Нестарый, седеющий мужчина сидит, устало уронив руки на колени. Чуткие пальцы нервно теребят полу плаща. Слова собеседника не доходят до него, они налетают на глухую стену недоверия и озлобленности. Человек этот – комок нервов, болезненно реагирующий даже на самое осторожное прикосновение.
Борису Петровичу К. нет и сорока. Но сколько он пережил за эти годы, сколько потерял: здоровье, спокойствие, товарищей, любовь к матери!
… В широкие окна просторной комнаты врывается бодрый шум центральной улицы. Не реже, чем в соседние квартиры, заглядывает сюда солнечный луч, так же, как в тысячах счастливых семей звенит здесь серебристый смех ребенка. И только лица взрослых улыбаются редко, как будто большая постоянная забота запретила людям улыбаться.
Четыре сердца бьются рядом, четыре жизни переплетаются в одну…
Внешне спор идет из-за жилплощади, из-за вещей. На самом же деле люди безжалостно крадут у себя самое главное – дни своей жизни.
Мать, сын, внучка… Сама жизнь, передаваемая из поколения в поколение, Узы, обязывающие поддерживать друг друга богатством жизненного опыта, теплотой родного сердца.
- Это все громкие фразы! Поживите, как я живу, - волнуется Борис Петрович, и длинный свиток давних и недавних обид услужливо разматывает раздраженная память. Вспоминается все: и ссора матери с отцом, и стипендия, отобранная на семейные нужды, и месяц, проработанный в столовой, когда не хватало денег… Правда, память почему-то стыдливо обошла другие моменты: тоску по дому в минуты фронтового затишья, короткие и ласковые письма домой, заботливые руки матери, приготовившие бесчисленное количество ванн для раненого сына-воина. Тогда все мелкое, эгоистичное оттеснила назад сначала большая беда, потом большая радость.
И вот теперь:
- Я ненавижу ее, у меня нет к ней никакого чувства, она человек не нашего времени…
Матери, т. е. человеку не нашего времени, скоро семьдесят. Запинаясь, медленно-медленно рассказывает она свою жизнь. Годы стерли из памяти многое. В начале войны умер муж – но когда не помнит. Сколько лет проработала продавщицей, когда ушла на пенсию – путаются даты. Может быть и прав сын, обижаясь на мать в прошлом, только теперь-то немного помнит с тех пор старая женщина. И как о ком-то постороннем слушает она раздраженный рассказ снохи:
- Склероз мозга у нее. Мы ее не касаемся, у нее пенсия, она сама себе все покупает и варит отдельно…
Только вот в таком тоне и говорят о ней:
- Что себе не варишь ничего? Деньги копишь?
- Зачем старый платок надела? Опозорить нас хочешь?
- А ну-ка вынимай свое барахло из комода! Вещи ребенка туда положим.
Только ложки супа, нового платка в подарок, теплого слова не находится для старухи. И вот иной раз выйдет во двор мать, посидит, задумавшись, и вдруг побегут по глубоким морщинкам нежданные и неслышные старческие слезы. В них то ли обида на близких, то ли раздумье о прошлом, то ли сожаление, что не очень долго уж осталось сидеть вот так, под нежарким осенним солнышком. А дома опять упреки:
- Ходишь! Жалуешься! Позоришь!
До сих пор мы не говорили о самом младшем члене семьи, о двухлетней Маринке. Ее еще не волнуют человеческие отношения, для ее глаз в мире все пока ясно и просто. Но едва протянутся детские ручонки к бабушке – строгий материнский окрик: «Нельзя!» Маринка пока еще не спрашивает – почему. Но, наверное, когда-нибудь спросит.
В этой истории трудно кого-то обвинять и упрекать. Здесь наказаны все.
И среди злых слов, упреков растет нежная и ласковая Маринка. Но вдруг случится. Пройдет много лет, взрослая, самостоятельная Марина Борисовна, увидев протянутые к ней руки родителей, грубо отрежет: «Нельзя!» А кто будет в этом виноват?
Юность, 1960 год.
Гравюра засл. художника РФ Спартака Александровича Глушкова "Золотое кольцо России" (из архива вдовы художника
http://www.proza.ru/2015/05/31/1027)