– С тех пор жил я один, – глядя на пылающие поленья, произнес старик, – охотиться научился, капканы ставить, одежду себе латать, пищу готовить из добытой дичи, да вот даже и огород завел. А потом… А потом я в возраст вошел, видно, и однажды ночью такая пурга поднялась, ни с того ни с сего, ничего не предвещало ее – целый день солнце светило, сквозь толстые ветви сосновые пробивалось своими лучами. Тепло было, будто весною; казалось, еще немного и снег растопит. Но вот ночью – она и наступила-то как-то внезапно – завывало так… завывало так, как в ту ночь, когда меня святой Николай от Зверя защитил. И тут я почувствовал, что какая-то сила меня из дому, в самую вьюгу тащит, словно в пасть чью-то. Неодолимая сила, та самая, что давным-давно заставила меня во двор выйти, навстречу Зверю.
Хозяин мой запнулся на секунду, потом продолжил:
– Я же тогда, как оклемался, нож этот черный отцовский во дворе закопал.
– А почему не выбросил?
– Не знаю, – пожал плечами старик, – словно кто-то чужой во мне не позволил это сделать. И вот в ту ночь, хочешь верь, а хочешь – нет, выхожу я во двор, а от того места, где нож-то закопан, свечение. Черное. Яркое. Словно пламя черного холодного костра. И в пламени этом, то ли почудилось мне, то ли взаправду – морда Зверя. И не морда страшна, а глаза его. Мертвые. Змеиные. Пурга вокруг такая, что аж с ног сбивает, сосны трещат, того и гляди – повалятся; щеки мои холод обжигает-облизывает, и хлопья снежные в лицо бьют, будто чья-то рука с размаху, вот-вот из носу кровь хлынет. Я такие толстые хлопья и не видывал раньше. А тут еще это пламя черное. Стою я перед ним как завороженный. Чуть не падаю от вьюги, а пламя черное не колышется даже. Мне бы в дом обратно, запереть дверь да святому Николаю взмолиться. А я бухнулся на колени, сам не свой, и давай руками снег этот разгребать, земля под ним не такая уж и мерзлая. В кровь их изодрал, но выкопал нож.
– Что, прям пальцами его и откопал? – усомнился я.
– Пальцами, – ответил старик, кивнув и не отрывая взгляд от танцующих бликов костра в очаге. – Да и не я это был. Словно Зверь вселился в меня. Точнее, пытался это сделать. Не мои это были руки – его; и сила не моя тоже. Отрыл я нож-то, и он мне, от лезвия своего черного, черным же своим огнем прям в глаза и ударил. Я было подумал, что ослеп. Схватил я его, поднялся с колен и гляжу, прямо передо мной отец. Глаза его. Никогда не забуду. Точь в точь как у того Зверя, который на меня тогда бросился. И зрачки Волосовы.
– Чьи зрачки? – не понял я.
– Волосовы, – змеиные. Отец мой в Волоса превратился, в оборотня значит. А он, Волос, и в медведя может превращаться и в змея, потому он, Волос, говорят, змей-то и есть. Стою я, ни живой ни мертвый, пошевелиться не в силах. И вижу, что отец не на меня смотрит, а на нож. Я его из рук и выронил, и опять беспамятство меня накрыло. Точнее, знаешь, не совсем беспамятство – я чувствовал как змея обвила мою шею и душить начала. Жало ее ядовитое прямо перед глазами.
– А почему она тебя не ужалила? – спросил я.
Старик поднял на меня глаза, посмотрел как-то удивленно и продолжил, не ответив на вопрос:
– Очнулся я в доме. От холода.
– Огонь в очаге погас?
– Не погас, нет; только другим стал. Черным. Ледяным. До самых костей продирающим. Напротив Зверь сидит в отцовский обличье, и я слышу голос его мертвый, скрипучий. Так мертвяки неупокоенные разговаривают.
– А откуда ты знаешь как мертвяки эти самые разговаривают? – тихо спросил я, не уверенный, что хочу знать ответ, проклиная свое глупое любопытство и надеясь: может, старик меня не услышал. Но он услышал. Правда, ответил одним только словом:
– Знаю.
Хозяин замолчал на минуту, помешивая угли, потом продолжил:
– Отец говорит: «Ты должен стать таким как я».
– Я, что есть мочи, закричал в ответ: «Нет!». И в этот же миг огромная, болотного цвета змея, оказалась перед моим лицом. С желтыми немигающими змеиными глазами. И жало ее… Снова прям у самого моего горла. Еще секунда и все… Тут в памяти промелькнул образ святого Николая, мне бы крикнуть ему: «Помоги!». Но вместо этого, я завопил: «Я стану как ты! Я согласен!». И опять беспамятство меня накрыло.
– А почему ты святого Николая не позвал на помощь?
– Не знаю, я и сам себя не раз об этом спрашивал. Да и сейчас еще не нахожу ответа. Понимаешь, мы часто совершаем поступки, которые потом сами и объяснить не можем. Вроде вот будто сами себя теряем, и кто-то иной вселяется в нас. Вот я и потерял себя, слава Богу, не навсегда.
Старик опять замолчал. Я не сомневался, что он прав, сам сколько раз я терял себя самого, и с ужасом подумал, что Зверь ведь и во мне тоже живет. Самый настоящий. Уж рядом-то он точно всегда. Может, глаза его и не змеиные, но оттого не менее страшные, и, что самое ужасное, Зверь этот и не живой, и не мертвый. Хозяин словно прочитал мои мысли и, кивнув, произнес:
– Не в каждом он живет, но рядом с каждым обретается – это точно. А власть над собой мы ему даем сами.
– Но ты разве давал власть Зверю над собой?
– У меня другое. Мой отец покорился Зверю, колдуном стал. А колдуны, они землю-то не могут покинуть и в мир иной уйти. Зверь, который овладевает ими, требует, чтобы они передали свою силу другим. Вот отец и выбрал меня, а может и Зверь выбрал, который отцом овладел.
– Так отец твой не был мертв?
– Был. Мертвяк он был всамделишний. И в теле своем мертвом обретался. Хуже проклятья не придумаешь.
– Он хотел передать свою силу тебе и обрести покой?
– Да ничего он уже не хотел. Зверь полностью овладел им, и вместо отца меня желал сделать своим рабом. Я должен был стать колдуном, а потом и мертвяком. Страшным. Никто из людей меня, мертвяка, ни сжечь ни убить не мог бы – ты ж слышал, что в деревнях колдунов боятся, но ежели что, и на вилы и в костер могут. Но это живых. Я же должен был стать мертвым. И вот после моего согласия, отец…
Старик прервался, закрыл на секунду лицо морщинистыми ладонями, протер глаза, словно борясь со сном, и сказал:
– Зверь, не отец, он ведь Зверем и оставался даже когда обличье отца принимал. В общем, валяюсь я на лежанке своей, глаза в потолок таращу, словно завороженный. Так до утра и провалялся. Потом, как только светать стало, встаю и на двор выхожу. И прям передом мной Зверь. Я не зря его Волосом назвал. Стоит передо мной будто огромный черный медведь с желтыми змеиными глазами. И голова его – ни то медвежья, ни то змеиная. У меня в душе и страха нет, только омертвение какое-то, а в лапе у него...
– Этот самый черный нож, – догадался я.
– Этот самый, – кивнул старик, – и тут, словно проблеск во мне, словно огонь где-то в самом сердце зажегся. На мгновение. И сразу гаснуть начал. Я понимаю, что, еще чуть-чуть, и потухнет он совсем. И Зверь это мое состояние тоже уловил. В ту же секунду он оказался рядом со мной, в облике отца. Только глаза оставались змеиным и голова, словно не волосами, а черной шерстью покрыта. А когда Зверь приблизился ко мне вплотную, то я увидел, что это не шерсть вовсе, а меленькие совсем змеи. Во мне все похолодело и от ужаса, и от омерзения. Зверь схватил меня за обе руки и тут же швырнул на что-то вроде деревянной лавки. Я и не заметил ее сначала. Вкопанные в землю четыре высоких бревна, доходящие мне до шеи, а сверху настил.
– Жертвенник?
– Он самый. Зверь тут разорвал мой тулуп, обнажил мне грудь и мертвым, жутким голосом стал что-то бормотать и, при каждом слове, что-то чертить своим ножом на моей груди. Странно, я не чувствовал боли, хотя ощущал как стройки крови потекли по моему телу. Раны Зверь наносил неглубокие, но с каждым движением черного ножа по моей груди, я чувствовал, что начинаю по-другому воспринимать мир, стал понимать бормотанье Зверя.
– И что же он бормотал?
– Он наносил на мое тело магические руны, говорящие, что, отныне, я великий колдун, наделенный силой Зверя.
– А ты не пытался сопротивляться?
– Пытался, тем более что огонь в моем сердце не погас – едва-едва теплился. Я все время какой-то своей, не потерянной еще частью сознания, звал святого Николая на помощь.
– Он не приходил?
– У меня, на жертвеннике этом, было ощущение, что он в пути, спешит мне на помощь, я даже видел как он пробирается сквозь буреломы. Я все боялся, как бы он не опоздал. Ведь с каждым движением ножа по моей груди, пламя во мне теплилось все слабее и слабее. И вот, когда Зверю оставалось нанести последнюю руну, аккурат возле моего сердца, лезвие его ножа остановилось прямо на моей коже. Я на долю секунды увидел святого Николая, держащего занесенную надо мной руку. Потом все пропало. Даже Зверя я перестал видеть, только чувствовал, что какая-то сила держит меня на жертвеннике, и кровь продолжает все течь из меня, я повернул голову и увидел, что снег вокруг жертвенника стал красным.
Несколько раз нож касался моей груди и, каждый раз, Зверю не удавалось нанести последний удар. И тут я услышал внутри себя голос. Он не принадлежал Зверю: «Теперь ты должен сражаться сам. В своем сердце».
– Как это, в сердце?
– Я смутно помню, – ответил старик, – только вот помню, когда Зверь поднимал свой нож, в его черном лезвии отражались те моменты, когда я вел себя как трус, когда хотел предать, когда сам становился Зверем. По своей воле становился. Вся та мерзость, о которой я старался не вспоминать, вдруг предстала передо мной.
– И как ты сумел победить?
– Святой Николай хоть и сказал, что я должен сражаться один, был рядом со мной, это его силой и я одолел Зверя.
Старик, в который уже раз, замолчал и подбросил дров в огонь.
– А нож его черный?
– Нож его сгорел, в пламене этом проклятом черном. В общем, очнулся я в доме, с перевязанной грудью, и горячим отваром рядом с собой. Вместо рун у меня на груди только шрамы и остались, по сей день болят временами. В очаге пылал огонь. Не черный, нет. Настоящий. А у моего изголовья лежала икона святого Николая. Вот так он меня и спас – в первый раз за все время своей рассказа старик улыбнулся, – как и тебя. Кто знает, может тогда, в буреломе, Зверь за тобой приходил.
– А он, что, так и бродит?
– Бродит. Неупокоенный.
При этих словах мой хозяин посмотрел на икону святого Николая и не спеша перекрестился, я последовал его примеру, причем с такой верой, какой у меня еще никогда до того и не было, поскольку отчетливо осознал – Зверь всегда будет рядом, на всем протяжении моего земного пути.
12 августа поезда Москва – Волгоград. 13,14 Волгоград. Гостиница «Ринг». 15,16 августа: поезд Волгоград – Москва.