На следующее утро я проснулась рано от властных позывов мочевого пузыря. Всё тело болело даже сильнее, чем вчера. Я чувствовала себя пропущенной чрез молотилку.
Я огляделась. Келья, в которой я очнулась, была даже меньше чем у сестры Марго. Это был каменный мешок, устроенный в нише крепостной стены.. Даже постель была устроена не на деревянном топчане, а на низеньком каменном приступке. Хоть богатырским ростом я и не обладала, но ног выпрямить не могла. Темя моё упиралось в одну стену, пятки в другую.
Бледный утренний свет проникал мой склеп сквозь узкую бойницу, не прикрытую ничем. Ни стекла, ни даже бычьего пузыря.
Я лежала на тощей охапке соломы, укрытая потрёпанным одеялом. Было холодно, ведь бойница пропускала не только свет, но и утреннюю сырость.
Собравшись с силами, я встала и укуталась в своё одеяло. Ночной вазы в каморке не оказалось. Там вообще ничего не было кроме меня и моих башмаков.
Я открыла дверь и выглянула в коридор, ещё более узкий, чем келья. Брат Даниэль мирно посапывал, сидя на полу. Спина его была прислонена к одной стене коридора, а грязные босые пятки упирались в другую стену.
От скрипа двери он проснулся и улыбнулся мне своей щербатой улыбкой. Он оказался мелким тощим, но жилистым мужичонкой, лет пятидесяти. Драная вонючая власяница и пеньковая верёвка вокруг талии составляли весь его нехитрый гардероб.
-Доброе утро, красотка! – сказал он, слегка шепелявя, так как комплект зубов был явно не полным.
-Ах, брат, не вгоняйте меня в краску. Я сегодня ужасно выгляжу.
-А что, вашему лицу румянец бы не помешал. – снова улыбнулся он.
-Где у вас тут отхожее место, брат?
-Во дворе, слева от храма. Но вам туда сейчас нельзя. Не ровен час, кто из братьев с вами столкнётся.
-Но мне уже невтерпёж.
-Один момент, я принесу вам вазу.
С этими словами, он удалился по кривому тесному коридору, и через некоторое время вернулся, неся вожделенный сосуд.
-Может быть, вы и воды для умывания принесёте?
Он задумчиво почесал свою заросшую мелкой порослью тонзурку.
-Обычно братья умываются из водопойного корыта, но вам во двор нельзя. Так и быть, попрошу на кухне для вас кувшин.
-И таз, если не затруднит.
-Зачем вам таз, когда есть ночная ваза? – искренне удивился он и поплёлся искать для меня кувшин, бормоча себе под нос: «Ох, уж эти женщины, вечно им то одно подай, то другое. Даже в монастыре от них покоя нету».
Нет, определённо наш тамплемарский монастырь был дворцом по сравнению с этим каменным подобием улья. Коридоры в Тамплемаре были втрое шире и вдвое выше, на окнах имелись занавески. Одно хорошо – мадам де Шеврез и в голову не придёт искать меня здесь. А братья и сами не станут афишировать, что в их обители живёт женщина. Мне бы только отлежаться, зализать раны.
После заутрени настоятель явился ко мне. Он оказался стройным тридцатилетним мужчиной с аристократическими манерами.
-Как вы себя чувствуете, сударыня, - спросил он, перебирая чётки из слоновой кости.
-Пока всё болит, но должно когда-нибудь пройти.
-На всё воля божья, - озабоченно кивнул он. – Итак, рассказывайте, кто вас так отделал.
-Муж, – кротко потупившись, ответила я.
-За что?
-За то, что назвала его дружков пьянчугами и скотами.
-И?
-Пыталась выгнать их, но в результате, пришлось удирать самой.
-Муж - ваш крест. Вы не можете его бросить. Вы должны вернуться к нему.
-Я и вернусь. Вот, только рёбра срастутся, сразу вернусь.
-Как вам спалось?
-Спасибо. Солома была очень мягкой. Даже не знаю, где вы берёте такую мягкую солому.
-Да, жизнь у нас скромная, - вздохнул он, уловив мою иронию. – Но вы, наверное, и не рассчитывали на батистовые простыни.
-Что вы, сударь, я и дома-то на батистовых не спала. А где я буду питаться?
-В трапезную вам нельзя, смутите всех моих служек. Брат Даниэль будет приносить вам пищу в келью. Есть ещё вопросы?
-Да, и не один, святой отец.
-Я вас слушаю.
-Во-первых, я хотела бы получить послушанье. Не могу киснуть без дела.
-Но вы же больны.
-Да, пожалуй, я не смогла бы ходить, носить тяжести и наклоняться. Но пальцы меня ещё слушаются, а правый глаз вполне прилично видит. Я бы могла что-нибудь шить, или штопать Например, власянице брата Даниэля не помешал бы основательный ремонт.
-Я понял вас. Ваша просьба весьма похвальна. Я передам её брату эконому. Он что-нибудь найдёт для вас. Что ещё?
-Хотелось бы прикрыть наготу.
- Это тоже законно. Брат эконом найдёт для вас что-нибудь подходящее.
-Ну, и третье – мне нужно постирать своё бельё. Оно всё в крови.
-Эта просьба самая трудная из всех, - задумался он. – Вы же понимаете, что я не могу поручить никому из братьев стирку женского белья. А если развесить его во дворе для просушки, это может вызвать бунт. Мои молодцы не ангелы, не стоит их искушать. Мне и без того приходится загружать их трудами и молитвами, ибо, стоит у них появиться свободной минуте, в их головы сразу лезут греховные мысли.
-И как же мне быть?
-Ладно, я придумаю что-нибудь. Давайте ваше бельё.
-Не смею, отец настоятель. Если я его сниму, на мне совсем ничего не останется. Всё что мне нужно это таз и ведро холодной воды. Ведь кровь лучше отмывать холодной водой.
-Хорошо, я распоряжусь. Брат Даниэль принесёт вам всё что нужно.
-Целую ваши ноги, отче. О большем я не смела даже мечтать.
Потом настоятель дотошно проинструктировал меня, как себя вести. Он строжайше запретил мне выходить в коридор, разговаривать женским голосом и петь. Я должна была запереться изнутри и открывать только на условный стук. Если же стук окажется иным, я должна была затаиться и не подавать признаков жизни. Повторив это несколько раз, он удалился.
Через час явился брат эконом. Он был высоким и толстым. Тугое круглое брюшко наводило на мысли, как минимум, о семи месяцах беременности.
Он бросил на моё каменное ложе охапку старых дырявых власяниц. Одну, самую худую, он разрешил использовать на заплаты, а остальные починить. Наготу же я должна была прикрыть любой из починенных власяниц, которую я сочту подходящей.
Я вежливо кивала, кутаясь в одеяло – единственную одежду, оставшуюся у меня, после стирки белья.
Когда я поправляла выбившуюся из узла прядь волос, на мгновение приоткрылась полоска кожи на моей груди. В этот момент от него резко запахло мужчиной. Я была смущена и обрадовалась, когда он ушёл.
Так потянулись дни моего заточения в мужском монастыре. Я сидела в своём каменном мешке и шила. Если бы не шитьё и штопка, наверное, я бы сдохла от скуки. Одеждой мне служила старая власяница с глубоким капюшоном, поясом – колючая пеньковая верёвка. Питалась я остывшей чечевичной похлёбкой, к которой лишь по воскресеньям добавлялось по два тощих ломтика солонины.
Но были моменты, когда я отваживалась покидать свою темницу. Это случалось во время мессы, когда все монахи, за исключением привратника, уходили в церквушку, втиснутую посреди монастырского двора. Тогда я с удовольствием ковыляла по коридорам, изучая план помещений.
Во время одной из таких вылазок, я обнаружила, что дверь одной из комнат не заперта, и заглянула туда из любопытства. С первого же взгляда стало ясно, что это келья отца настоятеля. Это была большая круглая комната, с высоким сводчатым потолком, располагавшаяся в угловой башне. Стены её были убраны драпировками. Направо от входа висела большая картина, изображавшая воскрешение Лазаря. Рядом с ней распятье и скамеечка для преклонения колен. Были в этой комнате так же большая двуспальная кровать с тонкими батистовыми простынями, резной письменный стол, несколько запертых сундуков.
По старой шпионской привычке, я провела беглый осмотр помещения. Первым делом, я обследовала стол. На расчёске, лежавшей в углу стола, я нашла чёрный, слишком длинный для монаха, волос. В камине обнаружились остатки сгоревших листов бумаги. Прочесть их было уже невозможно, но сам факт их наличия кое о чём говорил.
Это происходило во время всенощной. Я держала в руках свечу. Было довольно темно, и я поднесла свечу к самой картине, чтобы лучше её рассмотреть. При этом, пламя затрепетало и зашкворчало на сквозняке. Я удалила свечу от картины, и пламя снова стало ровным.
Так я поняла, что за картиной есть отверстие, через которое всасывается воздух. Я решила, что здесь устроена потайная дверь, и стала искать скрытую пружину.
Все завитки рамы оказались неподвижными. Потом, я обратила внимание на кольцо для факела, вмурованное в стену. Глянув на потолок, над кольцом, я не обнаружила ни малейших следов копоти. Ясно, что факелы сюда ни разу не вставляли со времени последнего ремонта. Но кольцо не было ржавым, а поблёскивало, будто потёртое.
Я стала тянуть за кольцо, давить на него, поворачивать. Внезапно кольцо повернулось, и картина отошла от стены. За ней оказалась тёмная узкая лестница, спиралью уходившая вниз, к основанию башни.
Осмотрев обратную сторону потайной двери, я нашла такое же кольцо, с помощью которого можно было открывать дверь изнутри хода. Прикинув, что времени маловато, и до конца всенощной, я, пожалуй, не успею исследовать ход, я скрыла следы своего преступления и вернулась к себе в келью.
И без осмотра хода было ясно, что некая брюнетка тайно попадает в келью отца настоятеля. И делает это она с помощью потайного хода, скрытого за картиной. А сгоревшие бумаги? Чем они были? Любовная переписка, или политические интриги, это пока оставалось неясным…