Лупырёв, его мамаша и его невеста
Он верил только себе. Считал себя хитрым и в чём-то даже мудрым. Зато других, соседей, сотрудников по работе, относил в большинстве к людям глуповатым, у которых, как у слепых котят, ещё не прорезались на жизнь глаза и они глупо довольны тем, что имеют.
А своей жизнью Стас Лупырёв был не доволен. В свои тридцать шесть лет он выглядел на верные пятьдесят, ходил грузно, с ленивыми движениями, скучно смотрел серыми, будто всё время затуманенными зрачками и, если что-то ему не нравилось, брюзгливо отклячивал нижнюю вялую губу и глубоко засовывал руки в карманы.
Жил Лупырёв вдвоём с матерью в личном небольшом домике в районе старого города, который с каждым годом всё больше и больше теснился новостройками.
Иногда, сидя на давно не ремонтируемом крылечке, Лупырёв поглядывал на громоздившиеся по горизонту бело-голубые многоэтажки и, враждебно оттопыривая губу, кричал возившейся на кухне матери:
- Того и гляди, мамаш, что на следующий год и нас всунут в эти скворечники! Будем мы на пару с тобой из окошек кукарекать! Да!
Его мать, тихая маленькая женщина, соглашалась со словами сына, вспоминая при этом о дровах, развалившейся печке, и было не совсем ясно, как же она относится к предстоящему переселению.
- Ну и что хорошего… - размышлял Стас дальше. - Ну, будет у нас горячая вода, балкон и все удобства. А огород, куры? Придётся, значит, бросить?.. Не-е, мамаш, чем дальше живёшь, тем только хуже становится. Тут пять ступенек - и ты уже задыхаешься. А там, сломайся лифт, будешь на седьмой, восьмой, девятый этаж пёхом топать. Так-то. - Стас взглядом проводил мать, которая, позвякивая ведром, вышла из калитки и неровной припадающей походкой, положив руку на поясницу, направилась за водой к колонке.
Лупырёв поднялся с крылечка, потянулся до хруста в суставах, зевнул широко открытым ртом, как истомившейся в клетке лев. Прошёлся туда-сюда по двору, заглянул через забор на соседний участок.
Сегодня ему нужно было выходить в ночную смену. Ночную смену Лупырёв страшно не любил. Сколько ни отсыпался он перед работой, сколько ни хлыстал на смене крепкий чай, всё равно в середине ночи, стоило ему только прислонить к чему-нибудь голову, его мозг моментально отключался, как обесточенный механизм.
Утром с работы Стас возвращался с таким видом, будто был горько обижен на всё человечество. Ногой открывал калитку, тяжело топал по крыльцу и кулаком нетерпеливо стучал по дверной филёнке, будто спавшая мать крала у него секунды его личного сна.
- Спишь, мамаш, - укоризненно выговаривал он открывшей дверь матери. Та, кутаясь в платок, накинутый на плечи поверх сорочки, с неприбранными по-ночному волосами, начинала суетиться на кухне, разогревала для Стаса завтрак. А пока тот ел, разбирала ему постель, пышно взбивала подушку и даже предупредительно отгибала уголок лоскутного одеяла. - Ну что это такое. Ну когда это кончится, - усталым голосом брюзжал Стас над тарелкой. - У людей какая-то работа лёгкая, приспособились все как-то… А почему мне такая невезуха. Ох-хо-хо, - продолжая слабо постанывать, с уже закрытыми глазами, он добирался до кровати, плюхался на неё, иногда до конца не раздевшись, и сразу засыпал, присвистывая носом. Мать снимала с него рубашку, стягивала брюки, укрывала до самого подбородка одеялом.
В субботу варили варенье из крыжовника. Стас пробирался по колючим кустам с трёхлитровой банкой, собирал спелую, налившуюся желтизной ягоду. Его мамаша начищала медный таз, потом взялась щепать топором лучинки. Огонь в стоящей в дворе печи, сложенной из булыжника ещё Стасовым отцом, никак не разгорался. Мамаша прыскала на щепки керосином и подбирала дровишки посуше, но пламя, пошумев две-три минуты, опять затухало. Просто ночью был дождь.
- А не пристроиться ли мне на какую-нибудь другую работёнку? - сплюнув шкурку крыжовника, спросил из кустов Лупырёв.
Этот или типа этого вопрос он задавал частенько. И мать на него ответила как всегда:
- А на какую, Стася?
- Вот в этом-то и загвоздка - какую. Где её взять, такую работу, чтоб не жалеть. Надо было, мамаша, учиться меня заставлять. С образованием я, может быть, нашёл какую-нибудь такую работу… Не учла ты, не учла насчёт моей судьбы…
Мамаша сокрушённо развела руками.
- Да кто ж, сынок, наперёд знать может? Я же не господь бог… Старшенького нашего, общими с отцом трудами, выучили, на ноги поставили. А видишь, как оно получилось - не принесло ему ученье счастья. Водочку, царствие небесное ему, от ученья чрезмерно полюбил… - она прослезилась от своих слов, стянула с головы платочек, вытерла им уголки глаз, высморкалась.
Зная историю жизни Стасовой матери, не перестаёшь удивляться глубине того источника, откуда проистекают у человека его жизненные силы. Хотя, конечно, эта маленькая, с морщинистым лицом женщина, с прищуренными, точно от большого испуга, глазами, никогда, казалось, уже не освободится от въевшегося в неё страха перед жизнью. Однако ж она не утратила самоотверженности материнской любви, сноровки, сил для каждодневных хлопот по хозяйству, спокойного, покорного достоинства простого человека.
Как по наговору обозлившейся цыганки начала складываться её бабья судьба. В мужья ей, молодой, сопливой ещё девчонке достался уже матёрый мужик, фронтовик, с культёй вместо левой руки и страдающий, после сильной контузии, припадками. В те года женихи, да ещё - не инвалид, не контуженный, в большой редкости были. В день их свадьбы померещился вдруг новобрачному за музыкой из патефона рёв пикирующего бомбардировщика. В конвульсиях опрокинулся он на пол, сбил ногой праздничный стол, напугал до смерти гостей и саму невесту. Тётки и бабки уходили со свадьбы, шушукаясь о дурном предзнаменовании, но жизнь пошла своим чередом. Родился первенец Серёжа, потом - дочка Нина, потом и Стасик, младшенький. Сергей выучился на инженера, уехал в Сибирь на большую стройку, там и замёрз по пьяному делу прямо на улице. Вскоре скончался и муж от пережитых волнений, фронтовых ран и воспоминаний. Осталась она одна с десятилетней дочкой и пятилетним сынком. Крепилась и жила дальше. А дальше подстерегала её смерть дочери, сгоревший дом - и много слёз от суеверного страха перед завтрашним днём.
- Жениться тебе, сынок, надо, - мамаша держала на коленях кастрюлю с ягодой, накалывала её иголкой и бросала в таз. - Уже года жениховские проходят, а ты всё холостуешь. А потом захочешь - да не найдёшь, скажут ущербный какой-то видать, что долго не женился… Ищи, сынок, жену-то. Такую, чтобы скромная была, работящая… - начала она перечислять наиважнейшие достоинства будущей невестки, - а не какая-нибудь теперешняя намазанная лежебока в штанах.
- Нет проблем, мамаш, - уверенно отозвался из кустов Лупырёв. - Только свистни, набегут невесты-то.
Это была обычная тема общения Стаса и его мамаши. Разногласий в том, что жениться Стасу надо, не возникало. На ком жениться, какую супругу выбрать - в этом вопросе возникали разногласия. Лупырёва в вопросах брака интересовала исключительно материальная сторона: «как улучшится его жизнь в этом аспекте».
Вера в богатую невесту жила в нём также, как в другом мечтателе - надежда на выигрыш по лотерейному билету, находку клада или приобретение волшебной палочки. Поэтому Лупырём упорно верил в счастливый случай. И ждал этот случай.
Готовое варенье остывало в тазу. Лупырёв листом лопуха отгонял от него мух и ос. Из-за забора с соседского участка донеслись звуки весёлых голосов. Стас заинтересованно прислушался, бросил лопух и направился к забору. Подтянувшись на руках, увидел по ту сторону за врытым в саду столом соседа Стёпу в компании двух мужчин в костюмах, на столе банки пива и нарезанная селёдка.
- Здорово, сосед! - весёлым голосом окликнул его Степан и большим пальцем пригладил пышные усы. - Чего сказать хочешь?
- Здорово, - ответил Стас с насупленным видом, потом добавил: - У меня лещи вяленые есть.
- Лещи? Тащи! - по-удалому махнул рукой Степан. - Тащи лещей, садись с нами пиво пить.
Через несколько минут голова Лупырёва опять показалась над забором. С пыхтеньем он перелез на другую сторону, выложил из пакета две выгнутые дугой рыбины. Степан налил из банки в свой стакан, пододвинул стакан Стасу. Пиво Лупырёву показалось чересчур горьким после сладкой пенки от варенья.
- Пиво уже выдохлось, - покритиковал он угощенье.
- Пиво что надо, - напористо возразил Степан. - А вот лещи твои староваты, староваты…
Тарабаня одной из рыбин по крышке стола, Степан познакомил Лупырёва со своими гостями. Один, с виду простой, улыбчивый, другой - серьёзный, похожий на строгого бухгалтера, пожали Стасу руку. У Степановой жены отмечался день рождения и, пока не собрались все гости, мужчины коротали время в саду с пивом.
- А чья это у ваших ворот машина? - обратив внимание на синюю иномарку у ворот, поинтересовался Лупырёв.
- Двоюродная сестра жены на своей прикатила. Похвастаться, - объяснил Степан. - Ух, баба дерзкая, сама рулит, гоняет, как оглашенная… Прямо жалко, машинёшка - новьё.
- Чего же она так? - неодобрительно покрутил головой Стас. - Машину жалеть нужно, такие денги.
- А у ней мужа нет, вот и бесится бабёнка…
- Совсем нет?
- Ну, как совсем. Был. Выгнала его Машка два года назад. Алкашня запойная… А Машка - баба фартовая, умеет деньгу делать. Свою фирмочку имеет, чем-то там торгует… Живёт сейчас, как невеста на выданье… Ну, давай, допивай пиво! - рявкнул Степан на задумывавшегося Лупырёва. - Вон, нам уже из окна машут.
Лупырёв, чувствуя внутренний зуд от неудовлетворённого любопытства, проводил глазами удаляющегося с остями Степана. Поплёлся к себе, но уже не через забор, а обойдя по улице. Остановился около блестящей ёлочной игрушкой машины. Посмотрел на чёртика на лобовом стекле, через окошки заглянул внутрь салона.
- Эй, ты чего там крутишься! - вздрогнул Стас от громкого женского голоса. - А ну, отойди от машины, ханышьё проклятое!
В окне Степанова дома он увидел грозящую ему кулаком женщину лет сорока с лихо накрученной на голове причёской. Выпятив обиженно нижнюю губу, поддёрнув старые брючата, сунув глубоко руки в кармана, Лупырёв пошагал к своей калитке.
- Ты где ж был, сынок? - спросила мамаша. Она лежала на кровати, свернувшись клубочком под старой шалью. - Ужинать не хочешь?
- Нет, - буркнул Стас, озабоченно обводя глазами комнату. - На именины к Степановой жене пригласили. Где мой новый костюм?
- С чего-то я, Стася, опять прихворнула, - жалобным, слабым голоском роговорила мать. - Наверное от печки угаром надышалась…
Погруженный в свои мысли, Лупырёв переоделся, подошёл к зеркалу на комоде. Осмотрел себя со всех сторон, вертя головой.
- Хорош, гусь, - сказал он сам себе, то ли в утвердительном, то ли в вопросительном смысле.
В блестяще-парадном виде Лупырёв чинно вышел из дома, держа подмышкой газетный свёрток.
Гости Степана, закусив для начала холодными закусками и в ожидании закусок горячих, перекуривали на веранде. Лупырёв, войдя во двор, почувствовал на себе тяжесть множества устремлённых на него взглядов и затопал по бетонной дорожке, как по ковровому покрытию во дворце культуры энергетиков, где ему когда-то вручали почётную грамоту.
- Во-о, Упырь вырядился! Чистый манекен из магазина! - удивился Степан, опознавший Лупырёва лишь когда тот поднялся на веранду. - А то ж думаю - кто такой? С финотдела, чи шо?.. Ты что пришлёпал-то?
- По соседскому долгу, так сказать, решил поздравить именинницу… - пышно выразился Стас и, комкая газету, вынул из свёртка древянную резную шкатулку, в которой его мамаша с давних пор хранила облигации, документы и разные ветхие справки. - Старинная вещь, брал в комиссионке. Говорят, ценная штука. Можно хранить всякие разные драгоценности. - Нахваливая свой подарок, он подошёл к Степановой родственнице, стоявшей тут же с дымящейся сигаретой руке, и сунул ей шкатулку.
- Эй, ты чего? - изумился Степан. - Ошибся адресом, - он забрал подарок у недоумевающей своячницы. - Антикварными вещами разбрасываться… Ну-у, Упырь!
Стас незаметно толкнул его в бок, упрекающее прошептал:
- Ты кончай меня упырём называть. Неудобно, знаешь… И вообще, будь другом, познакомь меня с ней…
- С Машкой, что ли? - осклабился Степан. – Ну, ты - перехватчик, метко целишь. Мне-то что, мне не жалко. Станешь родичем - буду каждый выходной к тебе в гости ходить. Замётано?
Когда гости вернулись в комнату, Степан притащил из кухни табуретку и усадил Стаса, втиснув его между своячницей и какой-то тётей. Стас сидел с пресным видом, почти не угощался и всё посматривал на румяное лицо соседки слева. Та много разговаривала, громко смеялась и никакого внимания на Лупырёва не обращала. Только иногда от тесноты пихала его локтём в бок и, вертясь, щекотала его щёку выпустившейся из причёски двухцветной прядью.
Лупырёв уже чувствовал, что начинает обижаться и его нижняя губа отвисает сама собой. За столом шёл малопонятный для него разговор о кинофильмах. Больше всех разглагольствовал похожий на бухгалтера мужик. Стасу хотелось вставить в беседу какую-нибудь капитально мудрую мысль, чтобы втереть очки всем сразу, и этой горластой Машке в особенности. Но ничего подходящего в голову не приходило. Потом он вспомнил один недавно виденный по телевизору фильм и, придав лицу значительность, сказал:
- Красивой жизни мало показывают, оттого и смотреть не интересно. Надо про красивую жизнь кино делать. Надо воспитывать зрителя, приучать к культуре. Такое моё мнение.
Серьёзный мужик не согласился, начал было научными словами доказывать обратное. Но тут, точно в очередь за дефицитом, влезла со своим мнением и Машка.
- Чего вот буровишь! Чего вот лепишь! - окрысилась она на «бухгалтера», будто тот не пускал её к желанному прилавку. - Чего лепишь всякую чушь непонятную с умным видом? Жизни не понимаешь, поэтому такое говоришь. Я вот в воскресенье прошлое фильм один французский смотрела, так до сих пор очухаться не могу. Во, красотища, во, кино!.. А ты - реализм, низкопробность… Крыса канцелярская, чтоб ты понимал в красивой жизни…
После этого хозяйка включила музыку, начались танцы. Лупырёв молчаливым жестом пригласил Машу и та, подав ему полную руку, с томным видом поднялась со стула. Танцуя, она посмотрела, прищурив левый глаз, на своего партнёра и спросила кокетливо:
- Холостой?
- Угу, - с достоинством ответил Лупырёв. - В полном абсолюте.
- Чего?
- Я говорю, что биография в этом смысле совершенно чиста.
- А-а… Ну, а работаешь кем?
- Дежурный слесарь оперативной смены на городской ТЭЦ.
- Это ничего, - немного помолчав, сказала Маша, - работу можно и другую подыскать.
- Угу, - согласился Стас. - У меня тоже такое мнение.
- На будущее учти, зовут меня не Маша, а Мария.
- Угу.
Они просидели на лавочке в саду, пока не начали расходиться гости. Мария, плача и смеясь, рассказывала о своей жизни, то раскрашивая её в голубые и розовые тона, то - в сплошь чёрные. Лупырёв, растерявшийся от её откровенности, угукал в ответ, как филин в ночном лесу, и выражал лицом понимающее сочувствие.
Проводив взглядом отъезжающую иномарку, Стас снял галстук, расправил плечи и, улыбаясь каким-то своим мыслям, направился домой.
- Пришёл, Стася? - слабым голосом спросила из темноты мамаша. - Долго ты что-то… Я уж и ждать не стала, прилегла вот: опять, кажись, захворала.
- Ну, и спала бы себе, чего меня ждать, - буркнул Стас. - Не всё же время около тебя ошиваться. Привыкла к спокойствию, а у меня и свои дела есть, наверное.
Он засопел, укладываясь на свою перину. Ему захотелось разобраться в нахлынувших вдруг планах на ближайшую жизнь. Под половицами шебуршились и попискивали мыши, а в углу за старым шкафом цвиркал сверчок.
- Я и таблетки пила, и капли, что в прошлый раз прописали, и ничего не помогает. Слышь, Стася?
- Слышу, - раздражённо отозвался Лупырёв. - Так я ведь, мамаша, не врач, что ж мне жаловаться. Иди завтра в поликлинику - там и жалуйся.
- Может, «скорую» вызовешь, а? - робко спросила мамаша.
Лупырёв недовольно забубнил, но поднялся с постели, начал одеваться. Шагая к телефонной будке в конце переулка, он представлял, как на днях явиться в гости к Марии, пригласившей его к себе домой починить элетропроводку, и что изэтого получится, и к чему это приведёт.
После похорон мамаши Лупырёва в течение нескольких дней навещали старушки, подружки покойной. Они по очереди готовили Стасу кое-что из еды, сострадательно утешали его и, одновременно, самих себя, тренируя свою покорность перед близкой смертью. Стас, расстроенный внезапно изменившимся порядком вещей, ходил нахмуренный, с выпяченной губой, и ещё больше, чем прежде, страдал от ночных смен.
Он торопил время, желая, чтобы быстрее забылись тягостно-грустные дни, и только когда наведывался на квартиру к Марии, преображался, старался выглядеть уверенным в себе мужчиной. Демонстрируя свою незаурядность, по каждому поводу лез с критическими высказываниями, выражая их, как афоризмы восточного мудреца.
В выходной, прозрачным октябрьским утром, он отправился по знакомому адресу с решительным намерением «подвести черту». В ожидаемом положительном ответе Лупырёв нисколько не сомневался, вычерчивал в голове красные стрелы стратегических планов и чувствовал себя человеком, без всякой корысти отдающий своё самое дорогое - но с надеждой, что взамен получит тоже «самое дорогое». И начнётся жизнь, о которой он и мечтал всю свою предыдущую жизнь. Осталось подождать совсем чуть-чуть.
Мария, открыв на его звонок дверь, спешащее замахала рукой:
- Быстрей, быстрей… Говори, зачем пришёл - и уходи. Мне некогда.
Лупырёв, тем не менее, храня достоинство, шаркнул подошвами о коврик у двери и прошёл в коридорчик, как ему самому представлялось, с соответствующей моменту торжественностью. Развернул три срезанные в своём саду веточки розы.
Мария - в спортивном костюме, в жокейской кепочке, уже упорхнула на кухню, чем-то там гремела и шуршала.
- Я сегодня к тебе по очень важному делу, - сказал Лупырёв, входя в кухню и протягивая цветы.
- Замуж, что ли, будешь предлагать, - хмыкнула Мария, набивая большую сумку продуктами. - Сияешь, как самовар на праздник.
- Да, в общем, в этом роде. На, - он попытался всунуть ей в руку свой букетик.
Но Мария, разыскивая что-то в морозилке холодильника, отмахнулась от цветов, а потом раздражённо крикнула:
- Да убери ты от меня свои колючки! Видишь, некогда мне. Не до твоих восторгов.
- Чо-о это? - Лупырёв косо, с явной обидой посмотрел на свою невесту.
- Чо, чо, - передразнила она его. – Собрание у нас сегодня на турбазе проводится. Чтобы коллективом не спеша решить кое-какие вопросы. За мной сейчас заедут.
- Как же, собрание?.. А я?
- А ты, если хочешь, подожди на улице. Или, лучше, завтра приходи. Я, может, поздно вернусь. А, может, и на ночь там останусь…
Длинный, требовательный звонок в дверь прервал упрекающее бухтенье Лупырёва. Мария, чуть не сбив табуретку, побежала в прихожую. Вернулась на кухню вместе с мужчиной в тёмных очках, который без малейшего внимания к Лупырёву схватил смуглыми, волосатыми руками приготовленные сумки и потащил их к выходу. Мария подтолкнула стоявшего истуканом Стаса, торопливо поправила перед зеркалом двухцветный локон, зазвенела ключами.
- Короче, договорились: приходи завтра, - и она помахала рукой, быстро спускаясь по ступенькам лестницы.
Лупырёв вышел из подъезда. Синяя «тойота» Марии, за рулём которой сидел незнакомец в тёмных очках, рокоча мотором, описала круг по двору и скрылась в переулке.
«Приходи завтра… Как же, - тихо пробурчал, оттопырив губу, Лупырёв. Поддёрнув брюки, он присел на скамейку у детской площадки среди дремлющих старушек и копошившихся карапузов с испачканными коленками. Нет уж - я подожду».
============ «» ========
-