ЗНАЧЕНИЕ МАРТИНА ЛЮТЕРА
Джеймс Аткинсон (1964)
Я предлагаю после нескольких фраз для введения взглянуть на Лютера в его исторической ситуации, рассмотреть его духовное паломничество в рамках католической системы (единственной структуры, первоначально для него существовавшей) и его повторное открытие евангельского богословия. Затем я попытаюсь показать, как я понимаю реальную озабоченность Лютера и, наконец, его неизменное значение для людей, стремящихся к совершенству Церкви. Стоит напомнить в этом контексте, что в 1520 году, до окончательного разрыва с Римом, Лютер призвал к "экуменическому" совету или собору церковных лидеров и ученых, который исцелил бы недомогание христианского мира, при условии, что это совещание будет международным, не станет руководимо папской курией и не будет проводиться в Италии. На мой взгляд, это начало привычного нам Лютера, и мы как христиане должны быть готовы встретиться лицом к лицу со всеми богословскими вопросами, которые он поднял, и теми, что накопились с тех пор, и позволить Святому Духу оживить и облечь плотью наши мертвые кости и поставить нас на ноги как могущественную армию Божью. Ханс Кюнг говорит, что II Ватиканский Собор опоздал на 400 лет. Из осознания этого факта мы можем сделать выводы.
Что касается фона Лютера, мне достаточно будет сказать, что Реформация была богословским движением в рамках обширного комплекса и суматохи других движений, устремлений и ожиданий. Уже был националистический дух, и целые страны стремились ослабить оковы папы или императора, или того и другого. Было великое гуманистическое движение с его поисками источников и постановкой под вопрос всех авторитетов. Была великая социальная революция, когда капитализм разрушал феодализм и дворянство стало вытесняться торговцами, когда впервые заговорили деньги. Был распад схоластики, когда христианская ученость стала слишком спекулятивной, заумной и отдаленной, и не только потеряла аудиторию, но рухнула перед интеллектуальной деятельностью гуманистов, а также богословскими исследованиями реформаторов. Были также великие движения по изучению мира и первые научно-технические изобретения. Новое вино могло разорвать старые мехи. Конечно, как мы все знаем, Церковь была все время отчасти озабочена проблемами, которые пришли в голову Реформации. Вальдо (XII в.), Уиклиф (XIV в.), мученик Ян Гус (+1415), Савонарола (XV в.) - все они подняли свои голоса, не говоря уже о современниках Лютера, таких, как Франциск Ксаверий (1506-1552). Есть значительные доказательства преданности приходских священников во времена чумы, других эпидемий, голода и нищеты, а также сильные свидетельства реального домашнего благочестия в Европе. "Великая Реформация уходит своими корнями в простое евангельское благочестие, которое никогда полностью не исчезало в средневековой Церкви. Учение Лютера было признано тысячами не удивительной новизной, но тем, во что они всегда верили сердцем, хотя они, возможно, не смогли сформулировать его" (Lindsay T.M. History of Reformation. V.1. P. IX).
Когда мы видим очевидную сложность такого движения, как Реформация, для нас важно видеть, что Реформация, которая была великим богословским и духовным беспокойством, слишком часто отождествлялась с "духом времени", и тем самым многое было запутано и испорчено. Ее путали с национальными и социалистическим движениями, энтузиазмом, спиритуализмом и радикализом и, фактически, со всеми движениями той поры. Многие из этих движений могут быть оправданы как таковые, но отождествлять или ассоциировать Реформацию с кровавыми крестьянскими бунтами, войной 1525 года или столь же кровавым произволом Генриха VIII значит ввести катастрофическую путаницу. Самое меньшее, что может здесь сделать академическая наука и духовенство - это различать вещи, которые действительно различаются.
Рожденный в 1483 году в благочестивой и доброй скопидомной семье, Лютер был послан за счет отца в старинный университет Эрфурта изучать право. В возрасте 22 лет он чудом избежал смерти, и это принесло ему осознание краткости жизни и того факта, что он грешник и далек от Бога. Лютер считал смерть проявлением гнева Божьего. Он критиковал философскую и человеческую идею смерти позже в своем комментарии к Псалмам (1541) и описал ее как ошибку жены Лота, которая не понимала страшной реальности Божьего гнева. Чтобы разрешить свою духовную проблему, он вступил в монастырь августинцев-отшельников в Эрфурте, но не нашел на нее ответа, который счел бы достаточно глубоким. Он попытался решить проблему Божьего гнева и любви. Обычное объяснение, что необходимо бороться за то, чтобы исполнить волю Бога и, следовательно, предотвратить Его гнев и наслаждаться Его любовью, Лютер нашел ложным опытом. Ни исповедь, ни все обычные практики, дисциплины и методы Церкви не могли дать ему уверенность в том, что любовь Божия спасет его, а Божий гнев не разрушит. Он чувствовал, что никогда не сможет сделать чего-либо достаточно, чтобы это сделало грешника приемлемым для Бога. Другой проблемой для Лютера было то, есть ои у Церкви действенные средства благодати. Может ли она свои ми практиками привести людей к милостивому Богу Евангелия? Разве Евангелие не было чем-то совершенно другим? Он начал чувствовать, что Церковь потеряла Евангелие. Дело не в том, что Бог стал далек от человека, и что человек должен бороться и стремиться завоевать благосклонность Бога. Фактически верно обратное. Человек действительно далек от Бога, но Бог в Его праведности, милосердии и любви стремится исправить это, сходя к человеку во Христе. Дело не в человеке, стремящемся к праведности, на которую Бог согласился бы. Это было осознание того, что человеку нечего предложить, и он может заслужить только гнев Бога. Но во Христе гнев Божий сочетался с Его любовью, и никогда больше не будет разделен. Лютер больше не видел праведного Христа как ужасного Судию над миром, но как Того, Кто был оставлен, отвержен, Кто пришел, чтобы спасти и примирить отчужденных людей с их Отцом на небесах, и осознание этой цели дел Божиих создает новое творение Божьей праведности в сердце грешника.
Именно этот определенный опыт Бога Лютер обрел, когда он должен был преподавать своим студентам в университете на общем фоне номиналистического богословия своего времени. Лютеру пришлось начинать с лекций по Аристотелю. Именно в учении Аристотеля о вечности мира он нашел самый большой для себя вызов. Лютер не мог принять Аристотеля с его учением о вечности идей и значении исторических событий относительно этих неизменных идей. Для него оно давало неудовлетворительное понимание человека среди других существ и не учитывало голоса совести. Влияиие аристотелизма на христианскую этику Лютер считал катастрофическим. Он учил тогда, что дух человека имеет власть над телесным чувством через силу свободной воли: что человек может быть обучен через привычки и может стать праведным, поступая правильно. Лютер обратил здесь внимание на фундаментальную ошибку аристотелевской этики. Лютер полагал, что человек может действовать правильно только тогда, когда он прав, оправдан. Воля человека не свободна делать правильно, но только se suque quaerit. И это может измениться, только когда будет изменена сама воля. Этот аргумент ясно излагается Лютером в его "Заметках по богословию" (1517) и наиболее полно в "Рабстве воли" (1525) против Эразма.
Эта богословская позиция развивалась, когда в 1512 году он занял должность заведующего кафедрой богословия. Он отреагировал на преобладающий метод преподавания Писания как сборника не связанных друг с другом текстов, используемых для поддержки догматики, проводимой по другим основаниям. Он учил, что Писание может быть понято только с его конечной точки отсчета, то есть исходя из Христа. Он говорил, что "только Христос есть Путь" (WA 7. 600. 1) (1521), или, Эразму: "Что мы увидим без Христа в Писании, кроме домыслов?" (CA, III, 101. 29) (1525); Или еще раньше Льву X в 1520 году: Nolo omnium doctior jactari, sed solam scripturam regnare, ex eo meo spiritu aut ullorum hominum interpari, sed per seipsam ae suo spiritu intelligens (WA 7. 98. 40). Далее, аргумент Лютера был обоснован всем Писанием. Как он сказал Джону Эку в 1519 году, "Писание толкует само себя" (scriptura sacra sui ipsius interpres). И опять: Ideo verbi intelligentia ex tota scriptura et contextantia rerum gestarum petenda est (II.302. 1).
Когда Лютер открыл Писание, это было Евангелие, которое он нашел в нем. Именно здесь он расстался со средневековой схоластикой, потому что она была антропоцентрической, а с гуманизмом на том основании, что он сидел над Писанием и критиковал его, тогда как для Лютера оно было судьей, а не мы. Работа Лютера доказала его спасение. Его душа была спасена в его кабинете. Когда он пришел к лекциям о Псалмах и Посланиях, он начал изучать, что такое Писание и в чем состоит настоящее Евангелие. Он знал, что человек никогда не сможет понять Бога и Его пути, но он может понять Бога, Который послал Своего Сына, Который перенес крест, Которого Бог воскресил, понять Бога, Который соединяет со Своим Сыном всех, кто умирает для греха, чтобы жить новой жизнью.Абсурдно думать, что Бог пошел на Крест ради любви к Своему потерянному творению и ничего не достиг. Абсурдно думать, что человек может найти жизнь и цель в смерти и самопожертвовании. Как можно видеть любовь в гневе, величие в служении, силу в кротости, доброту в суровости, милосердие в гневе, жизнь в смерти? Как может распятие подтвердить Воплощение? Это была евангельская тайна Лютера.
Все это евангельское учение, все юродство Евангелия, все послание примирения и прощения как дела только Христа Лютер усмотрел в великой фразе Павла об оправдании верой. Мы не имеем в себе ничего, что могло бы восстановить нас и обратить к Богу. Он Сам приходит к нам. Когда человек сталкивается с Богом в жизни и уясняет, каково его состояние и как Бог во Христе встретился с ним, создается вера и доверие к Богу, которого раньше в человеке не было и для которых он ничего не делает. Это похоже на человека, который считал другого врагом и в один прекрасный день понимает, что мнимый враг, о котором он ничего не знал, был на его стороне. Возникают новые отношения, и это и есть оправдывающая вера. Все, что мы знаем, это то, что мы грешники, нуждающиеся в прощении и примирении, и в этом состоянии мы осознаем всю силу дела Христа, которое в Евангелии начинает действовать в грешнике и превращает его в новое творение, исполняя то, что Бог сделал, и то, что Он обещал. Конечно, в этом нет ничего нового, но Бог творит все новое. Этот новый взгляд на Бога и на Христа не был доктриной Павла. Это было мольбой о том, чтобы позволить Христу исполнить Его совершенное дело. И эта мольба о Евангелии имела приоритет над всеми другими авторитетами - папой, традицией, церковью. Когда она была заострена в выражениях Павла об оправдании только верой, она была заострена в интересах сохранения новозаветной христологии в противовес доктринам дел и заслуг. Мы должны четко сказать, что это повторное открытие богословия Павла иногда служил для введения протестантизма в заблуждение. Иногда протестантская церковь даже использовала слово «вера» как своего рода шибболет. Это было превращением веры в дела: это то, что мы предлагаем в сделке, некоторые психологические действия, которые мы считаем своим вкладом. Мы верим в веру, даже считаем себя оправданными нашей верой; тем самым мы начинаем заменять Христа на веру. Но не наша вера оправдывает, а дело Христа, которое приводит к вере, благодаря которой мы принимаем Его в радости. Новаторская евангельская позиция Лютера к 1517 году сформировалась почти полностью (? - Пер.). Она была сосредоточена на прощении грехов, которое становится известным и действенным по благодати Божией в Кресте Христа. Это показало Лютеру реальность гнева Божьего и примирения через любовь Бога. Бог во Христе разгромил всех духовных врагов и Его воскресение наделило человека познанием греха и подняло к новой жизни.
Все это было простым, традиционным, евангельским богословием, и некоторые выводы Лютера взбудоражили. Он восстал против покупки и продажи благодати; он возражал против всей доктрины мессы как в своей теории, так и на практике; он подверг критике распространенную доктрину Церкви, а не просто извращения в ней. Он атаковал антропоцентризм так, что с тех пор чистая новозаветная христология будет преобладать и проповедоваться. Он стремился остановить Церковь, вращающуюся на оси папства и его законов, и заставить ее вращаться вокруг истинной гравитационной оси Христа и Его Евангелия. Отвратительная продажа индульгенций в 1517 году получила отпор. Предметом беспокойства Лютера было то, что истинное покаяние и реальное прощение были закрыты и что истинный мир был даром Христа прощенному сердцу. Церковь не помогала Христу и Евангелию без этого. Если бы папа мог освобождать души из чистилища за деньги, почему он не мог сделать это бесплатно? Папа не имел власти над чистилищем или прощением грехов. Остальная часть истории знакома всем. Любыми способами Рим пытался усмирить неугодного человека,, но ко времени Лейпцигского диспута 1519 г. корабль Реформации находился в открытом море, и Лютер стоял у руля. В 1521 году он стоял перед Императором и Церковью, и был объявлен вне закона одним и отлучен другой.
Мы достигли момента, когда мы можем оценить реальную озабоченность Лютера. Начало, конец и совокупность теологии Лютера - это Христос и только Христос. Мы оказываем Лютеру плохую услугу, когда мы используем известные ярлыки, такие как «оправдание по вере» или "власть Божьего Слова", чтобы подвести итог или воплотить его теологию. Это были полемические заострения проблем на общем фоне, когда люди искали оправдания в делах, заслугах или власти папы. Лютер учил, что Бог был скрыт в природе и в истории, и считал, что человек не может узнать о Боге посредством своего разума. Есть Бог, создавший Вселенную, и в ней мог быть обнаружен строгий нравственный порядок, пока грех и зло не начали свою разрушительную работу и Божье добро в мире не оказалось под завалами. Это был предел, который Лютер должен был признать. Природа бытия Бога, цель, с которой Творец творит и действует, и реальный смысл добра и зла закрыты для естественного и рационального человека. Это Deus Incognitus , и ничто из познания Его умом не могло спасти человека, введя его в живые отношения с Богом. Только один Христос учит сердцу, разуму и воле Бога. Для Лютера надлежащее действие человека состоит не в том, чтобы узнать природу Бога (деятельность, которую он считал недействительной), но чтобы учиться у Христа тому, как Бог смотрит на человека. Это знание есть знание спасительное. Во Христе Бог явил Свою руку, и поэтому только в Нем есть истинное знание Бога, и только в Нем человек может быть спасен. Это и есть Deus Revelatus, о котором говорил и писал Лютер.
Богословская ошибка Рима в том, что окончательная власть принадлежит папе и Церкви, ее традициям, декретам и тому подобному. Когда Лютер описал папу как Антихрист, это было не злоупотребление, а богословское утверждение. В Риме спасение было предложено учреждением и внутри учреждения, а не ясно и недвусмысленно во Христе. С другой стороны, в «энтузиазме» окончательная власть заключалась в предполагаемом опыте Святого Духа. Для Лютера так быть не могло на том основании, что только Христос может быть поставлен в центр, и пусть Он совершит Свое надлежащее дело спасения. Лютер считал, что он восстановил в Церкви первоначальную христологию Евангелия, которое постепенно разрушалось в течение столетий, и вместо этого Церковь управляется папой и руководствуется традицией. Рим предложил антропологию вместо христологии. Лютер не был новатором, как обвиняли его католики. Его богословие было оригинальным и правильным богословием, захваченным Новым Заветом (особенно трудами Иоанна и Павла), закрепленным верой и сохраненным Отцами Церкви. Рим, поставив интересы Церкви выше интересов Евангелия, оказался виновен во всех нововведениях: непогрешимость папы, сокровищница заслуг, доктрина пресуществления, развитое не новозаветное учение о мессе, культ Богородицы, святых, розарий, чистилище, индульгенции, паломничества и другие новшества. Именно это богословие было неправильным, и коренная его ошибка состояла в низкой, не новозаветной христологии.
Мне кажется, что именно в свете христологии Лютера мы должны понимать его отношение к Писанию. Лютер не был деревянным «фундаменталистом» или библеистом-буквалистом, предпочитающим безошибочную книгу вместо непогрешимого папы. Это явно неверное понимание его. Он был субъективным и избирательным, как и многие его критики, проявляя довольно свободное отношение к канону Писания. Писание всегда было Божьим откровением, определенным во Христе, и, читая его вперед, его надо понимать в обратном направлении. Лютер снял Евангелие со скалы Псалмов (? - Пер.) и свел его к драгоценному металлу, пробный камень для которого - это Христос. Именно по тому принципу, что Писание является откровением Христа, он сравнивал, объяснял, критиковал и оценивал различные книги Библии. Это был тот самый принцип, что придал Писанию ту власть, которой должны подчиняться вероисповедания, соборы, богословы и папы, ибо во Христе и только во Христе человек спасен. Именно этот принцип дал ему проницательность, различающую отношения Бога с людьми в законе и в Евангелии. Это было волшебное прикосновение, которое освободило для христианского мира чистый поток Евангелия, уже слишком долго почти заглохший. "Как луг для коровы, дом для человека, гнездо для птицы, ручей для рыбы, так и Священное Писание для верующей души », - комментирует он Пс. 84.4.
У Лютера была высокая доктрина таинств. Крещение означало для него возрождение, а литургия - настоящее присутствие Христа, предлагающего прощение грехов. Его заботой в вопросе о крещении было то, что акцент на покаянии как таинстве лишил крещение его новозаветной реальности. Его претензией к римской мессе было то, что, во-первых, она потеряла первоначальный евангельский смысл жертвы Христа, искупающей грех человека, и навязала чуждую философию сущностей и акциденций. Во-вторых, это было искажением понимания Самого Христа и того, что Он сделал для нас и нашего спасения, превращение Его дела в заслуги или дела человека. И, наконец, вместо того, чтобы быть свободным провозглашением благодати и милосердия Бога, таинство в значительной степени увеличивало власть священников как нечто, что они могли бы удержать, а не что-то, что они обязаны свободно предлагать. Месса превратилась в своего рода духовную медицину в руках священников и была отделена от достойного богословия благодати. Для Лютера таинства были событием откровения точно так же, как и воплощение Сына Божия, или действие Духа через Писание, или Христа в проповеди. В любом случае Откровение - это откровение полного Христа: две природы Христа не разделимы. Пресуществление не является библейским, оно ошибочно, и хлеб и вино в евхаристии не больше превращаются в плоть и кровь Христа, чем вода крещения. Тем не менее Лютер верил чисто и целиком в истинное присутствие Христа в элементах таинств. Важность таинств заключалась в том, что Бог решил заботиться о людях именно таким образом, и Лютер принял таинства с тем же радостным сердцем, что и Воплощение. Они были для него видимым Словом: таинства говорили о Евангелии и были осязаемым, понятным выражением его. Лютер очистил таинства от любой механической или магической эффективности. предположительно находящейся в распоряжении священника ex opere operato. Он также освободил таинства от всякой идеи продавать благодать как духовный товар. Священник был слугой, помощником, никогда не хозяином. Он мог только проповедовать Евангелие.
Непреходящее значение Лютера заключается в том, что он вернул в христианство изначальную динамику евангельского богословия Нового Завета в то время, когда Церковь практически полностью утратила свое изначальное устройство.Все части Церкви были, есть и, несомненно, всегда, Будут виновны в этом обвинении в той или иной степени, будь то Римская церковь или Церковь Англии, или Церковь восточная. Он утверждал на основании христологии против антропологии то, что сделал Бог, а не то, что должен делать человек. Его акцент на Христа заставил его полемизировать против папы, канонического права и папских декретов, и этот акцент и горящее богословие благодати обратили его к Августину и дали в нем сильное орудие против католической практики искупления с ее возвышением священника, против почти магического учения о таинствах, учения об индульгенциях и чистилище, преувеличения сакраментального значения покаяния, акцента на Богоматерь и святых, на множество чудотворных образов, святынь, паломничеств, розарий и тому подобное. Во всей этой полемике следует помнить, что проблема, которую видел Лютер, заключалась в том, что Христу должно быть уделено центральное место и мы должны позволить Ему исполнять Его дело. И с самого начала речь шла не о тривиальностях. Вся современная христология восходит к Лютеру. Он также поднял проблему власти Церкви, авторитета Библии и традиции. Он восстановил Евангелие в Церкви и заставил людей увидеть взаимозависимость того и другого. Когда он восстановил Евангелие, он уловил умы людей великими доктринами нашей веры - истинами греха, искупления и примирения. Он снова показал различия между религией закона и Евангелия. Он дал новую доктрину Крещения и Евхаристии. Он возродил новозаветную доктрину о священстве всех верующих и в связи с ней - новое понимание священного и светского и роли мирян. Он снова придал верховенство Слову Божию и поставил его исследование в центр университетской жизни. Он снова дал отрезвляющее, богословие предопределения и избрания. Он дал новое учение о Церкви, основанной на призвании Авраама, поддерживаемой как верный Остаток, воссозданный Христом, неинституциональный, но церковный, великий народ Бога, Израиль, который никогда не одолеют врата ада.
Помимо колоссального роста своего влияния Лютер добился в одиночку через 20 лет того, для чего шести великим англичанам понадобилось два века: он дал своему народу общедоступную Библию (Тиндейл, Ковердейл, Роджерс), евангельскую литургию (Кранмер), классический катехизис (нет параллели), он был проповедником, как Латимер, и гимнографом, равного которому мы достигли лишь в лице Айзека Уоттса. Как я уже сказал, в силу этого колоссального роста его богословие дало ему новое представление об образовании, политике и экономике. Тем не менее, кроме всего этого, он был особенно значим в том, что он вбил последний гвоздь в гроб старого мира и помогал при рождении нового. Все основные вопросы Церкви сейчас возвращаются к Лютеру или касаются его, и я чувствую, что мы должны прислушаться к просьбе, которую он высказал в 1520 году, что вся Церковь должна обратить внимание на эти вопросы. Готовы ли мы двигаться вперед к более новой и широкой соборности, которая будет больше протестантской Реформации? Это линия мысли Лютера.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn