назад, Глава 8. Ловец жемчуга: http://www.proza.ru/2017/08/18/1719
– И пустыня красивая... – прибавил Маленький принц.
Это правда. Мне всегда нравилось в пустыне. Сидишь на песчаной дюне. Ничего
не видно. Ничего не слышно. И всё же в тишине что-то светится...
– Знаешь, отчего хороша пустыня? – сказал он. – Где-то в ней скрываются
родники...
Я был поражён, вдруг я понял, что означает таинственный свет, исходящий от
песков. Когда-то, маленьким мальчиком, я жил в старом-престаром доме –
рассказывали, будто в нём запрятан клад. Разумеется, никто его так и не
открыл, а может быть, никто никогда его и не искал. Но из-за него дом был
словно заколдован: в сердце своём он скрывал тайну...
– Да, – сказал я. – Будь то дом, звёзды или пустыня – самое прекрасное
в них то, чего не увидишь глазами.
Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»
...И однажды они поплыли к морю...
Пришлось накрывать лодку камышами, маскировать её ивняком и разным подобным ветвяным мусором, чтобы получилось в ней нечто наподобие шалаша. Бобрисэй не спрашивал, зачем это так, а Наречник не объяснял, но сомнений отчего-то не возникало. Они поплыли втроём: Наречник, Непогод и Бобрисэй.
– Я покажу тебе такие места, малыш, какие тебе даже и не снились, – говорил Наречник, а Непогод только молчаливо хмурился и щурился близоруко на открывающуюся в туннельном далеке солнечную голубизну.
Действительно, река впадала в море – она была одним из рукавов или параллельных большой реке протоков, и плыли они по ней спокойно почти до самого прибоя.
– Вот, – сказал Наречник, когда они остановились у прибрежных скал и привязали лодку к небольшому каменному столбу, как будто нарочно приспособленному для швартовки.
Оказалось, что это вроде бы даже и не очень далеко. Хотя, кто его поймёт, это время, – здесь оно течёт совсем по-разному, то так, а то иначе...
– Мы подождём здесь отлива, – сказал Наречник, – и тогда я объясню тебе, что делать, а пока можешь погулять немного... Посмотри, какая здесь красота!..
В самом деле, здесь было так, что даже не хватало дыхания сказать «ах» – его перехватывало от восторга.
Бобрисэй спустился к воде, где мерно кланялись берегу и ластились к его ногам пушистые гребнями волны, расстилая по мелкой гальке и ребристому песку постоянно меняющие свой сокровенный узор изумрудные глубины. Вся самая дальняя даль была охвачена морем – море и море владело всем. Маленький бобрёнок простёр в стороны свои лапы – как просто охватить весь мир и его красоту! Солнечные блики мерцали и играли в волнах, подмигивая ему и веселя – и вся узенькая полоска пляжа, от беспорядочно рассыпанных по его краю густых лесных косм до колеблющейся ликующей зыби небольшого залива, была напоена солнцем.
Наречник, стоя на вершинке скалистого мыса, с улыбкой наблюдал за восхищённым бобрёнком, который, усевшись на большой гладкий валун и опустив лапы в воду, перебирал в пригоршне разноцветную прибрежную гальку. Кажется, об этой красоте верно может сказать только молчание...
Непогод же, вооружившись какими-то приборами, производил понятные только ему замеры и наблюдения.
Но вот начался отлив, всё дальше и дальше отступала вода, и под скалистым мысом, на котором стоял Наречник, приоткрылась пещера, наполовину погружённая в воду.
– Вот, – сказал он. – В этой пещере, малыш, ты можешь увидеть нечто ещё более замечательное...
На стенках и полу этой пещеры мерцали, осиявая её прохладный полумрак, мириады драгоценных камней.
– Возьми инструменты и плыви внутрь, – сладко улыбаясь, продолжил Наречник. – Я думаю, ты сообразишь, как это сделать – помнишь, вариант номер два...
Маленький бобрёнок, охваченный восхищением, всё срезал и высекал из скальной толщи новые и новые камни, не имея сил остановиться.
– Да, поистине, здесь нужен поэт, – смеясь, произнёс Наречник, когда Бобрисэй вынес ему очередную партию драгоценностей.
Но отлив в этом месте был недолгим, и ему пришлось остановиться – хотя и так было добыто уже столько, что экспедиция уже могла бы считаться успешной. Но Наречник показал бобрёнку ещё одно удивительное сокровище. Шагах в двадцати от этого грота была каменистая площадка, усыпанная жёлтыми, оранжевыми и красными камешками разной величины и конфигурации.
– Это янтарь, – сказал клисс. – Отлив и прилив каждый раз вымывают его на эту площадку, и сколько раз его ни собираешь – вскоре опять появляется новый...
Они собрали янтарь и отнесли его в лодку. Непогод уже закончил свои таинственные операции и теперь лежал на тёплом боку скалы, задумчиво глядя в беспредельное море.
– Ты позволишь малышу немного поплавать? – сказал он Наречнику.
Правда, было удивительно услышать от него даже эти несколько слов – и Наречник, с изумлением подняв брови, без слов посмотрел на своего брата. Но тот только улыбнулся вместо всякого объяснения и продолжал рассматривать что-то, видимо совершенно недосягаемое для созерцания Наречника.
– Ну... хорошо... – ещё не оправившись от удивления, сказал тот. – Пусть... пожалуйста. – И быстро добавил, доставая из перемётной сумки заветные пастилки: – Я только хотел предложить ему обед...
Воздух донёс до носа бобрёнка сладко стелющийся запах.
– Это-то он всегда успеет, – как-то уже чересчур спокойно произнёс Непогод. – А то...
Фраза осталась незавершенной. Конечно, недосказанное было понятно только двум братьям. Бобрёнок уже было двинулся к сладким Тяникам, но Непогод, поднявшись на локоть, посмотрел на него со своего места так, что будто приблизил свой взгляд прямо к его глазам.
– Иди, малыш... – грустно сказал он. – Море... оно... даёт силы... – и снова откинулся навзничь, щурясь на солнце.
Бобрисэй пожал плечами и вошёл в воду. Скоро ликующая стихия захватила его, и он плыл и плыл, в бесконечном порыве пытаясь охватить бесконечно свободное и живое пространство. Это было сродни полёту.
Наконец юный бобрёнок, никогда прежде не видевший моря, распластался на волнах без движения и позволил им как угодно колыхать своё тело, сквозь зажмуренные веки глядя прямо на солнце.
С берега, уже превратившись в маленькую, почти незаметную точку, что-то кричал ему Наречник, показывая на небо. Но Бобрисэй не обращал внимания ни на крики, ни на скользящие по чистому пространству неба тёмные тени.
– ...Ушронки... регись... – донеслось до него вдруг особенно ясно.
Бобрёнок вздохнул и поплыл ещё дальше в море. Тени остались позади. И он снова улёгся на ласковые ладони волн.
Вдруг кто-то коснулся его плеча, и, открыв глаза, он увидел... бобра!
Бобрисэй издал вопль восторга и бросился ему на шею, но тот, к удивлению бобрёнка, очень шустро отскочил в сторону, при том как будто маня его за собой. Что ж, хорошо – он поплыл за ним.
– Я налак, – сказал бобр, выходя на берег. – Мы все налаки, морские бобры, мы здесь живём.
Это был плавучий остров! Бобрисэй ликовал.
– Меня зовут Морской Далинь, – продолжал явившийся. – А это мои братья – Лазурный Рулинь, Белёсый Фалинь, Солёный Скалинь и... Ну, всех ты сегодня не увидишь, конечно, – море подняло много сладких водорослей...
На плоскую поверхность острова поднялись ещё несколько бобров. Все они были похожи друг на друга, одновременно отличаясь от Бобрисэя. Тела их были несколько длиннее и, на взгляд, гораздо изящнее, чем у бобров речных.
– Хочешь ли попробовать? – смеясь, сказал один из них, протягивая Бобрисэю охапочку водорослей.
– Хм-чм... – сказал Бобрисэй, уписывая их за обе щёки. – Вкуснее... не ел ничего... с прошлой весны...
Ну, это ясно – всяк бобр свою осину хвалит.
Когда Бобрисэй наелся, они с Далинем сели на краешек острова и просто смотрели вместе в сиреневую даль.
– Наш остров очень маленький, – сказал вдруг Далинь. – Здесь живёт только наша семья. А вот там, в двух днях пути отсюда, есть большой остров, там наша родина, там живут все остальные... Только зовутся они чуть по-другому, но в остальном они такие же, как и мы. Вот они живут действительно на Краю Всех Стран, в Великом Море. А мы здесь просто... вроде как сторожа на этом камне... Да-да, плавучий камень!.. Мы – сторожа, вроде твоей... Ничкисы.
Бобрисэй от изумления даже открыл рот:
– Как! Ты знаешь Ничкису?!
– Да, – невозмутимо сказал Далинь. – И очень даже хорошо. Живущие в море, как и живущие в высоте, хорошо знают эту Птицу, и я думаю, что твои родители многое могли бы тебе о ней рассказать, а ты просто был ещё мал, оттого и не знаешь этого...
Он замолчал, но Бобрисэй тоже ничего не произносил, видимо ожидая, что ещё скажет Далинь. Наконец тот как бы с неохотой сказал:
– И знаешь... Ты лучше питайся каким-нибудь мхом, но только не этим... Наречниковым Прульским Тяником... В конце концов, ты станешь просто ищейкой, добывая для других жемчуг и драгоценные камни, пока... Пока не станешь родным Докрокилу и он не съест тебя совсем.
Это выглядело как какой-то ребус, но Бобрисэю, похоже, всё было ясно. Однако физиономия его выразила некое сомнение.
– Ты знаешь, Далинь... – сказал он задумчиво. – Я был полумёртвым, когда меня подобрал Наречник, и с тех пор он не сделал мне ничего плохого... В конце концов, я могу у него скрываться... Мне кажется, он даже заботится обо мне.
– И до каких пор скрываться? – заметил Морской. – Кстати, ты скрываешься и от Ничкисы... Разве тебе ничего не сказал его брат? По-моему, он последний порядочный человек, ну, в смысле, персонаж из их породы, между прочим, он большой учёный, и от его открытий во многом зависит благополучие этих... Нет, конечно, как хочешь... – закончив энергичную тираду, задумчиво протянул Далинь. – Может, я чего-то не знаю... Но во всяком случае имей в виду – у него своя выгода, и тебя это не касается.
Они ещё помолчали, глядя на воду, и на поверхность моря, и на опускающийся на неё вечер.
– Тебе надо плыть назад, – сказал Далинь.
Братья его, уже давно перестав плавать, тихонько сидели сзади них.
– Нет, но как же... – опечаленно посмотрел на него Бобрисэй, но тот сказал:
– Смотри, знай, тебя ищут, и ты должен теперь позволить себя найти, и только после того ты можешь прийти к нам, в Дальнее и Глубокое море...
Бобрисэй тихо сошёл в воду и поплыл назад.
Как это было ни удивительно, но ни Наречник, ни Непогод его ни о чём не спросили, и они в смутном свете сумерек тихо поплыли назад. У воздушной стражи была смена, и по Мелкой Камнетуре можно было провозить сокровища почти беспрепятственно.
И вот, когда они плыли назад и были уже совсем недалеко от их жилища, Бобрисэй вдруг спросил:
– А скажи, пожалуйста, Сладкий Наречник, как же действуют эти Древние Дары? Они имеют сейчас какое-то значение?
И Наречник ответил, но очень сухо и неохотно, наверное, потому, что они были не в самом безопасном месте:
– Это не Древние Дары. Это их остатки. Я так тебе говорил, – но он всё же решил немного смягчить тон: – Ведь между самими Дарами и их остатками, как ты понимаешь, огромная разница... Но даже в этом состоянии они могут многое... Жемчуг очищает дыхание и самый воздух. Драгоценные камни делают светлой и чистой воду и просвещают мысли. Солнечный янтарь очищает и умиротворяет кровь. Правда, это бывает не со всеми и не всегда... В нашем предании говорится, что лишь тот, кто стал равносторонним, может правильно ими пользоваться. Что это означает, к сожалению, пока никто не выяснил, даже Игорь. Ну а пока ими пользуются как единицей мены... Каковы же они в неповреждённом состоянии, я и сказать тебе не могу, потому что не знаю. Я только слышал, – здесь Наречник бросил взгляд на своего брата, молча и с безучастным видом передвигавшего своё весло, – что есть где-то в горах Источник... Если омыть в водах Горнего Источника эти остатки Древних Даров, то они обновятся... Вот всё, что я могу сказать.
Они завернули за изгиб протоки, и Наречник, только что закончивший свой негромкий рассказ, ахнул: их жилище было разбито буквально в клочья. А Непогод только грустно улыбнулся: похоже, он предполагал, что так и будет. Пришлось поворачивать назад. Было ещё одно жилище у Наречника, запасное, возле Гнилых Пещер. Место это было не торное, а эти Пещеры даже служили одним из казнилищ.
Несколько дней им пришлось выжидать, совершенно никуда не показываясь, так что это время они перебивались только полусгнившей водой, хотя на улице шёл нескончаемый дождь – может быть, это им и помогло?
И вот в который-то день Бобрисэй сочинил своё первое там стихотворение. Он прочёл его Наречнику – ведь тот знал, конечно же, меру красоте!
Если бы я умел летать,
То поднялся бы теперь прямо к солнцу.
Где чистый воздух и вечная радость.
Я пересёк бы пространства,
Не проходимые до того никогда и никем.
Вместе с кроткими птицами
Я двинулся бы на Восток,
Навстречу ясному восходу,
Где кончается земля и всё земное,
Где остаётся только солнце
И небо, полное светлых птиц.
Я стал бы тогда одной из них.
Но клисс стал смеяться над Бобрисэем:
– Ну что ты, глупыш, разве это стихотворение? В нём нет ни размера, ни рифмы. Как же это может тогда называться стихом? Это всё равно, что какие-нибудь звуки, не оформленные в буквы и слоги, назвать словом.
Тогда Бобрисэй сказал:
– Ну, если хочешь, можешь называть это музыкой...
Но клисс веселился ещё больше:
– Но ведь музыка исполняется на каком-нибудь инструменте. А здесь – какой у тебя инструмент? Ты даже спеть не можешь своей... гм... песни, потому что в ней нет мелодии!
Но Бобрисэй всё равно не заплакал, хотя это и могло быть очень обидно. Он только шептал тихонько, сидя на порожке их избушки и глядя на дождь:
– Как же здесь нет мелодии... Ведь я пою...
Он ещё не знал, что для этого пения, которым он начинал теперь учиться петь, нужен не только особый голос, но ещё и особый слух, чтобы его услышать среди мириадов звуков этого мира, среди суеты ощущений и чувств, наподобие ночных мотыльков и мошек, кружащихся вокруг светильника, среди множества разных мыслей, как тропическая растительность, застилающих воздух, – среди них нужно найти одну, всего лишь одну, но такую – как орхидея, которой не нужно голоса, чтобы петь...
– Как думаешь, Игорь, – наконец спросил Наречник, – можно уже выходить?
Помолчав, тот ответил:
– Кому – как... Мне, я думаю, уже пора, а вам ещё можно и поскрываться...
Как-то неуютно стало после этих слов. Но всё-таки вышел Наречник наружу – невозможно уже было ему без пищи.
И вот тут произошёл этот разговор.
Бобрисэй стоял в дверях около самого крыльца, глядя, как Наречник пробирается сквозь чёрный кустарник к речным камышам, и не заметил, как к нему подошёл Непогод.
– Хочешь, я скажу тебе, где Горний Источник? – Бобрисэй даже вздрогнул, так неожиданно было услышать чистый и неизменённый голос Непогода.
– Да, – просто ответил бобрёнок.
– Тогда слушай, – сказал Непогод, садясь на порожке сеней. – В Горной Стране... но не совсем той, откуда пришёл ты – это параллельный отрог... там, выше Плато, на котором живут ежи, есть пустынная местность...
Но самым удивительным было то, как потом говорил Бобрисэй, что он, только что услышав сказанное ему Непогодом, тут же забывал его, так что даже если бы его схватили клиссы, он бы не смог им сказать ничего – даже если бы и хотел...
– Ты сейчас не можешь этого понять, малыш, и всё забудешь, но придёт время, и всё вспомнится – тогда ты увидишь, что это так... Смотри, ты сейчас добываешь жемчуг, и тебе кажется, что он прекрасен, однако это не так... Тот, кто научился смотреть, видит не то, каков он сейчас, а то, каким он может стать, то, что он в себе сокрывает, и вот это – поистине прекрасно. Ведь этот жемчуг всего лишь образ, понимаешь, это опыт... А тебе просто нравится, что тебя хвалят, и всё. Помнишь, ты видел в реке странную тень за собой? – Не дожидаясь ответа, Непогод продолжал: – И это была смерть... Это Быра Страшная Докрокил – смешное название, не правда ли? Но за ним кроется твоя смерть, смешная для тех, кто придумал это название... Не заметил ли ты, кто препятствовал ей приблизиться к тебе? Видел ли ты... Вышний Свет? – Это Непогод сказал совсем тихо, но совершенно не обращая внимания на реакцию Бобрисэя, который сидел рядом с расширенными глазами и приоткрытым от ужаса и удивления ртом. – Он ослеплял её, так что та не могла тебя видеть, однако ты знай, что это не может быть вечно. Когда ты подрастёшь... она увидит тебя, так нужно, пойми это уже сейчас... А теперь пойдём, я покажу тебе одно место, – и он поднялся и двинулся наружу, Бобрисэй послушно шёл за ним.
– Вот здесь, в Гнилых Пещерах, – сказал уставший и выглядевший совсем несчастным Непогод, – ты найдёшь в своё время драгоценное сокровище... Не могу тебе теперь сказать, какое – боюсь, ты не оценишь... А сейчас пока тебе не лишним будет серебро, и при входе в Пещеры, чуть направо, ты увидишь его. Я думаю, ты захочешь сделать... Впрочем, я надеюсь, ты догадаешься сам... – и здесь Непогод впервые за их разговор чуть-чуть улыбнулся. – Ладно, пойдём назад, малыш, а то Наречник сейчас вернётся.
– А что... – быстро начал говорить Бобрисэй, но Непогод перебил его:
– Да, не нужно ему говорить... этого.
И они молча дошли назад, к избушке, и каждый, казалось, думал о своём. Вскоре вернулся Наречник, сытый и довольный. Он принёс пищи также и им.
...Наутро Бобрисэй и совершенно успокоившийся Наречник отправились на их лодочке в обычное «жемчужное» плавание. Непогод отчего-то обнял их на прощанье – Наречник вопросительно посмотрел на него, но тот только махнул лапой и снова сел за свои бумаги. Всё прошло как обычно, и через несколько часов они возвращались к избушке с восемью жемчужинами. Им повезло, что они остановились передохнуть за чернокустьем: всё-таки добыть восемь жемчужин – не очень-то лёгкий труд... И вот оттуда они услышали шум.
Сквозь хлипкие и ломкие ветви они видели, как раскрылись кроны деревьев и огромнокрылый силуэт, окружённый более мелкими фигурами, опустился сверху к их избушке...
– Наречник, как же быть? Нужно же что-то делать... – залепетал Бобрисэй.
Поистине чернокрылый исполин был ужасен.
– Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать, это сидеть тихо и не высовываться, – мрачно ответил Наречник. – Это Дорнок, и я удивляюсь, как он ещё не заметил нас с тобой. Хотя... – и он окинул взглядом Бобрисэя. – Может быть, это ты...
В этот момент раздался страшный грохот. Их избушка, взметённая вверх когтями стражников, рухнула на камни бесформенной грудой брёвен, палок, соломы... Даже до сидящих за кустами героев долетело несколько щепок. Они зажмурились и закрыли лапами свои головы...
Но тут стало тихо. Только в этой жуткой тишине, как мёртвые звуки, раздавались свистящие махи огромных крыльев. Дорнок поднимался в воздух, а за ним ровной стаей уходили остальные. В лапах у Дорнока безжизненно повис Непогод со своими чертежами...
Снова закрылось небо, деревья сомкнули свои лапы.
– Рано или поздно это должно было случиться... – сказал Наречник, откидываясь на спину, на прохладные камни. – При нашем ремесле всегда рискуешь. Да и вообще-то жизнь...
Он замолчал, глядя куда-то вверх.
Бобрисэй тоже молчал, и только полная тишина мешала им зарыдать в голос.
– Ну что, пойдём туда, посмотрим, – снова сказал Наречник, и интонации его стали суровыми. – Может быть, что-то осталось.
...Они оставили на развалинах послание к Наречнику.
– Что ж, теперь я понимаю, отчего они не тронули нас, – саркастически улыбнулся клисс, читая послание. – Им мало тела – нужна душа, вот что, понимаешь... – и он засмеялся так, что у Бобрисэя по шкуре прошёл мороз и шерсть стала дыбом.
И клисс процитировал, обращаясь к бобрёнку:
– «Красомаха Великая Наречнику повелевает: Если хочешь жить – выдай ты сам Пришельца, а брат твой будет служить нам»... Ну что, малыш, собирайся – видишь, повелевают. Нам предстоит долгий путь.
Кажется, даже камням стало жутко.
– Нар... ты... бр... Что происходит?! – воскликнул Бобрисэй, огромными глазами глядя на клисса.
Тот менялся на глазах.
– Ты можешь противостоять буре и молнии? – кричал он, когда из лап его с треском выходили когти и зубы металлически блестели в его оскале. – Я – нет.
И он бросился на Бобрисэя.
Бобр кинулся наутёк.
Кажется, никогда в жизни он ещё не бегал так быстро. Сладкий, нёсшийся за ним с коготным грохотом, скрежетал от злости зубами – бобр мелькал у него под ногами то вправо, то влево, метался между валунами и кустами, неожиданно прятался в какие-то ямки, выскакивая в другую сторону. Как-то само собой бежалось Бобрисэю к Пещерам, в которых они так недавно были с Непогодом...
Гнилая темнота Пещер приняла Бобрисэя, как пазуха жалостливого пастуха принимает замёрзшую птицу. Он мчался по извилистым ходам, через арки, комнаты и переходы, совершенно не разбирая дороги. Какие-то крылья хлопали у него над головой, и он всё ускорял и ускорял бег, пока совершенно не изнемог. Всё. Бежать больше не было сил. Он присел в выемке под наклоном скалы и закрыл лапами голову. Слышался приближающийся топот отчаянного клисса.
Но прежде чем тот приблизился и пробежал мимо, Бобрисэй почувствовал, как тёплые крылья охватили его голову и лапы. Это была Ничкиса! Бобрёнок завопил от восторга, и клисс, уже выбравший другой коридор, повернул к нему – но что с того, теперь Бобрисэй уже был совсем не тот, что несколько мгновений раньше!
И они возобновили свой бег, а Птица летела впереди.
– Как же ты сюда попала? – ликуя, кричал на бегу Бобрисэй.
– Я летела за Дорноком и стражниками – для устрашения они делают столько шуму, что нужно быть совершенно самовлюблённым типом, чтобы не понять... ведь это было ясно, что там, куда они летят, я найду тебя...
Бобрисэй заревел на ходу, так что слёзы прыгали вокруг его физиономии, как жемчуг.
– Спасибо тебе... – шептал он.
Но внезапно бобр увидел перед собой стену. Дальше хода не было. Это было странно – разве могла Ничкиса ошибиться? Бобрисэй обернулся к приближающейся опасности и обнажил своё оружие – алмазные резцы. Клисс влетел в укрывшую их залу и резко затормозил, подняв облако песка.
– Ну, вот и приехали, – сказал клисс.
И тут он увидел Птицу.
Это было удивительно – крылья и оперение её сияли, как самые лучшие драгоценности, и даже самый воздух вокруг неё стал золотым.
– А-ах! Синяя птица! – крикнул клисс, и Бобрисэй с удивлением посмотрел на Ничкису.
Действительно, непонятно...
Наречник бросился на Птицу. Бобрисэй хотел защитить её, но бег его отчего-то стал не более чем один сантиметр в час. Он силился преодолеть расстояние, но, словно во сне, оно втягивало его в себя, оставляя бежать вокруг весь мир. И клисс схватил Птицу, которая не сопротивлялась.
Он стал рвать её оперение, лихорадочно толкая его в свою перемётную сумку, и Птица не сделала ни движения против.
– Уходи... – сказала Птица, глядя на Бобрисэя, но мог ли он это исполнить?
Он всё бежал и бежал к ней.
И вот закончилось оперение, и Птица стала кроваво-красной, продолжая сиять в темноте. Клисс уже раскрыл пасть... А Бобрисэй всё бежал и бежал. Но вдруг из сумки Сладкого выпорхнула Птица с сияющим оперением – оно снова сложилось в Птицу, и вот их уже было две! От удивления клисс кинулся к сияющей драгоценностями Птице и... выпустил Алую из рук!
И две Птицы немедленно соединились в одну, но что это была теперь за Птица! Мне трудно вам это описать. Бобрисэй уже не бежал, а лишь в изумлении созерцал совершающееся у него на глазах таинство.
Сладкий с округлившимися глазами бросился за Птицей, не видя, куда бежит. И вот, когда Ничкисе, казалось, уже некуда было лететь и кружить и торжествующий клисс взвился в финальном прыжке... Птиц снова стало две!
И клисс со всего маху врезался в стену...
У них было довольно много времени, чтобы спокойно от него уйти. Оказалось, что они были совсем недалеко от входа – бегая по Пещерам, они делали круги.
Проходя мимо показанного Непогодом правого ответвления, Бобрисэй заглянул внутрь, думая лишь мельком напоследок глянуть на серебро, и обомлел. Внутри небольшой ниши лежали драгоценные камни и янтарь, привезённый ими с моря, лежал жемчуг, со смертной опасностью добытый им из Мелкой Камнетуры, лежали серебряные нити, сотканные неизвестно кем из руды! Это было даже ужасно – до того удивительно.
Бобрисэй сел прямо на пол на порожке этой зальцы и сидел так, глядя на всё это.
– Ну, где ты там? – заглянула к нему Ничкиса. – Я уже... – и она ахнула, увидев всё это.
Древние Дары сияли в темноте.
Ничкиса подлетела к ним и увидела что-то такое, что её заняло больше, чем самые сокровища.
– Бобрисэй, посмотри, тут письмо!
Бобрёнок подошёл посмотреть и заулыбался. Да, это было письмо от Игоря Непогода.
– Смотри, что он пишет, – сказал он. – «Не торопись, малыш, ты успеешь – он не заметит тебя. Конечно, это только часть сокровищ – ведь нужно было чем-то насытить Дорнока, но этого хватит вам. Сделай из серебряных нитей, жемчужин, драгоценных камней и янтаря венец для Птицы. А себе – на правую лапу браслет. Смотри, как это сделать...» Дальше чертёж, – пояснил Бобрисэй. – И опять письмо. «Это мой вам подарок... Не бойся, мы с тобой ещё увидимся, только ещё не знаю как. Скорее всего...» На этом конец. Он не успел дописать! – с горечью сказал Бобрисэй.
– Ну что? – после долгого молчания задумчиво сказала Птица. – Переждём здесь некоторое время?
...Двое суток делал Бобрисэй венец и браслет. Конечно, я думаю, не надо и пояснять, что без помощи Птицы у него ничего бы не вышло. Она приносила ему воду и поила его, как птенца, из клюва. Она принесла ему немного сладких камышей от реки.
– Этот венец не может упасть, – сказала Птица, надевая Дар.
– И этот браслет не потеряет крепости, – добавила она, когда бобрёнок надел на свою лапу браслет.
Бобрисэй крутил перед собой лапой, любуясь Даром, и улыбка после двух суток слёз снова появилась на его лице.
– Я что-то слышал про горных ежей, – сказал он, всё ещё рассматривая его и улыбаясь. – Где-то в той стороне есть и Горний Источник, от вод которого, говорят, обновляются Древние... остатки Древних Даров... Наверное, иного пути у нас нет – как ты думаешь?.. – и он вздохнул, отлагая, наконец, в сторону своё ненаглядное сокровище. – Я, по крайней мере, не знаю, что ещё предложить.
...Наступали сумерки и смена воздушной стражи, и тихий бобрёнок со снова ставшей совсем серенькой птицей медленно пошли в горы.
дальше, Глава 10. Как найти пристанище горных ежей: http://www.proza.ru/2017/08/19/1074