Взрослые коровы – очень умные животные и в стаде ведут себя спокойно, пасутся себе
не спеша, поедая луговую траву, а насытившись, греются на Солнце, распластавшись
на прогретой земле. Пастуху вечером остаётся только одно - дать своей собаке команду.
Собака поднимает стадо и контролирует его безопасное возвращение на ферму
к вечерней дойке.
Вот по этой причине, дойных коров пас местный пастух, а мне, как временно
откомандированному инженеру в совхоз «Рогачёвский», досталось для выпаса
стадо бестолковых годовалых тёлок, которые только и норовят разбежаться
в разные стороны при первой же возможности.
Я бегал по окрестностям за этим стадом уже четвёртый день, не давая тёлкам выбегать
на проезжую часть рогачёвского шоссе, где постоянно проезжали гружённые собранным
с окрестных полей картофелем, грузовые машины.
Отсекать стадо от дороги мне помогала дубина. Если её правильно кинуть и она полетит
в нужном направлении, то тёлки бегут от неё в противоположную сторону и таким
образом можно научиться управлять рогатой толпой.
Сложно было управлять стадом на поле, так как оно было изрядно вытоптано
копытами животных, а между многочисленными следами от копыт росли высокие кочки
с редкой выеденной под самый корень травой и самое опасное было подвернуть ногу
на этих кочках.
Коровы не столько поедали траву, сколько её вытаптывали, поэтому огромные
совхозные поля для выпаса представляли собой практически безжизненный пейзаж,
состоящий из скользкой грязи, коровьих лепёшек и редкого кустарника на горизонте.
Поэтому моя задача была перегонять стадо с одного убитого совхозного поля
на другое, такое же убитое многочисленными парными копытами молодых коров.
Понятное дело, что травы тёлкам катастрофически не хватало, поэтому они были
худыми, росли медленно, но бегали очень резво.
В первый же день стало понятно, почему местные пастухи не хотели пасти недо-коров,
а перекладывали эти проблемы на плечи и ноги приезжих в их края инженеров и
научных работников.
Также, в первый день стало понятно, что тёлки временами ещё хотят и пить
(меня об этом не предупредил ни один пастух), а где искать этот водопой,
также никто не сказал, но природная интуиция молодых животных подсказала
в каком направлении надо искать воду и к обеду моё стадо нашло длинный
глубокий овраг, в котором протекал мутный неглубокий ручей.
В тот день с утра шёл дождь, мой брезентовый плащ с капюшоном намок,
потяжелел и не давал свободно двигаться. Я устал бегать уже к обеду,
поэтому гнал стадо на скошенное поле, где находились остатки соломы
от собранного урожая пшеницы. Этой соломы было достаточно много, как
и не собранного и рассыпанного по земле зерна на радость мышкам-полёвкам.
Пришла мысль соорудить из соломы что-то на подобии небольшого стога,
на котором можно было немного отдохнуть. Я улёгся на сложенную солому и задремал.
Тёлки меня так достали, что вопрос – в какую сторону они будут теперь разбегаться,
был снят с повестки.
Сквозь сон я ощутил мягкий, но увесистый удар в бок.
Открыв глаза, увидел у своего лица коровью морду, её сопливый нос почти упирался
в мой глаз. Я приподнял голову и наглая тёлка быстро отошла на безопасное
для неё расстояние.
Я огляделся и обнаружил, что нахожусь в центре круга, образованного из
двадцати – тридцати тёлок с обращёнными в мою сторону физиономиями.
Когда они увидели, как я встаю и беру свою дубину, тут же разбежались кто куда.
Опять бегать по полю мне не хотелось, поэтому я улёгся в солому и продолжил спать.
Но не успев войти в глубокий сон, снова почувствовал тупой удар коровьей морды
по моему телу.
Это продолжалось несколько раз. Поспать тёлки так и не дали.
Позже, как объяснили специалисты, коровы, практически единогласно, приняли
меня в члены своего стада, в связи с чем подчинились генетическому инстинкту
по защите уставшего члена молодого рогатого коллектива от пожирания его
хищниками посреди широкого скошенного осеннего поля.
Хищников вокруг не было, но инстинкт был и делал своё дело, поэтому
мне так и не дали покоя.
Для обеспечения безопасности, тёлки окружали меня от возможных неприятностей,
пока я не поднимусь и не вольюсь в уже наше, общее дружное стадо.
Вечером я пригнал стадо в загон, снял с себя «спецодежду» и пошёл на ужин
в общежитие, где уже собралась вся наша инженерная компания, вернувшаяся с
совхозных картофельных и морковных полей.
Эта компания постоянно интересовалась, почему я с фермы прихожу каждый
вечер голодным, ведь там можно молока парного пить – сколько хочешь.
К молоку я был равнодушен, поэтому и не пил, но пить молоко хотели мои коллеги.
Они уговорили меня проводить их на ферму и упросить доярок нацедить нам
трёхлитровую банку.
Проводить коллег до фермы нужно было вот почему:
С двух сторон от коровника находятся отстойники – это огромные котлованы глубиной
до трёх метров, куда трактором регулярно сгребается жидкий навоз, накопленный
на ферме за несколько дней.
Эти отстойники были заполнены отходами жизнедеятельности коров вперемешку
с дождевыми водами по уровню земли.
Поверх этих отстойников росла густая, удобренная трава.
Так вот, если человек не местный и идёт рядом с коровником, то он не может визуально
определить, где заканчивается земля и начинается бездонная фекальная,
предательски замаскированная травой, пропасть.
У нас, однажды, один инженер захотел познакомиться с доярками. Шёл к ним в сумерках
не зная дороги и попал в один из отстойников. Ему повезло. Он провалился у самого края
и смог держаться целый час за ствол растущего рядом чертополоха, иначе он бы
соскользнул на глубину ямы с печальным и позорным финалом для молодого ловеласа.
Его вытащил сторож, который вечером пошёл закрывать ворота фермы и услышал
отчаянный вопль, доносящийся из высокой травы.
После этого происшествия, командированные в совхоз москвичи и не помышляли
приближаться к ферме, даже ради халявного парного молока или лёгкого флирта.
Так вот, мы надели сапоги и пошли всей компанией на вечернюю дойку.
Товарищей я оставил снаружи здания, а сам пошёл выбирать самую удойную корову
и договариваться с женщинами - доярками.
Инженеры стояли у входа в коровник, курили, ждали молоко и маялись от безделья.
Вдруг они увидели огромную местную крысу, которая неспешно проходила мимо них.
Крыса была не пуганная и спокойная, но нашим дуракам захотелось проявить свою
нереализованную храбрость, поэтому они погнали крысу к стене, где собирались
добить её сапогами.
Загнанная в угол фермы крыса, сразу же поняла, что шансов у неё нет, терять ей,
также, нечего.
Она прыгнула на приставленный к стене деревянный поддон, а с него в ближайшую
физиономию взрослого придурка.
Не знаю, укусила она его или нет, но раздался такой жуткий крик, что все люди из
коровника, побросав свои дела вместе с нашей трёхлитровой банкой, выбежали
во двор, где истерично прыгал, схватившись за нос младший научный сотрудник.
Два других его товарища за свои носы не держались, но также громко орали от страха.
Женщины и сторож стали спрашивать моих коллег о произошедшем, но слышали
только отрывистые бессвязные фразы о том кошмаре, который с ними произошёл.
Местная крыса куда-то убежала, спросить у неё о произошедшем не было возможности.
Больше адекватных существ в округе не осталось.
Молоко девушки нам надоили. Придурок с покусанным носом, придя в общежитие,
закатил очередную истерику и просил, кого-нибудь съездить на переговорный
пункт и позвонить его родителям, чтобы те забрали его от сюда как можно скорей.
Стали думать кому добираться до ближайшего посёлка (а это пять километров в
каждую сторону).
Коллеги посовещались и приняли решение. Подошли ко мне и озвучили:
«Твоя крыса напала на Стёпу – тебе и звонить его родителям».
Крыса была не моя (честное слово), но тем не менее я стал обдумывать как
быстрее добраться до ближайшего междугородного телефона.
Рейсовый автобус в Рогачёво ходил редко и не регулярно, поэтому я одел кроссовки
и решил быстренько сбегать до узла связи.
Бегу по обочине шоссе и вижу далеко впереди телегу, в которую запряжена
худая и не определённого цвета, лошадь.
Повозка двигалась, примерно, со скоростью пешехода, поэтому я догнал
её через несколько минут. На телеге лежали мешки с картошкой и куча сена,
на которой лежал мужик в телогрейке. Он смотрел по сторонам и не обращал внимания
на брошенные в ногах вожжи. Они были не нужны, так как старая кляча, видимо,
хорошо знала все местные дороги и правила движения по ним.
Когда я догнал телегу, мужик с сочувствием посмотрел на меня
и предложил место в своей повозке.
Я попытался объяснить ему принципы здорового образа жизни, основой которого
является лёгкая пробежка перед сном, но не смог, так как побоялся сбить дыхание.
Обгоняя телегу, я поравнялся с лошадью и увидел её удивлённый вытаращенный
умный правый глаз.
Лошадь поняла, что её обгоняет человек и прибавила ходу. Я также прибавил,
так как не хотел бежать рядом с неухоженной клячей, от которой скверно пахло навозом.
Бежать более быстро я не смог. Стала уставать и запряжённая лошадь, но не сдавалась.
Мужик на телеге удивлённо смотрел за происходящим, затем попросил не мучить
его животное и ещё раз предложил мне нормально и спокойно доехать.
Сдвинул в сторону пару мешков, на их место постелил сено и вопросительно
посмотрел на меня.
Я запрыгнул в телегу и удобно устроился, облокотившись на мешки.
Лошадь поняла, что соперника по бегу у неё уже нет, успокоилась и резко сбавила темп.
Телега снова поехала со скоростью пожилого пешехода.
Мужика на телеге звали Анатолием.
Толику было скучно и наше общение он начал с того, что, протянув свою руку с зажатой
между пальцами папиросой в направлении деревянного дома, покрашенного зелёной
краской с голубыми наличниками, сказал, что в нём живёт его бывшая девушка,
которая не дождалась Анатолия, пока тот служил в рядах вооружённых сил в
Группе Советских войск Германии в шестидесятые годы.
Когда Анатолий был в «учебке», получил письмо от своей невесты, сдуру написавшей
о том, как весело ей было на дне рождении их общего друга.
Анатолий в долгу не остался и будучи в очередном наряде по роте в свободное
время кошмарно наврал про то, как ему весело живётся в Германии, а особенно
по вечерам.
Почти каждый вечер он, типа, приходит в немецкую пивную, где его уже ждут
блондинка Марта и брюнетка Клара, они там пьют шнапс, танцуют, поют песни
и бурно веселятся…
На большее у Анатолия фантазии не хватило.
Он написал своё зловредное письмецо и отправил его своей благоверной в Союз.
А через месяц на имя командира части приходит коллективное письмо от жителей
деревни Березняки, в котором колхозники жаловались на то, что Родина отправила
молодого человека в Германию не для того, чтобы он по немецким бабам шлялся
и в кабаках шнапс употреблял, а стал достойным и политически грамотным
защитником строящегося коммунизма, отдающим свой долг на передних
рубежах соц. лагеря.
В конце письма стояли многочисленные подписи односельчан Анатолия.
Письмо это зачитывал замполит на плацу перед всей воинской частью.
В следствии этого, вместо сержантских погон и должности командира отделения,
он остался рядовым, был переведён в хоз. роту и в подчинении у него был свинарник,
на котором он и дослужил до своего дембеля.
Невеста его не дождалась, что и к лучшему, так как она сейчас превратилась в
огромную бесформенную бабу с постоянными проблемами со здоровьем.
Интересно было то, что я также служил в Германии, только в семидесятых годах
и моя «учебка» располагалась рядом с «учебкой» Анатолия. Это местечко называется
Альтенграбов.
В Великую Отечественную войну там находился полигон, на котором испытывали
новейшие образцы немецкого бронебойного оружия.
Про этот эпизод войны, связанный с Альтенграбовом был снят замечательный
фильм «Жаворонок».
Во время моей службы, на месте того полигона располагалась воинская часть
танкистов. О невыносимых условиях для курсантов в той части мы знали много.
Там постоянно происходили ЧП, связанные с избиениями, убийствами и
самоубийствами военнослужащих.
В нашей «учебке» связи служба была также не лёгкой, но до убийств дело
не доходило.
На территории нашей части в войну находился подземный завод по производству
фашистских снарядов.
И здесь был удивительный момент, связанный с тем, что у моего товарища по
взводу, курсанта Соловьёва Володи в войну отец работал в качестве
военнопленного на этом же заводе.
Когда наша Армия наступала, немцы затопили этот завод вместе с людьми
и оборудованием, а отцу Володи повезло в том, что он в это время находился
наверху в бараке для военнопленных.
Информации от отца про тот период времени было очень мало, так как
воспоминания о работе в концентрационном лагере для него были чрезвычайно
болезненны.
Наши военные специалисты за многие послевоенные годы так и не смогли откачать
воду из помещений подземного города, так как вода постоянно поступала из мест,
которые обнаружить они так и не смогли.
Когда мы каждый день маршировали на «разводе» по плацу, то отчётливо слышали
эхо от наших шагов, отражающееся из глубин затопленных огромных помещений
военных цехов.
Учебные классы для связистов находились в бывших казармах для офицеров
Вермахта.
На сколько я знаю, в настоящее время в тех казармах, на сегодняшний день,
располагаются военнослужащие НАТО.
Анатолий ненадолго замолчал, потом стал рассказывать, что до сих пор содрогается
при воспоминании о разгрузке угля вручную для воинской котельной и об отсутствии
в те времена всяческой механизации.
Он не знал, что спустя тринадцать лет на том же железнодорожном отстойнике,
несколько раз, разгружал брикетированный каменный уголь наш взвод.
За эти прошедшие годы для внедрения механизации и облегчении работы
при разгрузке угля так никто и ничего не сделал.
А зачем? Когда есть дармовая подневольная рабочая сила в любом количестве,
состоящая из солдат-срочников.
Более изощрённого издевательства над курсантами вряд ли можно придумать.
Как правило, нас после завтрака строем вели к уже ждущему разгрузки полувагону,
доверху набитого угольными брикетами (около 40-50 тонн).
Выдавали лопаты и вилы. Руковицы не выдавали, их «зажимал» хитрый прапорщик
Сухорученко. Три четверти объёма выгружалось голыми руками, так как лопатой или
вилами подцепить брикеты из россыпи невозможно. Нас в данной экзекуции участвовало
около десяти человек.
Перед курсантами ставилась определённая и конкретная задача: «пока не разгрузите
весь вагон – не уйдёте».
Хронология разгрузки протекала приблизительно так:
Первый час проходил весело, с прибаутками, юмором и матерными анекдотами.
Пробовали разгружать уголь лопатами. Невозможно брать с россыпи.
Пробовали разгружать вилами. Очень сложно брать с россыпи.
Стали выбрасывать уголь руками. Получилось эффективнее, чем вилами,
но быстро устаёшь.
Начинает стираться кожа на ладонях и пальцах.
Второй час разгрузки. Пытались открыть боковые раздвижные створки. Не получилось.
Они намертво придавлены массой угля.
Третий час. Я вспомнил древнюю историю о том, как люди предали Прометея и за это
ангелы отвернулись от человечества.
Четвёртый час. Действительно, ангелы отвернулись от нас. Вода в фляжке закончилась.
Хочется пить. Думаем, где взять воду? Старлей Самусенко бросил нас и ушёл на обед.
Десятый час. Смогли открыть боковую раздвижную створку полувагона.
Небольшая часть брикетов высыпалась на гору уже ранее выброшенного угля в зону
разгрузки. Большая часть угля высыпалась на рельсы и под колёса. Хочется пить.
Где бы добыть воды? Пришёл после длительного обеда Самусенко.
Воды не принёс. Еды не принёс. Отдаёт команду работать быстрее.
Двенадцатый час разгрузки. Появилась возможность выгружать уголь лопатами.
Четырнадцатый час. Пол полувагона очищен от угля. Рельсы и колёса завалены
брикетами. Залезаем под вагон и лёжа на животе, очищаем ж\д пути.
Очень хочется пить и есть. Где бы добыть воды и еды?
Пятнадцатый час разгрузки. Пути очищены. Мы готовы возвращаться в
Расположение нашей воинской части.
Недовольный нашей слишком медленной работой Самусенко, ведёт наш
взвод в столовую.
Полночь. В столовой нас ожидают убогие остатки холодного ужина.
Старлей Самусенко идёт к хлеборезу, забирает у него ворованный у солдат
батон белого хлеба, брикет сливочного масла и кулёк с сахаром. Уходит в
офицерский городок.
Почему-то в нашей части среди некоторых офицеров и прапорщиков, было
принято нагло объедать солдат.
Каждый из них посещал нашу столовую вечером и с набитой продуктами сумкой
сваливал к жене (видимо они каждый день кормили своих жён солдатским сахаром
и бутербродами с ворованным маслом) а на сэкономленные марки покупали
немецкие шмотки.
На утро солдатская порция из этих продуктов урезалась на половину.
Мы сидим в тёмной столовой, пальцы плохо гнутся от напряжения, вилка трясётся в
вибрирующей руке.
Час ночи. Стираем «подменку». Мыло ужасно щиплет руки в местах сбитых мозолей
и стёртой кожи.
Два часа ночи. На сон остаётся только четыре часа.
А утром (после развода) старлей Самусенко будет проводить для солдат
полит-занятия, на которых (помимо вопросов крайне напряжённой международной
обстановки) будет объяснять принципы товарищеской взаимопомощи, честности и
порядочности.
Угольная чёрная пыль из лёгких выходила несколько дней.
Мы постоянно были голодными, фатально не досыпали и поэтому с физическими
нагрузками наши молодые организмы справлялись «не очень», отчего солдаты
постоянно простужались и переносили болезни на ногах.
В санитарную часть помещали только если температура поднималась выше
тридцати восьми градусов.
Я до сих пор не могу понять, зачем была нужна такая армия, которая воевала
не с врагом, а со своим молодым мужским поколением, часто превращая их
в инвалидов. И это в мирное время!
Мы продолжали ехать на старой телеге, мимо нас проносились гружёные самосвалы
и я спросил у Анатолия, почему его кобыла с машинами не соревнуется в скорости,
кто кого обгонит?
На что Анатолий ответил, что его кобыла совсем не дура и понимает разницу между
грузовиком и человеком.
Анатолий поинтересовался моими прямыми трудовыми обязанностями в его совхозе.
Я рассказал историю последних дней моей жизни на его малой Родине.
Он лукаво улыбнулся и спросил: «неужели за всё время выпаса ни одна тёлка
у меня не пропала?»
Как ни странно, но, действительно, количество тёлок всегда оставалось одно
и тоже. Правда, был один инцидент с местными крестьянами…
Однажды вечером, после того, как я пригнал стадо, ко мне подошёл тракторист
с фермы и сказал, что если вдруг одна из тёлок «нечаянно» провалится в отстойник,
то для всех будет совсем не плохо… и наоборот, даже очень хорошо.
Можно вполне обоснованно воспользоваться ситуацией, «списать» животное
и поделить мясо с ливером между ограниченным количеством «заговорщиков».
Стать извергом для своих подопечных я не смог.
В те времена в Подмосковье были большие проблемы с мясом.
Мне было очень жалко молодое коровье пополнение, к которому уже успел
привязаться, поэтому старался вовремя отсекать стадо от опасных мест.
Период моей работы для местных трактористов прошёл без халявной говядины.
По этой же причине они на меня ещё долго обижались…
Наша телега уже сорок минут ехала до переговорного пункта.
Я наблюдал медленно меняющийся пейзаж вдоль дороги и продолжал слушать
Неторопливый рассказ хозяина гужевой повозки.
Покусанный крысой товарищ, уехал в Москву с нервным потрясением, а мы продолжили
работать на полях совхоза, выполняя задачу, поставленную правительством перед
комсомольцами, членами КПСС и прочим беспартийным людом.
Коллеги по работе на ферму за молоком больше не ходили – боялись мести местной
крысы. Но если разобраться, зачем нужно было трогать животное, особенно, пинать его?
В оставшиеся дни пребывания в подшефном совхозе, при выпасе не очень крупного
рогатого скота, я уже не напрягался бегать за стадом, которое запомнило маршрут,
по которому каждый день его водили.
Если была необходимость собрать всех вместе, я просто, присаживался у стога
с соломой и закрывал глаза.
Десяти минут ожидания хватало на то, чтобы чья-то коровья мордочка утыкалась мне
в плечо и всё стадо окружало меня плотным кольцом и брало под свою защиту.
Так продолжалось до тех пор, пока не пришлось возвращаться в Москву,
где меня ждала интересная научная работа, никак не связанная с коровьим
поголовьем. Если и придётся возвращаться в совхоз «Рогачёвский» для оказания
шефской помощи, так не раньше, чем через пол-года – к майским праздникам,
для очистки от навоза загонов для маленьких телят, которые пока ещё не родились.