Гранд-Шафф кафе было неприметным заведением, в которое заходили лишь по пути на работу или домой.
Но, как ни странно, его хозяевам это было только на руку.
I
Дядя Фот утверждал, что маленький человек может гораздо больше, чем простой взрослый. И официант, и уборщик, и «повар», и «кофевар», Филипп носился по всему залу, спрашивая гостей, не нужно ли им чего-нибудь ещё. Хотя гости этого не требовали. Уставшие после работы, они, подобно умирающим мухам, допивали свой остывший недоваренный кофе и вяло отмахивались от мальчика. По сути, Филипп был единственным в этом зале, от кого действительно исходила жизнь.
Но, логично, что он не может делать всю работу в одиночку (хотя он это делает), и помощником ему был:
— Ты можешь не носиться как юла? Меня стошнит.
— Прости, Норман. Просто очень много клиентов. — Филипп облокотился на стойку, за которой сидел его старший (на целых семь лет!) брат.
— Ага, целых пять, просто немыслимое количество. — Норман поглядывал то на часы, то на книгу, что взял с собой, но с момента открытия перевернул не больше десяти страниц.
— Да, на четыре больше чем вчера в тоже время! Сегодня нас посетило семь человек, а вчера только два. Сегодняшний день — это рекорд за всё лето! — Филипп хотел ещё много чего сказать Норману, но быстро заткнулся, поймав на себе насмешливый взгляд его тёмно-серых глаз. Они будто говорили: «Ты что, брат, и вправду такой дурак?»
Филипп опустил голову и молчал. Только когда один из клиентов ушёл, он крикнул ему вслед пожелания спокойной дороги, на что Норман презрительно фыркнул.
Филипп понимал, что брат не разделял его пылкости в своём деле. Когда-то Норман сам был «маленьким человеком» (а не только просиживал свою ленивую задницу за стойкой), и, насколько Филипп знал из рассказов старших, у него это не очень-то и получалось. Дядя Фот говаривал, что если кафе было бы единственной прибылью семьи, то с Норманом они давно бы разорились и пошли побираться. Он, видно, до сих пор считает его маленьким человеком, раз в таком возрасте не берёт его в семейное дело. Норберт, самый старший брат, в семнадцать лет уже несколько раз был в сердце шахты, а Нормана редко когда пускали вниз.
Время близилось к закрытию, и Филипп с нетерпением считал секунды, пока посетители, один за другим, уходили. Катерина обещала, что сегодня ему разрешат спустится в подвал.
Норман вместе с ним ждать не хотел и начал собираться: вытащил из-под стойки свою старую кожаную сумку с длинным перетёртым ремнём, открыл её, пошарил в ней рукой и коротко кивнул, как бы для себя. Все посетители разошлись, и он уже поправлял лёгкое пальто, когда Филипп всё же решился спросить:
— Куда ты?
Брат молчал. Он взялся за ручку, и колокольчик на двери тихонько звякнул.
— Можно мне с тобой?
Это заставило его остановится. Он улыбнулся, и на левой щеке показалась его единственная ямочка.
— Это ещё зачем? — Норман отпустил ручку, и дверь закрылась. Он пригладил свои льняные волосы (это у него было вроде привычки). — Зачем тебе идти со мной, если ты так хочешь в свои драгоценные шахты?
— Ну… — Филипп не знал, что сказать, и поэтому наплёл первое, что пришло в голову: — Потому что я хочу провести время со своим братом. — И улыбнулся.
На самом деле, Филипп просто-напросто не хотел, чтобы его наказали, а если он уйдёт, то наказание его точно будет ожидать (если он не собрался бежать). Норман был той ещё гадиной, но Филипп всё равно любил его и знал (надеялся), что тот тоже любит его. Своей, особой любовью.
Тем временем, брат всё ещё смотрел на него.
— Не убедил, — наконец вздохнул Норман.
— Но…
— Нет, Филипп. — Норман резко открыл дверь и ушёл, буквально за долю секунды, Филипп даже понять ничего не успел.
— Тебя же накажут! — только и крикнул он, но брат уже не мог его услышать.
Что-то внутри него хотело побежать за Норманом и вернуть его назад, что вряд ли бы получилось — брат никогда его не слушался, так Филипп и сам бы получил, за то, что оставил кафе без присмотра и ушёл без разрешения.
И всё-таки у Филиппа появилось какое-то странное предчувствие.
II
Отец учил Нормана, что всегда нужно приходить на встречи заранее, и он соблюдал это правило, до сегодняшней ночи. Эх, не надо бы обращать внимание на Филиппа.
А он хотел успеть, ведь такую редкую вещицу не найдёшь в обычных магазинах, да и вообще, в магазинах.
Людей на улице было много, и большинство шло ему навстречу, таща за собой. Трудно было сопротивляться, но Норману всё же удалось вырваться из общего потока и сойти на нужную дорогу.
Пока он шёл, людей ему не встречалось. Всё реже ему попадались жилые дома. А когда брусчатка сменилась камнем, дома остались только питейные. Вскоре камень сменился маленькими неотёсанными камешками, и даже таких заведений не осталось, только полуразвалившиеся деревянные здания.
Норман остановился, когда перед ним предстала ничем не вымощенная дорога, освещённая только луной, ведь последний фонарь в двух метрах отсюда.
Там даже развалин нет, только виднелось море.
Парень уже подумал, что его не дождались, как вдруг позади него раздалось:
— Гранд-Шафф?
Норман обернулся на голос и разглядел человека, опирающегося на стены развалины. Он поманил парня к себе.
Он сделал шаг и почувствовал, как задрожали коленки. Он покрылся потом. Но что может случиться из-за одной маленькой, никому не нужной вещи?
Подойдя ближе, Норман разглядел своего визави.
Он был выше (и точно старше) Нормана. На нём был плащ, а лицо скрывал глубокий капюшон. Ладони его все были исцарапаны и изрезаны, некоторые порезы уже зарубцевались, а другие были свежие и немного кровоточили; на левой руке у него не доставало мизинца, и пальцы с трудом сгибались и разгибались. У него был нервный тик — голова то и дело содрогалась на пару миллиметров влево.
— Чего молчишь? Гранд-Шафф? — Норман заметил, как в его руке блеснул перочинный нож. Ох, не поздоровилось бы ему, если бы он был не Гранд-Шафф.
— Гранд-Шафф, Гранд-Шафф, успокойся. Ноа? — «Ноа» быстро зажал ему рот.
— Прикуси язык. Никто не должен знать, что я или ты был здесь. Надеюсь, у тебя хватило мозгов не говорить родственничкам?
— Не волнуйся, никто не знает. Но к чему предосторожности? Здесь никого нет, а «Ноа» даже не твоё настоящее имя. Я рискую больше, чем ты.
— Ошибаешься ты, малец. Деньги с тобой, или мне всё-таки прирезать тебя?
У него был нож, а у Нормана револьвер, но сможет ли он им воспользоваться, когда его пырнут в печень?
Норман быстро вытащил из кармана пальто три ассигнации и показал ему.
— Богатый, парень? — С презрением произнёс Ноа. — Прежде, чем размахивать своими бумажками, вспомни, как вы их добываете. — Он потянулся за деньгами, но Норман увёл свою руку в сторону, и четырёхпалая рука схватила только воздух.
«Ублюдок», — подумал Ноа, а сам достал из широкого кармана плаща квадратную шкатулку из красного дерева. В нескольких местах лак сошёл, маленький замочек расшатался, но кое-как закрывал крышку, на которой был выжжен циферблат.
— Придёшь домой — откроешь, а сейчас убери.
— Но как я узнаю что там?
— Не веришь, — Ноа пожал плечами, — меняемся обратно и расходимся.
— Нет.
— Ладно. Дальше делай, что хочешь, но помни: что бы не вышло, говори что угодно, но я ни при чём. Нет, лучше ничего не говори. Может сразу вырвать тебе язык?
— Не нужно.
Ноа улыбнулся, хлопнул его по плечу и ушёл в сторону берега.
Норман решил не медлить и быстрее идти домой. Он развернулся, вышел из-за развалины и вдруг заметил как кто-то прошмыгнул между обветшалыми домами на другой стороне дороги.
III
Отец, Дядя Фот, Джонатан, Норберт разгружали прибывшие вагонетки, Беккенбауэр — прибывший вместе с этими вагонетками — закуривал сигарету, а Катерина и Филипп наблюдали за ними, сидя на ступенях маленькой деревянной лестницы.
— Куда же он пропал? — спросила Катерина, посматривая на наручные часы.
Нормана не было уже час, если не больше.
Отец и Норберт порывались пойти за ним, но Дядя Фот не пустил их, сказал, что нужно работать, а не заниматься «какими-то инфантильными сопляками, ушедшими невесть куда, никого не предупредив»; а ещё посоветовал отцу хорошенько выпороть его, как вернётся.
— Он же вернётся, так ведь? Может, он вышел подышать воздухом перед сном? — Филипп посмотрел на Катерину, а она крепче прижала его к себе.
— На целый час? Вряд ли, но вернётся он обязательно. Боюсь, Дяде Фоту это не понравится.
После этого долго они ничего не говорили, наблюдая как старшие разгружают вагонетки.
Филипп уткнулся лицом в волосы Катерины: они у неё были цвета горького шоколада, мягкие и густые, чем-то напоминали материнские, вот только у его матери они были рыжие, как и у него. Катерина была младшей сестрой его отца, но Филипп был бы не против, если бы она была его матерью.
Но больше чем Катерину или мать, Филипп любил спускаться в это место.
Их дом, на первом этаже которого располагалось кафе, а на втором их комнаты, стоял на заброшенных шахтовых путях, что подходили слишком близко к поверхности. Когда-то далёкий предок Филиппа проложил путь от их старого подвала, и ржавые рельсы снова пригодились.
Когда маленькому Филиппу показали карту шахты, он подумал, что это просто очень большой муравейник, тогда отец рассмеялся и сказал: «Ну, возможно, так оно и есть. Но запомни, Филипп, мы — часть этого муравейника».
И действительно, Гранд-Шаффы были не единственной семьёй муравьёв, что обитали в этом странном, шумном, доме-муравейнике.
О большинстве он слышал, некоторых он видел мельком, других знал в лицо. И один из таких людей сейчас стоял рядом с его родичами и покуривал сигару. Рейн Беккенбауэр.
— У вас покосились сваи. Стоит поправить. Не хотелось бы терять таких хороших людей, — проговорил он, усмехнувшись последней фразе.
— Без тебя и так знаю, что нужно подправить! Лучше бы помог, а не дымил здесь! Рельсы тут для вагонеток, а не для паровозов! — Дядя Фот не любил, когда ему указывали на недостатки, что его личные, что в работе, что в обстановке.
Только Катерина легонько пожала плечами: мол, что поделать, такой человек.
Филипп, попытался найти ту самую покосившуюся сваю, но у него ничего не вышло. Он в этом пока плохо разбирался, внимания на них не обращал, и особой разницы между ними всеми не видел.
Филипп звал это место подвалом. Конечно, это было немного не так (вообще не так, если честно), но другого слова он подобрать не мог, да и слышал, как так говорили взрослые.
Несмотря на то, что практически всюду была земля, здесь было тепло и уютно. Филиппу нравилось сюда приходить и слушать, как множество вагонеток едут по рельсам в этом огромном муравейнике. Но без старших ему сюда ходить строго запрещалось, а если и разрешалось, то не надолго и только по какому-нибудь важному делу.
«Подвал» Гранд-Шаффов представлял собой огромное помещение с земляными потолком и стенами, что подпирались теми самыми деревянными сваями. Пол же, везде, кроме рельс был заложен белыми дощечками. Как-то Дядя Фот хотел и стены обделать тем же способом, но руки так и не дошли.
С одной стороны была дверь ведущая в дом, с противоположной — арка, откуда рельсы шли и доходили до середины земляной залы. Филипп как-то раз заглянул туда, но кроме рельс и маленьких фонариков, там ничего не было.
Арка закрывалась железными воротами, которые в случае необходимости не давали вагонетке проехать, а воротами управлял огромный железный рычаг. Над аркой находились три огонька: красный — ворота открыты, но груз ещё не вышел, жёлтый — ждите груз, и зелёный — груз близко иди он доставлен благополучно; так же это работало и наоборот.
— Катерина! — Джонатан подозвал её, она сказала Филиппу ждать.
Они недолго говорили, иногда оглядываясь на мальчика.
Когда они закончили, Катерина вернулась к нему.
— Ну что? — Она снова взглянула на часы. — Не кажется ли вам, молодой человек, что уже давно пора спать? Давай, Филипп, у тебя завтра большой день, тебе нужно выспаться.
— Но я хотел…
— Никаких «но»! Идём, дорогой.
Она взяла его за руку и быстро увела, не дав даже оглянутся.
А на лестнице им встретился Норман.