- Хорошо выглядите, доктор!
- Спасибо большое!
Мы шли по скрипучему снегу госпитальной аллеи опавших лиственниц, на которых вороны радовались зимнему солнцу или делили доставшиеся им с кухни краюхи больничного хлеба. Я торопился на обед, инструктор ЛФК домой. Мы не знаем имён и отчеств, хотя работаем с ним на одном этаже почти восемь лет. Всегда здороваемся, и иногда я прошу его взять алкоголика или невротика на курацию. Он никому не отказывает в отличии от своих более молодых коллег. Иссушенный временем, с опущенными плечами и грустным взглядом зеленых глаз. Прошлой осенью он спросил у меня об эвтаназии… Мое мнение… Якобы для друга… Где, как, по закону и мое отношение.
- В Бельгии делают, и кажется в Голландии. Врач выдает разрешение. В России официально запрещено.
- Это далеко. Он не доедет…
За прошедшие три месяца печаль только усилилась. Он с медленно шёл, ступая чиненными ботинками двадцатилетней давности по свежему снегу, который прикрывал волочащуюся бахрому классических выцветших серых брюк.
- Я вчера написал заявление об увольнении… Впервые в жизни… - разрушил он наше молчание, - устал я. Мне восемьдесят два. В госпитале с шестидесятого года. Ничего не болит, всё здоровое. Только простатит иногда мучает. Но дорожки скользкие. Утром с трудом до работы добираюсь. С тремя пересадками в транспорте. Да и жена хворает. Надо ухаживать. Настроения нет никакого… - негромко рассказывал врач.
- Напрасно написали…
- Вы так считаете?
- Да. Работа и семья – две ценности, которые нас держат на этой Земле… Как минимум, будете скучать.
- Может у меня депрессия, доктор?
- И мне кажется, что уже давно. Приходите завтра ко мне в кабинет. Я вам выпишу рецепт.
- Спасибо….Спасибо за совет… Если ещё не поздно, завтра заберу заявление.
Три минуты вместе, а столько успели сказать. Прав ли я, что даю такие однозначные советы. Никто не знает, как жить.
Полгода назад уволили ветерана труда, окулиста. Каждый раз, приходя на консультации в отделение, он вспоминал подаренные фотографии зимнего Крыма.
- Бреюсь утром, любуюсь набережной Гурзуфа, по которой ходил Пушкин и вас вспоминаю…Это мои любимые места. Нам нравилось там бывать. Читали стихи по памяти при луне и любовались рассветами. Давно там не был. Как жена умерла. С тех пор и перестал ездить.
В марте-мае я лечил его депрессию. Он знал, что это конец, что в девяносто два он уже не нужен никому, даже на четверть ставки, несмотря на отработанные шестьдесят лет на одном месте и цеплялся за койку то в гастроэнтерологии, то в кардиологии, чтобы продлить свою жизнь и больничный лист.
- Сыну семьдесят и он алкоголик, внуков нет, жена сгорела от рака тридцать лет назад, - повторял он во время редких встреч.
Мне рассказали, что в июне он умолял оставить его на четверть ставки и уходил со слезами на глазах, держа в руках почти новенькую трудовую книжку с гербом в колосьях на обложке.
Утром он выпрыгнул из окна пятого этажа, оставив записку: «В моей смерти прошу никого не винить. Я устал…».
Инструктор ушел в сторону центрального выхода мелкой осторожной походкой, балансируя руками в черных вязаных рукавицах с заплатками. Его согнутая фигура в измотанном временем, одетом не по погоде плаще, удалялась и удалялась от меня. Я смотрел ему вслед, и хотелось помочь. Чем? Не знаю. Придёт ли он завтра? Наверное, нет. Прав ли я? Сложно сказать. Хуже, когда остаёшься равнодушным.