Не знаю, как в наши дни, а в начале семидесятых прошлого века город Петровск, что в Саратовской области, имел в своих окрестностях замечательный фруктовый сад. Знаю об этом потому, что служил в том самом Петровске, и как раз в тех окрестностях, где располагался тот самый замечательный сад.
Наш славный военно-строительный батальон был передислоцирован сюда осенью из костромских лесов, где мы завершили решение одной важной военно-строительной задачи - строительство и сдачу ракетной площадки, и приступили к реализации другой, не менее важной, на этот раз в саратовских степях. А именно – мы должны были построить военный городок для авиаторов.
И часть наша расположилась как раз на окраине Петровска, между уже обозначенной строительной площадкой для жилых и прочих объектов и аэродромом, на котором в летнюю пору учились летать курсанты авиаучилищ а на серебристых военно-транспортных самолетах АН (номера этой серии АН не помню, но сзади у них из хвостовой кабинки торчали пушки).
В общем, все такое серьезное и важное. Но мы при всем при том оставались девятнадцати- двадцатилетними пацанами, многие из которых так и не осознали до конца меру своей ответственности как военнослужащие и не прочь были побеситься, покуражиться, свалить в самоволку и т.д.
Сразу за взлетной полосой военного аэродрома виднелась невысокая ярко-зеленая стена петровского фруктового сада. Был уже жаркий август, если говорить о времени, о котором я веду рассказ, и до нас дошли слухи, что деревья этого сада буквально ломятся от созревшего урожая самых различных фруктов. Правда, каких, мы не знали. А хотелось не только узнать, но распробовать этот урожай.
И вот я, сварщик той самой стройки военного городка, и мой помощник-слесарь рядовой Петров, в этот день работавшие в ночь, после завтрака были свободными как птички, и потому решили совершить вылазку в сад. Авиаторы начинали свои полеты ближе к обеду, самолеты мирно дремали на своих стоянках и вдоль них неспешно прохаживался часовой, поблескивая примкнутым штыком автомата за плечом.
Мы с Петровым успешно, но не спеша, чтобы не привлекать чьего-либо внимания, пересекли взлетную полосу подальше от самолетов, пролезли через проволочное заграждение и дальше двинулись уже дробной рысью.
Сад со стороны аэродрома никак не был огорожен, не считая пропаханных какой-то техникой неглубоких рвов, и мы с Петровым вскоре углубились в его тенистые, благоухающие фруктовым ароматом аллеи. Матерь Божья, у меня было такое ощущение, что мы попали в рай! Яблони были усыпаны созревающими крупными, с одной стороны еще зеленоватыми, а с другой уже застенчиво румяными яблоками. Их было так много, что ветви гнулись под их тяжестью и, казалось, вот-вот надломятся.
А на соседней аллее другие деревца, также не очень высокие, но раскидистые, были разукрашены множеством алых шариков. Какие-то были покрупнее и посветлее, какие-то помельче и светились темно-алым оттенком. У висевших напротив солнца этих как бы покрытым лаком шариков можно был разглядеть на свет дробинки косточек. Множество таких алых плодиков уже валялось на траве. Это были черешня и вишня.
Я, выросший на северо-востоке Казахстана, впервые видел такой грандиозный сад, такое буйство цветов созревших плодов, вдыхал такие божественные ароматы. Не знаю, видел ли такое у себя в Удмуртии Петров, но мы, не сговариваясь, туту же начали срывать с низко висевших ветвей черешню горстями и заталкивать в рот.
Раздавленные нашими нетерпеливыми солдатскими зубами плоды орошали нам языки и небо прохладным сладким и чуть-чуть кисловатым (если это была черешня) и терпко-сладким (вишня) соком, и казалось, что мы не просто взахлеб глотаем эти изумительно вкусные мякоть и сок алых плодов, а впитываем их даже внутренними стенками наших щек и пищеводов.
А затем мы принялись грызть крупные яблоки. Накануне прошел дождь и крутобокие румяные плоды были еще покрыты капельками прохладной влаги. С каждым надкусом яблоки брызгались сладким соком, и мы с Петровым хрустели ими, неутомимо двигая челюстями и довольно подмигивая друг другу: какие, мол, мы молодцы, да, братан?
И когда мы уже насытились и кусать плоды стало несколько некомфортно от образовавшейся на зубах оскомины, мы расслышали приглушенные голоса и смех из глубины сада. Похоже, это вышли на работу сборщики урожая. Нам вовсе не хотелось, чтобы нас застали за несанкционированным поеданием плодов в государственном саду, и мы торопливо стали набивать яблоками пазухи гимнастерок под самый ворот (от них нашим вздувшимся животам сразу стало зябко и щекотно), а также карманы солдатских шаровар и даже загрузили ими пилотки с предварительно отвернутыми клапанами – ну, надо же было угостить пацанов из нашего взвода! Затем наши обезображенные раздувшимися животами и карманами фигуры торопливо, насколько это было возможно, поковыляли из сада.
Выбравшись наружу, мы в нерешительности замерли недалеко от взлетной полосы: слышался рокот прогреваемых моторов самолетов. У летунов начинались учебные полеты. Обойти аэродром и при нормальной ситуации было бы непросто – надо было бы сделать крюк более чем в километр, а для нас с Петровым, каждому нагруженным с пяток килограммов яблок, этот крюк вылился бы в долговременный поход.
И мы решили пересечь взлетную полосу – авось, успеем до начала полетов. Но когда мы были уже на середине поля, первый из выруливших со стоянки самолетов грозно взревел всеми своими четырьмя двигателями, прибавил газу и лихо подкатил к нам. Мы с Петровым застыли на месте, не зная что делать: то ли поковылять обратно в сторону сада, то ли поднырнуть тускло блестящее дюралевое брюхо рычащего самолета и рвануть на ту сторону, к родным казармам. Но для этого надо было сбросить весь груз, а нам очень не хотелось расставаться с яблоками.
Пока мы размышляли, раскрылась дверца самолета и из его чрева по трубчатому трапу к нам спустился рослый офицер в рубашке с короткими рукавами и в фуражке с голубой тульей. На плечах его красовались погоны с майорской звездой. Это, видимо, был инструктор летчиков-курсантов.
- Кто такие, почему гуляете по взлетной полосе? – проревел, он силясь перекричать работающие двигатели самолета.
Майору положено было отдать честь, но мы были без головных уборов, так как в наших пилотках, с развернутыми клапанами лежали яблоки, и мы просто вытянули руки по швам. Пилоток, однако, при этом не выпуская.
- Дак мы это… в часть к себе идем… яблоки вот… - вразнобой залепетали мы с Петровым.
- А? – приложил руку к уху и, ничего не поняв, с досадой махнул рукой.
Он, конечно, знал, что за воины перед ним стоят.
- А ну, поехали! – неожиданно скомандовал майор. – Залазьте, залазьте в салон!
Он встал за нашими спинами и стал нас подталкивать к раскрытому дверному проему самолета. И мы, совсем очумев от такого поворота, застучали каблуками сапог по трапу. Взобравшись в сумрачное, неярко освещенное через небольшие иллюминаторы, чрево транспортника, мы с Петровым уселись на продольные жесткие лавки, расположенные по борту вдоль иллюминаторов, и стали с любопытством озираться по сторонам. Майор прошел к открытой пилотской кабине, откуда на нас насмешливо посматривали курсанты-летуны в шлемофонах на головах, и что-то им скомандовал. Самолет заревел и, качнувшись, тронулся с места.
Не знаю, как Петров, но я второй раз в жизни сидел в самолете. Первый раз это случилось в 1967 году, когда я после Пятерыжской восьмилетки продолжил учебу в Иртышской средней школе и после весенних каникул полетел из Железинки в Иртышск на кукурузнике – из дома через Иртыш туда перейти было нельзя, так как лед на реке уже основательно подтаял и можно было провалиться под него. И все 15 или 20 минут лету я тогда не мог оторваться от иллюминатора, вот так же неловко сидя боком на продольной лавке и влипнув носом в стекло. Сверху, с километровой высоты, я узнавал и не узнавал родные места – плавные извивы заснеженной реки, луга, пока еще тоже белые от снега, серые крохотные дома соседней Моисеевки на обрывистом берегу Иртыша и за ней - родного Пятерыжска. Помню, как у меня раз за разом все ухало внутри, когда Ан-2 то и дело нырял в воздушные ямы над поймой реки.
Но сейчас-то мы не летели, а просто ехали. Прокатив метров с триста и подрулив к краю аэродрома, самолет сбавил обороты ревущих моторов и остановился. Майор открыл дверку и жестом велел нам выйти из самолета. Мы с Петровым неловко, стараясь не растерять выпирающие практически по всему телу из-под нашего обмундирования (они даже закатились за спину и удерживались туго затянутыми поясами), спустились по невысокому трапу вниз.
- Пошли, - скомандовал майор. Не знаю, почему он к нам так прицепился. Не так уж часто наши пацаны разгуливали по аэродрому – нам там просто нечего было делать, у нас были свои объекты, совсем в противоположной стороне. Ну да, мы попались. Но чтобы кто-то еще до нас – не помню такого. Хотя я просто мог и не знать. А майор, видимо, просто хотел раз и навсегда покончить с вольных хождением бойцов стройбата по действующему военному аэродрому, хоть и учебному.
Мы было прибавили с Петровым шагу, завидев родные казармы и намереваясь удариться в бега. Но майор цепко взял каждого из нас под руку и, оставаясь посередине, пошел с нами к нашей казарме, к которой мы и вели его с удрученным видом и понурым шагом. Сопротивляться офицеру у нас, вымуштрованных хоть и в стройбатовской, но учебке, даже и в мыслях не было. Мы оба с Петровым провели полгода в Нижнетагильской ШМС (школе младших специалистов), где нас выучили - меня на сварщика, его на слесаря. Эта учебка славилась железной дисциплиной и зверской муштрой. Хотя зачем она была нужна, мне до сих пор остается непонятным, если оставшиеся полтора года мы элементарно вкалывали на военных стройках, причем – за зарплату, в чем и заключалась наша основная служба
Вот и казарма. Наличный состав роты в это время находился на объектах, и к счастью, нашего позора почти никто не видел, за исключением дневального Зыкова, скучающего у тумбочки с телефоном, да нескольких освобожденных от работ заболевших солдат, валяющихся на койках. Глухо тупая стоптанными каблуками кирзачей и распространяя вокруг себя аромат яблок – дневальный аж закрутил носом, - мы вели чужого майора к канцелярии нашего командира роты и молили бога, чтобы его не было.
Дневальный неуклюже козырнул сопровождающему нас офицеру, тоже мотнувшему кистью руки у тульи своей высокой фуражки.
- Вы к кому?
- Рядовой, доложите вашему командиру, что я привел нарушителей полетного режима, - сообщил майор.
- Чего? Какого режима? – в изумлении уставившись на нас, не по-уставному ответил Зыков.
Майор посуровел лицом и хотел, видимо, сказать что-то тоже суровое, но тут распахнулась дверь кабинета нашего комроты, и из нее вышел сам Срухов, наш командир. Это был красавец-кабардинец, горбоносый, с лихими усами, кудрявым чубом смолистого цвета, непокорно выбивающимся из-под козырька заломленной набок чернотульей фуражки.
Срухов тоже носил майорские погоны, как и наш комбат Федин. А дальше командования ротой его не продвигали из-за скверного характера. Срухов любил горькую, говорили, что именно из-за этого его турнули из ракетной части в стройбат. Он не признавал никаких авторитетов и однажды даже двинул по морде самому комбату (чего уж там говорить про солдатские?). Чем и обрек себя сидеть веки вечные на капитанской должности даже при погонах майора.
Сегодня Срухов был пьян лишь слегка (ну так, еще обеда не было), а потому почти учтив. Гневно сверкнув в нашу сторону белками своих черных, навыкате глаз в мелких кровяных прожилках, он вежливо предложил пройти майору-летуну в канцелярию, а нас остановил тем же неприязненным взглядом, в котором читалось: «Стоять, бояться!». Вслух же буркнул:
- Ни шагу отсюда, пока не позову!
Ну, нам с Петровым что? Велено стоять под дверью, вот мы и стоим, благоухаем ароматом яблок, распирающих наши карманы и пазухи гимнастерок. А поскольку время было уже к обеду, народ возвращался с объектов в казарму, чтобы, слегка приведя себя в порядок, идти обедать. А тут мы стоим и сумасшедше пахнем яблоками.
Один подошел: «Чё это у вас такое, а?», другой, ну мы и стали с Петровым раздавать уже нагревшиеся от долгого контакта с нашими разгоряченными туловищами садовые плоды всем, кто проходил мимо, так как смекнули: у нас их все равно отнимут в канцелярии и потом сожрут Срухов со старшиной Пасюком и взводными командирами. И уже через несколько минут яблок не осталось даже в наших пилотках, которые мы, как вы помните, использовали в качестве подручных носильных средств.
А за дверью канцелярии между тем разговор уже шел на повышенных тонах: два майора орали друг на друга как резаные. Тут дверь распахнулась, на пороге показался майор Срухов с красным лицом.
- А, ну войдите! – приказал он нам.
Мы с Петровым напялили опустевшие пилотки на головы, поправили сбившиеся гимнастерки, дружно шагнули в канцелярию и, вскинув руки к виску, вразнобой отрапортовали:
-Товарищ майор, рядовой имярек по вашему приказанию прибыл!
Другой майор, который летун, хмуро посмотрел на нас и скривил лицо, как будто мы его угостили кислым, незрелым яблоком.
- Прибыли они… - хмыкнул Срухов. – Красавцы! Что в саду делали, кто вам разрешил туда пойти, э?
В это вопрошающее междометие «э?», в зависимости от ситуации, наш комроты вкладывал удивление, пренебрежение, угрозу. Сейчас Срухов нам явно угрожал.
Мы быстро переглянулись с Петровым, и я сказал:
- В каком саду?
- Как в каком? – изумился не наш майор. – В том, где вы яблок наворовали и с ними потом ковыляли по взлетной полосе, как беременные ишаки!
- Какие яблоки? – теперь эстафету «дуракаваляния» подхватил Петров.
Срухов, опытным глазом оценив обстановку, понял, что мы успели избавиться от вещдоков (хотя и сделали мы это не специально), и спросил, пряча улыбку в свои густые усы:
- Ну вот, а товарищ майор говорит, что вы шли с яблоками из сада и чуть ли не под его самолет попали!
«Не даст нас в обиду этому летуну Срухов» - окончательно понял я, и с убеждением сказал:
- Да мы просто с краю взлетной полосы стояли. У нас с Петровым смена в ночь, до вечера мы свободные, вот и решили сходить посмотреть, как самолеты взлетают и садятся. Какие красивые самолеты у вас, товарищ майор! Как серебряные, прямо горят на солнце. В жизни таких не видел. Скажи, Петров!
Я толкнул в бок стоявшему с задумчивым видом Петрову.
- Ага! – поперхнулся он. – Прям как эти… как гуси-лебеди…
- Какие, к чертовой бабушке, гуси, какие лебеди? – вспыхнул чужой майор и обвел нас всех поочередно недоумевающим взглядом. – Вы что меня, за дурака держите? Я самолично задержал на середине летного поля этих двух гавриков, у них все карманы штанов и пазухи гимнастерок, даже пилотки были забиты яблоками! Где, кстати, яблоки? Уже скинули, да? А вы их покрываете, товарищ майор… Эх!
И столько досады и обиды было в голосе, во всей обескураженной фигуре этого летуна, что мне даже стало немного жалко его. А с другой стороны – ну какого черта он к нам прицепился? Ну, проехал бы мимо на своем задрипанном аэроплане, а мы бы прошли дальше, в свою часть, и всем было бы хорошо. Так нет же, нашел в нас диверсантов. Яблоками мы бы его керосинку закидали…
- Ну как, будем считать, что инцидент исчерпан, товарищ майор? – примирительно кашлянул, разглаживая крендельком согнутого указательного пальца свои смоляные усы комроты Срухов. - Никто по полю вашему не ходил, яблок по нему не таскал, да?
И он протянул руку летуну.
Авиамайор подумал с полминуты, снова оглядел нас всех троих изучающим взглядом, потом расхохотался и пожал Срухову руку.
- Ну вы, ребята, и молодцы! – только и сказал он на прощание и, козырнув Срухову, развернулся и вышел из канцелярии.
Мы с Петровым переглянулись и разулыбались, весьма довольные собой.
- Смирно! – гаркнул майор Срухов, как только за летуном закрылась дверь. - Да я вас!.. Да я ваших!.. Да вы у меня!..
Ошеломленные, мы стояли, кинув руки по швам, и минут пять, не меньше, выслушивали, как разгневанный комроты словесно носил нас «по кочкам», ни разу не повторившись. Выдохшись, он завершил свою гневную филиппику почти миролюбиво:
- Ну, черт с вами, топайте в роту! А чтобы вам было чем заняться в свободное от работы время, кроме как яблоки в садах околачивать, каждому по – три наряда вне очереди!
- А… - хотел было я что-то вякнуть в наше оправдание, и тут же поплатился.
- По пять нарядов вне очереди! – рявкнул комроты, да так, что в окнах задребезжали стекла.
- Есть по пять нарядов вне очереди! – дружно гаркнули мы в ответ в один голос. – Разрешите идти, товарищ майор?
Срухов уже шел к столу и вяло махнул нам рукой – мол, валите к чертовой бабушке, и мы поспешили покинуть сей негостеприимный кабинет, памятуя, что наш комроты Срухов – личность непредсказуемая, и вместо вполне безобидных (хотя и противных) нарядов вне очереди вполне мог закатать нас на «губу» (гаупвахту).
Конечно, про походы в сад мы забыли. Но когда только-только отпахали свои наряды вне очереди на кухне, на уборке казармы – в общем, куда нас направлял дежурный по роте или старшина, почти весь наш батальон в одно прекрасное воскресенье после завтрака отцы-командиры построили и повели… в тот самый сад. Где мы с огромным удовольствием помогли петровским садоводам убрать богатый урожай и привезли в часть несколько десятков ящиков честно заработанных, отборных яблок. И казармы наши несколько дней буквально благоухали яблочным ароматом!