Александр Сергеевич Суворов («Александр Суворый»)
Книга-фотохроника: «Легендарный БПК «Свирепый» ДКБФ 1971-1974».
Глава 803. ВМБ Лиепая. БПК «Свирепый». Вот ты, Суворов, и попался! 23.10.1974 года.
Фотоиллюстрация из третьего тома ДМБовского альбома автора: ВМБ Лиепая. БПК «Свирепый». Это фотография момента, когда на корабле была объявлена «тревога ПДСС», то есть выставлены посты вооружённых пистолетами Макарова (ПМ) старшин-годков, которые должны были охранять БПК «Свирепый» от непрошенных гостей, «воришек-несунов» и диверсантов. С этим пистолетом сфотографировались все «ДМБовские годки» призыва осень-зима 1971 года. Контур моей фигуры я вырезал из фотографии, чтобы не «светить» других ребят (конечно, передавать заряженное оружие в другие руки категорически нельзя, преступление – автор). Когда меня фотографировали, то ребята просили умерить мой суровый прищур глаз и отвести ствол пистолета в сторону. Это был момент, когда меня «вовсю» прессинговал замполит, капитан-лейтенант А.В. Мерзляков и именно таким (только без пистолета) меня поймал старпом, капитан-лейтенант Ю.А. Кличугин после моего дружеского визита к «маслопупам» под пайолы в БЧ-5 корабля. 23 октября 1974 года.
В предыдущем:
Эх, ДМБ, мать её!..
После того случая, когда двое матросов БПК «Свирепый» чуть ли не задохнулись в ядовитых парах краски в цепном ящике, я, по выражению моих друзей-товарищей-годков, «окончательно забурел», «положил на службу болт с газовой резьбой» и «превратился в ДМБовского годка».
«Забуреть» на морском флотском жаргоне (сленге) означает – «начать вести себя вызывающе, нескромно по отношению к офицерам, начальникам, годкам». Слово-понятие «забуреть» возникло из понятия «переть буром», то есть тараном, «насильно добиваться чего-либо», наглеть. Обычно слова-понятия говорят молодым матросам и салагам, когда они начинают не слушаться, сопротивляться приказам офицеров, мичманов, старшин или «годков» - это называется «буреть», «прибуреть», «бурнуть» и т.д.
Кроме этого, «забуреть» - это значит приобрести цвет и выражение лица забуревшего, то есть сильно или густо покрасневшего от обиды, гнева, злости или злобы человека. Бурый цвет лица говорит о высшей степени животной ярости и злобы человека…
Был ли я обижен и обозлён в последние недели перед ДМБ? Несомненно, да, был. Я настолько устал от службы, от докового ремонта, от неудобств, неизбежно сопровождающих всякий ремонт, от того, что оказался практически не у дел в той работе и службе, которую с успехом осуществлял все предыдущие годы, от ощущения отчуждённости, ненужности, не востребованности, и в то же время от постоянного враждебного и злого контроля и прессинга со стороны замполита и старпома, что, да, действительно, я «забурел»…
Я теперь: молча не торопясь ходил по корабельным коридорам; по утрам, когда хотел, выходил вместе с молодыми матросами на физзарядку, чтобы размяться и взбодриться; хмуро и независимо общался с офицерами и мичманами корабля; умело и гибко избегал встреч с дежурным офицером по кораблю, замполитом и старпомом; выходил на построения по сигналам «тревоги» или «аврала» только для того, чтобы узнать новости и спал, много спал в самых разных местах и шхерах.
Точно так же, как и я «бурели» и другие «ДМБовские годки», даже хлеще, чем я, потому что они конфликтовали со своими командирами боевых частей, офицерами и мичманами, с «молодыми» и «салагами» и даже друг с другом. Драк, по-моему, на корабле не было, но ссоры и конфликты были…
Почему-то замполит и старпом приписывали мне, Александру Суворову, резко возросшее количество «забуревших» матросов, а также возникновение и развитие в недели докового ремонта «годковского стиля поведения» даже у «годков», «подгодков» и некоторых «молодых», обладающих большой физической силой…
Не было ни одной вечерней поверки без того, чтобы замполит, капитан-лейтенант А.В. Мерзляков или старпом, капитан-лейтенант Ю.А. Кличугин, не проверили моё присутствие в строю и подчёркнуто строго напоминали всем, что «отсутствие любого матроса или старшины в строю для построения хозкоманд, команд службы корабельного наряда или вечерней поверки будет считаться самоволкой со всеми вытекающими отсюда последствиями». При этом они неизменно громко спрашивали: «Вам ясно, матрос Суворов?!».
Я уже давным-давно был не матросом, а старшиной 1 статьи, когда был командиром отделения рулевых БЧ-1 БПК «Свирепый», а сейчас старшиной 2 статьи, командиром отделения ПИП РЭБ РТС, но старпом и замполит всё равно обращались ко мне по званию «матрос». Вот почему, например, теперь я стал отвечать так: «Краснофлотец, матрос Суворов прибыл!».
Надо сказать, что «забурел» не только я – практически все «ДМБовские годки» в ответ на сильный прессинг замполита и старпома, тоже «бурели», «огрызались» на приказы и требования офицеров и мичманов, грубили, не слушались, нарушали корабельный распорядок дня, отлынивали от исполнения работ и дежурств, перекладывали свои вахты и обязанности на «молодых». Мне мои обязанности и дела по «ленкаюте» перекладывать было некому, а вот передавать – было кому (обязанности командира отделения ПИП РЭБ РТС БПК «Свирепый» по договорённости уже фактически исполнял один из старшин-годков РТС – автор).
В ответ на постоянный контроль и прессинг замполита, капитан-лейтенант А.В. Мерзляков, который, как ищейка, постоянно искал на корабле водку или какой-либо иной алкоголь и старпома, капитан-лейтенант Ю.А. Кличугин, который за малейшую провинность тут же назначал наряды вне очереди и грозился отправкой на пять суток на «губу», «ДМБовские годки», которые уже закончили авральную работу «ДМБовского аккорда», нашли способ так «шхериться», что их никто не мог обнаружить.
Однажды «ДМБовские годки» из электромеханической боевой части (БЧ-5) тайно пригласили меня в их «ДМБовскую шхеру - клуб» (аналог «ленкаюты» и «посиделок у Суворова» - автор). Это была топливная цистерна №5 из которой давным-давно были вычищены все остатки топлива (соляра), но в которой якобы продолжалась чистка-очистка.
Вход в эту топливную цистерну, которая располагалась в междудонном пространстве, был под пайолами – рифлёными стальными листами, прикрывающими пространство под рабочей палубой машинных отделений. В этом пространстве под пайолами, как правило, скапливался водо-масляный конденсат, всякий мусор, грязь.
Люк в топливную цистерну №5 вёл в относительно чистую камеру, из которой четыре овальных отверстия в переборках цистерны вели в другие отсеки, которые составляли лабиринт этой междудонной цистерны. Высота отсека была не более 80 см, а размеры овальных или круглых отверстий были такими, что в них можно было туго протиснуться человеку среднего роста (150-170 см). У меня был рост 182 см, но я был очень строен (худой), поэтому я как уж, проскальзывал в эти отверстия и относительно быстро добирался до «чистой камеры» - большой по площади центральной части топливной цистерне, в которой и находилось «лежбище-шхера ДМБовских годков БЧ-5 БПК «Свирепый».
Сюда были протянуты шланги приточно-вытяжной вентиляции, кабель аварийного освещения, телефонный провод внутрикорабельного телефона (возможно, городского телефона тоже – автор). Здесь на очень холодной со слабым уклоном стальной поверхности днища корабля лежали матрацы, подушки, чёрные шинели. В изголовьях матрацев были сложены матросские вещмешки с «ДМБовским аттестатом» годков, книги, посылочные ящики с вещами и продуктами.
Горячей пищи (разогретых на электронагревателе банок с тушёнкой – автор) здесь не было, но её грели «наверху» или «в машине» (в машинном отделения – автор) и доставляли годкам «салаги» БЧ-5. Они же («салаги») убирали за годками следы и остатки их вечеринок, дней рождений, празднеств, а то и оргий…
«ДМБовские годки» БЧ-5 пригласили меня к себе в тайное лежбище не просто так, а с умыслом, по поводу и со значением. Во-первых, они, путаясь в словах, выразили мне благодарность за то, что я помог спасти их товарищей в цепном ящике от ядовитой смерти, мы ещё долго вспоминали и обсуждали этот случай, а я в подробностях рассказал ребятам, как всё было.
Во-вторых, они угостили меня своей фирменной «годковской» выпивкой – самодельной бражкой, кисло-сладким и вонючим пойлом, который я должен был, не морщась , выпить залпом из большой флотской алюминиевой кружки, иначе они бы не приняли меня в свою компанию. Я выпил всё, но всё же попросил чем-то заесть эту брагу и ребята. Смеясь и беззлобно шутя надо мной, угостили меня «годковскими деликатесами»: копчёной колбасой, хлебом, плавленым сырком, шоколадными конфетами и сладким лимонадом.
В совокупности эти «яства» вместе с брагой создали комплексное ощущение, которое изменило моё настороженной и подавленное настроение от ощущения опасности и страха (мы все лежали на матрацах в междудонном пространстве в топливной цистерне, и мне казалось, что я уже отсюда никогда не выберусь – автор).
Мои друзья-годки из БЧ-5 всё время спрашивали меня: «Понравилась ли мне их бражка?», на что я им говорил, что у неё «вкус специфический», а потом сам поинтересовался так, из вежливости…
- А самогонного аппарата у вас нет?
«Годки» БЧ-5 переглянулись, потом всё же решились и признались…
- Это не к нам, это к «бате» (командир электромеханической боевой части БЧ-5, капитан-лейтенант В.Н. Силкин). Этим делом он заведует и его доверенные офицеры. Но брагу для него мы квасим…
В третьих, мои друзья-годки обратились ко мне с просьбой о помощи – они просили дать им немного фотореактивов и фотобумаги из корабельных запасов, а также фотоаппарат и несколько фотоплёнок, чтобы они могли сделать для своих ДМБовских альбомов фотографии личного состава БЧ-5.
Я помню, как эти же ребята пришли ко мне однажды ночью в «ленкаюту», вызвали меня на бак и с угрозами выбросить за борт в открытое море, потребовали от меня всё то же самое. Только теперь они робко просили и объясняли свою просьбу «цейтнотом по времени» и «невозможностью решить эту проблему иным путём». Ребята думали, что я буду им отказывать, а я неожиданно легко согласился…
Дело в том, что из всех фотоплёнок, которые у меня были за всё время службы на БПК «Свирепый», я сделал для фотолетописи корабля, для своих ДМБовских альбомов и для моих ближайших друзей все возможные фотографии. У меня ещё оставались запасы фотореактивов и немного фотобумаги огромных размеров и плотности. Эту фотобумагу я получил когда-то ещё перед первой БС (боевой службой) в разведотделе штаба нашего соединения. Бумага была уже старая, её срок годности давно прошёл, но в середине этих пачек фотобумаги были ещё участки, которые можно было использовать для печати фотографий.
Я честно пообещал отдать им все эти пачки фотобумаги и фотореактивы (проявитель и закрепитель) и даже решил отдать им в пользование (с отдачей новому корабельному художнику, фотографу и библиотекарю после ДМБ – автор) один из портативных фотоувеличителей. Ребята были в восторге и угостили меня второй кружкой своей знаменитой «годковской бражки»…
Третья кружку я выпил (без закуски), когда мы все начали петь наши флотские или гражданские песни и позвали молодого матроса с гитарой. Он пел разные песни для годков БЧ-5, а я пытался кое-как записать слова этих песен. Потом я пел свои песни, потом мы пели что-то все вместе, потом орали, смеялись, шутили и пили эту «годковскую бражку» без меры…
Поздно ночью мы решили провести «операцию «Гы!» по доставке из «ленкаюты» под пайолы междудонного пространства портативного фотоувеличителя, банок с фотореактивами, ванночки, пинцет, электроглянцеватель (перегоревший – автор), красно-оранжевый фонарь, три фотоплёнки и три огромных пачки фотобумаги, края которых были немного засвечены.
Молодые матросы БЧ-5 по всем правилам тактического искусства были высланы и расставлены по маршруту следования чрезвычайно решительных и бодро настроенных годков из машинного отделения в ленкаюту и обратно. Обмениваясь условными звуковыми сигналами (тихий свист, цыканье зубом и шёпот – автор), мы чинно проследовали по корабельным коридорам в нос корабля, вынесли всё, что было нужно из «ленкаюты» и также чинно, но теперь уже нетерпеливо и торопясь, перенесли всё это туда, откуда мы вылезли…
Ребята резонно предлагали мне остаться в «ленкаюте», но я хотел убедиться, что все эти вещи доставлены именно туда, а не куда-то на сторону. Кроме этого мне было приятно быть вместе с годками БЧ-5 в этом «деле», потому что ещё никогда за всё время моей флотской службы я не был в самых низах «машины» самой закрытой для меня - комсорга корабля - боевой части. Я сейчас был «своим» для этих грубых, суровых и заносчивых годков и был этому очень рад…
Я проводил всех, в том числе и молодых матросов, участников этой «операции «Гы!», распрощался с годками и побрёл обратно к себе в «ленкаюту». После того, как спало напряжение и ослабло внимание в процессе «операции «Гы!», я почувствовал страшную усталость и мучительное жжение и боль в животе, потому что выпитая бражка начала пузыриться, газить и стремиться наружу…
Было уже под утро и я, мучимый коликами в животе и стараясь не очень-то громко портить внутрикорабельную атмосферу, не заметил, как натолкнулся в коридоре личного состава прямо на живот старшего помощника командира корабля, капитан-лейтенанта Ю.А. Кличугина. Он только что проверил состояние гальюна личного состава, в который стремился я, и выходил из него…
Улики и факты были налицо, а моё состояние не позволяло старпому задерживать меня надолго, чтобы совсем уже не испортить атмосферу и пространство корабельного коридора. Он пропустил меня, но в спину громко и резко сказал-приказал:
- Как закончите приводить себя в порядок, немедленно явиться к дежурному по кораблю за оформлением записки об аресте и водворении вас, матрос Суворов или как вы любите себя называть – краснофлотец Суворов, - на гауптвахту на пять суток! Повторите приказание!
Мне в этот момент было уже всё равно, и я кое-как повторил приказ старпома. Вот и ты, Суворов, наконец-то попался!