Ограницкий Владимир Ильич (1892 — 1983 г) — по версии тех, кто его хорошо знал — священник, по версии утверждающих , что знали его «ещё лучше» - просто дьякон. Свою версию Владимир рассказать уже не сможет, а знавших его уже нет.
Родился где-то в России, отсидел в лагерях Коми около 20 лет. Остался на постоянном месте жительства в Печорском районе. Работал плотником, потом подрабатывал на столярных заказах. Но главное — знал , как правильно крестить (так о нем отзывались), с полным погружением и с большим перечнем молитв и подготовки к крещению.
Говорят, что органы МВД несколько раз наведывались к нему с беседами, однажды даже накрыли акт отпевания (Владимир с женщинами читали псалмы), но ни разу его даже не уводили в отделение. Впрочем, один раз все-таки был. И вот уже почти шепотом стали говорить о том, что Владимир (2 версии) : а)находил такие слова, так мог устыдить милиционеров, что они сами потом приводили свои семьи креститься (втихаря, конечно); б) милиция по справкам залезала в биографию этого человека и обнаруживала... страшные родственные связи с кем-то на самом высоком «кремлевском» верху. И от старика отставали. Как бы там ни было — человек с 1950-х по 80-е годы, тридцать лет, окормлял северный безбожный город и вел свою миссию. В гостях у него, по слухам, были и будущий старец о.Николай (Гурьянов),отбывавший срок тоже в наших лагерях, и приезжал в режиме инкогнито зам. Министра обороны СССР Н. Садовников.
Окладников Матвей Федорович ( 1584 — 1638 г) — последний ушкуйник, глава непризнанного и незаявленного государства Лузия, просуществовавшего около трех лет. Тут сразу нужны пояснения. Государство Лузия — это то, что и сам Окладников называл «с хитровством и немалою усмешкою». Однако, все признаки государства — с налоговой системой, с сеткой местного самоуправления, с карательными полицейскими функциями и даже дипломатическими миссиями ( к Василию Скопину-Шуйскому в Москве и казачьей бандоте в Казани, Астрахани и Перми).
В Истории Государства Российского вы обнаружите глухую пустоту в документах, переписях и отчетах хоть какой-нибудь деятельности на территории от Верхней Вычегды, Чердыни, Усть-Выми и почти до самого Великого Устюга за период от 1609 по 1613 год. Этот географический «ромб» на карте России настолько «темное место», насколько всё объяснимо созданной системой маленького псевдо-государства Окладникова. Как через триста лет атаман Нестор Махно — последний атаман Запорожской Сечи — смог почти два года контролировать и управлять территорией Приазовья и Малороссии, так Окладников в начале 17 века сформировал,управлял и контролировал государство Лузия. Не нужное никому, кроме самих лузианцев, которые имели хоть какую-то внятность и защиту в рамках своей территории.
Об Окладникове известно, что «княжение» богатства ему не принесло, но к 1613 году он собрал внушительную ватагу на освобождение Москвы. Ватага его до Москвы не дошла, а частью была разбита казачьей бандой под Студиславлем, частью рассыпалась, частью полегла в хвори-лихоманке (говоря современным языком — грипп).
В городе Гледена неподалеку от Великого Устюга в 1988 году археологами было обнаружено «кладбище лодок», которое сформировалось, видимо, из-за того, что их бросили разом, опрокинулись (или их опрокинули) по какой-то причине, и они втянулись в тину речушки Юг. По вырубленному на весле и на корме одной из лодок «Лета 7120..» стало понятно, что речь может идти о 1610-12 годах. Эта «консервация» дала и другие находки под лодками. Во-первых, большинство тех суденышек оказались в конструкциях характерных для более северных территорий — для Вычегды, Мезени. Это длинные долбленки, но не челноки-долбленки. Во-вторых, плетеная из бересты утварь и даже внутренняя отделка двух лодок говорили так же о мастерстве не местных людей — так плели на Лузе и даже севернее. В-третьих,специфические перевязи и крючковые деревянные стяжки говорили о том, что в части лодок была рухлядь — пушнина. И, похоже, в больших объемах. Такой сбор мог быть только налоговым, т. к. ярмарочный или караванный сбор не сохранял бы в одном месте разом столько «походных складов». Причины, по которым немалое богатство оказалось сброшенным и потопленным может быть несколько, но это для фантазий писателям. Мы же констатируем, что в данной точке был локальный налоговый сбор государства, которого по факту не было — ни Московского (занятого войной с поляками), ни Лузии, не проявленной нигде, кроме как фактом существования власти Окладникова.
Кончина его не известна. Но часть историков-краеведов считает, что некий атаман Окладников, осевший со своей казачьей ватагой на берегу Псоу на Северном Кавказе — это тот же самый человек, который держал власть в Смутное время на Великом Устюге, Вычегде и Чердыни.
Орешко - Манчихинская Ольга Ивановна (1898 — 1968 г) — травница, костоправ, эзотерик. Надо написать «коллаборационист», т. к. именно по этой статье оказалась на Севере, осужденная за активное сотрудничество с оккупационными властями фашистской Германии на территории Винницкой области в 1941-43 годах.
Родилась в поселке Немирове в семье крестьян, где кроме неё было ещё два брата и три сестры. Строго говоря, родилась не в поселке, и дом их был не в поселке, а в 4 верстах от него на станции. Революция и Гражданская война раскидала семью до полной потери связи друг с другом. Ольга общалась только с одной из сестер, вышедшей замуж за какого-то чиновника в Киеве, и приезжавшего на родину (он так же оказался родом из Винницкой области). Однажды, в начале 30-х годов, приезжал брат, который был военным и служил где-то в Забайкалье. Но как сказал тогда сам брат «Место дислокации меняют, я напишу уже с нового места...». И исчез. Теперь уже навсегда. Родители умерли тоже в тридцатых годах, и единственным наследником, который был рядом, оставалась Ольга.
Была замужем и родила сына в конце 20-х годов, но за год до войны, в 1940-м, муж с сыном утонули на рыбалке в одном из прудов , которых много вокруг Немирова. Нелепый несчастный случай заставил Ольгу замкнуться, и она два года прожила нелюдимо, общаясь только со скотиной, божьими пташками и какой-то верующей бабкой, жившей в нескольких десятках шагов от её мазанки.
Всё перевернулось в её жизни во время войны. В январе 1941 в оккупированный Немиров приехал на службу немецкий врач-окулист Иохим Фульберг. Серая офицерская шинель была на нем, как на корове седло, но Фульберг и не говорил, что он офицер или какой-то там бравый вояка — он приехал в администрацию города для отбора из местного населения рабочей силы для Великой Германии. Он был очень брезглив, требовал в своем кабинете ароматов (совсем не ароматно пахло от крестьян и работяг), и кто-то посоветовал пригласить Ольгу, которая среди соседей уже тогда немного прославилась знанием трав. Бред какой-то: запах трав — ЗАПАХ! - перевернул жизнь Ольге. Она приносила травы, толкла некоторые из них, меняла веники в коридорах на свежесрезанные, с мятой и можжевеловыми прутиками. Иоахим знал русский язык лучше Ольги, потому что он и его родители до революции жили в Москве, а уехали, когда с началом Первой мировой - в конце 1914 года, начались гонения на немцев. Тогда Иохиму было уже 22 года, то есть столько, сколько достаточно, чтобы русский язык уже не забыть никогда.
И вот — между 43-летней Ольгой и 50-летним Иоахимом в 1942-м вспыхивает любовь. Странная, неромантичная, от дикой тоски и отчаяния....Наверное... Он протолкнул её из «уборщицы-кастелянши» на хорошую «белую работу» - что-то типа регистратуры. В регистратуре её и запомнили тысячи людей, разделенные семьи и потерявшие родных и близких на годы, а многие и навсегда.
Трибунал приговорил Ольгу к расстрелу. Казнь должна была состояться в Виннице в мае 1945 года. Она поседела в ожидании виселицы, но в честь Победы многим тогда заменили виселицу на «25, пять и пять» - двадцать пять лет лагеря, пять лет поселения и пять лет с ограничением в правах. Для 47-летней к тому времени Ольги всё это было уже сущей бессмыслицей. (Иоахим был тяжело ранен и умер в госпитале после бомбежки Немирова ещё в конце 1943-го). Второй рае замыкаться в себе ей смысла не было, как не было смысла и жить. Если бы не вера в Бога, обогащенная не только православием и знанием ещё тем — дореволюционным, а так же скорбями по гибели мужа и сына до войны, но и евангельским, а так же розенкрейцеровским и каббалистическим знанием, которым с ней делился Иоахим Фульберг — она, наверное, покончила бы жизнь самоубийством. Но жизнь готовила сюрпризы ещё и ещё... Ольга убила на этапе одну из сокамерниц. Самооборона. Ей в третий или в четвертый раз ломали ребра и отбивали почки, она мечтала умереть, а Бог — Этот Странный и Вездесущий — определил её в лагерную больничку на Тобольской пересылке. А оттуда — на работу в больничке на Игарке. А оттуда — в Вожаель — тоже на больничку. Но здесь, в Вожаеле, в 1953 году она вдруг по благословению лагерного начальства фактически оказывается на вольных хлебах. «При больничке», так сказать... идти ей все равно некуда. Да к тому же она поранила сухожилия на правой руке, и рука эта всё чаще предательски мешала ей выполнять самую простую работу. Так, например, два ведра воды в обеих руках она уже нести не могла...
В Вожаеле пошла первая молва о ней, как о ведунье и травнице, знающей древние тайны. Первыми потянулись жены комсостава. Одна не могла забеременеть восемь лет — забеременела, другая привела сына, страдавшего лунатизмом, Ольга шептала что-то, сон-траву выдала, мокрые нашептанные чулочки... Мальчик перестал шастать по ночам и писять в шкаф. А потом случилась жесткая паховая грыжа с зажатием у одного большого офицера. Сразу в райцентр не вывезли, а теперь внутренняя гематома начала гноиться. Ходить не мог, температура под 40... Ольга наладила какие -то компрессы — одни со льдом, другие с травами. Прокалывала вывод гноя обычной вязальной спицей. Спасла. Хотя врачи в райцентре ругались и спорили, но сам офицер признал — легче и «на грани» что-то сделала Ольга.
Однако, так она и «сидела» в Вожаеле на вольных хлебах до 1963 года, не спрашивая и не интересуясь — есть ли послабления или амнистии какие-нибудь. Её мир сузился до тропинки мимо колодца в тайгу на опушки, к курятнику с четырьмя курами и к собачьей будке с Шариком. Пока однажды женщины не взяли её с собой к такой же «ведунье» в Княжпогост. Там была Филиппова.... - специалист по женским болезням. Тоже вся в травах, в молитвах, в нетрадиционных действиях, которые вводили в гипнотический ступор и к выздоровлению десятков людей.
Филиппова ей сказала: « Приезжай сюда, в Княжпогост. Здесь легче будет... И вдвоем все ж интереснее» .(их вдвоем потом раз пять таскали по милициям и устраивали шмоны в их избушках, бывших зэковских бараках, со сжиганием любых записей, но статью для них найти больше не смогли).
- Кто же меня отпустит?
- А ты заявление напиши, что уезжаешь в Княжпогост. Просто уведоми. И уедь... И что — кто-то тебя искать станет?
Так почти и вышло. С помощью коменданта Вожаеля (женщина, говорят, была свирепая)в учетном поселенческом отделе с радостью отпустили бабку Мананчиху. Видимо, из соображений «ликвидации ложных авторитетов» среди женщин поселка. И вправду — бумажка для получения жилья все равно какая-нибудь была нужна. Она получила барак в ...8 (восьми!!!) шагах от железной дороги Котлас-Воркута. Вы скажете «так не бывает!»... Бывает. А поезда, тогда ещё с локомотивами-паровозами, шли по железке с севера с интервалом в 2-3 минуты. В восьми шагах от дороги иногда вылетали стекла из барака. Особенно, когда паровоз выпускал пар или свистел на тормозах перед станцией. Но барак стоял. И в ней жила старуха-травница и эзотерик Мананчиха. Фактически сама инвалид, но продолжающая лечить людей. Она спала с открытыми глазами. Её контузили паровозы. Но сведущие люди в Княжпогосте шептались, что Мананчиха видит ангелов, что она смерть людей видит задолго до самой смерти. Её боялись взрослые и любили дети. Она кормилась фактически с их рук да с рук двух соседок, делившихся с ней картошкой, луком и куском хлеба. Впрочем, питалась ли Мананчиха? - большой вопрос. Когда она умерла, в её доме не обнаружили посуды, кроме кружки и умывальника. Стоял мороз. Она лежала остекленевшая в своем нетопленном бараке. Но даже милиционеру стало жарко , когда он составлял справку о факте смерти. «Странно, - буркнул он, - Пахнет, как в саду... Я в прошлом годе на курорте был...Пахнет, как в саду...».
---------------------------------------------