В тумане утреннем неверными шагами

   «В тумане утреннем неверными шагами 
 Я шел к таинственным и чудным берегам…»      
      Слова эти принадлежат одному из выдающихся деятелей  русской культуры  19 столетия Владимиру Сергеевичу Соловьеву (1853-1900). В нем совмещались наука, восторженная религиозность, философия, поэзия, критика  и незаурядное ораторское мастерство. Его публичные лекции в Москве и Петербурге собирали полные залы.
        Так было и в марте 1881 года. Послушать Соловьева пришло свыше 800 питерцев – политики, литераторы, студенты, мужчины и женщины. Мог ли он знать, что это публичное выступление  будет последним в его деятельности и  причинит ему немало хлопот и горя?
       Как только он вошел в зал, наступила выжидающая тишина. Все присутствующие сосредоточили свои взгляды на 28-летнем докторе и доценте Петербургского университета, известного своими научными и религиозными выступлениями  далеко за пределами русской столицы. Был он худощав,  слабого телосложения. Его  продолговатое с широким лбом смуглое  лицо   обрамляли  густая прическа темных волос,  такого же цвета  бородка и усы, придававшие некую солидность его   молодому лицу.
      Свою лекцию он начал с рассказа об Иисусе Христе, подчеркнув, что в нём,  как и во всем христианском учении  много милосердия и любви к  людям,  и  процитировал слова Иисуса из  его Нагорной проповеди: «Будьте милосердны, как Отец ваш милосерд. Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте и прощены будете». Сказав это, лектор несколько мгновений смотрел в притихший зал, затем перебросил  мостик своей речи в современность, напомнив, что народовольцев, заподозренных в причастности к недавнему убийству царя-освободителя Александра II, ожидает смертная  казнь, а это противоречит заповедям Христа. «Настоящая минута, - сказал Соловьев, - представляет небывалый доселе случай для государственной власти оправдать на деле свои притязания на верховное  водительство народа. Сегодня судятся и, вероятно, будут осуждены на смерть убийцы царя. Сын убитого Александр III может простить их, и если он действительно почувствует свою связь с народом. - он должен простить».
        С первого взгляда могло показаться, что слова   молодого  философа  не содержат  ничего  крамольного  и никак не могут быть  истолкованы как  бунт против самодержца и его клевретов. На самом деле, в то время они могли стоить лектору свободы, а то и жизни.
        Время было смутное. Александр III, (1845-1894)  делал все от него зависящее, чтобы  не допустить возможности покушения  на его власть и жизнь, жестоко расправлялся с теми, кто был в резкой оппозиции.
        Кстати, как-то в одной из телевизионных передач спросили  известного  режиссера Никиту Михалкова, кого из русских царей он считает самым гуманным, умным и справедливым.  Он ответил: «В этом отношении лучшим из царей является Александр III».  Не потому ли  Михалков дал ему столь высокую оценку, что в своем фильме «Сибирский цирульник» сыграл роль этого самодержца?  В действительности же новый император  нисколько  не обладал теми высокими нравственными качествами, которые   иногда приписывали ему.  В Большой советской энциклопедии Александр III, царствовавший с момента убийства отца и до своей кончины (13 лет), характеризуется, как правитель  ограниченный, грубый и невежественный,  крайне реакционных и шовинистических взглядов. Опасаясь покушений, он старался поменьше выезжать «в свет», отсиживался преимущественно в Гатчинском дворце, за что прозвали его «гатчинским пленником».
         Лев Толстой писал: «Правительство Александра III уничтожило мировой суд, уничтожило университетские права,  узаконило  розги, дало бесконтрольную власть губернаторам,  поощряло экзекуции;  усилило административные ссылки и заключения в тюрьмы и казни политических; ввело новые гонения на веру; довело одурение народа дикими суевериями православия до последней степени;  узаконило убийство на дуэлях, установило беззаконие в виде охраны с смертной казнью, как нормальный порядок вещей; и в проведении всех этих мер не встречало никакого противодействия. Кроме протеста одной почетной женщины  ( писательницы М. Цибриковой, автора открытого письма царю, смело высказавшей ему то, что она считала правдой. А.Л.). Так вся печальная деятельность правительства Александра III, разрушившая  все  то доброе, что стало входить в жизнь при Александре II, и пытавшаяся вернуть Россию к варварству – вся эта постыдная деятельность виселиц, розг, гонений, одурения народа - сделалась предметом безумного, во всех либеральных газетах и журналах, восхваления Александра III» ( Л.Толстой.  М. 1965, т. 18, стр. 197-198).
        Понятно, что в условиях жестокой реакции, высказывания Соловьева в публичной лекции, адресованные фактически царю, не могли пройти безнаказанно. В Петербурге ходили  всевозможные слухи  о смелом поступке  молодого ученого,  высказывались опасения, что не миновать ему тюрьмы. Он и сам терзался  нехорошими предчувствиями,  от переживаний в его темных волосах  появился клок седых волос.
        Соловьева вызывали на допросы к властям, он давал письменные объяснения и отдельно написал письмо царю  с прискорбным сожалением,  что его слова  неверно истолковали.
         Его  не посадили в тюрьму. Учли, что он сын недавно скончавшегося великого русского историка.  Но на долгих 18 лет, почти до конца жизни, лишили возможности выступать с публичными лекциями.. Он вынужден был уйти из университета  и Высших женских курсов,  где читал лекции
        С того времени  для Владимира Соловьева началась «скитальческая» жизнь. У него не было ни жены, ни детей, ни своего дома. Ютился в разных гостиницах или у своих  знакомых, друзей. Правда, как говорится, нет худа без добра: теперь у него появилось время для писания. С присущим ему увлечением  он окунулся в водоворот творчества, писал не только днем, но  нередко и  по  ночам,  удивляя своих знакомых необычайной трудоспособностью. Достаточно сказать, что за свою сравнительную короткую жизнь (47 лет)  он успел написать  30 томов научных, философских, религиозных, публицистических, критических и поэтических произведений.
        Он умел сочетать  науку, основанную на  опыте, фактах, точных расчетах  с глубокой религиозностью, основанной лишь на одной вере,  и вошел в историю русской культуры, как  великий религиозный философ и основатель классической философии в России. Трезвый взгляд на жизнь в нем  уживались с удивительной  мистикой,  научные знания - с верой в библейские чудеса. Были в нем  контрасты и другого характера: глубокая тоска и грусть соседствовали в нем с  остроумным юмором и с неудержимой веселостью. Над каким-нибудь смешным моментом он мог долго от всей души  хохотать, заражая своим  смехом присутствующих.
        В сочетании науки и религиозности Соловьев не исключение.  Известно,  что, например, великий английский физик Исаак Ньютон, открывший закон всемирного тяготения,  верил , что первый толчок, приведший в движение  небесные тела, сделал Бог. Николай Кузанский, кардинал, ближайший советник папы Пия II, видный математик и философ,  в то же время был  глубоко верующим. То же самое можно сказать о французском религиозном мыслителе и блестящем математике Блезе Паскале. Но, насколько мне известно, никто из них, подобно Воробьеву,  не писал лирические и юмористические стихи. Не занимались сочинительством стихов  и  такие философы как Спиноза, Гегель, Кант,   и такие  ученые, как Коперник, Галилей, Феербах, Чарльз Дарвин, Эйнштейн.  А Соловьев писал. Считался одним их лучших поэтов своего  времени, его причисляли даже к родоначальникам нового поэтического  направления – символизма.  Кроме того, он переводил на русский некоторые произведения  Данте, Вергилия, Гейне, Мицкевича. Современник Соловьева Василий Розанов, тоже религиозный философ, восхищался  поэзией своего коллеги, считал, что  она переживет его  богословскую философию, и в то же время огорчался  его юмором, сатирой,  шутливыми стихотворениями, считая , что они не делают чести серьезному философу, напротив, унижают его, как легкомысленного человека.
       Такие контрасты были свойственны  Соловьеву. Он с благоговением писал о христианстве, Боге.               
                Да! С нами Бог…
                Он здесь теперь – средь  суеты случайной,
                В потоке мутного и жизненных тревог.
                Бесплодно зло; мы вечны; с нами Бог!
          А вот стихи  иного содержания:
               
                «На К.П. Победоносцева»
                На разных поприщах прославился ты много:
                Как евнух ты невинностью сиял,
                Как пиетист  позорил  имя  Бога
                И как юрист старушку  обокрал.
        Вот шарж на  поэта Афанасия Фета, поэтическим даром которого восхищался, но критиковал  за фанатичное стремление получить дворянское звание:
                Жил-был поэт,
                Нам всем знаком,
                Под старость лет
                Стал дураком.
         В своих  шутливых стихах поэт доходил иногда до парадокса, высмеивая самого себя, что особенно возмущало В. Розанова:
                Эпитафия
                Владимир Соловьев
                Лежит на месте этом.
                Сперва был философ,
                А ныне стал шкелетом,
                Иным любезен  быв,
                Он многим был и враг;
                Но без ума любив,
                Сам ввергнулся в овраг.
                Он душу потерял,
                Не говоря о теле;
                Ее диявол взял,
                Его ж собаки съели.
                Прохожий! Научись из этого примера
                Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
       Соловьев любил сочинять  стихи. И все же не  поэзия была главным делом его жизни. Перефразируя Чехова, можно сказать:  поэзия была его любовницей,  религиозная философия - законной женой.
                ***
        Он родился в Москве. Здесь прошли его юные годы. С детства  восхищался  золотистым блеском  церковных куполов, мелодичным перезвоном  колоколов, гордился своими предками, служителями  культа. Его прадед был известным  православным священником, дед Михаил  преподавал закон божий в Московском коммерческом училище и немаловажное влияние имел на смышлёного внука, приобщая его  к чтению Нового завета, Жития святых. Он  хотел, чтобы Володя пошел по его стопам, даже как-то ввел мальчика на алтарь и благословил перед престолом на служение церкви. И не ошибся в выборе.  Владимир всю жизнь служил православной церкви, христианству, хотя священником не стал. Ему судилось  более широкое поприще – наука, религия, философия. Его  религиозность, можно сказать, была родовой.
        Не только дед – этому способствовала и творческая атмосфера, царившая в его религиозной  семье. Отец  Сергей  Михайлович  Соловьев (1820-1879)  был  самым именитым в стране историком, автором 29 томов «Истории России с древних времен» и более 240  научно-публицистических. полемических статей и рецензий  Он  вел неприхотливую  жизнь аскета, всецело отдаваясь историческим изысканиям. Кропотливый труд  за письменным столом  совмещал  с  работой ректора Московского университета, профессора, преподавателя. Курс его лекций по истории слушало несколько поколений  студентов.
        Владимир  гордился своим  неутомимым отцом и унаследовал  от  него  христианскую религиозность, неприхотливость к бытовым удобствам и всепоглощающее  трудолюбие.
        Старший брат Всеволод  Сергеевич тоже  был популярен в России, популярен как писатель, автор нашумевших романов «Волхвы» о знаменитом авантюристе графе Калиостро и «Великий розенкрейцер» о князе Захарьове-Овинове, обладавшего  большой силой  внушения  и способностью очаровывать женщин. Оба романа  не лишены мистики,  что в какой-то мере повлияло на  Владимира. Особенно интересовала его  документальная книга Всеволода «Современная жрица Изиды» о  Елене Петровне Блаватской (1831-1891), самой  таинственной  личности в истории мирового мистицизма, основательнице нового религиозного   теософского братства,  считавшей, что главное в человеке - душа, а плоть наша и земное бытие ничтожны и даны нам лишь как средство для очищения от греха бессмертной души.
        Пожалуй, самое удивительное в этой русской  женщине то, что она, малограмотная, сумела самостоятельно выучить десяток иностранных языков, стать писательницей  и подняться к вершинам мировой литературы своими оккультными сочинениями - «Загадочные племена». «Из пещер и дебрей Индостана»,  «Голос безмолвия». «Разоблаченная Изида», «Тайная доктрина» и  др, - в которых стремилась объединить науку и философию с мистикой.
        В. Соловьев читал ее книги. Чтение всегда  было его страстью. С 16 лет он стал интересоваться философией, познакомился с сочинениями Спинозы. Затем читал философские труды Гегеля, Канта, Шопенгауэра, Огюста Конта и таких ученых естествоиспытателей как Дарвин, Геккель.      
        Мать Поликсена Владимировна, по-своему влияла на воспитание  сына, передала ему  свой южный украинский темперамент, мечтательность и склонность фантазировать. Она любила поговорить с любознательным Володей о своей  родной Украине, ее солнечных степях,  старинных курганах, величавом Днепре, а также о запорожских казаках и  особенно подробно о своем дальнем родственнике, славном на  Украине философе  Григории   Савиче  Сковороде (1722-1794).
        -    Он был образованный и мудрый, - рассказывала мать,- родился на Полтавщине, учился в Киево-Могилянской академии, а на Харьковщине обучал молодежь понимать  и любить Библию и жить по христианской  совести. Потом  все бросил и пошел бродить по белу свету с нищенской сумой на плечах, проповедуя христианскую веру.  Надо же! Очень любопытным был он, очень!  Ты, Володя, похож на него, тоже очень любопытный…
       Действительно, мальчик многим интересовался – книгами,  историческими рассказами отца, житием святых и, конечно же, жизнью своего  мудрого и странного украинского предка. Интересовало его и то, что мать находило некое внешнее сходство между  украинским мудрецом и сыном, таким  же смугловатым, черноволосым и любознательным.      
        Если уж говорить о сходстве двух философов - Сковороды и    Соловьева, -  живших в разное время, то нельзя не отметить удивительное совпадение их судеб. Оба  проповедовали христианство, оба писали стихи и увлекались античной философией, особенно платонизмом. Оба путешествовали за границей. Главное же, оба они были убеждены, что к идеальному  человеческому обществу можно придти через нравственное  усовершенствование человека посредством религии; оба своими произведениями и устными выступлениями звали людей к христианской праведности; оба в конце жизни стали бездомными скитальцами и умерли среди чужих людей.    
                ***
        Однако  вернемся  к московской жизни  В.Соловьева. В 1864 году  одиннадцатилетнего Володю определили в Пятую московскую гимназию, где он проучился 5 лет, восхищая преподавателей прилежанием, жадностью к знаниям и хорошей памятью. Окончив гимназию с Золотой медалью, поступил на историко-филологический факультет Московского университета, но через год перешел на  отделение естественных наук физико-математического факультета, где проучился три года, изучая древних  ящуров, современных животных.  Затем снова возвратился  на историко-филологический, теперь уже в качестве вольного слушателя. Отец не одобрял  такое непостоянство, но был доволен, когда  20-летний   Володя, проявив большую силу воли,  успешно сдал экстерном  экзамены за все четыре курса историко-филологического факультета. Кроме того, в течение года  он  слушал лекции в  Московской духовной академии. Отец, будучи в то время ректором, оставил сына при  университете для подготовки к преподавательской работе.
          В марте 1874 г. Соловьев готовит кандидатскую диссертацию «Кризис западной философии» (Против позитивистов, материалистов, нигилистов), едет в Петербург и  блестяще  защищает ее  в местном университете. Диссертация имела необыкновенный успех, о ней говорили,  писали, автору слали письма, и он отвечал на них. Он стал известным в научных кругах. России. Успех редкостный. Ему в то время не исполнилось еще  и 22-х  лет. 
       Но достигнутое не вполне удовлетворяло его. Хотелось побывать в других странах, воочию увидеть то, о чем читал -  памятники истории, культуры, религии и вообще увидеть свет.
        В 1875 г. Соловьев  уехал в Лондон с  целью познакомиться с  музейными экспонатами буддизма, индийской культуры и средневековья, попутно усовершенствовать свой  английский язык  и, конечно  же, увидеть народ, гордо распевавший: «Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом!», достигший наивысшего в Европе  торгово-промышленного развития и сделавший Англию  могучей «владычицей морей».
       Еще жила  и здравствовала королева  Англии, Ирландии и императрица Индии Виктория, которой  в то время осталось царствовать еще   6 лет. А всего находилась на престоле 64 года, до самой  смерти.  В ее честь то время названо было  викторианским, а имя ее стало символом, олицетворяющим   могущество Англии. Владимир видел памятники Виктории, молодой, красивой, и последние портреты этой уже престарелой  матери девяти детей с круглым одутловатым лицом и короной на голове, чрезмерно прославляемой, хотя в государственной деятельности играла весьма скромную роль.
        С интересом Соловьев знакомился с жизнью не менее именитой, чем Виктория, но более деятельной, королевы Елизаветы I, царствовавшей в годы средневековья, дочери  сурового короля Генриха VIII,  у которого унаследовала решительность и чудовищную жестокость. В борьбе за абсолютную власть она подвергла казни многих своих недоброжелателей, в том числе и шотландскую королеву Марию Стюарт; укрепила протестантизм, но церковь  целиком  подчинила королевской власти. Соловьев удивлялся: красивая женщина, нежный лик, а характер суровый, мужской: воевала, казнила, захватывала новые колонии, завоевала  соседнюю Ирландию, воевала  с Испанией за гегемонию на морях и разгромила испанскую «Непобедимую  армаду».
        Интересуясь еврейской историей и жизнью евреев в современных условиях,  Владимир Сергеевич увидел, что в Англии этот древний нард живет в общем неплохо, чего не скажешь о российских евреях, крайне угнетенных царизмом.  В Лондоне он подробнее узнал о  деятельности знаменитого еврея  Мозеса Ментефиоре, о котором кое-что читал в России, как о любимце королевы Виктории,  которая восхищаясь его умом, кипучей энергией  и деловитостью, возвела  его в рыцарское звание, присвоила титул барона, удостоила чести  стать первым евреем, членом Лондонского королевского общества.
        Во время приезда Соловьева в Англию  Монтефиоре уже переступил  90-летний рубеж, а всего прожил   101 год  (1784-1885).  Молодому философу не довелось встретиться с ним, но  прочитал о нем  немало интересного в английской литературе. Перед ним  во весь рост предстал образ великого еврея,  банкира, путешественника, мудреца, страстного борца за равноправие своих соплеменников. Он помогал еврейским общинам  деньгами, добился   прекращения  преследования евреев, ложно обвиненных в ритуальных убийствах в Дамаске и Марокко, добился также у турецкого султана, властвовавшего над Палестиной, указа  о  национально-религиозной автономии евреев. Вместе с банкиром Натаном Ротшильдом финансировал еврейские хозяйства в Палестине.   Обратил Соловьев внимание на то, что Монтефиоре много сил и средств потратил, чтобы   правительство Англии отменило рабство в колониях. И своего добился.  С большим интересом прочитал Владимир Сергеевич также о поездке  Монтефиоре в Россию, где  встречался с Николаем I,  а спустя  26 лет  и с его сыном Александром II, которым  высказал  свою озабоченность тяжелым положением подвластных им евреев, погромами, имевших место в империи. Самодержцы встречали его учтиво, как  именитого представителя самой могущественной в мире страны, обещали учесть его замечания. Однако, Николай I ничего не сделал для облегчения участи евреев, Александр II выполнил свои обещания относительно смягчения статуса черты оседлости и облегчения возможности получать  евреям образование.       
        Посещая  музеи, Соловьев узнал, что  Англия  в древние времена  примыкала к европейскому континенту и была отделена морем в 5-м тысячелетии до н. э..  Он осматривал  экспонаты  о начале завоевания  Британии римскими легионами Юлия Цезаря, интересовался наглядными пособиями, касавшиеся английских философов, писателей; подолгу бродил вдоль берега Темзы и  по многолюдным улицам,  беседуя с шустрыми мальчишками. С особым интересом осматривал поражающее красотой  и величием Вестминстерское аббатство, где короновали  и хоронили  королей, здесь же покоится прах  выдающихся писателей,  великих ученых, как Ньютон, Дарвин.      
        Более трех месяцев провел Владимир в Лондоне. Впечатлений уйма. И вдруг  неожиданно, не поставив в известность родных, совершает не запланированное ранее путешествие в Египет. Почему Египет?  Есть версия, основанная на собственном рассказе  Соловьева о  том, что как-то в одном из британских музеев явилась  к нему  Прекрасная София, Премудрость божья, и велела: «В Египте будь!». Об этом  мистическом случае Соловьев спустя два десятилетия после Египта описал в поэме «Три свидания».  И не только об этом. Видение с идеальной Софией явилось, как он пишет, трижды: первое, когда было ему 9 лет, второе в Лондоне и третье в Египте. К образу этой прекрасной божественной женщины, созданной пылким воображением, Соловьев  возвращался  не раз в своих стихотворениях.
                Вся в лазури сегодня явилась
                Предо мною царица моя, -
                Сердце сладким восторгом забилось,
                И в лучах восходящего дня
                Тихим светом душа засветилась.
       Владимира Сергеевича не раз посещали видения,  в  них женщины занимали значительное место. Он любил женщин. Но взаимностью далеко не всегда пользовался, остался холостяком до  конца своих дней. Правда,  более двух лет он считался женихом своей двоюродной сестры по материнской линии Кати Романовой, жившей на Украине.  Писал ей письма, приобщая к своей  религии. Родители не дали согласия на женитьбу, считая близкородственное супружество вредным для потомства.
        В Египте  Владимир осматривал  древние пирамиды, влезал на них,  видел Большой сфинкс, любовался статуей фараона Аменемха III и  минаретами в Каире, устремивших в небо свои  островерхие шпили. Посещал мечети; наблюдал во время намаза за  молящимися, которые  все, как один,  пали ниц, боясь Аллаха и прославляя его. Он желал изучить арабский язык – не хватило времени. Хотелось также отыскать кабалистическое общество, о котором кое-что слышал в России - не отыскал.  Зато  успел вдоволь побродить по многолюдным улицам и базарам Каира, покупаться в Ниле, побывать  в пустыне,  спать на голой земле под звездным небом, убегать от бедуинов… Приключений хватало.       
       В Египте, как и в Лондоне, он старался вникнуть в  социальную жизнь людей. Он видел вельмож,   разъезжавших в  шикарных экипажах, прилично одетых,  обедавших в дорогих ресторанах, и грязных голодных  оборванцев, ночевавших  где-нибудь под забором.
      После Лондона и Египта ему приходилось еще несколько раз  бывать за границей. Виденные им  богатство и роскошь одних и нищенство большинства, рождали  в нем грустные мысли о несовершенстве мира, о чем не раз писал и говорил в своих публичных выступлениях, утверждая, что усовершенствовать мир можно,  приобщив людей к исполнению заветов Христа и тем самым создав на земле Царство Божье, где не будет ни рабов  ни господ, а будет подлинная свобода, равенство и братство.

                ***
  Летом 1876 года  он  возвратился из  Египта. Было намерение  заняться преподавательской  работой  в Московском университете, но, возмущенный    упраздненными правительством   Александра 111 ряда демократических прав и свобод в университетском Уставе, подал в отставку.
        Он переезжает в Петербург и  поступает на службу в  качестве члена  Ученого  комитета  при Министерстве народного просвещения. Уйма бесполезных бумаг, частые заседания  и совещания, в  большинстве бесполезные, скука -  все это изрядно надоедало ему. Единственная отрада – работа над докторской диссертацией «Критика отвлеченных начал», в которой одно начало определяется как божественное, формирующее человека более чем человека, второе – материальное, «делающее человека менее чем, чем человеком». Диссертацию он защитил отлично, стал доктором, но кафедры ему не дали. Остался  в столичном университете доцентом. Одновременно читал лекции о Богочеловечестве на Высших женских курсах, где представительницы  нежного пола с интересом внимали каждому слову  этого худощавого бородатого человека, восхищаясь его великолепной эрудицией и тем, что ему еще и  тридцати нет, а уже доктор, доцент!
       Свою первую  лекцию или  Первое чтение  на курсах он начал такими словами: «Я буду говорить об истинах положительной религии – о предметах очень далеких и чуждых современному сознанию, интересам современной цивилизации. Интересы современной цивилизации – это те, которых не было вчера и не будет завтра. Позволительно предпочитать то, что одинаково важно во всякое время.
        Впрочем, я не стану полемизировать с теми, кто в настоящее время отрицательно относится к религиозному началу, я не стану спорить с современными противниками религии, - потому что они правы. Я говорю, что отвергающие религию в настоящее время  правы, потому что современное состояние самой религии вызывает отрицание, потому  что религия в действительности является не тем, чем она должна быть».
        Смелость и откровенность молодого доктора вызывала симпатию  к нему  слушательниц. Он утверждал, что  несовершенство  современной религии, отступление ее от божественных заветов Христа, одна из причин того, что «весь мир  лежит во зле». Французская революция, имевшая мирской, антирелигиозный характер, провозгласила, как основание общественного строя, права человека, вместо божественного права. Эти права человека сводились к  свободе и равенству людей, но остались  пустыми словами, поскольку власть монархов и феодалов заменилась властью  буржуазии, властью капитала, при которой подавляющее большинство народа, лишенное собственности, фактически превращалось в порабощенный класс пролетариев,  где равенство есть равенство нищеты, а  свобода часто является свободой умереть с голоду. Еще в ранней молодости  Соловьев писал Кате Романовой: «Я рано понял, что существующий порядок вещей далеко не такой, каким он должен быть, что он основан не на разуме и праве, а напротив, на слепой силе, эгоизме и насильственном подчинении.».
         Ряд политиков, говорил Соловьев, считает, что  социальную справедливость может осуществить лишь социалистический строй, изъявляющий притязание осуществить христианскую мораль свободы, равенства и братства. Однако  между христианством и социализмом  огромная  разница в том, что христианство требует отдавать свое, а социализм требует  насильственно брать чужое.
       Соловьев был  противником революций, мятежей, любого насилия. К справедливому человеческому обществу, считал он, можно прийти только при помощи христианской религии, всеединства и Богочеловечества. Церковь  при этом - посредница между Христом  и людьми. В Христе, как сказал святой Афанасий Великий, бог стал человеком для того, чтобы человека  сделать богом. Только религиозное начало, по убеждению Соловьева, является единственным  фактором, способным осуществить  всеобщее братство и справедливость. Только церковь  может породить духовное человечество, создать Богочеловека, избавленного от всех  пороков. И тогда насупит Царство Божье на земле, воцарятся милосердие, взаимопомощь, уважение и любовь к ближнему. Исчезнут вражда, войны, осуществится пророчество Исаии, сказавшего: « и перекуют мечи свои на орала, и копья свои – на серпы; не подымет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать»
                ***
       1881 год  - был для Соловьева годом  напряженной работы в университете и на женских курсах. Именно в этот период  разразился скандал, с которого мы      начали свое повествование. Призвав царское правительство  к христианскому  помилованию узников, причастных к убийству  Александра II, Соловьев  навлек на себя немилость  правящей элиты,  Александра III, вынужден был оставить службу и на долгие годы отказаться от публичных выступлений.
       Теперь он уже не был привязан ни к месту работы, ни к дому. Жизнь Соловьева, по его признанию, становится «бродячей»,  «кочевой» и трудной - трудной потому, что этот могучий умом человек, был бессребреник, совершенно беспомощен в быту, он мог отдать просящему последние гроши и влачить полуголодное существование.
       Как бы там ни было, он никогда не отступал от идеи Богочеловечества и всеединства, осуществление которого  усматривал прежде всего в  единстве церквей, православной и католической, в создании  вселенской церкви, ибо разделение христианства на восточное (православное) и  западное (католическое) он считал не только пагубной ошибкой истории, но и великим грехом. Да и в самих церквях он видел вопиющие недостатки в отступлении от заветов Христа, в обмане верующих. Полноправность неправды так же недопустима в церкви, как в государстве недопустима свобода делать зло, как недопустимо  недостойное поведение самих священнослужителей, нередко нарушавших христианскую нравственность.
       Если в церкви все  же как-то пытались проповедовать заветы Христа,  то за ее стенами о них забывали  и в государстве творились далеко не богоугодные дела.
       Византийское государство, со столицей Константинополем, основанной императором Константином I,  возникшее в 4 веке на территории восточной части  распадавшейся Римской империи и просуществовавшей до средины 15 века, считалось христианским государством с преобладанием православия. Константинополь стали называть вторым Римом. Проживали здесь греки, грузины, армяне, евреи, болгары и др. народы.  Гордясь своим правоверием и благочестием, писал Соловьев,  византийцы не хотели понять той истины, что действительное правоверие и благочестие требуют, чтобы мы сколько-нибудь сообразовали свою жизнь с тем, во что верим. Этого не случилось. .Войны, эксплуатация рабов,  кровавое подавление восстаний, казнь еретиков, т. е. действия противные христианству, расшатывали империю, ослабляли ее. И в конце - концов привели ее к гибели. В 1453 году Константинополь был взят и разграблен турками. Позже Византия вошла в состав  Османской империи и прекратила  свое существование.
        В Россию, писал Соловьев, православие было передано из Византии. Князь Владимир, крестивший Русь и уважительно именуемый в народе  «Красным Солнышком», понял ту простую истину, которую никогда не понимали ни  византийские  императоры,   начиная с Константина Великого, ни греческие епископы, даже те, что были присланы в Киев для наставления новых    христиан – он понял, что истинная вера обязывает переменить жизнь россиян согласно с духом новой веры,   отменил смертную казнь, вел миролюбивую внешнюю политику,   проявлял милосердие  и заботу о бедствующем населении Киева и др. мест. «Таким образом, - подчеркивал Соловьев, - наш первый христианский государь верно понял и принял нравственную сущность христианства, которая есть «правда, милость и радость о  Духе святом».
      Однако со временем христианские нововведения Владимира были забыты. Россия отступила от  заповедей Христа, начались экзекуции, казни, притеснения евреев, грубые попытки русификации Польши, невежество, бедность, пьянство. «Русь. Испилась, искралася. Вся изворовалася» (А. Толстой). И не только в России имели место отступления от  буквы и духа Иисуса. Христианская  Англия морила голодом ирландцев, угнетала индусов, грабила египтян, отравляла опиумом китайцев. Немцы, возомнив себя «высшей расой», стремились онемечить народы, которых считали «низшей расой», часто воевали с соседями. Бессилие церкви искоренить зло и обеспечить торжество добра и любви на Земле  значительной мерой обусловливалось, как думал Соловьев, ее  подчинением государству, которое нередко  диктовало ей свои условия, превращало в  одну из зависимых государственных организаций.
        Чтобы эффективно влиять не только  на церковные, но и на  мирские дела, успешно утверждать в мире добро, истину, красоту, достичь всеединства Бога, природы, человека,  власть повсеместно, по мнению Соловьева,  должна осуществляться под  верховенством церкви, т.е. ее влияние  должно распространяться на   семью, школу, все учреждения, и даже на правительство, словом, на всех.  Иначе говоря – это власть Бога, свободно принятая человечеством. За всеединство,  всевластие  церкви и Богочеловека Соловьев боролся долгие годы.
      Многим священникам, и не только им,  не нравилось его   стремление сблизить православие с  католичеством, «переход в латинство». Не нравилось это и обер-прокурору синода Константину Петровичу Победоносцеву. Соловьева упрекали, критиковали, даже клеветали на него, а он невозмутимо шел намеченным путем, установил контакты с католическими священниками, близко сошелся с хорватским эпископом  Штроссмайером,  по просьбе которого составил записку о соединении  двух христианских ветвей церкви и разослал  влиятельным религиозным деятелям и самому папе Льву ХIII.  Соловьев понимал, что путь  к всеединству и Богочеловечеству чрезвычайно сложен, труден, а цель далека, но  он  шел…
               
                В тумане утреннем неверными шагами
                Я шел к таинственным и чудным берегам,
                Боролася заря с последними звездами,
                Еще летали сны – и схваченная снами
                Душа молилася неведомым богам.

                В холодный белый день дорогой одинокой,
                Как прежде я иду в неведомой стране.
                Рассеялся туман, и ясно видит око
                Как труден путь, и как еще далеко,
                Далеко все, что грезилося мне.
               
                И до полуночи неробкими шагами
                Все буду я идти к желанным берегам,
                Туда, где на горе, под новыми звездами,
                Весь пламенеющий победными огнями
                Меня дождется мой заветный храм
                ***
        Освободившись от казенной службы,  Владимир Сергеевич стал активно сотрудничать в журнале «Вестник Европы». Основанный  еще  Николаем Карамзиным в 1802 году,  журнал выходил в Москве каждые две недели. А с1866  по 1918 г. ежемесячно издавался в Петербурге. Время его продолжительного существования совпало с «золотым веком» русской литературы, когда яркими звездами засверкали Пушкин, Лермонтов,             Некрасов, Белинский, Л. Толстой, Чехов и др. В «Вестнике Европы» свои произведения публиковали  Гончаров,  Тургенев, Салтыков-Щедрин, Алексей Жемчужников, а в научном отделе нередко появлялись статьи Мечникова, Сеченова, Тимирязева, Ключевского и др. ученых.
       Соловьев стал активно  сотрудничать в  журнале  с середины восьмидесятых годов. Здесь работал дружный коллектив, возглавляемый главным редактором Михаилом Матвеевичем Стасюлевичем (1826-1911), бывшим профессором университета, историком,  в высшей степени порядочным и  совестливым человеком, который краснел за непристойные поступки  не только знакомых, но и совершенно  чужих людей. Несколько десятилетий, до глубокой старости, он отдал любимому журналу, работая нередко до изнеможения, над рукописями  писателей, журналистов, ученых.  Но никогда не жаловался на усталость, всегда был приветлив, дружелюбен.
       Владимира  Соловьева,  худого, бородатого, небрежно одетого молодого человека, не смотря на его странности впадать в мрачное настроение, чередуемое с чрезмерным весельем и громким смехом  с детским взвизгиванием, Стасюлевич  полюбил с первых дней сотрудничества - полюбил за могучий ум, обширные знания, оригинальные материалы, предлагаемые к печати.  И еще за то, что был Владимир  Сергеевич добрым, чутким и отзывчивым товарищем.
       По понедельникам или по субботам, а иногда в день выхода очередного номера журнала  в характерном красном переплете, у Стасюлевича собирались за «круглым столом» его друзья и сотрудники. Бездомный Соловьев любил  такие посиделки, словно приходил в родную семью. За  «круглым  столом» обычно  восседали, обедая и оживленно беседуя, а иногда  незлобиво споря, яркие личности  с громкими именами: профессор  Спасович Владимир Данилович, известный историк,  юрист и литературный критик, коллега Стасюлевича по университету;   академик Пыпин Алексанлр Николаевич, литературовед, фольклорист, «мудрый, как змей и чистый, как голубь», Кавелин Костантин Дмитрович; историк, публицист, западник, романтик-идеалист, веривший в светлое будущее России, горячий спорщик, влюбленный в Петра I, .Иисуса Христа и в Некрасова, стихами которого восторгался; Стасов Владимир  Васильевич, искусствовед, критик, удостоенный  звания почетного академика Разряда изящной словесности; Кони Анатолий Федорович, человек с чистой совестью, проживший свою жизнь, как и Соловьев,  одиноким холостяком, знаменитый юрист, литератор, автор   воспоминаний о Л.Толстом,  Тургеневе, Достоевском, Некрасове, Писемском,  Чехове, Короленко  и др, с которыми дружил, сотрудничал или встречался на своем долгом жизненном пути. Иногда приходил  Гончаров Иван  Александрович, писатель-реалист, авто «Обломова», бывший цензор, спокойный,  неторопливый, рассудительный,  тоже вечный холостяк, часто болевший, ослепший на один глаз.  После смерти своего камердинера, оставил его жену, мать троих детей, служить у   себя, окружил их заботой, помог детям получить образование, за что вдова и ее дети  полюбили Гончарова, как родного отца, и это согревало его душу, смягчало одиночество.
       Присутствовал, конечно, и сам хозяин Стасюлевич  Михаил  Матвеевич, седобородый, серьезный,  аккуратный, застегнутый на все пуговицы, и его добрая, заботливая жена. Они в любви прожили более полувека, но детей не имели. Наверное, поэтому Стасюлевич  так  трогательно любил чужих детей, много времени и сил положил на улучшение их образования в Северной столице, участвуя в работе ряда соответствующих городских организаций и выступая в прессе, глубоко убежденный, что без  хорошо налаженного народного  просвещения надеяться на общественный прогресс нельзя.
       Самым молодым участником трапезы был Владимир Соловьев.  Его  здесь уважали  как популярного,  известного в России  и Европе философа, талантливого публициста и  как  интересного собеседника, умевшего обстоятельно рассказать о самых сложных исторических событиях, или  развлечь  веселой шуткой. Речь его блистала  юмором, сравнениями, неожиданными речевыми оборотами.
       Однажды, когда речь зашла о путешествиях, Соловьева спросили, какое впечатление произвели на него преуспевающие англичане.
       -    Они разные, - ответил он. – Знаете,  как можно определить их  социальное положение?
       -    Наверное, по их богатству, – сказал Кавелин, любитель поспорить.
       -    Нет, по их головным уборам.
       -    Это что-то новое! – воскликнул мудрый  Пыпин. – Собирая фольклор, я никогда не встречал песни или  былины, где бы главным персонажем была бы, скажем, мужицкая шапка.
       -     Почему же? –   возразил Пыпин, готовый вступить в спор. – А шапка-невидимка в сказках?
       -      Вероятно, Владимир Сергеевич имеет в виду не шапку невидимку?
       -   Совершенно верно, - согласился Соловьев, - Если вы на улицах Лондона увидите человека, на голове которого старая, потрепанная фуражечка или дырявая грязная шляпа,  то можете безошибочно определить– это горемычный бедняк, который недоедает  и, возможно, ночует где-то на скамейке в парке  или в заброшенном подвале. Но если вы  встретите мужчину, на голове которого красуется дорогой блестящий цилиндр с высокой тульей , то знайте – это   лорд,  барон,  фабрикант или банкир, одним словом – состоятельный джентльмен. Такой не выйдет на улицу без цилиндра. Он скорее согласиться без штанов   пойти, но только чтобы на голове возвышался цилиндр.
       -    Представляю себе типуса  в цилиндре, без штанов! – смеясь произнес профессор Спасович. – Ну, а вы-то, Владимир Сергеевич,  в чем щеголяли?
       -    Конечно же, в цилиндре!       
       -     И без штанов? – сострил кто-то
       -   Представьте себе, в штанах! -  парировал Соловьев, -Ходил в этом  дурацком цилиндре на голове, напоминавшим кубышку из-под дегтя. Мама родная не узнала бы!
       -    И что выходили?
       -    Для усовершенствования своего английского, беседовал с уличными сорванцами. Они робели, смущались, недоумевали, как это к ним   мог снизойти  джентльмен в цилиндре!
       Гости смеялись. Громче всех  сам рассказчик. Такие шутливые диалоги иногда для разнообразия  возникали за «круглым столом» между серьезными разговорами и спорами.
        Будучи человеком впечатлительным,  и в какой-то мере мнительным, Соловьев мог  откровенно рассказать коллегам о своих странных видениях, как о  вполне реальных событиях. Как-то возвращался он из гостеприимного дома Стасюлевича в свою гостиницу. Пребывал он  в  хорошем расположении духа,  шутил.  Его попутчиком был  Анатолий Кони, им  как раз по пути.  Вот что рассказал Анатолий Федорович в своих воспоминаниях:
       « Когда мы подъехали к моей квартире, он сказал мне, что охотно  зашел бы ко мне и выпил бы стакан красного вина. Вошли. Оставив его на  минуту, чтобы распорядится о вине,  я едва узнал, вернувшись в свой кабинет, в побледневшем человеке с тревожным и блуждающим взором недавно радостного и шутливого Соловьева.
       -    Что с вами, Владимир Сергеевич? Вы больны?
       Он отрицательно покачал головой и закрыл глаза рукой. Принесли вина, но он резким движением  отодвинул  стакан и, помолчав, вдруг спросил меня, верю ли я в реальное существование дьявола, и на мой отрицательный ответ сказал:
        -    А для меня это существование несомненно: я его видел, как вижу вас…
       -    Когда, где?
       -    Да здесь, сейчас, и прежде несколько раз… Он говорил со мной…
       - У вас, Владимир Сергеевич, расстроены нервы: - это просто галлюцинации.
       -    Поверьте, что я умею отличать обман чувств от действительности. Сейчас это было мимолетно, но несколько времени назад я видел его совсем близко и говорил с ним.. Возвращаясь из Ганге на пароходе и встав рано утром, я сидел в своей каюте на постели, медленно, задумываясь по временам, одевался и вдруг, почувствовав, что кто-то находится возле меня, оглянулся. На смятых подушках, поджав ноги, сидело серое лохматое существо и смотрело на меня желтыми колючими глазами. Я тот час понял, кто это, и тоже стал смотреть на него в упор. «А ты знаешь, сказал я ему, что Христос воскрес?!» - «Христос-то воскрес, - отвечал он, - но тебя-то я оседлаю!» - и, вскочив мне на спину, сжал мою шею и придавил меня к полу. Задыхаясь в его объятиях и под  ним, я стал творить заклинание Петра Могилы, и он стал слабеть, становиться легче, наконец руки его разжались, и он свалился с меня… В ужасном состоянии  я выбежал на палубу и упал в обморок.. А теперь прощайте.
       Да, мистические видения иногда посещали его, но суеверным он не был. Однажды поэт Жемчужников, автор знаменитых  «Журавлей», положенных на музыку, приехал к Стасюлевичу на обед, но ни за что не  хотел остаться, потому что за стол должно было сесть тринадцать гостей. Своим упрямством он развеселил всех
       -    Вам хорошо, господа, - сказал Жемчужников, -  вы  все  моложе меня, а мне скоро восемьдесят,  но умирать не хочется. Тут поневоле станешь суеверным
       -    Но ведь согласно поверью, - сказал Соловьев,  весело смеясь, -  в таких случаях умирает самый молодой, а младший-то здесь я. Так что не беспокойтесь,  Алексей Михайлович, если уж 13 такое роковое число, то я с удовольствием отбуду повинность за вас.
       Пришлось все-таки поставить на стол четырнадцатый прибор, накрыв его последним номером «Вестника Европы».
       Находились оппоненты Соловьева, считавшие его не только мистиком, но и  человеком с нарушенной психикой. Они советовали писателю Андрею Белому, который высоко ценил творчество Владимира Сергеевича,  и  нередко навещал его,  ограничить эти встречи, поскольку Владимир, хоть и талантлив, но психически  болен. Писатель смеялся над такими утверждениями. Он хорошо знал Соловьева, читал его произведения,  писал о нем как о человеке  умном, трезво мыслящем .  А мистические видения – ни что иное,  как результат его  религиозной восторженности и умственного переутомления за письменным столом. Примером, такого же мнения был философ Алексей Лосев, любивший  Соловьева и написавший монографию о его жизни и творчестве.
       О Соловьеве писали  многие литераторы, философы , в их числе Николай Бердяев, Анатолий Кони, Евгений Трубецкой. Интересную книгу  о  нем издал в Париже (1936 г.)  русский критик и философ Константин  Мочульский, в которой рассказал о духовно богатой жизни и тематической широте творчества  выдающегося русского мыслителя, писавшего о религии, естествознании,  исторических событиях, выдающихся личностях.       
         Характерно, что  в ряде своих работ  Соловьев с научной скрупулёзностью  проводил исследования. интересующего предмета, нередко солидаризуясь с учеными, которых в свое время фанатики-богословы преследовали и, как еретиков.. В статье  «Красота в   природе »,  рассуждая о о половом  отборе в живой природе,  Соловьев  глубоко верующий человек, ссылается  на воинственного атеиста  Чарльза Дарвин.,  ненавидимого богословами за то, что своими трудами о происхождении видов растений и животных и о происхождении человека, нанес сокрушительный удар по креационизму, т. е.  религиозным догмам о неизменности раз и навсегда «созданных Богом» живых организмов. Соловьев восторгался гением Дарвина,  утверждал, что лишь одно его  учение  о половом отборе  «достойно обессмертить его имя если бы даже он не был автором теории происхождения видов путем естественного отбора в борьбе за существование – теории точно определившей и подробно проследившей один из важнейших факторов материального процесса».
       В материале «Смысл любви» Соловьев, основываясь на естественно-исторических фактах, показал:  чем выше   живой организм  поднимаемся по лестнице своей  организации, тем сила полового влечения  увеличивается, а сила размножения, наоборот, уменьшается. В низшем классе – у  рыб -  размножение проходит в огромных  размерах, самка  порождает сотни тысяч и миллионы зародышей, которые оплодотворяются самцом вне тела самки, Здесь сила полового влечения  или « любовная страсть» минимальна, если совсем не отсутствует. На следующей ступени – у земноводных и гадов – размножение гораздо  менее значительно,  чем у рыб, но при меньшем размножении мы уже находим в этих животных более тесные половые отношения.  У птиц сила размножения гораздо меньше не только сравнительно с рыбами, но и сравнительно, например, с лягушками, а половое  влечение и взаимная привязанность между самцом и самкою достигают небывалого в двух низших классах  развития. У млекопитающих – живородящих – размножение значительно слабее, чем у птиц, а половое влечение гораздо интенсивнее. Наконец, у человека, сравнительно с животным царством, размножение совершается в наименьших размерах, а половая любовь достигает наибольшего значения и высочайшей силы. Следовательно, половая любовь и размножение рода находятся между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другое. Приведенный отрывок - лишь  маленькая частичка из  «Смысл любви»,  состоящего из пяти больших статей. Философ Николай Бердяев, прочитав этот материал, не скрывая восхищения, сказал, что ничего  интересней о половой любви ему читать  не приходилось.   
        Положительно отзывались читатели и рецензенты на исторические материалы Соловьева и о его рассказах  о античных и современных философах. Одним из самых любимых мудрецов античности для  Владимира Сергеевича был  Платон (427-347до н.э.), диалоги которого он  с большим интересом изучал и перевел на русский язык. Его    фундаментальный очерк «Жизненная драма  Платона» знатоки  оценили  как один  из  лучших материалов о древнегреческом философе, ученике великого Сократа. Соловьев пишет, что Платон в начале своего поприща пережил одну из величайших трагедий мировой истории – насильственную смерть своего любимого учителя.
       Благородного и мудрого Сократа обвиняли в том, что не почитал богов, почитаемых Афинами, а вводил другие, новые божества, и еще в том, что «развращал» своим учением молодежь, убеждая ее: «Кто познал свое незнание, тот уже кое-что знает и может знать больше; ты не знаешь – так узнавай;  не  обладаешь правдой – ищи ее; когда ищешь, она уже при тебе,  только с закрытым лицом. И от твоего  умственного труда зависит, чтобы она открылась.».Правда… В ее  поисках Сократ обличал темную косность охранителей старых порядков, неопровержимо доказывал их умственную несостоятельность, тем самим отнимал  у них  спокойное существование, самодовольство. А кто покушается на самодовольство темных или пустых людей, тот сначала человек беспокойный, потом нестерпимый, наконец преступник, заслуживающий смерти. Сократу предложили принять яд.
       Смерть любимого учителя стал трагическим ударом в самом начале жизненной драмы  Платона. Почти все его  произведения раннего периода (диалоги)  посвящены  Сократу.
       После смерти учителя  Платон бежал из родных Афин, много странствовал по свету, неоднократно, и последний раз уже в глубокой старости, тесно сближался с могущественными правителями, чтобы при их помощи создать образцовое (идеальное) государство, которое так и осталось для Платона заманчивой мечтой.
       «Под влиянием смерти Сократа, пишет Соловьев, открывшей перед глазами его ученика всю бездну мирского зла, сложился ту Платона  дуалистический идеализм, прямо по существу противополагающий всю нашу живую действительность тому, что истинно есть и должно быть. Все подлинное и достойное пребывает в своей чистой идеальности за пределами этого нашего, погрязшего во зле мира, в мире чистых идей, а на земле призрачная жизнь человека, общая с другими людьми, есть только умирание.
       Платон верил в загробную жизнь,  верил, что там встретиться с идеальными людьми, проповедовал, идеальное, избавленное от зла государство, идеальное воспитание молодежи, идеальную чистую, возвышенную любовь (платоническая любовь). Он родоначальник философского идеализма.  Имел многочисленных последователей.
        В своем позднем сочинении «Законы» Платон меняет свои убеждения. Если раньше он возмущался  жестокостью законов, убивших Сократа,  то в своем новом сочинении, высказывается за  казнь всякого, кто подвергает критике или колеблет авторитет отечественных законов. Таким образом, величайший ученик Сократа, воспринявший его убийство  как величайшую трагедию своей  жизни, под конец фактически отрекается от  убиенного мудреца и всецело  становится на позицию Анита и Мелита, добившихся смертного приговора Сократу. Какая глубочайшая трагическая катастрофа, какая полнота внутреннего падения Платона! – говорит Соловьев. Отречение  от Сократа дает жизненной драме Платона трагический конец, такой же в сущности силы, как ее начало.
       За три года до смерти Соловьев написал свою главную  книгу «Оправдание добра. Нравственная философия»», посвятив ее отцу и деду. Книга  признана критиками шедевром философа. Главная ее тематическое направление – нравственность человеческая,  утверждение таких качеств, как Истина, Добро, Красота. Доминирует Добро. «Назначение этой книги, - пишет  Соловьев в ее начале, -  показать добро, как правду». Оправдывая добро, автор оправдывает истину. Мы, читая книгу,  как бы чувствуем присутствие  писателя  - человека широко образованного,  мудрого,    ученого - естественника,  обладающего  богатыми знаниями.
   О нравственности  он пишет, как о сугубо человеческой категории,  возникающей, как результат отрицания и отталкивания человеком от себя животной  природы,  ибо,  обнаруживая  себя уподобляющимся животному, он стыдится,  не может не стыдиться,  поскольку обладает совестью. «Чувство стыда, жалости и благоговения определяют область возможных нравственных отношений человека к тому, что ниже его, что равно и что выше его. Выше - Бог, ниже – природа. Доброе отношение к живым существам, господство над материальной чувствительностью – важные составные нравственной жизни человечества.
       Здесь автор предстает перед нами не только как  высоко эрудированный ученый и глубоко мыслящий философ, но и как эротический аскет, бережно,  с благородных позиций относящийся к проблеме половых отношений. Литератор  Евгений Трубецкой, в своем  книге  о Соловьеве  пишет, что  в его   главном произведении   стыд, как нравственная категория,  имеет важное значение, но не стыд вообще, а стыд половых отношений т. к. «Оправдание добра»  есть, прежде всего, путеводителем  эротической этики».
       Еще не будучи в опале.  Владимир Сергеевич  прочитал три публичные лекции, посвященные творчеству и религиозному мировоззрению Федора Михайловича Достоевского  (1821-1881).  Интересны они и тем что в них  автор высказывает некоторые  неординарные взгляды на русскую    литературу – взгляды ранее неведомые  русской критике. В первобытные времена, замечает Соловьев, поэты были пророками и жрецами, своим искусством  служили богам. Ныне же, чуждые религиозной тематике, они  рабски служат злобе дня, проповедуют ходячую мораль, думая через  то сделать искусство полезным, и нередко превращают его в самую бесполезную вещь в мире, ибо изображать еще не значит преображать и обличение еще не есть исправление. Но сквозь грубый реализм современного художества, говорит автор,  мы видим как бы предсказание нового религиозного искусства. Еще нет представителей этого нового религиозного искусства, но уже являются его предтечи. И предтечей  его был Достоевский, у которого преимущество перед другими русскими романистами в том, что он видит не только вокруг себя, но и далеко впереди себя.  К остальным  великим русским писателям автор  относится критически и, как мне кажется, даже предвзято.
       Он  сказал в своей речи: «Кроме Достоевского, все наши лучшие романисты берут окружающую их жизнь так,  как они ее застали, как она сложилась. Таковы, в особенности, романы Гончарова и Льва Толстого. Отличительная особенность Гончарова – это сила художественного обобщения, благодаря которой он мог создать такой всероссийский тип, как Обломов, равного которому по широте мы не находим ни у одного из русских писателей. В сравнении с Обломовым Фамусовы и Молчалины, Онегины и Печорины, Маниловы  и Собакевичи, не говоря уже о героях Островского,  все имеют лишь специальное назначение. Что касается до       Л. Толстого, то все его произведения отличаются не столько широтой типов, сколько ярким изображением подробностей их жизни и психологии. Но эта живопись внешних подробностей  и этот психологический анализ являются на неизменном фоне готовой, сложившейся жизни,  именно русской дворянской семьи оттеняемой еще  более неподвижными образами из простого люда. В этом неподвижном мире все ясно и определенно, все установилось. Если есть стремление выйти из этих рамок, то это стремление обращено не вперед, а назад, к еще более простой и неизменной жизеи – жизни природы  («Казаки»,  «Три смерти»).      
         Совершенно противоположный характер представляет художественный мир Достоевского. Здесь все  в брожении, ничто не установилось, все еще только становится. Предмет романа здесь не быт общества, а общественное движение. Из всех наших замечательных романистов один Достоевский взял общественное движение за главный предмет своего творчества».
        Обыкновенно, говорит далее Соловьев, с ним сопоставляют в этом отношении Тургенева, но без достаточного основания. Лучшие его произведения, в особенности «Записки охотника» и «Дворянское гнездо»,  представляют чудесные картины никак не общественного движения, а лишь общественного состояния – того же старого дворянского мира, который мы находим у Гончарова и Л. Толстого. И хотя Тургенев  постоянно следил за нашим общественным движением и отчасти подчинялся его влиянию, но смысл этого движения не был им угадан, а роман, посвященный этому предмету («Новь») оказался совершенно неудачным. Вот такие своеобразные взгляды Воробьева на русскую литературу.
       Федора Михайловича  Достоевского он возвеличивает как писателя, который чувствовал пульс общественного движения и связывал его с религией, церковью, подтягивал людей до нравственного уровня христианства,  требовал одухотворения всего государственного и общественного строя через воплощение в нем истины Христовой. Церковь как положительный общественный идеал, говорит Соловьев,– вот последнее слово, до которого дошел Достоевский, и которое озарило всю его деятельность пророческим светом. Идея, которой служил Достоевский во всей своей деятельности была христианская идея свободного всечеловеческого единения, всемирного братства во имя Христово.
       Достоевскому Соловьев симпатизировал немного больше, чем Льву Толстому (1828-1910), хотя понимал величие последнего, как выдающего художника слова и как  приверженца учения Христа. Дело в том, что   по ряду важных религиозных вопросов  они резко расходились. Воробьев верил, что    Христос -  Бог, что он  ожил после смерти и  вознесся на небо, был согласен с апостолом Павлом, что без  воскресения Иисуса  и его обоготворения не было  бы христианства. Толстой, напротив, считал, что Христос не Бог, а человек, и, естественно, не верил в мифические чудеса приписываемые ему. Соловьев верил в единого Бога в трех лицах – отца, сына и святого духа. При этом Бог-Отец  - мысль, Бог-Сын (Христос) – слово, Бог Святой Дух – дело. Когда  Соловьева с недоумением спрашивали, как это может быть, чтобы три лица составляли одно лицо, он  отвечал, что нам кажется это  непонятным потому, что применяем к триединству человеческие мерки. Бог же мог иметь не только три ипостаси, а бесконечное множество, на то он и  Бог. Толстой не понимал  этого  триединства и не верил в него, как нельзя поверить, что цифра  три равняется единице (3=1). Наконец  Соловьев  большую роль в церковном ритуале придавал  евхаристии, т.е. причащению верующих кусочками хлеба, вымоченных в вине, выдаваемых за тело и кровь Христа. Толстой считал это постыдным обманом.
       Святейший синод, как известно, применил к «еретику» Толстому высшую меру церковного наказания - отлучил от православной церкви  т.е. предал анафеме. Случилось это в 1901 году,  через год после смерти Соловьева. Некоторые  религиозные деятели, священники в многочисленных письмах  к  «отступнику» Толстому  грубо ругали   его, проклинали, угрожали избить и убить. В ответе на постановление Синода Толстой писал,  в частности, что  перестал верить в церковь, т. к.  убедился, что ее учение есть коварная и вредная ложь, собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающих смысл  благотворного христианского учения. «Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями  только что вышел, я уже никак не могу, как не может  летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла».
                ***
        Летом 1878 года 57-летний Достоевский и 25-летный Соловьев совершили паломничество в монастырь Оптина Пустынь, что  вблизи г.Калуги. По пути  они  оживленно беседовали. Достоевский рассказал молодому человеку о своем понимании  религиозного социализма. основанного на добре и любви  Христовой, в отличии от  революционного социализма с насилием бедных над богатыми. А то что основано на насилии, противно  подлинному христианству. Федор Михайлович  поделился  также своими замыслами написать книгу  о недопустимости социального зла, какой бы  благой целью оно не  прикрывалось. Замысел свой Достоевский  успел осуществить  за год до смерти, сочинив самый большой свой роман «Братья Карамазовы». Соловьев  прочитал  его с большим интересом. Особенно ему понравился  образ Алеши Карамазова, близкого к идеалу Богочеловека. Но это будет позже.   
         А тогда, в 1878 году,   Достоевский и Соловьев пришли в Оптину Пустынь, чтобы поближе  познакомится с жизнью  монахов, «божьих людей», ушедших от мирской жизни,  дабы непрерывными молитвами  и физическим трудом очистить свои души от скверны  греха,  лучше познать господа Иисуса Христа.
        В монастыре праздновалось Преображение господне. Прихожан  пришло и приехало много из Калуги, Козельска, окрестных сел. Все празднично одеты, женщины, как принято,   в платочках. В  летнем безветренном воздухе  веселой мелодией плыл колокольный звон.       Оба литератора как бы окунулись в новую жизнь, отличную от обыденной и утомительной, проходившей  за письменным столом  в  беспрерывных писаниях своих сочинений.  Они беседовали с прихожанами и монахами, посетили  скромные  кельи  послушников,  трапезничали за скудным монашеским  столом, участвовали в крестном ходе,  молились вместе со  всеми,  хорошо отдохнули.
       В то время Оптина Пустынь ничем особенным не отличалась от других монастырей.  Не все  в России знали  о её   существовании.  О ней  узнал весь христианский мир спустя много лет, в связи с трагедией, происшедшей в ее стенах – узнал и ужаснулся.
      Случилось это  в радостный пасхальный праздник 1993 года. В Оптину Пустынь пришло свыше 8 тысяч паломников. Весенняя погода прекрасно сочеталась с торжественной пасхальной литургией, крестным ходом, веселым перезвоном колоколов. И вдруг страшное известие разнеслось по монастырю: зарезаны иеромонах Василий, когда шел в скит на исповедь и два инока – Трофим и Ферапонт, звонари, убитые на нижней звоннице ударами клинка в спину. Кто убил? За что? На эти вопросы, поспешил ответить некий Дмитрий Герасимов в статье «Сатанинское племя» с подзаголовком «Кто стоит за убийцей монахов?», а газета «Правда»  5 мая поспешила  опубликовать эту статью и распространить в сотнях  тысяч экземпляров в России и других странах, хотя следствие по делу еще не закончилось. 
      Кто же стоял за убийцей монахов? Конечно же, евреи, заявил Герасимов, больше некому. Они, мол, и организовали это кровавое побоище, потому что в дни христианских праздников стремятся  обречь на заклание  христианских детей или духовных лиц, т.е. совершить ритуальное убийство, а кровь  христианскую употребить в пищу.
       Что же оказалось на самом деле? После шестидневных поисков убийца был задержан в  г. Козельске. Им казался 32-летний Николай Аверин, русский. Он воевал в Афганистана, от взрывов, крови, страха тронулся умом. Домой вернулся опечаленный, с безумно блуждающими глазами, стал усердно молиться Богу, в благодарность за то, что тот  вывел его из Афгана без единой царапины. По ночам дико вскрикивал, в ушах постоянный шум. Какие-то страшные голоса  мучили его,  жуткое чувство безысходности, тоски,  несколько раз пытался  покончить с собой.  И он озлобился на Бога, ниспославшего  все эти мучения, и стал поклоняться  сатане. Изготовил стальной клинок, приобрел ружье и, проникнув в монастырь, сам, без чьего-либо  соучастия, как установило следствие,  совершил три убийства. Судебно-медицинская экспертиза и суд признали его невменяемым. Герасимов же был посрамлен. Кстати, в предыдущем году он выступил с такой же клеветой в газете   «Советская Россия», за что крепко получил  по физиономии, но не образумился.
       А что «Правда»? Припертая к стенке критикой ряда  СМИ, возмущенными звонками и письмами читателей, вынуждена была в              № 114-93 г. дать опровержение бредням Герасимова и публично извиниться. Вот  как! Сначала нагадила на весь мир, потом лицемерно извинялась.
                ***
       Из Оптиной Пустыни Соловьев и Достоевский возвращались с хорошим настроением, живо делились впечатлениями от увиденного и услышанного. Владимир Сергеевич с восторгом говорил о красоте молодых русских женщин, виденных в монастыре, о их близости к Богу, поскольку они вынашивают, родят и вскармливают новые поколения, дают им  жизнь. Вспомнил  о деве Марии – богородице, родившей Христа  и о том, что  по иудейскому закону (Галаху) евреем считается лишь  тот, кого родила мать-еврейка. То была последняя или одна из последних встреч двух знаменитых людей России.
       28 января 1881 года Достоевский умер. А  через месяц с небольшим       (1 марта) бомбой, брошенной народовольцем  Гриневицким, был убит император Александр II. Эти два события всколыхнули Россию.
      Многие тысячи людей пришли отдать последний долг великому     писателю –  коллеги, артисты, студенты, члены правительства. Были здесь Пальм и Плещеев, присужденные когда-то вместе с Достоевским к смертной казни, затем помилованные. Гроб с телом писатели несли на руках до Александро-Невского кладбища  почитатели усопшего. В своих  «Трех речах  в память Достоевского» Соловьев приводит слова, сказанные им на могиле писателя: «Достоевский пришел к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал  он, как основание и для внешнего  осуществления на земле того царства правды,  которого он ждал и к которому стремился  всю свою жизнь». Тут же, в статье, Владимир Сергеевич  цитирует  отклик Л.Толстого  на смерть Достоевского: «… И вдруг читаю – умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу».
       Последовавшая за смертью Достоевского,  гибель  Александра II, возмутила многих россиян, уважавших покойного как  освободителя крестьян от крепостного рабства. Начались аресты   народовольцев. Их ожидали  суд и смертная казнь.  Именно тогда Соловьев  выступил  в Петербурге  с призывом о помиловании  обвиняемых. Их не помиловали.
       Обвиняли  в цареубийстве не только народовольцев, но и евреев, которые  к преступлению не имели никакого отношения. Напротив, многие  из них  сожалели о  случившемся. Они помнили  приезд в Россию английского банкира. Мозефа Монтефиори  и его встречу с Александром II, после которой император дал распоряжение, чтобы  еврейские дети из купеческих и других зажиточных  семей получили доступ во все казенные учебные заведения, и даже могли выехать на учебу за границу,  а евреям  с высшим образованием  разрешалось жить вне черты оседлости.  Евреи считали, что  лучшего для них  царя, чем Александр II,  не было ни до него, ни после.  Его убийство многими евреями воспринималось как  личное несчастье, эмоциональные еврейки плакали, скорбя о случившемся.
       Тем не менее,  юдофобы  в прессе и устно распространяли лживые слухи,  о якобы причастности евреев к цареубийству.  В разных местах империи, особенно на юге, начались еврейские погромы, инспирируемые властями и исполняемые черносотенцами и  разного рода уголовниками -  в Киеве, Елизаветграде, Одессе  и др. местах.   При этом имели место циничное попустительство и даже поощрение погромных действий со стороны местных властей. Так, например киевский губернатор, дал полную свободу  толпам озверевших  громил, которые избивали  и грабили евреев на его глазах и в присутствии войск.  Только в Киевской губернии   пострадало 1700 человек, в том числе 1524 еврея.
        Сотрудники журнала «Вестник Европы»  за своим традиционным «круглым столом» живо  обсуждали причины убийства Александра II, некоторые  утверждали,  что  император мог бы избегнуть трагической участи, если бы пошел на  создание конституционной монархии. Но не сделал этого, так как не хотел лишаться своих неограниченных прав. Много говорили об еврейских погромах. Стасюлевич, Кони, Соловьев и другие сотрудники журнала осуждали погромщиков и их вдохновителей.
       Владимир Сергеевич с возмущением называл обезумевших громил пещерными дикарями без совести и чести. Он был интернационалистом в самом лучшем смысле этого слова.  Расизм, шовинизм, антисемитизм были для него явлениями крайне  позорными, безрассудными,  противными человеческой совести и  заветам Христа,  который в своем последнем   слове к апостолам велел им идти и просвещать все народы, ибо считал их равными в своем  достоинстве. Перед лицом Христа  нет ни эллина, ни иудея, ни   варвара, ни скифа, все народы одинаково любимы. В России же  царизм всячески разжигал национальную вражду, поощрял  травлю инородцев в прессе, приписывая им зловредность, ритуальные убийства, другие грехи, дабы отвлечь  общественное внимание от собственных злодеяний.  Нередко вслед за клеветой следовали необоснованные аресты,  еврейские погромы.
       Однажды А. Кони  рассказал  Соловьеву о судебном процессе  над группой евреев в   г. Велиже Витебской губернии.
       -    Это случилось еще при Александре I и продолжалось при Николае I. Кто-то убил  русского мальчика Иванова. Власти квалифицировали  это как ритуальное убийство, совершенное местными евреями. Группу ни в чем не повинных людей арестовали, но за отсутствием улик вскоре освободили. Думаете, на этом дело кончилось? Как бы не так. Антисемиты  добились повторного возбуждения  уголовного дела. Арестовали и заключили в  острог 40 велижских евреев. Их пытали и мучили десять лет. Представляете?  С 1825 по 1835 год над ними издевались, как только могли. И  лишь тогда,  как за расследование лично  взялся граф Николай Семенович Мордвинов, крайне замученных узников оправдали за отсутствием состава преступления.  Однако  на этом Мордвинов не успокоился. Как председатель  гражданских и духовных дел Государственного совета, он  добился,  что лжесвидетели и клеветники по Велижскому делу были осуждены и высланы в Сибирь. Редкого душевного благородства был граф Мордвинов. Где вы таких  найдете  сегодня среди   высокопоставленных чиновников?
       -    Тогда  мучили евреев, - заметил Соловьев, - теперь взялись за удмуртов,  их еще называют вотяками. Вот уже  три или четыре года  их таскают по тюрьмам, мучают, обвиняя в ритуальном убийстве. Вы, наверное, слышали, Анатолий Федорович?
       -    Более того,  это, так называемое, «Мультанское дело» я детально изучил. Очередная клевета с нарушениями правосудия, что я высказал в своем обер-прокурорском заключении. Одиннадцать крестьян села Старый Мультан Вятской губернии были обвинены  в убийстве нищего старца Матюнина с целью приношения его внутренностей в жертву языческим богам. Семерых из них засудили к каторжным работам. Я предложил  сенату., в связи с нарушением правосудия, кассировать приговор и передать для нового рассмотрения в суд.
       На защиту вотяков встал Владимир Галактионович Короленко, один из моих любимых писателей,  в произведениях которого  звучат призыв к человеколюбию, к уважению и свободе человеческой личности. Я  имел честь быть  лично знакомым с этим  замечательным  правдолюбцем.  Сколько он потратил времени и поистине титанического труда, выступая публично, публикуя статьи  в защиту вотяков, совершая утомительные поездки в дальние вятские края. На последнем процессе он лично выступил в качестве общественного защитника с убедительной потрясающей речью. И вот – победа, к которой Короленко шел долгие годы. Кровавый навет был снят, наконец,  с удмурдского народа. То были, как  признался Владимир Галактионович, самые счастливые, дни в его жизни.
       -    Я немало добрых слов слыхал  о Короленко. Он, оказывается, боролся не только за  вотяков, но и за  справедливость по отношению к другим  народам, в том числе и к угнетаемым евреям, которых в ряде лживых газет смешивают с грязью, обвиняя в убийстве Христа, ритуальных убийствах, распространении холеры. Чего только не приписывают им! Откуда столько злобы  и лжи в сердцах этих юдофобов? Очень хочется написать протест против антисемитского движения в нашей печати.
       К словам Соловьева следует добавить, что  не только в периодической      печати, но и в некоторых художественных произведениях, евреев рисовали в неприглядном свете. Даже такие  талантливые мастера слова, как Тургенев  (рассказ «Жид»),  Панас Мирный (роман «Гулящая»), Иван Франко (повесть  «Борислав  смеется») добавили по капле яду в и без того переполненную чашу клеветы на евреев, хотя, наверное, знали, что евреи – одни  из самых угнетенных народов в России, бедствующий в черте оседлости.
        Владимир Сергеевич всю жизнь выступал за равноправие этого древнего  народа,  давшего миру единобожие, Библию, способствовавшего зарождению христианства и ислама, внесшего  большой вклад в мировую цивилизацию. Он искренне приветствовал речь эпископа Никанора, произнесенную в Одессе (1884 г.):
       «В апреле этого года, писал Соловьев, преосвященный Никанор, эпископ херсонский и одесский, произнес в Одессе одушевленное и истинно-христианское слово о теснейшем родстве между ветхозаветной и новозаветной религией. Главная мысль прекрасного этого слова – единение иудейства с христианством на почве духовного и естественного родства  и положительных религиозных интересов. Мы, говорил эпископ, должны быть едино с иудеями не вопреки христианству, а во имя и в силу христианства, а иудеи должны быть едино с нами не вопреки иудейству, а во имя  и в силу истинного иудейства. Мы потому отделены от иудеев, что мы еще не вполне христиане, а они потому отделены от нас, что они не вполне иудеи. Ибо полнота христианства обнимает собою  иудейство, и полнота иудейства есть христианство.
       Иудеями  были апостолы Петр и Андрей, распятые за Христа.  Иудеями были и те три тысячи, а потом пять тысяч человек, которые по проповеди апостола Петра крестились и составили первоначальную христианскую церковь. Иудеем был Савл, жесточайший гонитель христиан,  и иудеем был тот же Савл (он же Павел), гонимый за распространение христианства и «паче  всех  потрудившийся» для него. И что больше и важнее всего, сам  Богочеловек Христос, по плоти и душе человеческой,  был  чистейшим иудеем.  Ввиду этого разительного факта не странно ли нам во имя Христа осуждать все иудейство, к которому неотъемлемо принадлежал и сам  Христос? Если мы признаем  Христа Богом, то и в иудеях должны признать народ богорождающий ».
       Студентам Владимир Сергеевич  говорил: «Считаю своевременным пожелать осуществления истинно русской идеи  и того, что в ней заключается: в автономии Польши, равноправия евреев и свободного развития всех национальных элементов, входящих в состав  Российской империи».
       В одном из своих сочинений Соловьев подчеркнул:  «Я не хочу обращаться  с избитыми упреками к  этому единственному в своем роде, таинственному народу (евреям. А.Л.), который в конце концов ведь есть народ пророков и апостолов, народ Иисуса Христа и Пресвятой Девы. Этот народ еще жив и, по словам Нового завета,  его ожидает полное возрождение и обновление: «Весь Израиль спасется» (Рим.ХI, 26).
       В начале 90-х годов правительством Александра III были приняты законы, урезывавшие и без того скудные гражданские права евреев. Одновременно усилилась антисемитская кампания в печати.
       Возмущенный очередной несправедливостью царизма, Соловьев и его коллега,  английский журналист  Э. Диллон в феврале 1990 г. направили письмо Л.Толстому: «Дорогой и глубокоуважаемый Лев Николаевич, обращаемся к вам по очень важному делу. Здесь ходят слухи, в достоверности которых мы имели возможность убедиться, - о новых правилах для евреев России. Этими правилами у евреев отнимается почти всякая возможность существования даже в так называемой черте оседлости.
       В настоящее время всякий у нас, кто не соглашается с этой травлей и находит, что евреи такие же люди, как все, признается властями изменником, сумасшедшим или купленными жидами. Вас это, конечно, не испугает. Очень желательно было бы, чтобы вы подняли свой голос против этого безобразия…»
       Толстой ответил: « Очень благодарю, Владимир Сергеевич и г-н Диллон, за то, что вы предлагаете мне и даете случай участвовать в добром деле. Я всей душой буду рад участвовать в этом деле и вперед знаю, что вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что вы думаете об этом предмете, что вы выразите мои мысли, чувства, потому, что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности  одна и та же – сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и страдают от языческого невежества так называемых христиан…»
       В том же 1890 г., в декабре, Соловьев подготовил и опубликовал в английской газете «Таймс» протест против антисемитского движения в печати. Сделать это в России невозможно было из-за жестокой цензуры.
       «Движение против еврейства, распространяемого русской печатью,- говорилось в «Протесте», - представляет небывалое прежде нарушение самых основных требований справедливости и человеколюбия.
       Во всех племенах есть  люди  негодные  и  зловредные, но нет и не может быть негодного и зловредного  племени, так как этим упразднялась бы личная нравственная ответственность, и потому всякое враждебное заявление или действие, обращенное  против еврейства вообще и против евреев, как таковых, показывает или безрассудное увлечение слепым национальным эгоизмом,  или же личное своекорыстие. И ни в коем случае оправдано быть не может.
       Принадлежность к семитскому племени и Моисееву закону не представляет собою ничего предосудительного, не может сама по себе служить основанием для особого гражданского положения евреев сравнительно с русскими подданными других племен и вероисповеданий. Так как русские евреи, принадлежащие к известным сословиям, несут одинаковые повинности со всеми прочими представителями тех же сословий, то по справедливости они должны иметь и общие с ними права.
       Сознание и применение этих элементарных истин важно и необходимо, прежде всего, для нас самих. Усиленное возбуждение племенной и религиозной вражды, столь противной духу христианства, подавляя чувства справедливости и человеколюбия, в корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию, особенно при ныне уже заметном упадке гуманных идей.
       Вот почему уже из одного чувства национального самосохранения следует решительно осудить антисемитское движение не только как безнравственное, но как крайне опасное для будущности России».
        В тексте указывалось, что протест поддержан русскими писателями во главе  со  Львом Толстым.  Упоминание в тексте имени  Л. Толстого имело большое значение, поскольку Лев Николаевич пользовался в то время огромным авторитетом в России и за рубежом.  Было широко известно такое выражение: «У нас два царя: Николай II и Лев Толстой. Первый ничего не может сделать великому писателю земли русской, т. к. ни одна тюрьма не может вместить его мировой славы, он же  мощно  сотрясает гнилые устои монархии».
                ***
      Соловьеву пришлось жить при трех императорах. Если во времена Александра II был просвет  в жизни русского народа,   (отмена крепостного права), то в  периоды царствования его сына и внука не было ни одного отрадного события, подобного  реформе  по  раскрепощению крестьян.
       Восхождение на престол последнего русского царя Николая II  Романова (1868-1918)  началось  катастрофой на Ходынском поле в Москве, куда пришли сотни тысяч людей, преимущественно из бедных слоев – рабочие, ремесленники, мещане - чтобы получить обещанные генерал-губернатором Москвы, великим князем Сергеем Александровичем, подарки в честь коронации молодого императора. С раннего утра 16 мая  1896 г. тысячные толпы  ринулись к подарочным буфетам, где каждому, пришедшему на «гуляние» вручали кулек с булочкой, куском колбасы, пряником и чайной  кружкой. Началась неимоверная давка, в которой люди задыхались, падали, их растаптывала обезумевшая толпа, напиравшая сзади. Со всех сторон слышались  крики и вопли о помощи. 1800 полицейских при всем своем старании не могли навести порядок. В тот злополучный день «народного гуляния» погибло около 1400 человек. Приблизительно столько же получили травмы и увечья.
     Соловьев, с горечью узнавший о многочисленных жертвах, сказал друзьям, что такое ужасное начало царствования нового  монарха - нехорошее предзнаменование. И не ошибся.
      Слабовольный, недалекий, упрямый и склонный к мистике, Николай II не способен был разумно руководить огромным государством. Под  влиянием  своего воспитателя  К.П. Победоносцева, убедившего  молодого царя в  вечной незыблемости самодержавия, а также под влиянием своих советников, приближенных и даже авантюристов,  подобных Гришке Распутину, Николай II  продолжал репрессивную политику своего отца. Но еще более  жесткую, о чем откровенно написал ему  в письме Лев Толстой:
      «Мне не хотелось бы умереть, - писал Лев Николаевич, - не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности.
       Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских – явных и тайных – все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политических, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-х годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь и становятся все  жесточе и жесточе.  Везде в   городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа.  Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития. И везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.
       И  как  результат всей этой напряженной и жесткой деятельности правительства, земледельческий народ – те 100 миллионов, на которых  зиждется могущество России – нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.
        И причина всего этого, до очевидности ясная, одна:  та, что,  помощники ваши уверяют вас, что, останавливая всякое движение  жизни  в народе,  они этим обеспечивают благоденствие этого народа и ваше спокойствие и  безопасность. Но ведь скорее можно остановить движение реки, чем установленное богом  всегдашнее движение вперед человечества.
       Ваши советники говорят вам, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней, и что поэтому для блага русского народа надо, во что бы то ни стало, поддерживать эти связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства.  Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь.  Из отчетов обер-прокурора синода вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа,  не смотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия,  с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования  и с такою жестокостью преследовать тех, кто отрицает ее.
       Что  же касается самодержавия, то оно точно так же, если и было свойственно  русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь – непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко уже не свойственно ему теперь, когда все знают или, как только  немного образовываются,  узнают, что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а  во-вторых, то, что  какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам  130-милионным народом, а управляют народом приближенные  царя, заботящиеся больше всего  своем положении, а не  о благе народа.» (Л. Толстой.. М. 1965. т. 18,  с. 289-297.  (Дано  в  сокращении).
          Соловьев писал:
                Если желанья бегут, словно тени,
                Если обеты – пустые слова,-
                Стоит ли жить в этой  тьме заблуждений,
                Стоит ли жить, если правда мертва?
         Известно, что  23-летнее царствование Николая II, начатое трагической «Ходынкой»,  не раз омрачалось кровавыми событиями  и в дальнейшем – проигранная  война с Японией (1904 - 1905 г.); расстрел мирной демонстрации на Дворцовой площади  9 января  1905 г. (Кровавое воскресение); расстрел бастующих рабочих золотых приисков к северу от Иркутска 4 апреля 1912 г. (Ленский расстрел); первая мировая вона 1914-1917 г. ; многочисленные карательные операции,  поощрение черносотенцев «Союза Михаила Архангела», раздувавших  национализм,  шовинизм и антисемитизм; массовые аресты, мучительная каторга, частые казни и еврейские погромы…  Все это подорвало  доверие к царю и привело к трем революционным взрывам,  уничтоживших самодержавие. Сам царь вошел в историю под кличкой «Николай кровавый», данной ему в народе, а  православная церковь, не взирая на  скверную репутацию монарха, возвела его в лик святых мучеников (не парадокс ли?).
       Владимир  Сергеевич  не дожил до этих событий. Последние годы   великого философа, были, для  него, пожалуй, самыми трудными.  Одиночество, бытовая неустроенность, напряженный труд  подорвали его здоровье. И не только это, но и безобразия, творившиеся в николаевской России, терзали его болезненно-восприимчивую душу. Он сильно похудел, даже одежда не могла скрыть его худобы.  И все же, будучи слабым и больным, он не выпускал из рук пера. Его согревало сознание, что всю свою сознательную жизнь он трудился во имя добра, во имя всеобщего блага людей и в этом  находил оправдание и смысл своего существования.
      Он  умер 31 июля 1900 года  в приютившем его подмосковном имении князя Трубецкого, не дожив трех лет до своего пятидесятилетия.
                Аркадий Левит
                г. Аугсбург. 2010 г.
               
                Некоторые высказывания В.С.Соловьева
• Все вопросы, которые разум ставил, но не мог разрешить, находят себе ответ в глубоких тайнах христианского учения.
• Если церковь действительно есть царство  Божье на земле, то все другие силы и власти должны быть ей подчинены, должны быть ее орудиями.
• Царство  мира должно быть подчинено царству Божию, мирские силы общества и человека должны быть подчинены силе духовной.
• Люди управляются своими убеждениями, следовательно, нужно воздействовать на убеждения, убедить людей в истине. А истина есть христианство, но вопрос в том, как ввести ее во  всеобщее сознание.  Дело в том, что в этом всеобщем сознании христианство существует в виде полусознательной веры и неопределенного чувства. Оно ничего не говорит разуму, оно загромаждено  всякм бессмысленным хламом.
• Духовное общество – церковь – должно подчинить себе общество мирское, возвышая его до себя, одухотворяя его.
• Бог не может враждовать, в Боге не может быть ненависти: любовь, разум, свобода для Бога необходимы.
• Вера в Бога и вера в человека сходятся в единой полной и всецелой истине Богочеловечества.
• Средневековые инквизиторы имели добрую волю защищать на земле царство Божие, но так как они имели плохое понятие об этом Царстве Божием, об его объективной сущности, или идее, то они и могли только приносить зло человечеству.
• Воля Божья должна быть законом и нормою для воли человеческой не как признанный произвол, а как сознанное добро.
• Христианство необходимо заключает в себе аскетическое начало: оно исходит из признания, выраженного апостолом  Иоаном, «что весь мир лежит во зле». Необходимый элемент в христианстве есть идеализм – признание иного идеального мира, признания  царства небесного за пределами мира земного.
• Учение о триедином Боге не только необходимо входит в состав христианства, но лишь в христианстве оно сделалось общим  и открытым религиозным догматом.
• В христианстве как таковом мы находим Христа и только Христа – вот истина много раз высказанная, но очень мало усвоенная.
• Если мы возьмем нравственное учение, развиваемое в  Евангелии и все сводящееся к правилу: «люби ближнего, как самого себя», то необходимо признать, что это нравственное правило еще не составляет особенности христианства. Гораздо раньше христианства в индийских религиозных учениях – в браминстве и буддизме – проповедовалась любовь и милосердие, и не только к людям, но и ко всему живущему.
• Если искать характеристического содержания христианства и учения Христа, то и тут мы должны признать, что это содержание сводится к самому Христу
• Спор о том, какой хлеб употреблять при обряде евхаристии -  квасной (православие) или пресный (католицизм) – становится главным     поводом  к разделению церквей.
• Участвовать в жизни вселенской церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих - вот в чем единственная истинная цель, единственная истинная  миссия всякого народа.
• В русской православной церкви много  недостатков, противоречащих  учению Христа, - говорит  Соловьев в статье «Национальная идея» и ссылается на  мысли И.С. Аксакоаа по ряду религиозных проблем, созвучных  с его  собственными: «Целая половина Православной церкви, половина русских крестьян, половина женщин русского образованного общества только по наружности принадлежат к  Православной церкви и удерживаются в ней только страхом государственного наказания. Недостойное состояние, не только прискорбное, но и страшное! Какой преизбыток кощунства в ограде святыни, лицемерия вместо правды, страха вместо любви,  растления при внешнем порядке, бессовестности при насильственном ограждении совести, - какое отрицание в самой церкви всех жизненных основ церкви, всех основ ее бытия».
• «Если церковь не верна завету Христову, то она есть самое бесплодное, самое анормальне явление на земле, заранее осужденное словом Христовым. В России не свободна русская совесть… Оттого и коснеет религиозная мысль, оттого и водворяется мерзость запустения на месте святе, и мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный – слова – ржавеет, упраздненный мечом государственным, и у ограды церковной стоят не ангелы Божии, охраняющие ее входы и выходы, а жандармы и квартальные надзиратели как орудия государственной власти – эти стражи нашего русского душеспасения, охранители догматов русской православной церкви, блюстители и руководители русской совести… Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы… в его спасительном веянии нуждается русская церковь!..» К словам  И. Аксакова  Соловьев добавил: «Россия принесла покаяние и воспрянула в акте справедливости – в освобождении крестьян от крепостной зависимости (19 февраля 1862 г. А.Л.).Но национальный дух все еще ждет своего 19 февраля».
• Если   кто-либо проявляет терпимость к вопиющим злодеяниям лиц более сильных из боязни навлечь на себя их гнев, то такая терпимость называется подлостью.
• Правоверие и благочестие требует, чтобы мы сообразовали свою жизнь с тем, во что верим и что почитаем.
• По самой идее христианства, как религии бого-человеческой, христианское царство должно состоять из свободных человеческих лиц, как и во главе его должно стоять такое лицо.
• Для философии красоты животное царство содержит особенно много любопытных данных, разработкою которых мы обязаны естествоиспытателям во главе их великому Дарвину, в его сочинении  о половом подборе.
• В человеке, кроме животной природы и социально-нравственного закона есть еще третье, высшее начало – духовное, мистическое или  божественное.