плохо думать о себе, похоже, что на хорошем мнении о своей персоне держится весь мир человека, по крайней мере меня. И стоило мне подумать о себе плохо, как все закачалось. Чрезвычайно неприятное ощущение.
Теперь я знаю, что каждый раз, когда люди в чем-то каются или извиняются, они могут сожалеть о своем поступке, но не думают плохо о себе. А если говорят, что думают, то врут и сами в это верят. В тот момент, когда человек действительно начинает о себе плохо думать, он вешается. Жизнь теряет смысл.
Интересно, что такого подумала Алексия, дочка пекаря, которая утопилась в канале?»
Когда свеча прогорела, за окном уже начало светать, и только тут Ундина сообразила, что не спала ни единой минуты. Ночь пролетела незаметно, и, закрывая последнюю страницу, Ундина с сожалением вернулась в реальный мир. У нее было странное чувство, что она вытолкала за дверь дорогого ей человека. Хотелось еще побыть с принцессой, поговорить с ней, но третья тетрадка кончилась, и больше ничего не было.
Только теперь до нее начал доходить ужас произошедшего: как можно было ее убить? Она должна была жить, она была живая, мыслящая, ироничная и добрая. С ней хотелось быть. Как поднялась рука у Орландо, тем более, если он ее любил?
С огромным трудом оторвавшись от убористых строк, Ундина вспомнила, что Мими говорила о Белом дне: принцессу привезли на Рыночную площадь и отрубили ей голову, а потом увезли тело в неизвестном направлении. Как могло получиться, что эта девушка, которая беседовала с ней всю ночь, лежала на снегу, холодная и бледная, мертвая. Она не должна была умереть.
И что же задумала она? Попользоваться случаем? Батюшки, да как такое могло ей в голову прийти! Видимо, успех у нараманских крестьян в голову ударил. А ведь и правда: кто, кроме них мог подумать, что она принцесса? Да ее стоило увидеть один раз издали краешком глаза, чтобы никогда не забыть! Ну и позор! Ну и в дерьмо она вляпалась! Еще и приперлась сюда, просить, чтобы ее прикрыли...
Она лежала без сна, глядя, как за светлеющим окном тихо падают крупные хлопья снега – ей было грустно и легко, она освободилась от тяжкой ноши. Все правильно, сейчас она спустится вниз и попросит прощения у Рыцаря с Василисой, а потом вернет дневники в берлогу. Нет, дневники она вернет как-нибудь потом... не хотелось так сразу расставаться. И исчезнет. Уедет подальше, найдет какую-нибудь работу и будет жить своей жизнью, как получится. Зато своей, и это правильно.
Слезы катились у нее по щекам, но все равно было легче. Не надо больше мучительно думать, что делать, как себя вести и как себя не выдать. Жалко такую блестящую мечту, но это ей и правда не по плечу – никогда она не станет принцессой, только зря переломает себе кости.
Когда внизу зашевелились старики, она еще лежала некоторое время, собираясь с духом. Часы проскрежетали семь часов, и лежать дольше было неприлично. Ундина поднялась, еще раз осмотрелась кругом, потрогала все предметы, словно прощаясь, и вышла из комнаты. Деревянная лестница встретила ее духмяной тишиной и приятным скрипом, а внизу уже грохотали горшки и кастрюли.
Медленно, с гирей на ногах, Ундина спускалась по ступенькам, стараясь запомнить каждую мелочь. Вряд ли когда-нибудь она вернется в этот дом, так надо использовать отпущенное время. Разноцветные блики от витражных окон, блеск натертых ступенек, темные следы от пальцев на перилах – все это ей надлежит помнить до конца своих дней.
В кухне был уже накрыт стол, и ее одежда, почищенная и высушенная, висела возле печки, чтобы напитаться теплом на дорогу. Сердце Ундины дрогнуло, о ней никто и никогда не заботился, тем более люди, которых она вчера так тяжко оскорбила.
У плиты хлопотала Василиса. Вид у нее был странный: лицо отекло и покраснело, словно она всю ночь проплакала. Стараясь не глядеть на гостью, она пронесла в ванную ведро горячей воды и сунула ей в руки полотенце.
Как следует умывшись, Ундина окончательно расклеилась, а если это из-за нее, дуры, плакала Василиса? Разбередила она их раны, расковыряла и наплевала туда, а сама теперь будет жрать их хлеб. Она оделась, причесалась и вышла в кухню строевым шагом, намеренная немедленно просить прощения и объявить, что больше не будет делать глупостей, выдавая себя за принцессу.
Василиса все так же отвернувшись суетилась в углу, а Рыцаря нигде не было видно. И тут распахнулась дверь, пропуская внутрь свет и утренний морозный воздух. Румяный, сияющий улыбкой Рыцарь вошел, отряхнул снег с валенок и поставил к стенке какой-то предмет, подозрительно напоминающий меч в ножнах.
- Ну что, дамы, позавтракаем на дорожку!
Василиса взвыла и выскочила из комнаты. Лицо Рыцаря посерьезнело, брови нахмурились, но он сдержался. Расстегнул полушубок, и тут Ундина увидела, что на нем одета кольчуга и камзол.
- Садитесь, барышня, Василиса сейчас придет. Ей нужно время, чтобы освоиться.
- Освоиться с чем?
- С тем, что я оставляю ее и еду с вами. Мы никогда не разлучались, и ей, конечно тяжело.
Если бы Ундину стукнули по кумполу полешком, она почувствовала бы примерно то же самое.
- Вы...того...как... со мной...
Он намазал корочку маслом и положил на Василисину тарелку.
- Я еду с вами. Я думал всю ночь. – Нож звякнул по тарелке. – Понимаете, я не помог Лие в свое время, а ведь должен был... Что она понимала в войне, в политике? Ей было семнадцать лет, и я бросил ее в водовороте событий, предоставив судьбе. Это моя вечная вина, и я пытаюсь ее искупить, так что у меня свои мотивы. Не обольщайтесь.
Да какая разница! Даже если бы он поехал с ней ради того, чтобы убить и ограбить! Ундина взлетела из пропасти отчаяния на вершину счастья, и тут же позабыла все свои благие намерения, страдания и сомнения. Блестящее будущее снова замаячило впереди, и всего-то нужно было для этого мысленно отречься от него.
Чайнил кипел, в печке щумели дрова, а где-то за стенкой рыдала Василиса, но несмотря ни на что, Ундина была самым счастливым в мире человеком.