Жизнь в интернате была трудная Главная трудность - холодно. Сейчас я думаю, почему? Ведь в Воркуте добывался уголь в огромных количествах. Думаю, что дело было не в угле, а в отопительном оборудовании. Наверное? котлы, бойлеры, задвижки, трубы, которые использовались для отопления домов, были одинаковыми для всех районов страны. Чугунные батареи точно были одинаковыми, и, казалось, существовали вечно. Всем нам знакомы проблемы, когда батареи ведут себя некорректно, то чуть теплые, а иногда невыносимо горячие, и никто из обслуживающего персонала не знает почему такое происходит. Краны, которые местами торчали в трубах, не имели вентелей, крутить их категорически запрещалось. Наверное, это было правильно, потому что отопление вело себя так норовисто, что если разрешить крутить краны, то наступит хаос.
Второе, что невозможно забыть, постоянно хотелось есть. Самые счастливые минуты, это когда за окнами оттепель, например всего минус двадцать, поэтому в палате четырнадцать, и можно повесить шубу на вешалку. И мы только что вернулись из столовой. Сурово было в тех случаях, когда на улице было за сорок. Мы валялись в кроватях, одетые в шубы и шапки, накрытые одеялами со свободных кроватей, а иногда и лишними ватными матрасами. В палатах было меньше пяти, на тумбочках замерзала вода, но жить было можно. Я помню случаи, когда при сорока пяти отменяли занятия, так как в классах сидеть было невозможно, а мы в школьном дворе часами, гоняли тряпочный мяч. При сильных морозах воздух был сухой, неподвижный, бегать было легко, тепло, и организм успел согревать холодный но сухой и легкий воздух до того, как он попадал в легкие. После такой беготни никто никогда не болел. Но аппетит возрастал.
С удовольствием вспоминаю школьные обеды для малышей (до четвертого класса) на большой перемене. У нас была огромная школьная столовая, она же вечером превращалась в актовый зал, спортзал, место для всех многочисленных и разнообразных репетиций. К большой перемене, столы были накрыты, горячее второе блюдо дымилось в тарелках, в зале стоял волшебный запах. Мы быстро и организовано занимали свои места, каждый свое постоянное, набрасывались на еду, выпивали традиционный компот или кисель. Все происходило четко и быстро, мы успевали еще побегать по коридорам. После уроков интернатские еще раз обедали в городской столовой, к которой нас прикрепили. Она была не далеко, минут 15 ходьбы. Мы ходили туда три раза. Утром до начала уроков завтракать. В середине дня обедать, вечером ужинать. В столовой питались рабочие и служащие ближайших предприятий. Там было невкусно и скудно. Но именно там нам раскладывали хлеб, который полагался нам по карточкам.
Пожалуй, я больше нигде не встречал такой строгий учет и дисциплину, которые соблюдались при распределении хлеба. Иногда по утрам холод вытеснял голод. Я иногда не высовывался из под одеяла (мы всегда накрывались с головой). Те, кто ходил на завтрак, всегда приносили этот мой кусок хлеба весом сто пятьдесят граммов. Но я пропускал завтрак редко.
Моя старшая сестра училась в 6-м классе, поэтому не получала школьный обед. Она была маленькая и хрупкая, по рассказам родителей всегда плохо ела. Она почти регулярно не ходила на завтрак. Иногда и на ужин. И часто пропускала обед. К весне она приболела. У нее обнаружился упущенный скоротечный туберкулез. Остаток жизни она провела в больницах и санаториях, прожив 29 лет. При всех других недостатках СССР в борьбе с туберкулезом достиг значительных успехов. Причем не столько средствами медицины, сколько значительными средствами, вложенными в создание огромной сети специальных больниц, санаториев, диспансеров, в обеспечение продолжительного лечения и условий для продолжительной жизни в санаториях, в организацию школьных занятий на время лечения. На питание в туберкулезных больницах выделялась сумма в размере рубль восемьдесят - это стоимость обеда в очень хорошем ресторане.
Жизнь в Воркутинском интернате, наверное, оставила след и на моем здоровье. На втором курсе МГУ меня засекли на медосмотре, через несколько лет на диспансеризации в Академии наук. Мой костно-легочный процесс остановили легко. Были другие времена, и я вдоволь попользовался всеми привилегиями туберкулезника, которые так щедро выделила нам страна. Всех сытно кормили, лечили, наблюдали, проверяли и выпускали в жизнь здоровыми. У меня нет одного позвонка и половины одного легкого, но я всю жизнь чувствую себя здоровым, потому что так оно и есть. За два года, проведенных в больнице на моих глазах покинули мир два человека, очень запущенные, один привезенный из камеры пожизненного заключения, второй очень старый хроник.
Но хватит о грустном. Я хочу рассказать о необычном для сегодняшнего дня эпизоде. Интернат находился в здании, непосредственно примыкающем к зданию школы. Мы ходили в школу по небольшому коридору, который заканчивался двумя дверьми. Одна вела школьный коридор, вторая в помещение кухни, где готовились школьные завтраки. В меню школьного обеда довольно часто входил не компот или кисель, стаканчик натуральных, слегка прокисших сливок. Современный человек не знает этот продукт. Это результат обработки молока сепаратором, простоявший в комнатной температуре сутки. В наших колхозах были сепараторные пункты. Если колхоз поставлял сырье для маслодельных заводов, то не редко он сам сепарировал молоко, отправлял на завод 10 процентные сливки, а обезжиренное молоко использовал для откорма молодняка или поросят. Холодильников в деревнях не было, фляги со сливками хранили в сарайчиках, примитивных ледниках. Зимой завозили лед и засыпали его опилками, где он хранился все лето до осени. Сливки подкисали. С этим не боролись. Потому что прокисшие сливки - это сметана, чисто российское изобретение. Но для хорошей натуральной сметаны нужны более жирные сливки. Поэтому в хозяйствах бытовал вот такой продукт – слабо жирные , подкисшие сливки. Они жидкие, как простокваша, но это сливки! В отличии от сметаны их можно пить. Это было очень вкусное и питательное питье.
Наша буфетчица разливала для обеда сливки по стаканом очень ловко, у нее всегда оставался небольшой резерв. Иначе было нельзя. Стоит полная фляга сливок и сотня пустых стаканов. Надо разлить так чтобы сливок хватило, а остаток был минимальным.
Рабочий день кончался, посуда вымыта, остатки пищи собраны в ведро. Надо мыть фляги. Что делать? Она разливает остатки по стаканам и зовет нас – интернатских. Она сама решает кого звать на этот раз, стараясь не обидеть никого. Как она запоминала, кто приходил вчера и позавчера, я не знаю. Может быть кому-то доставалось меньше. Но мы были довольны, не ссорились, не обижались. Мы были маленькие, но понимали, что по другому делить эти сливки не получиться, только вот таким «авторитарным» методом.
Под конец скажу, чем меня еще озадачили эти воспоминания о маленьких детских радостях. Эти сливки в сорокалитровой фляге регулярно привозили откуда-то в нашу школу. Это был 1944 год, шла тяжелая война, мы находимся за полярным кругом, хлеб мы получали по маленькому кусочку. Почти каждый вечер нам бесплатно наливают пять - шесть стаканов натуральных свежих сливок. И я подумал, хлеб вырастить в Заполярье было невозможно. А держать коров – пожалуйста. Потому что коровы питаются травой. А травы за короткое северное лето вырастает столько, что можно и пасти, и косить вдоволь.
Куда сегодня исчезли эти сливки?