Утро. Рано, но солнечный свет растекся по полу комнаты, просветил насквозь лепестки ромашек, стоящих на подоконнике в стеклянной банке, отчего они стали какими-то непохожими на самих себя. Он излучает присущий лишь августовскому солнцу медовый свет, и все, на что попадает, кажется особенно теплым, умиротворенным, но вместе с тем усталым. Близится осень. Ее дыхание во всем: звуках, запахах, цветах, ощущениях. Вот и букетик, что стоит на подоконнике, говорит о том же: вчера его собирали любимые руки, и он был другим, а сегодня…
Наташа не видела удивительной красоты начинающегося дня. Она ничего не видела кроме этих ромашек. С трудом подняв налившуюся свинцом руку, женщина коснулась пальцами лепестков: цветы, собранные им для нее. Когда это было? Вчера? А когда будет еще? И будет ли это «еще»?
Она сидела на краю кровати и смотрела на цветы. У нее не было сил вернуться мыслями во вчера, и не было сил думать о завтра. Единственное, что подобно заезженной пластинке крутилось в голове: «Увидимся ли еще?»
* * *
Их встреча произошла на курорте, куда она приехала подлечиться пять лет назад, как сейчас – на излете лета, и была странной и необъяснимой. Два человека независимо друг от друга вошли в маленькое кафе на окраине городка, случайно сели за один столик, посмотрели друг другу в глаза… и вышли, забыв обо всем, чем жили до этого.
Зябко обхватив руками плечи и ссутулившись, Наташа медленно раскачивалась. Закушенная губа побелела. Щеки мокрые от слез. Женщина боялась сорваться на крик, вой, перепугать соседей за стеной номера.
- Сейчас он придет, мы позавтракаем и разъедемся. Нет, он проводит меня до вагона и все…Господи, как страшно: а если больше не увидимся?
Нет-нет! Не смей плакать! Надо надеяться, пусть уже почти не на что, и все же… Ведь случилась же эта встреча, а ты уже перестала верить, и вот оно, чудо!
Тогда, пять лет назад, Наташа и Андрей провели вместе сумасшедшую неделю. Они не смогли объяснить себе, что так яростно толкнуло их друг к другу, закружило, но очнувшись, поняли, что возникшее притяжение не разорвут ни время, ни обстоятельства. И полетели из разных городов звонки и СМСки, а в них слезы, отчаянье, жаркий шепот… Они любили и ненавидели, ругались и мирились, вспоминали и мечтали. С того давнего дня жизнь стала строиться от звонка до звонка. А между ними работа, дом, семья.
* * *
За эти годы они смогли встретиться три раза. Украденные у близких, и спрятанные в глубочайшие тайники души дни. И всякий раз они переживали потрясение: каждый из них многие годы жил рядом с человеком, которого, как считал раньше, любил, понимал. Но понадобилось несколько минут, чтобы стало понятно, что могут быть совсем другие чувства, желания, ощущения, что рядом мог быть другой!
Эти мысли пугали, потому что, если их начать думать дальше, то… Но и прервать хрупкую связующую нить они были не в силах, хотя понимали: так было бы проще и правильнее.
А ведь, правда: зачем эти проблемы? Каждодневное напряженное ожидание звонка, беспокойство, что тебя застанут за разговором. А потом подробное прокручивание услышанного и снова переживания: так ли поняты слова? Нет ли в них подтекста? Что значила эта интонация? Почему не было ответа на вопрос? И снова ожидание, и злость и слезы, и жгучее желание услышать голос, и подтверждение, что твои муки не напрасны…
Да, наверное так было бы правильно, но действительно ли проще?
* * *
В этот раз поездка далась Наташе особенно трудно. Дома оставалась больная мама, и ухаживать за ней надо было упросить дочь, которая жила с семьей на другом конце города. Но главное, надо было найти правдоподобный повод отъезда , чтобы ни у кого не возникло нехороших мыслей. И Наташа нашла, что сказать.
- Надо срочно ложиться в клинику на очередное обследование, пришел вызов. Вот только ехать надо аж в N-ю область, только там проводят нужные исследования.
Наташа давно и серьезно болела, и такое объяснение было вполне правдоподобным: она не раз за последние годы лежала в больнице, ездила на консультации к специалистам.
Уезжала она из дома с тяжелым сердцем, и всю дорогу то тихонько плакала, прикрывшись от соседей по вагону журналом, и нещадно ругала себя за бездушие к родным и заботу лишь о себе, то лихорадочно начинала представлять стремительно приближающуюся встречу, чувствовала, как румянец заливает лицо, и еще глубже зарывалась в журнал.
… И вот позади две ночи, которые они ждали почти два года. Два года и две ночи! Не наговориться, не наглядеться, не налюбиться. А уже пора в обратный путь. Билет в кармане, сумка с «больничными» вещами у порога.
* * *
Андрей нервно ходил по тротуару рядом с гостиницей: ему надо было позвонить домой, где его ждут из поездки «по делам». Жена начала названивать еще вчера вечером: «Что можно там так долго делать? Где ты сейчас? Какая необходимость оставаться еще на одну ночь?»
Он как мог спокойнее и убедительнее объяснял, успокаивал. Конечно, жена не виновата, что все так получилось. Он чувствовал себя виноватым перед ней, а еще он понимал, что не бросит ее, даже если в жизни Наташи что-то изменится. Он мог изменить, оправдывая себя тем, что «если бы не любовь…», но бросить жену считал подлостью: «Она-то меня любит, верит мне…». Он варился в этой раздвоенности, шарахаясь между чувством и долгом и не находя выхода, потому что оба варианта были плохи, а на третье не было сил решиться.
А за окном все выше поднималось солнце, все больше звуков вплеталось в общую какофонию городского утра. Им не было дела до боли и отчаянья этих двоих. А они расставались неизвестно на сколько. Она увозила память о его горячих губах и нежных руках. А он, стоя на пороге номера, старался запомнить ярко освещенное окно, край кровати, на котором, ссутулившись и безвольно бросив на колени руки, сидит плачущая женщина, и букетик ромашек на подоконнике. Неожиданно она сказала: «Я заберу цветы. Они – наши свидетели. Теперь ромашки будут памятью о тебе, всегда и везде».