Проза предполагает сюжет. Сюжет предполагает прозу(1). Проза не может вызывать любви! Она может вызывать интерес, любопытство, она неизбежна, в конце концов, на этой повреждённой земле, и про это приходится и нужно помнить, но... «Я сразу смазал карту будня...»(2) В этих буднях живёт и ускользает поэзия. Оковываемая сюжетами и сплетнями, она бьётся, подобно пульсу в теле, но мало кого интересует сердце, которое бьётся и создаёт пульс, более привлекает – тело...
Но, конечно, не обязательно всякая проза – это проза. И не обязательно поэзия лишена сюжета. Она иной имеет сюжет. Человек – это малый Мир. Более того, он ещё и Образ Божий в себе носит. Поэтому, поскольку Бог вошёл в историю и действовал в ней, претворяя её и созидая из времени вечность, постольку и сюжет может быть и бывает носителем Вечного пути. Но он в таком случае бесконечно стремится перестать быть сюжетом и стать состоянием, переживанием, лучше – жизнью в вечности. Или – жизнью вечности в человеке.
Время тогда останавливается, и каждый момент его тогда имеет вечную ценность.
Почему кому-либо необходим бывает сюжет в узком и грубом смысле этого слова? Это происходит тогда, когда жизнь желается видеться как цепь игр и приключений. Взгляд поверхностно скользит по волнам и картинам, людям и событиям, по воздуху и предметам. Человек тогда беспомощен и пуст без обладания Вечностью и созидает тогда – сюжет. Как некто древний, не принесши жертвы чистой, первым пролив кровь и бежав от лица Божия, создал себе град в честь своего(!) сына (Быт. 4, 17.).
Для обретения Вечности требуются условия. Но условия и сюжет – не одно и то же.
Также условия не являются и правилами. Если можно, то условия – это Сам Он, обретаемый в Вечности Творец и Животворец, всякое дыхание делающий песнью.
И тогда историей (не сюжетом) – в лучшем и преображённом, а значит, приобретающим объём смысле слова может быть очень многое. Даже одно явление, например, восход солнца или тихий вечер, или полёт стрижа или просто один предмет, например – цветок. Или даже камень. Тем более – человек. Спящий безмятежно. Или стоящий тихо в уголке сада. Или летящий с распростёртыми руками по лохматому цветочно-травяному склону. Или звонящий в колокола. Или поющий. Или усталый и черпающий ложкой продуктовое море. Или моющий пол, не досадливо, но внимательно. И многое, и многое, но не всё.
Поэзия – как молния, но не сногсшибательная, даже в самой сильной своей силе, – молния, выхватывающая из темноты предметы, но отнюдь не всё. Многое остаётся сокрытым. Это искра, созидаемая на грани времени (истории) и Вечности, Богом, ходящим по этому миру, как по Райскому саду (где только теперь здесь Он может обрести этот сад?), и приготовленной душою.
Но не обязательно поэзия – сразу созидание каких-либо внешних форм. Более это жизнь, мировосприятие. Как и философия... Так, во всяком случае, её понимали святые. Но ещё более это – общение с Создавшим, Спасшим и Преображающим этот мир в человеке. Некто(3) увидел в Филокалии не только любовь к добродетели, но – любовь к Добро/те. И Добро/та здесь – это не одна сама по себе красота, или лучше – не просто красота. Это – Сам Создатель совершенства, чистоты, красоты и благости – Обретаемый в человеке, среди людей и в этом мире. Как прекрасны, например, христианские младенцы – где ещё здесь, в плоскости Земли, увидишь чистоту и кротость? Как и прекрасно христианское смирение, если только удаётся иногда захватить его, укрывающееся, увидеть в этом мире... Как и удивителен всё-таки характер Божий. Даже в этом всём повреждённом и несовершенном Он находит возможность дать человеку Себя. «Се, стою при дверях и толку...»(Апок. 3, 20) Хотя всему бывает предел...
Поэтому сказал ещё некто(4), что прежде, чем стать христианином, нужно стать поэтом. Это значит стать делателем, что в терминологии отцов пустыни означает возделывающего и хранящего сокровенное в сердце поле, где обретается драгоценная жемчужина(Мф. 13, 44-46). Это означает чуткость к тем шагам, от которых некогда двое человек спрятались(Быт. 3, 8-10), и потом искали их услышать много тысячелетий...
Чуткость эта предполагает и даже означает внимание к своему сердцу. Конечно, не в том, чтобы внимать его прихотям. Но там – среди терний и волчцев – пытается возрасти Царствие Божие. И это очень видно, каков человек. Внимающего видно.
(1) Об этом говорил, например, Поль Верлен в стихотворении Поэтическое искусство (1874).
(2) Вл. Маяковский.
(3) Иеросхим. Рафаил (Нойка), Альфа и Омега ’06.
(4) Иеросхим. Порфирий Кавсокаливит, цитата у проф. К.В. Скутериса, Богословский вестник МДА, №5-6.