(Эта сказка о том, как жили и умерли в далеких чужих краях простая русская женщина и ее верный друг – домовой).
Когда-то очень давно одна женщина вышла замуж. Она поставила чашку чая прямо в очаг и попросила домового последовать за ней в жилище ее молодого мужа. Домовой зевнул, вымотанный борьбой с беспорядком, который устроили супруги сначала своей поспешной свадьбой, теперь сборами и приготовлениями к отъезду; а была зима, - так холодно для путешествий. Еще ему не нравились манеры мужа, который слишком уж приглядывался к семейным ценностям: самовару и серебряной пирожнице, которые молодая хозяйка не хотела упаковывать до самого дня их отъезда.
Домовой взял чай и, усаживаясь поудобней, услышал голос мужа:
- Тебе придется забыть старые поверья. Там, куда ты едешь, священник не одобрит все это.
Она не спорила, но вечером поставила мужнинысапоги перед огнем и прошептала:
- Пожалуйста, поезжай с нами. Мы надеемся, что ты будешь счастлив.
Домовой всю ночь лежал на углях и обдумывал предложение. Она всегда была добра к нему, оказывала должное уважение. И она была последней в своем роду. Как она будет разговаривать с предками без него? А кто расскажет былые истории? Кто вспомнит дядю Яшу и его деревянные вставные зубы, которые пришлось сжечь в печи, спасаясь от холода в суровую зиму? Когда наступило утро, домовой попрощался со своими друзьями, мышами, положил горячий уголек во внутренний карман своего пальто, затащил один сапог прямо в очаг и забрался в него.
Он тут же задремал, и голоса людей доносились как бы из-за толстой перегородки: муж кричал на жену за то, что у него теперь только один сапог, а на дворе идет снег.
Долгие часы в поезде домовенок проспал. Затем корабль перевез их через соленое море; другой поезд промчал их сквозь сутолоку огромного города. Опять хлопнула дверь, и в ночи он услышал крик огромной совы. Последнюю часть пути они проделали по залитой лунным светом дороге, поднимаясь к одинокому зданию, стоящему в нескольких милях от берега и в тысяче футов над уровнем моря.
Домовой проснулся и принялся раздувать уголек, который захватил с собой, чтобы помочь хозяйке разжечь свой первый огонь в кухонной плите. Когда печь разгорелась, он запрыгнул на полку и стал наблюдать, как бедная женщина пытается отыскать чемодан с самоваром, и как суетится ее молчаливый муж. И только когда она разрыдалась, он признался, что продал ее богатство еще до начала их путешествия.
- Мы будем экономить каждый пенни, - предупредил он. – Здесь тебе придется привыкнуть к простому чайнику и не просиживать весь день за чаепитием.
Дом был сложен из толстых бревен, летом в нем будет прохладно. В кухонной двери был вырезан лаз для кошек, - через него домовой высунулся наружу подышать свежим воздухом. Из-за садового забора выглядывал один из местных дворовых эльфов, застенчивое существо с неухоженными ногтями, которое управлялось в дровяном сарае. Еще домовому показалось, что за полем, в роще, расположенной на границе их владений, он увидел другого эльфа, со спутанной бородой, дикого, который мог лишь лаять и визжать.
Однажды муж принес домой котенка, но жена чихнула и отказалась ухаживать за ним (мыши! – как без них даже в чужой стране!). Признательный домовой усердно трудился по хозяйству, и каждую ночь хозяйка оставляла ему молоко и печенье, которыми он щедро делился со своими новыми друзьями.
- Развелись тут, - сказал муж и расставил мышеловки. Когда они щелкали, муж спешил посмотреть, что попалось, - но это домовой отпускал пружины концом кочерги.
С детьми забот было больше. Они думали, что порядок в доме поддерживается сам собой. Они забирали угощения, которые их мать оставляла домовому. А один раз в году они выставляли на печь странное лакомство – сырую морковь, маленький пирог с фруктовой начинкой и немного хереса. И все же домовому приходилось проявлять расторопность, когда ночью глава семейства пытался подкараулить его.
Голоса предков казались совсем далекими и слабыми. Как-то утром, когда семья собралась за завтраком, домовой сидел над плитой, болтал ногами, принюхивался к запаху бекона и наблюдал за самой младшенькой, которая ползала на коврике внизу. Затем она уселась поудобнее и протянула к нему руки. Он так удивился, что чуть не свалился с полки. Но тут подскочил ее отец, закричал: - Нет! Горячо! Горячо! - Стал шлепать ее по рукам, и она заплакала.
Потом она пошла в школу. Там, от подруг, она услышала сказку о фее, которая приносит по ночам деньги. В ответ маленькая девочка поведала им о домовом, который ночью вычищал до блеска ее туфли. В тот же день местный священник, в то время еще молодой человек, с глазами, горящими из-под широкополой шляпы, постучал в их дверь.
- У вас завелся демон, - сказал он. – Мы должны что-то предпринять.
Он ходил из комнаты в комнату, с фолиантом в руке, бросая острые взгляды по углам и внезапно разбрызгивая воду, как будто пытаясь застать домового врасплох. Поначалу домовому это нравилось: он сидел на лестнице, ковырял в зубах палочкой и слушал.
- Это всего лишь эльф, - говорила его хозяйка. – Он приехал сюда со мной из далекой страны. Он – добрый дух. Его не надо бояться!
- Бояться? – высокомерно произнес священник. – Я не боюсь демонов, я озабочен бессмертием вашей души.
Домовой запрыгнул на плечо священнослужителя, поинтересовался, что у него под шляпой, хотел ущипнуть за нос, но хозяйка покачала головой. Они позволили ему и дальше выкрикивать имена демонов, которые тот знал, и командовать: «Изыйди!»
«Он знает много имен, которые я никогда не слышал, - размышлял домовой. – А вот моего имени не знает». Священник продолжал и так наслаждался звоном своего голоса, что не услышал надтреснутый вскрик хозяина дровяника, когда выговорил его имя. Бедное застенчивое существо исчезло, будто воздух сомкнулся в том месте, где он был. Домовой ударил кулаком по двери. Не стало того, кто мог сложить разбросанные ветром дрова, - упав на сырую землю, они впитают влагу, задымят в огне и закоптят трубу.
Скоро на пилах и топорах появилась ржавчина, что дало мужу еще один предлог проявить свое недовольство. Лесной эльф подобрался поближе и спрятался в живой изгороди. Дети, пробегая мимо, чувствовали, как что-то хватает их за волосы.
Приходили безжалостные зимы, темные и сырые. Муж обещал жене, что построит для нее оранжерею, где она могла бы сидеть и заниматься шитьем при хорошем свете. В тех местах снег шел один раз в три года и через неделю таял. Дети играли в снежки и лепили снеговиков, а самая младшая девочка плакала, если его глаза - камешки выпадали в теплый полдень. В сумерках лесной эльф отваживался пробираться на задний двор для того, чтобы вставить их обратно в ледяные глазницы.
Когда, наконец, муж построил стеклянную оранжерею для жены, то первая вещь, которую она сшила, была для домового: зеленая куртка – ветровка. Муж спросил, зачем она сделала такое «груботканое старье», когда у внуков полно теплых мягких вещей из магазина. Она взяла ножницы, обрезала нитку, как будто ничего не слыша.
Прошли годы. Женщина лежала при смерти, а домовой забрался на стул возле ее постели, смотрел, как она дышит и надеялся, что она откроет глаза и увидит его: он аккуратно причесал волосы и бороду, отполировал пуговицы на своей зеленой куртке. Он прислушивался к голосам предков, - ему надо было знать, когда они позовут ее.
Самая младшая дочь, уже седая, приехала помочь. По вечерам она спускалась вниз позвонить братьям и сестрам. Иногда она плакала и говорила: «Зато она снова увидит папу». Домовой не знал, куда тот ушел.
Когда дети, уже в сопровождении своих детей, приезжали на выходные, каждый раз полагая, что это последний визит, домовой уходил, презирая их всех. Для него теперь в доме было много работы, и он то брался за уборку, то выгонял пауков из углов, иногда ухаживал за геранью, которая зимовала в оранжерее. Он чистил розовые лепестки, а они осыпались на пол, выложенный голубой плиткой.
Повзрослевшие дети выходили из спальни прогуляться вокруг дома и посмотреть на то, что им скоро достанется; домовой плевал им вслед и спешил наверх, чтобы опять взобраться на свое место у постели. Внуки всех возрастов оставались в комнате. Они выглядели испуганными и не знали, что им делать. По очереди они тихо подходили к своей бедной бабушке и целовали ее в щеку. Но их формальные соболезнования только заставляли ее хмуриться.
Однажды она открыла глаза, приподнялась на подушках и прокляла всех – своего умершего мужа, который увез ее в это место, своих детей, все семейство на языке, на котором она более пятидесяти лет говорила только с домовым– потому, что она умрет здесь, далеко от могил своих предков.
Домовой сидел на гробе, когда его заколачивали. А когда тело хозяйки увезли, он залез в печь и долго, не двигаясь, лежал там. Предки не откликнулись. Он слышал приглушенные голоса, но они принадлежали только спорящим наследникам. «Продать дом или сдать в аренду»? «Сделать центральное отопление»? Они всплакнули, потом выпили, стали насмехаться над священником, дряхлымстариком, который настаивал на том, что должен проводить их мать в следующий мир. «Скоро он сам окажется там». «Вы помните, как он приходил, чтобы изгнать ее демона»? «Ты всегда думала, что он существует». И самая младшая дочь, защищаясь: «Так думала мама»!
Позже домовой проснулся от того, что кто-то одиноко плакал. Это оказалась самая младшая дочь: она сидела за столом на кухне, ела печенье и роняла слезы в чашку с чаем. Всхлипывая, она слюнявила кончики пальцев и подбирала крошки.
Печь остыла, дом опустел. Ушли даже мыши. Печенье, которое самая младшая дочь оставила в буфете, были обгрызенными и отсыревшими. Но он их съел, прохаживаясь по комнатам и трясясь от холода. Сколько-нибудь нужные вещи исчезли, даже килт с постели умершей женщины. Он нашел пару ее старых туфель, посидел в одной, потом – в другой. Ничего, только воспоминания о минувшем.
Въехали другие люди. Старую печь сломали и установили бойлер, который работал на машинном масле и иногда ревел; сидеть на радиаторах было неудобно, - слишком узкие.
Потом люди уехали. Приходил только почтальон. Домовой шлепал его по руке, если тот пугал его, просовывая в щель письма. Они складывались в большую кучу. Иногда домовой сидел на ней целый день, соскальзывал на холодный, выложенный плиткой, пол и лежал на спине в холле, ожидая прихода ночи.
Масло закончилось. Свет отключился. Насвистывая, пришел человек в плаще, с ящиком инструментов. Он отключил воду и облепил черно – желтой лентой с надписью «Не…!» туалет, ванную, душевую, все раковины, - и дом стал похож на место преступления.
Домовенок зарылся в старый пепелкухонной плиты и заснул. Всю долгую зиму, когда дождь и ветер, хлопая, влетали в трубу, он летал во сне и разыскивал ушедшую хозяйку, дядю Яшу и любого, кто мог подсказать, куда теперь идти.
Однажды он облетел всю деревню и опустился в дом священника, убаюканного огнем. Он дремал, выронив Библию на пол.
Весной домовенок проснулся в своем очаге. Через трубу он услышал пение птиц и целый хор голосов: «Домой, домой, домой». Он закричал в ответ: «Да! Я здесь!».
Шлейф пчел нырнул в трубу, преследуя свою матку, и вырвался из камина в темную комнату, покружил, понесся вверх вдоль лестницы к свету, к окну.Жужжащая комета ударила в стекло и стала уменьшаться по мере того, как насекомые падали на подоконник, дрожали и умирали. Они пахли нектаром и пыльцой, достоянием внешнего мира. Смущаясь, неухоженными пальцами с длинными ногтями домовой отрывал жала с мешочками яда, отбрасывал их в сторону и высасывал мед.
Его волосы и борода сильно отросли: в приступе гнева, рыдая, он рвал их в клочья. Пуговицы болтались на заплесневевшей куртке; кожаные ботинки покрылись грязью, загрубели и потрескались. Потолок в одной из спален рухнул от сырости на ковер, оставив дыру в потолке, ив жилище проникли полчища мух. В оранжерее на пластиковых рамах появились темные пятна; летом, без вентиляции там жутко пахло. Черная плесень заволокла углы неотапливаемых комнат.
Приходили люди, осматривали дом. Если они говорили, что состояние его ужасное, домовой вонзал им в ноги пчелиные жала и выдавливал яд.
Большую часть времени он спал, а во снах носился с ревом по дому, отрывал двери и поедал их, словно печенье.
Однажды, в солнечный день, сразу после снегопада, пришли другие люди и заявили, что дом имеет перспективы: они обсуждали, как укрепить его, как сделать кухню комфортнее, установив там новую брэндовую дровяную печь. Жена была в бархатном платье с блестками и звездочками. Она произнесла:
- Мы могли бы полюбить этот дом.
Но домовой их не слышал. Они оставили дверь открытой, чтобы проветритьдом, и вместе с запахами сырой плесени домовой выплыл на свежий воздух. Он бродил по двору, не думая ни о чем до тех пор, пока из живой изгороди не донеслись рычанье и смех, - тогда он бросился назад. Но агент по недвижимости уже закрывал входную дверь, а супружеская пара удалялась, чтобы «все обдумать».
Домовой бродил вокруг дома. Он заглядывал в окна, в дверную прорезь для почты, забрался на крышу, сунул нос в печную трубу, но дом для него был закрыт.
Единственным укрытием, оставшимся без замка, оказался гараж. Внутри него тусклый свет, проходя сквозь грязные окна, освещал семейство старых автомобилей. Он думал забраться в один из них, но все они оказались уже занятыми улитками и пауками. Он сел, упершись спиной в дверь, и вспоминал запах кожаных ботинок, тепло уголька в кармане. А затем он вышел, воспарил над домом, перелетел заснеженные поля и направился к деревенской колокольне, которая четко вырисовывалась на фоне темно-синего звездного неба. В доме священника было открыто окно; там стояла женщина в грубом плаще и курила.
Священник звал ее; женщина затушила недокуренную сигарету, бросила ее в банку. Когда она направилась в спальную комнату, домовой устроился у нее на плече. Глаза священнослужителя были закрыты. Когда домовой спрыгнул к нему на кровать, он резко открыл глаза, но увидел только женщину, склонившуюся над ним с ложкой, полной розовой жидкости. Он широко открыл рот, показав обложенный язык, и выпил лекарство.
- Ах! – Сказал он. – Ты курила! - Затем подался вперед. – Как много подушек.
- Доктор сказал, что вам следует спать сидя.
Священник упрямо пытался вытащить подушки из-за спины, но домовой придерживал их. Старик сдался, откинулся назад и снова закрыл глаза.Женщина посмотрела на часы и сказала:
- Я буду внизу, если понадоблюсь.
Прошло время; священник открыл глаза. Он услышал, как смеются люди в телевизоре, и позвал:
- Сестра! Сестра!
Но она не подошла. Он протянул руку за спину, попытался вытащить подушку, но тут что-то толкнуло его вперед, все подушки сами полетели на пол. Опять что-то уложило его на спину и уселось на груди, тяжелое и холодное, как камень.
Домовой немного согрелся на груди священника, нагнулся и зашептал что-то ему в ухо. Священник хотел закричать: он чувствовал, как холодом обдало его щеку, острые когти вонзились в сердце, воздух хлопал ему в ухо. Но он не смог.
Домовёнок щипал нос священника, пока его кончик не побелел; он шлёпал старика по щекам.
- Произнеси мое имя, - шептал домовой.
Он оторвал две пуговицы со своей куртки и положил их на закрытые веки старика.
– Покажи мне место, куда ты ее послал! – уже заорал он, вдавливая пуговицы и вымещая свою злость.
Прошел час прежде, чем женщина выключила телевизор и поднялась наверх. Она увидела разбросанные по полу подушки и седого старика, лежащего неподвижно на своей постели. Его глаза были закрыты. Рот широко открыт.
Она подошла и потрогала его холодные губы, - пальцы оказались запачканы чем-то, - она нагнулась и заглянула старику в рот. Он оказался полон пепла.