Сегодня умерла моя бабушка по отцу Маргарита. Можно использовать эвфемизмы: ушла, отошла в мир иной. Но за всеми этими словами стоит Смерть, которой многие боятся и от которой прячутся. Я не боюсь. Я немного ведьма. И бабушка тоже. Хотя она очень боялась умереть и крепко держалась за жизнь. Изо всех сил.
Я точно знаю время ее смерти. Я ехала в маршрутке. Играло радио. И Игорь Николаев пел: «Маргарита, окно открыто…». Мастер и Маргарита. Я подумала, что психотерапия отдалила меня от мистического сознания. Я все реже обращаюсь к эзотерическим объяснениям событий в моей жизни и все чаще нахожу опору в реальности, хотя процессуальную психологию и аутентичное движение порою трудно не считать мистическими. Я все реже говорю себе, что я Ведьма и внучка Маргариты. Я вышла из маршрутки, занялась своими бытовыми делами. Только в голове звучал навязчивый припев: «Маргарита, окно открыто! Маргарита!». Через час я получила известие о смерти бабушки.
Я думала, что я готова к такому известию. Она уже лет пятнадцать почти не ходила: ужасные, разбитые слоновостью ноги. И жила, полностью подчинив своей воле дочь – мою тетю Елену. Восемьдесят шесть лет. И сохраняла свое собственное разумное представление о мире. Но в последнее время она угасала. Хотя нам с сестрой казалось порою, что она нас всех переживет: ведьма. Не пережила. Человек. И при известии о ее смерти у меня просто покатились слезы из глаз. Слезы, слезы, слезы.
У меня очень сложные отношения с бабушкой и к бабушке. С одной стороны первая внучка, вроде бы любимица, а с другой стороны, когда она хотела рассорить отца с мамой по молодости, через нее начинало транслироваться, что я не дочь моего отца, до свадьбы нагулянная. А я свадебный ребенок. Просто родилась раньше срока. Бабушка очень хорошо за всеми сроки считала. Легко ли девочке в ссорах между мамой и пьяным отцом слышать, что она байстрючка? Получается, что папа, бабушка и дедушка не мои? И я не их. А я копия отца, даже нет, я очень похожа на бабушку. Волосы, фигура, затылок. Я не Голубевская порода и не Шадринская. Я Селезневско-Репинская. В прабабку Надежду и бабку Маргариту. А вообще я смесь всех этих пород, единственная в своем роде. Только в детстве я этого не знала.
Для меня важно было почувствовать любовь бабушки, свою принадлежность к ней, признание, что я ее внучка. А любви не было. Было очень холодно рядом. Вот и появилась бабушка-ведьма.
А может бабушка-ведьма возникла из совершенно стертого воспоминания младенчества? Бабушка создала одну из моих психотравм в структуре потребностей. Я из тех, кто обычно не просит помощи. В бодинамическом упражнении, когда младенец зовет мать, я просто не могла открыть рта: зачем звать, если мама все равно не придет? Я молчала до слез. И я не понимала, откуда такая молчаливая безысходная тоска.
Оказалось, что мама пришла со мною двухмесячной на работу в «Гражданпроект», где работала и бабушка. Маме давали в декрете какую-то подработку: денег не хватало. И вот пока маме объясняли задачи по проекту, бабушка два часа таскала меня по всем отделам, показывала подругам, начальству: хвасталась внучкой. После этого похода я сутки орала, не спала и не ела. Мама и бабушка испугались. Заподозрили сглаз. Бабушка у знакомых узнала какие-то заговоры, молитвы и обряды. В итоге она надо мной-младенцем жгла свечи, читала молитвы, отливала воск и яйца. Коммунистка в 1975 году. Чем не ведьма? После обряда, говорят, я успокоилась, к маме прилипла так, что уже не отпускала. Пока не пошла, с рук не слазила. Прилипла-то прилипла. Видно очень боялась снова навсегда потерять: для двухмесячного ребенка два часа - вечность. Только звать на помощь не умела никогда. И если звала, никто не откликался: не верили, что помощь действительно нужна. Просить помощи и принимать помощь с благодарностью, а не с чувством вины за свое бессилие я научилась только недавно. После сорока. «А сроку было сорок сороков». Слава Богу, одного хватило.
Бабушка практически никогда не откликалась на просьбы о помощи со стороны мамы. На любую беду: болезнь мою или сестры, сломанный холодильник летом в тридцатиградусную жару и многое другое, - был ответ маме: «Пусть она узнает!» Что должна была узнать мама? Как трудно жить? Она и так знала. Единственный раз, когда бабушка помогла – осталась с больной сестрой дома (я с пневмонией лежала в больнице), так это тогда, когда умерла мамина мама – бабушка Ага, Агния, Огненная моя. Мама с отцом улетели на похороны в Баргузин, а мы остались в Иркутске.
Похороны, свадьбы и дни рождения в бабушкиной личной семейной традиции – святое. Через эти события она всегда проходила связующей нитью в жизни очень многих географически разрозненных родственников, создавая семейную сеть. Только мы с сестрой из этой сети периодически выпадали.
Бабушка была тщеславна и честолюбива. Я на роль внучки еще проходила: девочка-актриса, потом медалистка, потом краснодипломница, потом кандидат наук, доцент. Есть чем гордиться. Социально признанные звания и роли. Сестра же званий не имела. Поэтому упоминать о ней не всегда стоило с бабушкиной точки зрения.
Иногда я бабушку называла про себя Паучихой. Для нее центром мира всегда была она сама. Гиперэгоистка. Теперь я учусь такому эгоизму. Я центр вселенной, которая вращается вокруг меня. Иногда эгоизм не поощряется социумом. В эгоизме много свободы. Однако то, что важно в бабушке – она была центр паутины, умела манипулировать людьми и считала себя вправе пользоваться ими. Ей все были должны, она никому не должна. И из людей умела высасывать соки: материальные, эмоциональные. Для чужих умела создавать видимость сочувствия и поддержки, для своих – нет. Очевидно, от нее у меня способность создавать сети и плести свои паутинки, но только я всегда говорила: «На!» и все раздавала. Я не умела брать. Бабушка говорила: «Дай! Я имею на это право!» и брала. Это чудесный дар для жизни. Учусь теперь этому, но не как она. Я не вампир. Я что-то отдаю взамен. Может быть я не Паук, а Шелкопряд. Гибрид нескольких родов.
У меня было много злости и обид на бабушку в течение моей жизни. Я внучка, так и не сумевшая заслужить любовь. Не знала, что любовь заслужить невозможно. Но знаки моей любви были ей важны. Они стали частью ее мира. Бабушка все время держала рядом с собой коврик-салфетку, которую я сделала на канве и подарила ей лет в двенадцать, маленькую открытку-котенка, полученную на 8 марта, мой рисунок в рамке. Икону Богородицы, что я вышила бисером и отдала ей пару лет назад, она освятила, пригласив на дом священника, так как уже не ходила. Ей были дороги мелочи, в которых хранилось тепло моих рук.
Очень многие вещи в понимании и принятии бабушки от меня заслоняли не только мои обиды, но и мамины. И лишь недавно, когда я начала настойчиво создавать свое собственное представление о моей семье и выходить из слияния с мамой, пришло признание бабушкиных достоинств и чисто человеческая жалость к ее травмам, к ее испытаниям в жизни.
У бабушки очень сложное отношение к мужчинам. В тринадцать лет ее родители развелись, она пыталась поддерживать отношения со своим отцом, и мать ее проклинала за это. В итоге бабушка и любила, и ненавидела отца. С тринадцати лет у бабушки слоновость или лимфостаз. Девочка со слоновьими ногами. С тех пор все, у кого нормальные ноги, уже по жизни счастливчики и без сапог-туфель перебьются.
В семнадцать она окончила техникум связи и уехала с Урала в Иркутск. Связистка. Как и я. Только у нее телефон, телеграф, а у меня иностранные языки. В Иркутске встретила деда Константина, тоже связиста. Он как с войны начал тянуть провода по траншеям, так и тянул до пенсии по всем тайным и явным точкам СССР. Дед наладил ее разорванные отношения с отцом и вызвал неприятие матери. В итоге бабушка лишилась материнского наследства и благословения. Однако она настойчиво сохраняла связи со всеми родственниками по материнской линии и объединила вокруг себя родных деда Константина.
Умение требовать и просить в своем праве, открывать двери любых кабинетов позволило бабушке добиться реабилитации прадеда, отца деда, репрессированного во время войны, и этим она заслужила уважение всей своей вновь приобретенной родни. На семейном совете было решено, что бабушка поедет в Ленинград учиться в институт, оставив маленького сына - моего отца на попечение прабабки и трех дедовых деревенских сестер. И хотя семейный совет бабушку поддержал, сестры не простили ей ее возвышения. В отце была вскормлена обида на всю жизнь: мать его бросила, учиться уехала, себя выбрала. Как же мне еще и это от бабушки взять: в любой ситуации выбирать себя. «Брошенный, покинутый, бедненький,» - причитали дедовы сестры. Отец до сих пор причитает. Шестьдесят пять лет мужику. Бедненький. С матери до последнего деньги взаймы с пенсии сосал. На старости лет их роли поменялись. Раньше все у него выманивала бабушка: сын должен помогать родителям, а с детьми пусть жена разбирается. Сначала отдай долг отцу с матерью, а потом в свою семью возвращайся. Жизненный цикл, замкнутый на прошлое, а не на будущее. Вот этого я от бабушки брать не хочу! Иначе действительно станешь Ведьмой!
Бабушка использовала мужа, использовала сына, а вот внука вскормила пользователем. Внук - мужчина, над которым она поработала, которого она отлюбила, да только любви ответной не заслужила. Обратная сторона медали. Трудно в нашем роду с любовью. Ох и трудно!
О чем я плакала, узнав о смерти бабушки? Интересная особенность психики: в каждой потере мы плачем о себе. С одной стороны я плакала как маленькая девочка, которая потеряла не бабушку, а саму возможность иметь добрую, близкую, теплую бабушку словно в сказках или чужих семейных историях. Маленькая девочка уже не сможет заслужить бабушкину любовь. Я плакала о том, чего никогда не было и никогда не будет в моей жизни. А с другой стороны я плакала как взрослая женщина, которая лишь недавно признала себя частью бабушкиного рода. Я признала, что мне не нужно одобрение или принятие отца, чтобы считаться членом их семьи. Я принадлежу этой семье просто по праву своего рождения. Я их часть. Я их кровь. Я их продолжение. А они часть меня. И я признала, что они у меня есть. Бабушка часто смотрела как-то сквозь меня. Словно меня нет. А я есть. И она у меня была. Эгоистичная, умная, смелая, самодостаточная, властная, сильная, уверенная в себе женщина, осознающая свою ценность и свое право на жизнь, на любовь, на поддержку. Невыносимая. Я очень трудно выдерживала контакт с ней. Даже избегала. И я ее любила. Я по жизни люблю Стерв. Мне было просто важно, что она жива. Она есть. А теперь ее нет. В живых. В материальной реальности. И тут я обращаюсь к своему мистическому сознанию.
Моя бабушка по-прежнему есть. Во мне часть ее крови и ее генов. В мне память о ней. Пока есть я, есть и она. И она присутствует в духовном плане. Видимо после моей первой смерти при рождении я научилась туда шастать. Или дорогу не забыла.
Я не хоронила деда Константина, жила в Челябинске, приехать не смогла. И мучилась чувством вины из-за этого. Но на сороковой день во сне я проводила его светлого, сильного, красивого и веселого. Он шутил и каких-то женщин за задницы щипал. Я в жизни его таким никогда не видела. Проводила в свет. И у меня исчезла вина. «Ты знаешь, там не страшно!»
Солнечная Девочка во сне просила прийти к ней на похороны и быть с ней. Я пришла. И дней через двадцать, еще сорока не прошло, тоже проводила ее в свет. Во сне. Юную, солнечную, цветущую. Без следов ужасной болезни волчанки.
Пришло время провожать Ведьму Маргариту. У нее наверное очень красивые ноги! «Маргарита, окно открыто!»
Пришло время самой становиться Ведьмой, ведающей, чья она внучка, чья она дочка и где центр ее вселенной. И пришло время оплакать бабушку. Мистическую, придуманную, иллюзорную и совершенно реальную.