Порт кипел. Порт жил своей привычной жизнью. У одиннадцати новых пирсов стояли на погрузке огромные деревянные баржи, сошедшие с верфи, созданной на базе эвакуированного Сясьского целлюлозно-бумажного комбината, расположенного на 70 километров восточнее Кобоны. Бойцы, не задействованные в погрузке, отдыхали, стараясь не упускать из виду тележки полевой кухни. Кухни дымили березовыми поленьями и источали ароматы готовящегося кулеша – пшенной каши с солониной. Артиллеристы похаживали между орудий, готовых к погрузке, беззлобно отгоняя любопытных мальчишек от ящиков со снарядами. Несколько матросов в бескозырках с надписью «Балтийский флот», лихо сдвинутых на затылок, травили байки, ища расположения девушек из медицинской роты. Сестрички заливисто смеялись и перешептывались, украдкой поглядывая на бравых матросов. Самые многочисленные представители пехоты сидели у костров, грея в котелках воду на чай, приводили в порядок амуницию, штопали потертые, выгоревшие на солнце гимнастерки или, воспользовавшись минутой затишья, дремали после тяжелого перехода, ни на минуту не выпуская из рук винтовки. Кто-то настраивал гармонь.
Я, прежде не видевший ни больших судов, ни огромных кранов, легко поднимающих многотонные орудия и громоздкие поддоны с продовольствием и боеприпасами, как завороженный стоял у ограды, отделяющей зону погрузки от лагеря отдыхающих бойцов. Подошел офицер, с ввалившимися от бессонницы глазами на осунувшемся скуластом лице и попытался, было, меня отогнать. Подоспевший Джапаридзе деликатно, но в свойственной ему импульсивной манере, тут же объяснил, что я – самый настоящий боец Красной армии и нахожусь в чине адъютанта при командире батареи. Следую к месту дислокации своей батареи, сопровождая очень важный груз – продовольствие для личного состава. Офицер сначала попытался заметить, что командиру батареи адъютант не положен, но потом, махнув рукой и буркнув: «Под краны только не лезьте», отошел. Джапаридзе встал рядом со мной и тоже уставился на работающие погрузчики. Спустя некоторое время он, продолжая пялиться на взмывающий в небо поддон с тяжелой гаубицей,произнес,как бы между прочим:
- Там Петро кушать зовет. Пойдем.
- Ага, сейчас, - не отрывая взгляд от проплывающего над нами груза, ответил я.
Гаубица заняла свое место в ряду орудий на палубе баржи и мы отправились к полуторке, рядом с которой хозяйственный Погребняк «накрыл», сооруженный из ящиков «стол». На застеленных газетами ящиках стояло два дымящихся котелка, накрытых четырьмя небольшими кусочками хлеба. В крышки котелков был налит чай.
- Прошу к столу! – широко поведя рукой, гордо произнес Петро и, тут же, хлопнув себя ладонью по лбу, метнулся к машине. - От башка дурна!
- Куда это он? – не понял я.
- Десерт, наверное, забыл, - безразличным тоном ответил Жора.
Погребняк вернулся, на ходу развязывая вещмешок, из которого достал сахар и пачку галет.
- О, теперь добре, - удовлетворенно сообщил он.
- Пируете? – к нам подошел дядя Юра в форме. В руках он нес бумаги – накладные, разрешение на въезд на погрузку и прочие документы, позволяющие нам попасть в Ленинград.
- Никак нет, товарищ капитан! – вытянулся в струнку Джапаридзе. - Вас ждем!
- Ну, тогда - приятного аппетита, бойцы! – скомандовал дядя Юра и протянул мне новую алюминиевую ложку. - Держи, Юрок. Это твое первое и основное оружие. Голодный боец – плохой боец.
Мы начали есть. Погребняк, поковыряв ложкой содержимое котелка, отставил его в сторону:
- От бандюки! Тока каша. А хде сало? Хде сало?!Эх, шкварок бы тудой!
- Ох, Петро, подведешь ты меня под монастырь! – засмеялся дядя Юра и пошел к машине. - На, дели!
Погребняк с благодарностью принял банку подотчетной тушенки и, распределив ее поровну, со смаком начал уминать сдобренный кулеш:
- О, це дило! Отож как без мяса –то?
- Петро, тебя в Берлин на телеге вкатывать будут – ты так жрешь, что скоро уже сам ходить не сможешь! – давясь от смеха сказал Джапаридзе и, не в силах сдержаться, стал истошно хохотать, согнувшись пополам. Петро по началу, вроде как, обиделся, но потом тоже прыснул со смеху. Я безудержно хохотал, представив себе откормленного Погребняка, восседающего на телеге. Дядя Юра пытался сдержаться, но потом, забыв про субординацию, поддержал наше веселье своим раскатистым смехом.
- Не важно, как и на чем, главное в Берлин попасть, будь он неладен! – успокоившись и утирая выступившие слезы, сказал Петро.
- От тут ты, брат, прав! – поддержал его дядя Юра.
Стук ложек, одно время даже заглушивший шум порта, стал стихать. Бойцы, насытившись, неторопливо перемещались по лагерю или потягивали чай, ведя размеренные разговоры «за жизнь». Костры, потрескивая жаркими углями, постепенно затухали, но дыма меньше не становилось. Над лагерем повис аромат послеобеденного перекура. Сизый дым ядреной махорки, отдающий горелой газетой, перемешивался с терпким запахом папирос и, еле уловимым в общей массе, ароматом сигарет, поставляемых союзниками. Лагерь замер в послеобеденной неге, не забывая, однако, поглядывать на небо. Имея уже опыт встречи с Юнкерсом, я понимал, что не набегающие тучки высматривают бойцы, щурясь от солнца и прикрывая глаза ладонью. Кто-то затянул «Ой, ты, степь широкая». Песню сразу же подхватило несколько голосов. Я закрыл глаза и сразу вспомнил, как после бани отец, стоя на крыльце, тихо пел на вечернюю зорьку эту песню. К горлу подступил ком. Я открыл глаза, взглядом ища дядю Юру. Он сидел на подножке полуторки, тихо подпевая , и задумчиво смотрел в сторону озера. Песня закончилась. Лагерь молчал. Молчал, прислушиваясь к отголоскам, продолжавшей звучать где-то внутри каждого, песни.
Робко, случайно расправив меха, вздохнула гармонь. Бойцы одобрительно зашумели и повернулись в сторону гармониста, послышалось: «А ну, Василий, задай!». Василий сделал пару глубоких затяжек, держа короткую самокрутку двумя пальцами, и передал ее соседу. Поправил пилотку, по - удобнее уселся и «задал». Гармонь, глубоко вдохнув широко растянутыми мехами, ожила и пошла переливами, моментально раздвинув солдат в большой круг. В него тут же выскочило несколько бойцов и девушки из медицинской роты. Завязалась кадриль. Гармонист, не делая никаких пауз, очень виртуозно перешел на частушки. Пары, продолжая танцевать, быстро перестроились и теперь к мелодии прибавились слова. Куплеты старых народных частушек перемежались острым фронтовым творчеством, с подробным описанием мероприятий, которые светят Гитлеру, когда он окажется в руках бойцов Красной армии. Все это вызывало дружный хохот, иногда перекрывающий слова исполнителя. Смысл, однако, при этом не терялся.
Сквозь море выцветших гимнастерок, выкрикивая: «Э, царица полей! Дай балтийцам дорогу!», черным пятном пробивалась в сторону гармониста группа моряков. Василий самозабвенно играл, прикрыв глаза и, кажется, не замечал, происходящего вокруг. Однако, профессионал видел все. Заметив пробиравшихся к нему матросов, виртуоз стал снижать темп и, когда парням в бескозырках было уже рукой подать до гармониста, зазвучало знаменитое «Яблочко». Морячки, широко загребая форменными клешами, вышли в опустевший круг. Смена родов войск привела всех в восторг, бойцы подбадривали танцоров хлопками, свистом и криками «Давай, Балтика, надкуси яблочко!». В самый разгар к звукам гармони присоединился ритмичный стук – кто-то барабанил по корпусу гитары. Джапаридзе вскинул горящие глаза на дядю Юру:
- Разрешите, товарищ капитан?
- Давай, Гиорги, задай им жару! – скомандовал дядя Юра.
Жора кинулся в толпу и, быстро проскочив сквозь нее, эффектно впрыгнул в круг, приземлившись на колени. Бойцы, не ожидавшие появления нового персонажа, зааплодировали. Моряки чуть отступили, гитарист поддержал порыв горячего грузина и начал выбивать нужный ритм. Гармонь тут же подхватила предложенный поворот и вот уже в кругу, поднимая пыль ударами сапог и раскидывая руки, азартно бушевал Кавказ. В круг выплыла медсестра, держа в раскинутых руках платок и, мелко перебирая ногами, подошла к обезумевшему от счастья Джапаридзе. Жора, как будто став на пол головы выше, пошел вокруг нее, выгнув грудь и отставив назад руки. Они, не моргая, смотрели в глаза друг другу, кружась и выписывая ногами красивую, понятную только им, вязь. Близилась кульминация. Завороженные красотой танца зрители, замерли, следя за каждым движением пары… Завыла сирена.
Со стороны Ленинграда приближались немецкие бомбардировщики. Их еще не было видно, но нарастающий гул авиационных моторов, разрезающих винтами синь неба, явно свидетельствовал о том, что наша встреча неизбежна. Краны в порту замерли, орудия на баржах пришли в движение, расчеты заняли свои места. Недавно многолюдная площадка у полевых кухонь опустела. Укрыться особо было негде – любое строение в порту являлось потенциальной целью для авиации противника. Близость батареи, готовой к погрузке, но не успевшей занять свое место на борту, увеличивало вероятность бомбардировки нашего пятачка в несколько раз. Мы в ожидании смотрели на нашего командира. Дядя Юра спокойно докурил папиросу, потушил ее о каблук и кинул под куст. Прислушался.
- «Лаптежники» идут, - определил он по звуку моторов тип самолетов. – Атаковать из пике будут или на бреющем. Скорее всего по баржам отработают, если наши соколы вперед не поспеют. Коли одни-то сразу уйдут. Если с восемьдесят восьмыми – тогда хуже. Те отбомбятся по складам и начнут зенитки утюжить, как штурмовики. Тогда «лапти» их защищать будут. Самое спокойное место, - дядя Юра осмотрелся. - Вон под теми березками. Петро, ставь машину кузовом к деревьям, кабиной в нашу сторону. Там и схоронимся.
- Дядя Юра….- обратился было я, но осекся, вспомнив наставления отца перед школой. -Товарищ капитан, разрешите обратиться!
- Разрешаю, - ответил дядя Юра, оценивший обращение по форме одобрительной улыбкой.
- Разрешите пойти с Погребняком! – вытянувшись в струнку выпалил я, получая несказанное удовольствие от необходимости соблюдать субординацию.
- Разрешаю. Только потом сразу под кузов! Погребняк – проследи.
- Есть! – хором ответили мы и побежали к машине
На некотором удалении от складов рос небольшой березовый околок, к которому мы должны были перегнать полуторку. А ведь и верно – вряд ли немцы будут тратить бомбу на деревья, да и машину не так видно –самолеты летели с противоположной стороны. Мы сели в кабину, Погребняк завел мотор.
- Петь, я вот ничего не понял, из того что дядя… - я опять осекся. - Из того, что капитан сказал. Кто такой «лаптежник»? А «восемьдесят восьмые»?
- Це дюже поганые самолеты, Юрок, - Погребняк, поглядывая на небо, торопился развернуть машину.
Позже, сидя под кузовом полуторки, он объяснил мне, что «лаптежник» - это Юнкерс 87 –тот, что атаковал нас утром. Это был пикирующий бомбардировщик. После сброса единственной бомбы, расположенной у него под брюхом, самолет становился легче и мог участвовать в воздушном бою, как истребитель. Правда не сильно быстрый и юркий. «Лаптежником» его прозвали из-за не складывающихся во время полета шасси. Но намного неприятнее оказался второй тип самолетов, о которых говорил дядя Юра – Юнкерс 88. Восемьдесят восьмой был очень многофункциональным самолетом: бомбардировщик, истребитель, истребитель – перехватчик, штурмовик, разведчик, торпедоносец. Погребняк, отдавая должное гениям немецкого самолетостроения, люто ненавидел восемьдесят восьмой: «Поди угадай, чего он отчебучит?! Я, коли его в прицел ловлю – дык тока за им и гоняюсь. Товарищ капитан меня ругает за то, а я не можу остановиться!». Потом я узнал причину его ненависти: в сентябре 41-го звено Юнкерс 88, отбомбившись по пригороду Киева, приступило к уничтожению живых целей, поливая бегающих в панике людей из всех бортовых орудий. Подбитый нашими МиГами, пришедшими на помощь мирным жителям, Юнкерс рухнул точно на дом Погребняка, заживо похоронив старушку–мать и жену с двумя малыми детьми. Достаточная причина для личной ненависти.
- Петя, а сколько ты самолетов сбил? – поинтересовался я.
- Та мало, тильки четыре, - смущенно ответил Погребняк.
- Это восемьдесят восьмых четыре, - заметил присоединившийся к нам Джапаридзе. – Остальных, как будто бы, не он сбивает. Я за ним заряжать не успеваю!
- Между прочим, Гиорги – самый быстрый заряжающий в полку, - под машиной появился наш капитан. – По характеристикам наше орудие может делать до двадцати выстрелов в минуту, а Жора умудряется по двадцать пять! Ну а Петро – лучший наводчик. Немцы сильно боятся над нашей батареей летать.
Джапаридзе выглянул из–под кузова и посмотрел на небо:
- О, наши!
- Кажись МиГи, - сказал Погребняк, приложив к глазам руки, как бинокль и смотря на небо.
Я последовал примеру старших товарищей: высоко в небе двигались еле заметные точки. Их нежно – голубые подкрылки сливались с синью неба и только глаз опытного зенитчика смог разглядеть самолеты. Если бы Петро не показал мне, куда смотреть, то я в жизни бы не догадался, что надо мной летит три звена советских истребителей.
В районе дальнего пирса застрекотал крупнокалиберный зенитный пулемет. Ухнуло орудие. Второе. Еще и еще. В небе распустились пороховые разрывы, среди которых, маневрируя, шли Юнкерсы. Первое звено пикирующих бомбардировщиков стало заходить на цель – ближайшую от них баржу, с которой не останавливаясь бил счетверенный пулемет. Ведущий самолет звена пошел в пике и, угрожающе воя, стал стремительно снижаться. Ухнула зенитка, хлопок - пороховое облако, неожиданно возникло перед правым крылом. Самолет тряхнуло, бомба, уже скользящая по отводной рамке, изменила траекторию и с воем устремилась к цели. Но не к той, которую наметил пилот. Снеся стрелу крана, бомба чиркнула, по бетонному краю пирса и ушла в воду, подняв столб брызг. Через мгновение фонтан воды от разрыва залил пирс и баржу, не нанеся никакого вреда – бомба упала не с той стороны. Ведомые самолеты звена, ушли на повторный заход, звено рассыпалось, чем немедленно воспользовались наши истребители – три МиГа дружно атаковало одиночные цели, заставив одного «лаптежника» сбросить бомбу на чистую воду (иначе он не мог осуществить маневр по уходу из –под огня) и изрядно потрепав второго.
Опасения дяди Юры оправдались – в составе атакующих было два звена восемьдесят восьмых. Они с завидным упорством рвались к железнодорожной станции, на которой стояло несколько составов с продовольствием и боеприпасами. Истребители гоняли «лаптежников» над портом и не могли заняться защитой железной дороги и складов. Бомбардировщики, у которых не получился первый заход, уходя от огня зениток, опустились ниже и, открыв огонь из бортовых орудий, пронеслись над станцией, пытаясь нанести хоть какой-нибудь урон.
- Ну куды ж ты лупишь?! – сокрушался Погребняк, наблюдая за стрельбой крайней к нам восьмидесяти пяти миллиметровой зенитной пушки. - Ну дай же упреждение, чи не учили табе? Божечки жишь мой, чему вас только учат?! Табе тако орудие дали, а ты ж шо из него деишь? Тьфу, срамота, а не зенитчик!
- Чего это он? – шепотом спросил я у Джапаридзе.
- А, не обращай внимания, - зевнув, ответил тот. – Так всегда происходит, если наводчик не Петро. Он всех учит, у него все не правильно стреляют.
Неожиданно орудие замолкло. Погребняк привстал, пытаясь разглядеть, в чем дело.
-Товарищ капитан, я гляну?
- Петро, чего тебе не сидится? – поинтересовался дядя Юра. - Может, у них снаряды закончились?
-Товааааарищ капитан, - заныл Погребняк.
- А, иди! Только аккуратно!
Погребняк рысью, согнувшись пополам и прячась за все, что попадалось по дороге, рванул к позиции. Немецкие бомбардировщики, сделав круг и набрав высоту, заходили на цель. Точка сброса была все ближе. Погребняк не возвращался. Снова ожило орудие.
Перед машиной появились пыльные сапоги. Мы выглянули – перед нами, озираясь по сторонам, стоял молоденький лейтенант в порванной гимнастерке с пятнами крови.
-Товарищ капитан, нет тут у вас Джапаридзе? – отдав честь, спросил он у дяди Юры.
- Есть. А в чем дело?
- У нас при атаке штурмовиков половину расчета перебило, - потупив взгляд и вытирая кровь, текущую из уха, ответил лейтенант. – А тут сержант какой-то прибежал и орет, что он наводчик и сейчас всех перебьет, только к пушке его пустите.
- Это Погребняк, он может, - не без гордости ответил дядя Юра.
- У меня расчет необстрелянный, совсем пацаны. Ну после налета все перепугались, еле двигаются. Вот ваш этот, как его?
- Погребняк.
- Ну, Погребняк, он и говорит, дескать, там под машиной Джапаридзе лодырничает –тащи его сюда! А я ж не знал, что тут еще и вы, товарищ капитан. Я, наверное, это… пойду я… - лейтенант виновато развернулся и, покачиваясь, явно от полученной контузии, поспешил обратно.
- Юрок – из- под машины ни на шаг! Джапаридзе – за мной! – как выстрел прозвучали команды капитана.
Я нырнул под машину, сгорая от любопытства и желания помочь, но не в состоянии ослушаться. Вновь ожившее орудие стреляло намного быстрее, чем до налета. И явно точнее. Я украдкой выглянул из под машины – один из Юнкерсов сбрасывал бомбы, не долетев до цели – его правый мотор горел. Выстрел – пороховой зонтик, неся смертельные для самолета осколки, раскрылся перед прозрачным обтекателем. Через мгновение второй разрыв вспорол брюхо Юнкерса. Изрыгая черные клубы дыма, охваченный пламенем, самолет ушел в штопор и стал терять части фюзеляжа. Рухнул он в поле, не долетев до станции.
- Ура!!! – подскочив, заорал я и тут же присел, схватившись за голову – кузов полуторки был намного крепче моего затылка.
Оставшиеся бомбардировщики готовились к сбросу. Неожиданно самолет, шедший первым, задымился и, свалившись на правое крыло, стал терять высоту и уходить в сторону. С закопченного неба на немецкие бомбардировщики упали, ведя яростный огонь, четыре ЛаГГа. Юнкерсы, прекратив попытку сбросить бомбы, закружились в карусели с юркими истребителями. Постепенно, благодаря усилиям наших летчиков, бой сместился в сторону от станции, «лаптежники», преследуемые МиГами, пошли на помощь бомбардировщикам и чем, в итоге, закончился бой я так и не узнал. Наши потери составили два сбитых истребителя, горящая на рейде баржа, разбомбленный пирс и несколько, расстрелянных штурмовиками, вагонов с консервами и мукой.
К машине подошли мои спутники, принеся с собой едкий запах пороха, пыли и победы. Разгоряченный Погребняк тряс меня за плечи и кричал:
- Юрочка, пять! Ты понимаешь, родной? Пять!
- Двадцать семь, - садясь на землю, сказал Джапаридзе.
- Чего «двадцать семь»? – не понял я.
- Сбитых самолетов. Мы с Петро только что двадцать седьмой сбили.
- Твой?
- Наш. Мы с самого начала вместе этих гадов бьем, - Джапаридзе закрыл глаза, и устало привалился к колесу.
- Умаялся наш Жора, - по-отцовски заметил дядя Юра. – Шутка ли – снаряд почти десять килограмм, он за минуту два с лишним центнера поднимает.
Я присел рядом с грузином:
- Чаю хочешь?
В ответ послышалось мерное сопение – Жора спал.
- Час на отдых, потом чиститься и пойдем нашу лодку искать, - скомандовал капитан.
- Какую лодку? – не понял я. - Как мы все на нее поместимся, да еще и с продуктами?
- Вот у меня сказано, что наше судно – канонерская лодка «Селемджа», - дядя Юра показал сопроводительные документы. – Не беспокойся – все влезем.
Ближе к вечеру мы пошли искать нашу лодку. Каково же было мое удивление, когда у седьмого пирса я увидел шестидесятиметровое судно с палубой, палубными надстройками, мачтой и орудиями, на борту которого красовалась надпись «Селемджа».
- Вот это лодка! – не удержался я.
- Еще какая лодка! – послышалось сзади.
Я повернулся – перед нами стоял коренастый матрос с пышными седыми усами и дымил трубкой. На груди его висел боцманский свисток.
- Капитан Мотлич, - представился дядя Юра и протянул документы. - Мы приписаны к вашему судну. Когда прикажете грузиться?
- А, так это…. – боцман разглядывал бумаги. - Стало быть, вот сейчас сестрички грузятся, а следом и вы.
На судно загружали ящики с красными крестами, суетливо бегали девушки из медицинской роты.
- Товарищ капитан, разрешите отлучиться до начала погрузки, - неожиданно выпалил Джапаридзе, увидев что–то возле судна.
- Разрешаю, - дядя Юра заметил у трапа медсестру, танцевавшую горячий танец с нашим грузином.
- А мы когда поплывем? – спросил я у боцмана.
- Плавает в проруби… - морской волк осекся, поймав на себе осуждающий взгляд дяди Юры. - В общем, лед в проруби плавает. А судно ходит!
- А как же оно ходит-то? – не унимался я. - По воде же не ходят!
- А ты, салажонок, я гляжу, шибко вумный, да? – боцман нагнулся и строго посмотрел на меня. - Приглядывай за ним, капитан, а то в юнги заберу, буду жизни учить, - и хмыкнув в усы: «Понаберут тут, понимаешь», вразвалочку пошел к трапу, оставляя за собой густой шлейф ароматного дыма.
Началась погрузка. Подошел Джапаридзе – смущенный и раскрасневшийся.
- А где твоя эта…плясунья? – усмехнулся Погребняк.
- Э! Ее Нина зовут! Ты глаза ее видел, что так говоришь?! – моментально вспыхнул новоявленный Ромео
-Да ладно, ладно. Нина, так Нина, чего ты? – примирительно сказал Петр.
Погрузились быстро. Наш груз был последний. Отдав швартовы, мы вышли на рейд и встали на якорь, ожидая, когда выстроится конвой. Наша лодка была в сопровождении, поэтому, чтобы сохранить некоторую маневренность, ее сильно не грузили. Изначально «Селемджа» была вполне мирным судном – в 1940 году она сошла со стапелей гамбургского судостроительного завода, как паровая грузоотвозная шаланда. После приемки и прохождения испытаний, 12 апреля 1941 года на ней был поднят флаг СССР и шаланда своим ходом отправилась в порт приписки на Дальний Восток. Однако начавшаяся война внесла свои коррективы в дальнейшую судьбу «Селемджи» - ей так и не суждено было бороздить просторы самого южного из морей Тихого океана.
По прибытии в Ленинград 5 июля 1941 года, шаланда была мобилизована в состав Краснознаменного Балтийского флота и, ошвартовавшись у причала судостроительного завода, приступила к переоснащению. «Селемджа» обзавелась двумя 100 –мм и четырьмя 45-мм орудиями, а так же крупнокалиберным пулеметом. Уже 16 июля на флагштоке был торжественно поднят флаг Военно-морского флота и на следующий день корабль убыл из Ленинграда в состав формируемой Ладожской военной флотилии. Имея серьезное, для своих размеров, вооружение и максимальную скорость хода 8,5 узлов ( это 15 с небольшим километров в час), канонерская лодка, в которую превратилась шаланда, являлась весомой угрозой не только для судов противника, но и для неприятельской авиации. Только за сентябрь 1941 года «Селемджа» успешно отразила более 30 авианалетов!
Участвовала «Селемджа» и в переброске войск и неоднократной высадке десанта на острова Ладожского озера с последующей поддержкой сухопутных войск шквальным огнем артиллерии. В период навигации 1942 года боевой корабль отконвоировал 69 караванов, перевез почти 3000 тонн продовольствия и около 600 тонн других грузов. Кроме воинских перевозок «Селемджа» неоднократно выходила для несения дозорной службы, обстрела укреплений и баз неприятельского флота. Корабельной артиллерией было подавлено и уничтожено несколько батарей и огневых точек врага, а так же сбито два самолета. Забегая вперед, хочу сказать, что и после войны боевая шаланда осталась в строю: разоружившись, «Селемджа» перешла в ведение Балттехфлота и долгие годы занималась тем, для чего была создана - постройкой гидротехнических сооружений и прокладкой судоходных фарватеров. Выведен из эксплуатации ветеран был аж в 1974 году.
В полночь караван был окончательно сформирован, и мы вышли на открытую воду. Дядя Юра соорудил мне из мешков удобную лежанку, боцман принес бушлат. Я лег и долго смотрел в звездное небо. Судно слегка покачивало, и как я ни старался держаться, но все-таки крепко уснул.
Плеск волн, мерный стук двигателя. Я открыл глаза. Мимо в плотном рассветном тумане проплывал семидесятиметровый Осиновецкий маяк. Мы прибыли в порт назначения.