Один из интереснейших международных музыкальных фестивалей, который ежегодно проводит на своих площадках Мариинский театр, называется "Лики современного пианизма". Он вызывает огромный интерес как у музыкантов-профессионалов, так и у рядовых слушателей. Как и для многих других любителей фортепианной музыки, для меня этот фестиваль - долгожданный праздник, на котором моя душа, одержимая ненасытной любовью к музыке, всякий раз получает такие подарки, которым нет цены. Об одном из таких потрясающих подарков я и расскажу...
В тот памятный вечер мне предстояло оказаться в Концертном зале Мариинского театра на улице Писарева, чтобы услышать выступление доселе неведомого мне израильского пианиста с гордым восточным именем: Охад Бен-Ари. И я там оказался, я его услышал, и главное - я его увидел! Видеть исполнителя вблизи в данном случае оказалось не менее важно, чем слышать его игру. Именно на его концерте я пришёл к выводу, что название фестиваля "Лики современного пианизма" выбрано весьма удачно, хотя до сих пор и сомневался в этом. В первом отделении исполнялся Франц Шуберт (Экспромт, соч.90, №3), Морис Равель (Сонатина фа-диез минор) и Аппассионата Бетховена - сочетание несколько неожиданное, хотя и имевшее свою логику. Во втором – Роберт Шуман (Фантазия до мажор, соч.17) и Ференц Лист (Венгерская рапсодия №11, ля минор). Не лишним будет заметить, что и на этот раз, как и в предыдущие дни, я сидел в первом ряду партера, что оказалось очень важным для визуального восприятия. Итак, я увидел невысокого худого человечка лет 30-ти, лысого, некрасивого, с непропорционально длинными руками, довольно большими для его комплекции ладонями и, на удивление, с необычайно мудрыми, внимательными и проницательными чёрными глазами. Эти глаза настораживали: они настолько не вязались с его нелепой внешностью, будто были пересажены ему от какого-то другого человека. Это были глаза не пианиста, но какого-то древнего восточного мудреца! Столь же необычным, диссонирующим с внешним обликом оказалось и его поведение на сцене: в манере держать себя чувствовалось что-то благородное, возвышенное, даже царственное. Выйдя на сцену, Охад Бен-Ари нисколько не торопился сесть за рояль, будто не для того здесь появился. Внимательно, с легкой улыбкой оглядел зал - казалось, этот странный человек хотел заглянуть в глаза каждому присутствующему, чтобы составить о нём свое собственное представление и запомнить на всю оставшуюся жизнь. А когда всё же занял своё место, играть начал далеко не сразу - он реагировал на каждый посторонний звук в зале. Благородными, уважительными жестами пианист давал понять, что не начнёт играть, пока не наступит полная тишина. Казалось, это утопия - ждать, что когда-нибудь находящиеся в зале перестанут кашлять, чихать, сморкаться и ронять какие-то предметы на пол. Тем не менее, к моему великому удивлению, чудо произошло: наступила полная тишина! Зрители, будто загипнотизированные, внезапно затихли - возможно, они просто испугались того, что концерт может так никогда и не начаться. И вот, наконец, зрительный зал, заполненный публикой, начал, наконец, заполняться тем, ради чего он и был создан - чудесной музыкой... Охад Бен-Ари продолжал удивлять, он пренебрегал не только традиционной позой пианиста, но, как казалось, даже законами гравитации: во время игры его корпус сильно отклонялся назад, голова высоко поднималась кверху и, чтобы все-таки сохранять равновесие, он поднимал левую ногу, держа её в подвешенном состоянии. Как можно было в таком неестественном положении играть столь продолжительное время, ума не приложу! Кроме того, пианист играл как бы на ощупь, почти не глядя на клавиатуру, поскольку его широко раскрытые глаза были устремлены вверх - он будто извлекал музыку из воздуха. Вот здесь-то я похвалил себя за то, что занял место в первом ряду: эти глаза нужно было видеть - в них отражались отблески каких-то иных миров; такой взгляд, наверное, был у Моисея, когда тот общался с Богом. Совершенно очевидно, что во время игры для этого удивительного пианиста не существовало зрителей, он исполнял музыку для слушателей, находящихся вовсе не на земле, но где-то там, в небесах, куда и был устремлён его сосредоточенно-возвышенный взгляд. То, что я услышал, не было похоже на исполнение музыкального произведения, сочинённого кем-то другим: казалось, звучащая музыка рождается впервые, здесь и сейчас, из-под пальцев пианиста. По мере исполнения у меня усиливалось ощущение, будто я присутствую и не на концерте вовсе, а при каком-то мистическом таинстве или при истовой молитве, выраженной в музыкальных звуках. В связи с этим становилось понятным, для чего пианист стремился избавить зал от посторонних земных звуков: он исполнял не музыку, а нечто большее; музыка была для него не целью, а средством, способом обращения к некоей Высшей силе или даже средством общения с нею. От таких мыслей и ощущений у меня мурашки побежали по телу. К тому же, невозможно было не заметить резкого изменения облика пианиста после начала выступления. Если до того я видел какого-то маленького человеческого уродца, то теперь, во время исполнения, передо мною будто бы предстал Ангел небесный, поражающий необычайной красотой и обладающий какой-то неведомой духовной силой. Гадкий утёнок волшебным образом превратился в прекрасного лебедя, которым невозможно было не восхищаться, которого нельзя было не полюбить...
На этом концерте я испытал катарсис, духовное потрясение, вызванное непреодолимой силой - силой музыкального искусства, мягко, но уверенно проникающей в каждую клеточку тела и в неизведанные глубины моей души. Впервые в жизни я ясно ощутил, что являюсь не простым слушателем, не пассивным потребителем музыки, а её активным проводником: пройдя через мою душу, как и через души других слушателей, получив от нас дополнительную духовную энергию и необходимое ускорение, эта живорождённая музыка, появившаяся на свет Божий не только в нашем присутствии, но и при нашем непосредственном участии, унеслась в какие-то высшие небесные сферы, чтобы явиться там самому Всевышнему в качестве нашего общего благодарственного музыкального молебна... По окончании этого волшебного фортепианного таинства по моим щекам текли слёзы умиления и возвышенной радости. Я вернулся домой одухотворённым, просветлённым и наполненным вселенской любовью, как после трепетной молитвы в храме. Благодаря этому мистическому концерту Охада Бен-Ари я понял, почему театры и концертные залы издавна называют ХРАМАМИ искусства...