назад, Глава 10. Как найти пристанище горных ежей: http://www.proza.ru/2017/08/19/1074
...Кошка кольцо схватила да в окно да по крышам, по заборам вон из города!
Бежат с собачкой домой, радёхоньки. Не спят, не едят, торопятся. Горы высоки
перелезли, чисты поля перебежали, через часты дебри перебрались. Перед има
река быстра, за рекой свой город. Лодки не привелось – как попасть? Собака
не долго думат:
– Слушай, Маха, я вить плаваю хорошо, дак ты с кольцом-то седь ко мне на спину,
живёхонько тебя на ту сторону перепяхну.
Кошка говорит:
– Кабы ты не собака, дак министр бы была. Ум у тебя осударсьвенной.
– Ладно, бери кольцо в зубы да молчи. Ну, поехали!
Пловут. Собака руками, ногами хлопат, хвостом правит, кошка у ей на загривки
сидит, кольцо в зубах крепит. Вот и середина реки.
Б.В. Шергин, «Волшебное кольцо»
Сказывать, говорят, скоро, а идти-то – долго.
Но долго ли, коротко ли, а пришли-таки они к Великому Водопаду, который у верхних бобров назывался всегда Ничевойским.
А что дальше делать – непонятно было. Отчего Митёк туда их направил – или это только случайность была?
Решили подождать пока – как это говорится: надо путь проходить терпением и пожданием. Слава Богу, что сладких камышей и водорослей возле Водопада было предостаточно, а у воды-то! И устроились Бобрисэй с Ничкисой на ночлег. Вырыл бобр нору в берегу, который был повыше, а Птица устроилась на дереве в дупле, которое там очень кстати оказалось.
Прошёл день.
Ничего не менялось – и Водопад всё тот же, и река, и лес, и вокруг – ни души.
И вот тогда Ничкиса и сказала Бобрисэю эти слова:
– Я думаю... знаешь, нам опять нужна Песнь – ну, помнишь, как там, в Темнице... Не для того ли нас сюда привезло?
Но маленький Бобр её понял.
– А что, – говорит, – разве ты не поёшь?
Какой там «поёшь» – ведь они должны были вести себя тише травы и ниже воды и быть столь тихими, как будто их вовсе нет! Но Птица... Она, конечно, – то же самое:
– Пою и не могу не петь, но... сейчас нам нужна особенная Песнь... Я же говорю – как там, в Темнице... Нам нужна Песнь Плача.
– Я учусь ей с того времени, как родился, и ищу его с тех пор, как попал сюда, – ответил Бобриан.
...На следующее утро Бобрисэй и говорит:
– Ну что, давай походим, посмотрим вокруг – может, найдём что, хоть намёк какой...
Однако Птица молчала, а Бобр к тому времени уже понял, что, если молчит – лучше ждать. И они подождали ещё день.
И тут уже сама Ничкиса говорит Бобрисэю:
– Обычно, кажется, три дня ждут, так ведь? Ну вот... завтра утром, значит, и пойдём... Только, я думаю, пораньше надо, немного ещё до рассвета.
Бобрисэй пожал плечами и лёг спать. А место это было совсем близко от той Темницы, в которой они с Ничкисой в самом начале оказались.
Встали они утром, как договорились, тихо-тихо переправились в одном непорожистом месте через реку. Хоть и была эта местность окраиной, а всё-таки нужно было быть осторожными от воздушной стражи.
И пошли они осматривать другой берег реки и ту сторону Водопада.
И вот заметил Бобрисэй, что из-за неровностей скалы под водопадом слои воды падали не совсем ровно, хотя и очень мощно, почти сплошным валом. Но всё-таки в этом вале было два места, в которые при желании можно было проникнуть и зайти за водопад. Ну, или внутрь водопада. И то ли от нечего делать, то ли ещё по какой не вполне ясной причине предложил Бобрисэй Ничкисе тут ида проникнуть – ну, мол, интересно же...
Однако, как вы понимаете, решить – это одно, а сделать – другое. Так стоял Бобрисэй и топтался, не зная, как же подступиться к этому месту. И, возможно, он так бы и не принялся исполнять задуманное, если бы не помог случай.
Присели они с Ничкисой на бережку отдохнуть немного и позавтракать. А Птица, как обычно, на плече у него. И тут в какой-то момент что-то понадобилось Бобрисэю сзади под деревьями – то ли коры хотел немного взять, то ли ещё что – встал он, прошёл чуть по какой-то тропке, поворачивается, а из-за деревьев прямо на него выходит клисс, да огромный такой, как лошадь почти.
– О! Тё тоэ за пержонас чикой? – сказал клисс, увидев Бобрисэя. И кричит ему: – Тэй и! Той стам – сюди ида!
Бобрисэй что-то тихонько ответил, а сам понемножку заворачивается бежать.
– То чегы злакас? – крикнул клисс, раздражённый тем, что не услышал ответа. В один скачок припрыгнул он к Бобрисэю и встал на тропке, загораживая дорогу.
– Тэй и! – вальяжно кричит он тут Бобрисэю, хотя стоит от него в двух метрах. – Полох! А бука ныстро омнебоди сво снипу рет опьёв! И поногть чисты! – добавил он уже совсем оскорбительным тоном, шлёпая Бобра по носу своим хвостом.
А надо заметить, что хвосты у клиссов были очень длинные, лохматые и к тому же страшно вонючие. Дело в том, что клиссы, поскольку использовали свой хвост как орудие особенно унизительного наказания, хлопая им при этом всякого по лицу, нарочито позволяли застревать в нём всякому сору, грязи и гнили. Хвост получался тогда очень грязный и увесистый. У всех у них он был настолько длинный (и, надо добавить, очень сильный, потому что они его постоянно упражняли), что им не нужно было специально поворачиваться, чтобы стегнуть им, а они просто сидя помахивали им, заводя его то с одного своего бока, то с другого. Так они поступали, когда хотели показать, что считают ниже своего достоинства прикасаться к кому-либо лапой.
– Бе дуну, – мрачно, но ясно ответил Бобрисэй.
– Вечо? – картинно-удивлённо протянул Клисс и стал своими грязными лапами дёргать Бобрисэя за усы. – Не по, ты чёнял?
– Присто чевал, прай дойти! – отмахивался от него Бобрисэй.
Но клисс не унимался, продолжая его толкать и дергать.
И тут нашему Бобриану, наверное, припомнилось, как обошлась с клиссом Шетскрут.
– Нлиб, Ничкиса, га шлёбэ не маю... – простонал он, от огорчения забыв переменить модус речи, и с размаху тяпнул своими алмазными резцами клисса за нос.
– Уя! – коротко и осенённо воскликнул клисс, схватившись лапами за нос, и вид у него был при этом почти как у Архимеда, перед тем как тот воскликнул свою знаменитую «эврику». Ну а дальше началось настоящее выступление: – Ай! Ой! Уя!.. Авав!.. Ага, ого!.. Авав, ая!.. Авав, мага!.. Аяй, уюй! – Клисс плясал вокруг своей оси, продолжая держаться за нос и всё ещё из упорства загораживая собой узкую тропинку.
Тогда, преодолевая отвращение, Бобрисэй тяпнул его и за хвост, чтобы, так сказать, придать положению равновесие.
И тут наконец клисс бросился бежать:
– Тгдык-тгдык-тгдык-тгдык-тгдык... – весело звучала, всё более удаляясь, его резвая поступь.
– Ну что, Ничкиса, – задумчиво сказал Бобрисэй, глядя вслед удаляющемуся звуку. – Кажется, мы опять влипли в историю. Надо удаляться, – заключил он и, осторожно сойдя в опасную реку (ничего ведь больше не оставалось), поплыл против течения прямо к водопаду, потому что – кто знает, может, этот клисс был не один?
Ничкиса сидела у него на макушке, освещая путь. И даже как будто вода не так сильно взвивалась и бурлила там, куда попадал свет Ничкисы – словно на волнах разливали масло.
И, кстати говоря, Бобрисэй не ошибся – он уже отплыл на некоторое расстояние от берега, как на него с обычным для них шумом выскочило несколько клиссов и клаашей, но что они кричали, из-за грохота близкого уже водопада слышно не было.
И вот Бобрисэй перетекал от порожка к порожку, от скалы к скале, осторожно подбираясь к тому месту, где неровности огромной горы создавали в толще водопада щель. Конечно, это он уже вряд ли мог видеть, но, в то время как он пробирался ко входу в Водопад, на реке появилось несколько лодок, и в одной из них даже была... я такого зверя до сих пор ещё не видел. Наверное, хорошо, что Бобрисэй не заметил её.
И вот он набрал побольше воздуха (вообще-то Бобрианы могут находиться под водой пятнадцать минут, но это если вода спокойная) и нырнул в Водопад...
Конечно же, он бы не выплыл, если бы не нашёл корня... Когда уже невозможно было держаться и некуда было выныривать, рука его вдруг наткнулась на что-то продолговатое, вроде древесного корня, явно тянущегося от скалы вниз. Бобр схватился за него и, преодолевая невыносимый напор, вполз внутрь.
Наверное, целых полчаса он лежал наполовину в воде на каком-то камне, не имея сил не только шевелиться, но даже смотреть. Да, ну Бобр-то ещё можно понять, но как выдержала это плавание Птица? Вот это было непостижимо. Однако она была жива и сидела неподалёку, кутаясь в вымокшие насквозь перья. И венец серебряный с жемчугом и камнями на голове цел.
Наконец Бобрисэй открыл глаза.
– Я думал, я умру, – сказал он.
Ничкиса в ответ только деликатно улыбнулась.
– ...А ты и умер, – вдруг сказал кто-то скрипучим голосом, но, несмотря на скрипучесть, был он удивительно мелодичным.
Бобрисэй так и подскочил на своём камне.
Они стали смотреть, но долгое время ничего не могли увидеть. Но вот, кажется, глаза чуть привыкли...
– Я Кучнекиз, – сказал кто-то, – Накисомый Кучнекиз.
Говоривший был настолько стар, что, кажется, скрипучим голос его был именно потому, что все части его состава от ветхости уже скрипели.
– Забирайтесь ко мне, – снова сказал он.
Они находились в огромной нише в скале, внутри Водопада. Кажется, там можно было испытывать недостаток воздуха, но дышалось им там легко.
– Ну вот, Ничкиса, и свиделись... – сказал старичок, когда они взобрались по уступам к нему в каморку. – Не узнаёшь меня?
Птица издала вопль радости, и Кучнекиз на секунду утонул в сиянии её крыльев.
– Стой-стой, задушишь, – смеялся он.
Когда радость немного улеглась, Ничкиса объяснила Бобрисэю, что, когда она была только вылупившимся птенцом, она выпала из гнезда и потерялась и, пока родители её искали, Кучнекиз и его семья кормили её.
– А где Попрыгуша, Журчанья, Крыластик – что с ними? – стала расспрашивать Птица, но старик так помрачнел, что она сразу оборвала свои расспросы.
– Я не знаю о них ничего с тех пор, как Тёмная Долина дошла до Водопада... Нам пришлось тогда очень туго, а меня – вот – выбросило сюда...
Бобрисэй с Ничкисой молчали.
– Из наших здесь живёт ещё только Корзетса, – сказал он чуть веселее. – Это там, дальше к краю, у второго входа... Но вы успеете её увидеть... Между прочим, вы удачно попали: теперь примерно пять дней будет очень много воды и ни войти сюда, ни выйти отсюда будет невозможно... А сегодня – такой день... – и он заулыбался старческой тихой улыбкой.
И жили Бобрисэй с Ничкисой у Кучнекиза с Корзетсой за Водопадом шесть дней. Один день живут у Кучнекиза, а к Корзетсе в гости ходят, другой – наоборот, у Корзетсы, а Кучнекизу в гости идут, так шесть дней и прошло.
Кормили они их разными мошками деликатесными, всякими водорослями вкусными, но всё равно не то это, что на воле, на воздухе...
– Но лучше так, – говорят они, – чем Красомахе в лапы...
Вот тут Бобрисэй впервые всё и узнал про Красомаху.
– Зверь она подлый, – объяснял Кучнекиз. – И даже сам Грит с ней не связывается, хотя он-то у них и главный. А так – заправляет всем Красомаха. Её и все звери боятся, и клиссы, и кловы, и крэиссы, не говоря уже о клаашах и прочей дряни... Разве что Дорнок со своей стражей в чём-то от неё независим – но всё равно, и они кормятся от неё... И справедливо зовут её Красомаха, потому что ненавидит она, да и все её подручники, всё чистое, прекрасное и лучшее – зависть у неё бешеная... Хотя мать её, говорят, была не такова, но... может, это разговоры одни... Однако есть ещё у неё имечко-прибавление – Красахама, и так оно и есть – нет для неё ничего святого...
И много чего другого рассказывали Бобрисэю Накисомые Кучнекиз и Корзетса.
И когда наступил шестой день, переглянулись они и говорит Корзетса Бобрисэю:
– Хотим мы сказать тебе, Бобриан что-то очень важное...
А Ничкиса тихо так сидит рядом на камушке, как будто и не дышит.
– Есть отсюда наверх, к Великой Запруде, внутри скалы потайной лаз... Но он такой узкий, что не знаем, сможешь ли ты пройти сквозь него. Однако всё же думаем, наверное, получится, пока ещё мал ты... Как, хочешь, покажем тебе его? Потому что если позже, то ты уже вырастешь и пройти будет невозможно – сейчас выбирай. Хочешь – вот, можем вернуть тебя домой. Только ещё одно... возвратиться тогда сюда – не знаем, возможно ли будет тебе?..
И замолчали они все, глядя на Бобрисэя, а вид у них такой скорбный-скорбный...
Сначала обрадовался бобрёнок наш – ну как же, ведь хочется к маме с папой, и к сестрёнке младшей, и даже к братьям... А потом смотрит на них – нет, что-то здесь не то.
– Объясняйте, – говорит им, – в чём здесь дело?
Они говорят:
– Должен у тебя быть выбор, потому что мал ты ещё, а времена тут наступают тяжкие. Было тяжело, а ещё тяжелее будет... Но мы ещё не всё тебе сказали, потому что не всё и знаем...
Ну что тут делать?
– Что же... – говорит бобрёнок, – я ведь Пляце обещал, что вернусь... Да и Наречника тоже жалко... А ещё Непогод – может, жив он ещё? А Тропкины? Мальта, там, Юльца... Как же... не знаю я...
И Бобрисэй заплакал, как маленький. А он и был ещё совсем маленький – можно сказать, только в школу пошёл. Хотя, конечно, у бобров, особенно у таких, всё немного иначе. Как это говорится – «год за три идёт»? Ну, а здесь, наверное, год – за десять.
И вот Бобрисэй плачет, а Кучнекиз с Корзетсой радуются, а Ничкиса – так та вообще в пляс пустилась. Что это значит? Бобрисэй и плакать перестал.
– Что вы веселитесь-то? – спрашивает.
– Не можем сказать тебе, – говорят, – не поймёшь ты, мал ещё, – а сами хитро так перемигиваются.
И не пошёл Бобрисэй домой через тайный ход.
– Хорошо, – говорит тогда Кучнекиз. – Сейчас пойдёте вы с Ничкисой назад, в Долину, и я хочу тебе на память дать подарок. Вот тебе фонарь – сейчас он не горит, потому что здесь и так светло. А когда случится тебе вдруг быть одному, без Ничкисы, в тёмном каком месте – будет гореть он, чтобы тебе не попасть в какую-нибудь беду...
Фонарик был из тёмной меди, старинный, с хрустальными стёклышками на сторонах, а на верхней крышке – колечко. Внутри у него лежало несколько свечей, лучинки и кремни.
А Корзетса подарила ему непромокаемую перемётную сумку с длинным ремешком и палку дорожную.
– Палка эта не ломается, – сказала Корзетса. – Может, поможет когда, в дороге или в каких приключениях... Это – Палка Необходимая, сокращённо – ПН. Ну, будь здоров, малыш!
Положил Бобрисэй фонарик в сумку, надел её на себя, палку взял в зубы, Ничкиса вцепилась коготками ему в загривок, и они пошли. Ну, выходить из Водопада было уже гораздо проще: течение помогало. Главное, нужно было не попасть под слишком большой поток.
Вынырнули они, а на дворе – сумерки, вечер наступает, перемена воздушной стражи, можно идти, значит.
– Ой, – говорит Бобрисэй, – а куда идти-то нам, не спросил я...
– Ну-у... – сказала Ничкиса. – Ты ведь хотел в горы, так?
И они пошли в горы.
Так они и ходили – Бобрисэй с фонариком в приподнятой левой лапе, с Палкой Необходимой в правой, а на плече у него Ничкиса.
Ничкиса и сама светилась в темноте, так что ему было совсем светло.
Было это уже в Горной стране, начинавшейся сразу от водопада налево, если стоять лицом к Долине и, соответственно, к Морю, а если стоять лицом к Водопаду, то – наоборот.
Они шли и радовались, и это было необъяснимо, ведь, несмотря на то что и сюда простиралась власть Тёмной Долины, не боялись они здесь никого. Никого они и не встретили, ни клисса, ни клааша какого-нибудь, ни воздушный стражник не появлялся, и даже лес не так, как обычно, затенял путь – всё словно расступалось пред ними.
И пришли они в Горную Страну.
Точнее, это была ещё не сама Горная Страна, а только её начало. Называлось оно Плато ежей, его было никак не миновать, если ты идёшь в Горную Страну.
Было в то время утро, полная тишина.
Лес стал совсем редким и невысоким, так что небо, можно сказать, было здесь прямо в руках. Бобрисэй неторопливо шёл, с радостной улыбкой глядя по сторонам. Воистину, это плато было прекрасным!
Солнце восходило среди парящих в его лучах рыжеватых стволов сосен, путаясь в их изящных колючих кронах, опускаясь ласковой рукой на густые задумчивые кроны лип, на восторженно поющие прозрачной арфой кроны могучих дубов... Лёгкие берёзки скромно стояли там и сям, и их непритязательная и милая песнь тоже была частью этого чудного утра. Весёлый шиповник, таинственный можжевельник – все они давали собою путь солнцу!
Здесь и деревья были иными!
Бобрисэй вышел на небольшой пригорок, с которого было видно всё это убаюканное между двумя высокими отрогами миловидное плато. Трава на открытых местах уже становилась густой, и теперь свежий утренний ветер чуть колыхал её. Она ещё была вся в росе. Однако, видимо, она здесь никогда не достигала слишком значительной высоты и густоты, потому что почва была каменистой – повсюду виднелись мохнатые от лишайников спины разнообразных валунов. Некоторые из них были даже очень большими.
И наконец Бобрисэй увидел реку!
Он даже засмеялся от радости и побежал к ней вниз по небольшому склону, мелькая лапами и хвостом.
Вода её была изумрудной, сочными и мягкими волнами протискиваясь между отшлифованных ими разноцветных валунов, переливаясь чрез них солнечным шлейфом, она иногда выбрасывала небольшие бурунчики белёсой пены. Чем-то эта река напоминала море – Бобрисэй теперь уже знал, какое оно... Противоположный берег был скалистым, и крутые его откосы все поросли соснами, причудливой и прекрасной мелодией исчертившими всё его пространство.
Даже здесь, на берегу, под ногами среди мелкой гальки похрустывала рыжеватая прошлогодняя хвоя. Бобрисэй присел на один из валунов, бока которого уже были тёплыми, как печка. Да, солнце жило здесь постоянно, и всё здесь было иначе, чем там, в Тёмном лесу, оставшемся за спиной...
Бобрисэй поднял тоненькую узловатую веточку с нежной пушистой зеленью. Это была лиственница. Но нигде поблизости не было подобного дерева – видно, волны принесли эту веточку сверху. Он положил её на место и долго сидел просто так, не смея двинуться и даже не замечая, что Ничкисы давно уже нет на его плече... Должно быть, она слетела, когда он бежал к реке.
Он встал и снова стал подниматься на пригорок. Ничкиса прилетела к нему, спорхнув откуда-то с ближайших деревьев, и стала кружиться близ него, описывая самые разные виражи.
– Ну, надо же... – иронически протянул Бобрисэй, – как на тебя действуют курортные места...
– Здесь прекрасные сосны, – весело отвечала она, – и прекрасные шишки – подумай, даже ещё теперь сохраняются прошлогодние семена – как будто кто-то позаботился, чтобы здесь всегда была пища... А какое здесь солнце!
– А я думал, ты можешь и без еды, – шутливо буркнул Бобрисэй.
– Это не совсем так, – тоже улыбаясь, отвечала Ничкиса.
Наконец ликование её несколько умерилось, и она снова примостилась на привычном месте на плече Бобрисэя, только лапы и крылья её ещё чуть подрагивали от прорывающегося восторга.
Почему-то у них не возникало вопроса – что же мы здесь будем делать? – казалось, всё должно было разрешиться само собой...
И тут они увидели белок.
Они шли почти непрерывным рыжим потоком, перетекая с кроны на крону, выбравшись перед тем из низины, где туманился Тёмный лес. И наконец всё это течение остановилось прямо напротив плато, на скалистом берегу на другой стороне реки.
– Интересно, – спросил Бобрисэй, – что бы это могло значить?
Ничкиса вдруг стала совсем серьёзной, и от недавнего ликования уже почти не осталось следа.
– Я знаю их, – сказала она. – Я думаю, у них что-то случилось – иначе бы они не оставили обжитых мест. Они жили на другой стороне Тёмной долины, там тоже начинаются горы...
Они сидели на камне и смотрели, как белки растекаются по лесу и растворяются в его нетёмных глубинах.
– Они пришли вместе с нами, – сказал Бобрисэй.
Ничкиса на это ничего не возразила.
Когда белок уже совсем не стало видно, Бобрисэй вздохнул и поднялся с места.
– Пойду и я, поищу себе что-нибудь перекусить, – сказал он.
Ничкиса осталась на дереве на краю полянки возле этого пригорка.
...Когда он вернулся, она уже говорила с какой-то белкой.
– Как ты думаешь, – крикнула ему Ничкиса, – с кем я говорю?
– Не имею понятия, – хмуро ответил Бобрисэй. В реке он обо что-то поранил лапу, и она теперь ужасно болела. К тому же и течение было несколько непривычным.
– Это же Марцка! – укоризненно воскликнула Ничкиса, а белка, только скромно улыбаясь, сидела рядом с Птицей на ветке.
– Да? – продолжал Бобриан в том же духе. – Ну а я Бобрисэй, и что с того?
– Так ты что, её не помнишь, что ли? – всё удивлялась Ничкиса, а нахальный бобр с независимым видом завалился спать прямо в можжевеловом кусте под этим деревом, перед тем не очень-то приветливо буркнув:
– Не имею чести знать...
– Я думаю, он просто смущается, – шепнула белке Ничкиса.
Это была та самая белка, которую Бобриан освободил от цепи в харчевне «Ширнапрюххи».
– Ну что ж, – сказала она Ничкисе. – Я пошла. Приходите завтра вы к нам – посмотрите, как мы устроились... – и Марцка, несколько раз широко скакнув в сторону берега по кронам рядом стоящих сосен, спланировала точно на противоположный край реки и опустилась на травянистом откосе.
Ничкиса с вершины сосны помахала ей крылышком, и та, ответно махнув лапкой, взлетела по стволу ближайшего дерева и скрылась в его ветвях.
Отсиял уже полдень, приближался вечер, а Бобрисэй всё безмятежно спал. Словно он теперь чувствовал себя в такой безопасности, что вся напряжённость и весь внутренний страх отошли, исчезли, уступив место непорочному лету, каким оно бывает в детстве, когда всё – хорошо...
– Чуфык! – кто-то сказал ему.
Бобрисэй открыл один глаз.
– В-ф-ф... в д-том ч-чело?.. – продолжал задумчиво бормотать кто-то, обнюхивая Бобрисэя, так что в лица бобрёнка касалось тёплое дыхание.
Бобр открыл другой глаз и увидел перед собой симпатичную улыбающуюся мордочку с колючей шевелюрой на макушке и весёлыми ушками. Пришедший сидел прямо перед ним, сложив лапки на брюхе.
– Врипет! – сказал он. – Кты то? Ё яжик, зовя менют Храпин...
Бобрисэй сел и посмотрел по сторонам. Солнце уже садилось за дальними горами на противоположной стороне Тёмной долины, и только его косвенные лучи достигали сюда. Было удивительно тихо, и лишь цикады расцвечивали пространство уютною и мирною песнью.
Они были на Плато горных ежей.
– Привет, – ответил бобр, тихо улыбаясь в ответ и словно ещё не веря. – Я Бобрисэй.
дальше, Глава 12. И день един парит, как жаворонок...: http://www.proza.ru/2017/08/20/1082