Глава 11 Свой своему
1
Гордостью и красой украинского города Божина слыл хасид и лесоторговец Авигдор. Он и его возлюбленная жена Двора нажили изрядное богатство, а еще породили двух сыновей и двух дочерей. Дети взрослели и, преемствуя родительские истины, чинили отцу с матерью то беды, то радости.
Старшая дочь Маргалит, молодая вдова, увлеклась берлинским просвещенцем Ицхаком, гостила в его семье в Германии и вернулась на родину разочарованная. Пнина, младшая авигдорова жемчужина, вышла замуж за Ашера, наследника большого состояния. И уж первый плод взаимной любви шевелился во чреве юной супруги.
Младший сын Берл, коего хасидская ретивость обязывала к благочестию, посадил черную кляксу на незапятнанный лист семейной хроники, лишив невинности некую бедную девицу. Зато старший сын Дов, хасид не менее рьяный, чем брат его, основал в Антверпене алмазную фабрику на паях с Ицхаком, и преуспел в коммерции, и веру отцов сохранил на чужбине, и, не сходя с праведного пути, достиг солидных барышей.
2
Пришло время, и накатилась на божинских иудеев всесокрушающая волна чувств простого народа великой империи и владык ее. Вот собираются в питейном заведении миряне, обиженные иноверцами в ермолках. Чарки одну за другой лихо опорожняя, наполняют христианскую душу решимостью вырвать из православной земли злокозненный корень – неизбывную причину бед и непреуспеяния державы.
Пробиваются голоса сквозь смрад и табачный дым.
- Пора, братцы, бить да громить евреев!
- Своих бы не потревожить с пьяных-то глаз!
- У наших – занавески в окнах, а у евреев – стекла закопченые.
- Не местный, что-ли?
- Мы из северных краев, с живинкой, с огоньком!
- Что до огня, так и без вас душа горит, а помощь примем.
- Есть дома, где просвещенные живут, без пейсов и бород. У них чисто, хоть и бедно.
- А которые из местечек, те вовсе нищета – ни богу свечка, ни черту кочерга.
- От голытьбы какая пожива? Только девки и бабы!
- Мало разве?
- В богатых домах золотишко припрятано, есть мебеля, посуда, одёжа, амбары ломятся.
- Добро их у нас украдено!
- Точно! Вернем свое, ребята!
Живут в Божине и хасиды, и хасидоборцы, и просвещенцы. И все антогонисты яростные. Говорят, вражда меж близкими непримирима, а пришла общая беда, и оставили усобицу до лучших времен. Вместе плачут и вместе убиенных хоронят. “Свой своему, свой своему...” – без устали напоминают сами себе божинские евреи.
Ашер и Пнина после свадьбы поселились в доме Авигдора. Крепок забор, тяжелы засовы, глубок подпол, велика надежда уцелеть. Ашер просвещенец и думает широко. “Разве звери они? Обманутые, несчастные!” Он вышел из ворот, книгу держит над головой. “Братья, остановите бесчинство! Светочи мысли взывают к нам: гуманностью уподобимся творцу!” Да кто ж стерпит еврея-краснобая? Окружили Ашера братья, повалили наземь, били коваными сапогами, покуда дух не испустил.
3
Европа осудила восточного соседа. Барон Шпигель, супруг новообращенной христианки Ревекки, принял на себя благодарную миссию – цивилизовать варварские края. Не в Божин, но в Северную Пальмиру направил он стопы свои. Столичный царедворец успокоил встревоженную совесть барона: мол, лучшие правительственные умы понимают, не гоже евреев чересчур теснить, а лучше добавить им чуток свобод, дабы польза вышла империи.
Благополучные немецкие иудеи, разбуженные просвещенцами Натаном и сыном его Ицхаком, сделали чрезвычайный сбор и переправили деньги несчастным соплеменникам, избитым и ограбленным на пиршестве патриотического духа.
Дов, удачный сын Авигдора, взывал к отцу с матерью, к сестрам и брату, умоляя бажать из проклятого Божина и переселиться к нему в тихий Антверпен. Да разве легко подняться, да и как решиться? Бросить, продать, забыть?
4
“Плачь, плачь, пчелка моя... Как тяжело на сердце... Две дочери, две жемчужины, две вдовы молодые...” – говорит жене Авигдор. “Не покинем Божин. Здесь любовь наша родилась, здесь и умрет она вместе с нами...” – невпопад отвечает Двора.
Во дворе синагоги толпятся люди. Мужчины, женщины, дети. Горестные лица. Берл пустился в пляс. “Остановись, негодник!” – закричал Авигдор сыну. “Цадик учит, весельем хасид отвратит беду!” – возразил танцор. “Довольно, Берл! Случилась уж беда!” – зароптали вокруг.
Шимон, единственного сына потерявший, не совладал с горем, и уж не хасидоборец он более. Глаза блестят лихорадочно, опирается на руку раввина.
- Ашер, Ашер! Не вижу моего Ашера в толпе!
- Молчи, Шимон. Он на небесах, ему лучше, чем нам.
- Как много стариков здесь собралось...
- Это дети, Шимон. Смотри: юные розовые лица.
- Нет! Увядшие, серые, в морщинах.
- Старики в другой стороне, Шимон.
- Ты опять ошибся, раби. Там усопшие. Застыли, бледны, как мел.
- Да ведь они живые!
- Покойники они! В чистом младенца сердце зародыш злобы будущей, а тело молодое, упругое – дряхлости вместилище. Плетущийся к могиле старец мертв давно. Конец вещей в начале их. Я сквозь время вижу.
- Лишь молитва, Шимон, исцелит больную душу.
- Это Ашер! Он улыбнулся мне с небес, позвал к себе. Будем молиться, раби.
Глава из повести "Свой своему".
Полностью повесть опубликована здесь:
http://berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Berg1.php
и здесь:
http://www.port-folio.us/July_2015/.(4).html