Поэт и слушатели
Поэт смотрел, как его друг, стряхнув пепел с сигареты, прикладывается к рюмке коньяка.
- …И я ему говорю, – продолжал тот рассказывать старую историю, – ты, говорю, бессмертный что ли? А он мне: я, говорит, в раю окажусь, а ты будешь в аду гореть! Прям так и заявляет! Я, говорит, в раю буду! Ха!.. Я ему: так ты что, святой? По воде ходить можешь? Исцеляешь? Мнётся. Я ему снова: ты, если в раю точно будешь, что ж не свалишь туда прям сейчас? А? Ловко я его поддел? Вон, говорю, речка, утопись! Ты ж в раю окажешься, так вали отсюда, с земли!..
Кто-то из слушателей засмеялся. Поэт покачал головой. Угораздило же его согласиться пойти на эту вечеринку. Организовывал всё хозяин квартиры, разглагольствующий сейчас за рюмкой и обещавший поэту «спокойный разговор за бокалом вина». Но не прошло и пяти минут после появления поэта, как в квартиру ввалилась целая компания – пятеро парней с тремя подружками, которые принесли с собой пиво, водку и ещё несколько бутылок разноцветных жидкостей. Поэт заметно поскучнел, но сразу уходить было невежливо. Поэтому он позволил влить в себя пару банок пива и сейчас сидел с бокалом вина, слушая нелепую историю двухлетней давности.
- А он… – рассказчик затянулся сигаретой, – молчит и вздыхает. Я ему снова: если на небесах так здорово, что ж не летишь туда, а?.. Это чучело что-то помычало насчёт того, что самому нельзя, мол, это как ввалиться без приглашения. Хотел было дать ему, но на его счастье, подоспели свидетели – парочка какая-то загуляла… Так и закончилась наша ссора, не начавшись… Сел я назад в машину и уехал. Ладно, хоть этот дурак дал мне пять тысяч. Сам же помял меня, сам же и заплатил… И знаете, с тех пор я всё думаю – а с чего он так был уверен, что окажется в раю? Псих, не иначе, так я решил, но всё равно думаю – может, я чего не знаю, а? Может, где пропуска в рай дают, а я не успел получить?
- Они все так верят, – подал голос кто-то. Поэту представили всех, но так сумбурно и скоро, что он не успел запомнить ни одного имени, и сейчас даже не старался вглядываться в лица. – Раз веришь в Бога, то тебе всё простится.
- А, вот так! – воскликнул другой. – Даже смертные грехи? Так это что ж, амнистия?
- Это индульгенция, болван, – поправили его. Сам поэт не стал вмешиваться в спор и вносить свои коррективы. – Веришь, значит можешь делать всё, что хочешь. Вон, погляди на Америку. Все верят по-своему, а считают себя святыми и делают, что хотят. Так-то!..
Поэт вздохнул. Конечно, он не был богословски подкован, но понимал, что речь, скорее всего, шла о протестантах (против чего протестуют? Лучше назвать их реформистами, реформатами, или… ну, в общем, последователями Реформации), которые провозглашали принцип – «вера оправдывает дела». «Провозгласи, что веришь в Бога, и греши дальше. Даже в какой-то книжке про вампиров, где главная героиня спала с оборотнями, вампирами и прочими существами, говорилось, что она «истинно верующая», и поэтому крест на ней прожигает тела вампиров. Ну да, спать-то с толпой вервольфов – какой же грех. Бог простит…».
Историю, которую рассказывал хозяин квартиры, поэт слышал несколько раз и составил о ней собственное мнение. Скорее всего незадачливый автолюбитель, попавшийся на пустынной трассе его другу, верил, что в случае своей смерти от руки негодяя он попадёт на небо. В той ситуации был бы важен умысел – убийство из-за религиозных убеждений другого человека. Впрочем, если б и произошло что-то серьёзное, то вовсе не из-за веры кого-либо, а из-за банальной ошибки на дороге.
«Кто-то просто не понял, о чём идёт речь», – поэт вспомнил один эпизод из книги Станислава Лема, где проповедник, прибыв к инопланетянам, стал наставлять их в вере, говоря, что мученики сразу попадают в рай. Те из любви к нему, плача, замучили его самого. Конечно, они добросовестно заблуждались и хотели, как лучше, но мораль проста: надо улавливать контекст, чётче излагать свои мысли, ну и конечно, не надо нарываться на неприятности.
Разговор в компании переключился на иные темы, а поэт всё сидел, размышляя о своём. Он с детства был убеждён, что жизнь не образовалась сама собой, что мир не вырвался светящейся точкой из ниоткуда. Сегодняшний разговор вновь навёл его на прежние мысли, которые, соединившись с настоящими, образовали новую цепочку.
«Не верующие в Бога люди могут и должны брать от жизни всё, – поэт наблюдал, как смеются и выпивают молодые люди. – Что для них жизнь? Миг, маленькая искорка бытия. Зажглась и погасла. И за это краткое мгновение надо успеть «урвать» всё из этого бытия, надо успеть насладиться всеми прелестями, всеми красотами, всеми дарами мира. И человека не беспокоит, не волнует, что он умрёт, исчезнет, его не волнует, что по его мысли – после смерти он ничего не будет помнить, его самого не будет существовать. Как помыслить – я не существую? Пока я мыслю – я существую, и значит я не могу помыслить о том, что меня нет! А могу ли я помыслить о том, что меня не будет? Но я буду проецировать ситуации, буду предполагать действия людей и явления мира. И я значит – существую… Запутанная мысль. Но что-то здесь… что-то в этой мысли есть. Некое логическое доказательство, чистая логика, что пока я мыслю, я есть, я не могу помыслить своего небытия. Выходит, моего небытия не может быть…
А что же верующий? Если Бог желает всем спасения, если Бог – абсолютное Благо, то все нестроения, все мерзости мира – от человека, но никак не от Него. Атеисты усмехнутся: конечно, все беды – это от человека, а всё хорошее от бога, вот так самооценка, вот так достоинство человека, вот так амбиции – и это всё апология. А почему бы – не трезвый взгляд на вещи? Как говорят верующие: на всё Его воля, Его Промысел. Что это? Прямое действие и попущение, явное вмешательство, толчок и смиренное отступление в сторону. Они говорят: мы знаем о Его любви из Библии, мы знаем о Его любви из опыта. Мы знаем о Его силе и из Писания, и из Предания, и из собственного опыта. Можно не быть мистически настроенным человеком, но просто, трезво, без задней мысли и без предвзятости посмотреть на отдельные события, ситуации, на весь мир. Неужели нет Творца? Неужели мы – случайности, неужели любовь, ум, дух и прочие нематериальные вещи – это лишь фантазии, это лишь действия нейронов и рефлексы? Неужели мы будем вечно мертвы? Тогда зачем мы появились? Зачем мы рождаем будущие трупы – своих детей? Зачем мы сами, своими действиями, своим порождением их, приговариваем их к смерти? Мы сами рождаем их на смерть. Мы – это их палачи, начавшие казнь и давшие отсрочку неизбежному… И ради чего стараться, коль всё там пусто? Ради будущего бессмертия? Что ж, может, устроить коллективное самоубийство – всего человечества? Чтобы все умерли, и не рождали больше детей. Зачем они? Умрём все рано или поздно, исчезнет всё равно человечество, так зачем же агонизировать? Зачем же биться за землю, за мир? Зачем же любовь? И где же тогда любовь? Другое дело – если ты веришь в «послесмертие», вот тогда всё не зря и не напрасно».
Поэту налили, и он, поблагодарив, выпил. Какие строки он сам писал когда-то?
«Смотри, как уходят вокруг,
Оставляя всё – мир и родных.
Кто-то – без боли и мук,
Кто-то – после сотен молитв.
Смотри, как течёт твоя жизнь
Снаружи, внутри.
Смотри, на время смотри,
Как быстро текут часы.
Знаешь и так: всё пройдёт,
Неизвестность – вот что страшит.
Знать бы, перед чем сей порог,
И может, изменилась бы жизнь.
И если – всем умирать,
Зачем оставлять здесь стихи?
Это бессмертие – для себя
И для будущих жильцов могил».
«Это правда, – горько усмехнулся он внутренне. – Бессмертие для себя. Личное бессмертие – вот что важно! Не растворение в пустоте, не безликое существование, когда та же мысль: «Я существую!», не находит своего отправителя».
- Эй! – окликнул поэта его друг, уже изрядно выпивший. – Я сказал, что ты мне читал свои недавние «Стихи о мире». Сколько их там? Прочтёшь нам? Давай, не стесняйся!..
«Какие ещё будут унижения? – поэт оглядел собравшихся. – Читать для пьяных слушателей, на потребу разгулявшейся публики… Видимо, я только этого и достоин…».
Поэт глубоко вздохнул и встал. Кто-то поддержал его сбоку, иначе, пожалуй, он бы завалился в сторону. «Кажется, я тоже… такой же… как и они». Ему жидко похлопали и, пока он собирался с духом и произносил первые строки, продолжили разливать.
«Насилье правит миром.
Поэты пишут о другом –
Как муза уносит на крыльях,
Как легкомысленна любовь.
Люди жестоки и жадны.
Поэты пишут о другом –
Как звёзд идут караваны,
Как мил и светел отчий дом.
Пытки и злоба в мире.
Поэты пишут о другом –
Как небеса для радости открыты,
Как сердца омыты дождём.
Насилье правит миром,
Поэты пишут о другом –
Отдушина от вони жизни,
Отдых от плача по нём».
- По нём – это по кому? – задал кто-то вопрос, когда поэт закончил и принялся вспоминать следующее. Какая-то девушка прыснула со смеху. – О мире?.. В смысле – по миру? Как-то непонятно.
- Давай дальше! – потребовали остальные.
Воодушевившись, поэт продолжил:
«Разве здесь есть красота?
Нет, не в рассветах,
Нет, не в любви,
Нет, не в музе поэта
И не в каплях росы,
А в мире, живущем в слезах?
Разве здесь есть красота?
В убийствах, насилии,
В грязи и нищете,
В верёвках намыленных,
В пожирающем всё огне,
В бушующих и кипящих страстях?
Разве здесь есть красота?
Когда съедают болезни,
Когда от тела отнимают куски,
Когда после порога смерти
Не знаешь, где окажешься ты,
Как можно радовать глаза?
Разве здесь есть красота?
В алчных и злобных душах,
В зависти и лжи,
В войне-мясорубке,
В капризах погодной судьбы.
Можно ль быть счастливым сейчас?».
- Ещё как можно! – воскликнули. – Один раз живём! Ура… Ещё накатили… Оторвёмся…
Поэту поднесли рюмку. Он отпил совсем немного и отчего-то подумал: «Живём-то один раз, да кто вспомнит о том, как именно он прожил этот раз? Если всё покроет тьма, то кому останутся воспоминания о попойках, о женщинах, о странах, о машинах, футболе? Они все будут забыты, поглощены тьмой…».
- Правильно, надо одним днём жить!.. – под эту фразу поэт решительно произнёс:
«Как кратка радость,
Так вечна скорбь.
Живёшь вроде складно,
Но нелегко.
Не думай – так скажут,
Живи одним днём.
Пока тело пляшет,
Кружи же его!
Не думай о смерти,
Думай – как жить.
Когда есть деньги,
Живи не тужи.
Пусть в зависти небо
Поливает дождём.
Знай, будь уверен,
Ты – это всё.
Так вечна радость,
Так кратка скорбь.
Забудь, что неладно,
Живи одним днём!».
- Вот это правильно! – его друг похлопал поэта по плечу. Ему трудно было стоять, поэтому он тихо шепнул поэту: «Давай свои… космические… для меня… Уважь…».
Поэт поначалу не сообразил, какие стихи имеются в виду. Он помнил только два своих стиха, которые более-менее подходили под эту тему. Их-то он и продекламировал, продираясь своим голосом сквозь всё нарастающий гам:
«Жизнь продолжится дальше,
На Венере или на Марсе,
Люди будут везде,
Забыв имена предков,
Забыв и бездетных.
Новые герои займут постамент.
Мы будем для них лишь страницей
До звёздных открытий,
Ссорящиеся убийцы
За место на Земле,
Делившие мир без раздумий,
Будто после нас и не будет
Ничьих сломанных судеб,
И ничьи усталые души
Не будут просить воду и хлеб.
Да, всё будет забыто,
Как мы жили, любили,
Кому же интересно то?
Гораздо важнее,
Как миндаль цветёт на Венере,
И как там на Марсе с жильём.
Переверни страницу.
Жаль, но так может случиться,
Мгновенье всё перечеркнёт:
И мы не увидим больше
Землю, такую же точно,
Лишь руины пустых городов,
Заражённых и брошенных,
И останки того космопорта,
Откуда совершён был
Первый Полёт».
Не переводя дыхание, поэт тут же начал следующее:
«Слёзы, катящиеся по щекам,
Как жизнь, уходящая в вечность,
Как воплощённая мечта,
Без ада впавшая в беспечность...
Сняв тяжесть моральных оков,
Забыли о грехах и предрассудках.
Привычкою стала любовь,
Головными искрами – души.
В мире относительно всё,
В печах без остатка сгораем.
Нам обещаны таинства звёзд,
Мы верим: небеса просвещаем.
Кто донесёт веру до дальних планет?
Кто сможет показать её значение?
Поймут ли, примут ли те,
У кого иное мышление?
Слёзы, катящиеся по щекам.
Так корабли провожают новой веры.
Кто вернётся? Кто ответит нам:
Есть ли разум за высотою неба?».
- Конечно, есть! – безапелляционно заявил один из гостей. – Американцы уже препарировали пришельца. На орбите вращаются сотни спутников инопланетян. А на лунное затмение они собираются, как ведьмы на шабаш…
- Это ты уж приврал! – заметил друг поэта. – Если б они были, то объявились бы. Что за нами наблюдать?!
- Как в «Войне миров» – сначала наблюдали, а потом напали, – послышался чей-то голос.
- Нет, это у Хайнлайна было! – возразил первый. – В «Кукловодах». Сидели в нас… И… Да… Как в «Людях в чёрном»…
- Может, хватит меряться тут своими познаниями, а? – прервали их. – Мы тут слушаем… твою звезду…
- Да, – друг поэта демонстративно похлопал в ладоши. – Ещё, давай, про мир… Сколько их там у тебя, новеньких?
Поэт взглянул, как опорожняются бутылки, и уже в каком-то отчаянии начал читать:
«Мир кружится вместе с головой.
Мир обнимает и ранит.
Ты хочешь отпить глоток,
Но на тебя всю чашу выливают.
Мир кружится в танце шальном.
Мир бьёт и ласкает.
Ты хочешь жить в нём,
Но тебя за дверь выставляют.
Мир кружат тысячи звёзд.
Мир слепит и увлекает.
Ты хочешь пойти в рост,
Но тебя везде принижают.
Мир кружит тебя вместе с собой.
Мир даёт и заставляет.
Ты хочешь найти в нём любовь,
Но тебя никто не замечает...».
- Точно, точно! – рассмеялись над последней строфой. – «Даёт и заставляет!..». Эй… не пора ли…
- А ну, цыц! – прикрикнул на них хозяин, а поэт, абстрагируясь от выкрика, начал новое:
«Мир будет жить без тебя,
Как жил до твоего рождения.
Кто привёл тебя сюда?
Отведёт обратно после смерти.
Цель жизни – поскорее уйти,
Страх – остаться на век хотя бы.
Пусть говорят – нам бы ещё пожить,
Но к старости меняются планы.
Мир не щадит никого,
Всех от себя отторгает.
«Зачем пришли, хотите чего?
Прочь! Все умирайте!..».
Мир будет жить без тебя
И не заметит твоего ухода.
Следом придёт толпа,
И снова, и снова...».
- Давай «Чью-то жизнь», – словно на «бис», заказал хозяин квартиры. Поэт почувствовал себя артистом на сцене, которому можно говорить, что декламировать, пока гости закусывают и пьют.
Всё же он не стал отнекиваться, благо ему поднесли бутерброд с икрой, «награду» за выступление.
«Чья-то жизнь не стоит и гроша,
За неё дают нож.
Чья-то жизнь – пустота,
Но её не трожь.
Чья-то жизнь – старый башмак,
Но и в нём куда-то идут.
Чья-то жизнь тяжела,
Но и ею живут...».
- Погодь, погодь! – кто-то слишком поздно сообразил, что он услышал в предыдущем стихотворении. – Кто меня в мир привёл? Мать. Она что же, отведёт меня… туда…?
- Имеется в виду, – начал объяснять поэт, сам не понимая зачем, – что если ты веришь в Бога, то Он тебя привёл, Он и отведёт. А если в пустоту, небытие, то оно же… по сути… тебя привело в мир, то есть… тебя не было, небытие тебя породило, оно и заберёт…
- Какое небытие? – загорячился парень. – Меня мать родила!
- Успокойся! – попытались урезонить его. – Она-то родила, но ты ведь откуда взялся?
- Оттуда и взялся, из тех ворот, откуда я вышел… У меня сознание есть! Я себя осознаю как себя. Я не сумасшедший!.. Я мыслю, понятно? Я… сдохну и только тогда перестану мыслить!.. Никто меня никуда не поведёт, ясно? Просто провалюсь во тьму…
- Вот в эту тему… – поспешил поэт замять конфликтную ситуацию.
«Ты мог умереть, но ты жив.
Смерть успеет прийти к тебе вовремя.
На сей раз ты сумел уйти
И не столкнуться с ней по дороге.
Этот мир – мир смертей.
Но зачем Богу пепел?
Он – Бог живых, душ, но не тел,
Хотя единым станут позднее.
И кто-то кричит: «Я хочу жить!»,
Но есть ведь жизнь и после смерти.
Стоит только – к ней идти,
А не, крича, захлопывать двери.
Ты мог умереть, ты можешь всегда.
Почему ты не боишься смерти?
Ты уверен: она лишь шаг
К сознанию вечному».
- Нет-нет! – протестовал бунтарь. – Я не верю ни в какое вечное сознание. Сдохнем и всё…
- Лопух вырастет, – вставил кто-то начитанный.
- А хоть бы и не вырастал! – продолжал оратор. – Вон сколько самолётов в океан упало, и кого выловили? Я живу здесь и сейчас, и мне наплевать на всяких ангелов и демонов. Хотя Diablo я люблю… И бессмертным быть не хочу. Враги всегда найдутся. Закопают вот так заживо, и сиди себе в земле, бессмертный. Ни умереть, ни вылезти.
- Ума Турман вылезла, – заметила одна девушка.
- Бессмертие может быть разным, – заговорил поэт. – О многих людях мы ничего не знаем, а о некоторых помним до сих пор. Обсуждаем их жизнь, учим на уроках истории. Это ли не бессмертие?
- На кой оно мне такое бессмертие?! – набросился на поэта парень. – Я ж ничего про то знать не буду. Ну, будут школьники меня вспоминать, как какого-нибудь Македонского или Есенина, и толку-то? Мне от этого ни жарко, ни холодно, я-то в могиле, то есть… тьфу… меня-то уже и нет!
- Тем более надо жить одним днём, – подал голос кто-то. – Не париться и не забивать голову всякой религиозной чушью. Живёшь – и хорошо. Главное, чтоб тебе самому было комфортно.
- А помрёшь – так невелика беда! – засмеялись в компании.
- Вот и нечего говорить, будто меня кто-то заберёт! – бросил протестующий. – Никто не заберёт: помру – и всё.
- Выпьем за это! – попытался разрядить обстановку друг поэта. – Здесь на земле жить лучше всего! К чёрту инопланетян, пусть осваивают свои миры. К чёрту всех проповедников, пусть сами себя уверяют, что где-то там прекраснее, чем здесь и сейчас!..
Все чокнулись, и поэт, отметив это, усмехнулся: «Вот именно – чокнулись, сошли с ума… Лучше ли здесь, или лучше там?.. Говорят: «Он ушёл в лучший мир», но так ли это?».
«Если после смерти жить лучше,
Почему мы все не умираем сразу?
Какие испытания вытерпеть нужно,
Чтобы точно в раю оказаться?
Почему плохие просто так умирают?
Они теми же самыми родятся после,
Или муки предстоят им адские,
Или просто не увидят почести?
Если после смерти жить лучше,
В чём же тогда ценность жизни?
Равны ли: кто пировал и мучил,
И кто среди псов умер нищим?
Есть ли смысл в том, что я мыслю?
Есть ли определённость, где окажусь я?
Есть ли жизнь после жизни,
Или всё же жить на земле лучше?».
Поэт почувствовал, что начинает задрёмывать. Встрепенувшись, он встряхнул головой и начал – разгоняя усталые клетки мозга – вспоминать что-то из «своего».
«Я знаю, моё имя –
Неслышимо.
Пока живо,
Зазвучит?
Или потом,
Когда лишь на камне
Его прочитают,
Сотрут песок
И пыль,
Оно – неожиданно
Станет громким именем,
Оно будет слышимо
Среди потоков цифр...
Нет, думаю,
Крошкою будет,
Погасшим разумом...
И когда-нибудь
Тишину нарушат
Заступов стуки,
И ко мне опустят
Дубовый гроб того,
Кто недавно на небо,
Меня отвергшее,
Отправился прямиком.
Положат и забросают
Землёй и тем же камнем,
Где ещё так недавно
Жило имя моё».
«Не самое жизнеутверждающее стихотворение пришло на ум», – поэту что-то поднесли, и он, не глядя, выпил и скривился. «То-то, – проговорили рядом, – это тебе не стишки клепать».
- Послушайте, – вдруг громко выкрикнул кто-то, – я только что подумал: как всё нескладно у нас получается, в нашем-то мире, а?.. Вот смотрите – был Большой взрыв. Непонятно в чём и непонятно что взорвалось, если ничего не было. Как так? Ну, дальше – из хаоса взрыва вдруг в строгой упорядоченности стали разлетаться куски материи. И сами же – вот ведь какие! – стали формироваться законы бытия и мироздания! Вау!.. Природа сама (неживая скотина, но разумная…) подкрутила гайки и настроила этот мир на нужные волны и массы. Механик вот ведь… Миллиарды лет всё вращалось, как получалось, и вот на какой-то планетишке на краю Галактики что-то закрутилось и завертелось, и стали прокладываться горы, равнины, появились моря из воды, которую попробуй сыщи в миллиардах планет. С чего нам такая пруха?.. И до нас, «человеков», ещё миллиарды лет перебора вариантов… Я всё верно излагаю? Дальше в результате неких процессов – которые наука бессильна понять и повторить – скомковалась жизнь, которая непонятно и неизвестно как выжила и неведомым образом стала развиваться. С чего вдруг она стала это делать – неясно. Зачем амёбе – зубы тиранозавра? Ей, в общем-то, и так неплохо, самой по себе. Чего полезла в эволюцию?!.. Ну да, не она сама, её заставили эволюционировать. Неживая природа заставила… Как там дальше по биологии?.. Из воды вышли земноводные, там уж и растения появились. Всё как-то беспричинно, само по себе, и главное – кто руководил-то процессом?.. Выходит, что то тут, то там – набор случайностей. Миллиарды лет сидела природа и вышелушивала нас… Что там ещё было в цепочке? Ах, да! Её же трудно отследить, промежуточные звенья так наука и не нашла. Но ладно. Затем обезьяна отчего-то схватила палку и стала то ли бить окружающих, то ли охотиться... Бананов ли не хватало этой обезьяне, повыпендриваться ли ей захотелось, но труд, который был ей не нужен, сделал из неё человека. Я думаю, что труд её – это битьё других обезьян, чтобы те ей служили. Смешно, а?.. А потом её примеру последовали другие, подсмотревшие на такую царскую власть… Так одна «умная» обезьяна, видимо, научила всех, и образовались целые племена. Видимо так. Да, эта обезьяна была «авторитетом», раз смогла добиться той же эволюции от других.
- Так это всё ж в «Космической одиссее» описано! – фыркнул друг поэта. Кто-то в компании уже дремал, кто-то, зевая, потянулся в туалет. – Ты посмотри на себя и обезьяну. Видишь сходство? Вот тебе и доказательство!.. А ты что, против эволюции?
- Не против, – пожал плечами говоривший. – Только нескладуха какая-то выходит… На кой нам быть разумными?
- Вот и иди к нудистам и веганам, это они поближе к природе всё хотят быть! – засмеялись рядом с ним. – Ходи голый и ешь сырые бананы…
- Ещё б сексом можно было беспрепятственно заниматься, – мечтательно протянул кто-то. – Тогда были б точно райские времена!
- Кто тебе сейчас мешает? – возразили ему.
- Законы… Мораль…
- Кому нужна эта мораль? – взвилась одна из девушек. – Мать мне вечно говорит: туда не ходи, с тем не дружи. Я с кем хочу, с тем и хожу! Я хочу жить сама, а не по чьей-то указке. А она всё твердит: мораль, мораль… Да пусть хоть что обо мне говорят! Вон сколько проституток и порномоделей живут припеваючи и сексом занимаются напропалую. И что? Рожают детей, воспитывают. Ещё и детям своим показывают, чем мамашки зарабатывают на жизнь. Что, плохо? А гомосексуализм? Чем плох?
На неё накричали и попросили помолчать. Поэт тем временем пытался собрать ускользающие мысли. «Однополая любовь… Бич поэтов, художников и стилистов… Девушка права. И вправду – нет аргументов против, кроме как морали да религии. Но кто нынче цепляется за мораль? Она устарела, сейчас общество прогрессирует, у человека есть права, в том числе иметь партнёра своего пола… А религия? Говорят в противовес: всё не так перевели с греческого, и вообще не так истолковали, а то и придумали сами. И Бога никакого нет. Всё ж от генов, с генами не поборешься – тянет и всё. Свою статистику приводят… Нет, генами тут не отделаешься. Не от вседозволенности как раз всё и проистекает? От скуки, от поиска новых ощущений, от обстановки, от самого же воспитания, от самой же культуры… Так легко грешить, веря в то, что никто, никто после смерти тебя не осудит. А в миру? Все делают так же, только стесняются говорить. А и плевать на их мнение – вот, как точно сказал тот парень, сдохну и всё. И какая разница – был ли я гомосексуалистом, проституткой, высокоморальной особой или священником?.. Всё равно уйдём в пустоту».
«Как скучно жить,
Когда много денег:
Во что можно, уже вложил,
О чём мечтал, то уже сделал.
Как скучно жить,
Когда нет целей,
Когда своего уровня достиг,
Но дальше – шагу не сделать.
Как скучно жить,
Когда потеряна вечность,
Когда понимаешь: сколько б ни грешил,
Этим себя не утешишь».
У поэта уже начала кружиться голова, и он, стараясь не шуметь, стал пробираться к выходу. «На улицу, на свежий воздух». Никто, кажется, и не обратил внимания, как поэт тихо вышел из квартиры и осторожно, держась за перила, спустился по лестнице. Дыхание ночи немного освежило его. Идти было недалеко, и хотя можно было опасаться хулиганов, поэт тронулся в путь.
«Зачем я пошёл на этот день рождения? Только на праздники и зовут, и требуют, чтоб читал стихи… Грех жаловаться – просят, слушают. Иные слушатели давно б уже послали и выпроводили. Я должен быть рад такому вниманию… Забавно, я, наверное, тому виной, что вывел их на такие темы, как бессмертие, мораль… Может, они, наконец, задумаются?.. О чём и зачем?.. Если даже вид мертвецов, если даже сама смерть, каждодневная, экранная, не заставляет их размышлять над своей жизнью? Пусть пьют и веселятся, пусть радуются жизни, ведь что ещё остаётся? Не горевать же ежедневно, что когда-то (когда ещё?) ты покинешь этот свет. Нет, это другие пусть умирают, пусть у других несчастья и горе, а у нас… а у нас проходит жизнь в утончённом веселии, в изящном праздновании, в изысканном отмечании каждого дня жизни… Давайте насытимся и напьёмся сейчас, потому что завтра наше брюхо разложится… Брр…».
Поэт поёжился то ли от ночного холода, то ли от пришедшей мысли. «И то верно. Найдут вот меня с проломленной головой с вином в желудке… Ещё бы во фраке и цилиндре… Жил и жил, номерок на ногу – и засовывайте в ящик… А я ещё не успел обессмертить своё имя… Зачем? Для собственного «сейчашнего» тщеславия?.. Не доживу я, наверно, и до того времени, когда будут раздавать элексиры бессмертия. Кому, кстати? Богачам? Всем подряд? Нет, шалишь, не всем. Преступникам что ли отдавать? Нищим? Тупым бездельникам? Нет, нет. Только цвету человечества. А как определить? У кого больше денег, тот более талантлив. Разве не так? Разве деньги не показатель успешности? Девушки согласятся…».
Поэт, наконец, добрёл до своего подъезда и открыл скрипучую дверь. Неясные образы витали в его голове, и только на следующий день он смог собрать их вместе и записать:
«Уходят они – мы их провожаем.
А нас кто проводит – мы и не знаем.
Живём в суете и мир мы так любим,
Что нам и неважно – что в конце будет.
Пусть все умирают, так то же – не с нами.
Как старость случится, в церковь нагрянем.
Грехи там замолим, Богу всё скажем,
Что было, как было, и кто виноватый.
Пока же не стары, займёмся делами,
Жить в удовольствие, верно же, надо?
Попробуем всё. Что по нраву – оставим,
Правила жизни установим мы сами.
Всё, как хотим, – так и сделано будет.
Желанье возникнет – реализуем...
Уходят они – вслед им помашем.
Жаль их, конечно, но надо двигаться дальше».