О неправильных людях

               
               

                Часть IV.
                Глава 5.
                Странная парочка

    А вот что сохранила моя детская память…

   Странная парочка – это не Семен и Одарочка, а Валентина Александровна и Ольга Сергеевна.

   Валентина Александровна работала в совхозе разнорабочей. У нее были коротко остриженные волосы, прямые и зачесанные назад. Лицо узкое, темное, до коричневых оттенков, казалось, то ли смуглым от природы, то ли загорелым до черноты под палящим солнцем. Губы тонкие, черные. Из них почти никогда не выпускалась папироска. Женщины, которые работали с нею в совхозе, говорили, что она с ними никогда не бегала в туалет «по-маленькому».

   Худая, маленькая, жилистая. У нее были резкие движения. Руки, черные, крепкие, разбитые в некоторых местах до крови. Валентина Александровна делала по дому тяжелую работу: носила воду, колола дрова, таскала уголь, топила печь.

   Она была сдержанной, мало говорящей, но иногда прорывался гортанный, клекочущий голос, и тогда она разговаривала грубовато, настойчиво, по-мужски.

   Одежда всегда одна и та же: красная, замызганная кофта и длинная бурая юбка. Чаще всего ходила летом в парусиновых тапочках, в остальные времена года – в кирзовых сапогах.

   Когда она являлась домой, мы обычно уходили.

   Ольга Сергеевна была совершенно иной: симпатичная, полноватая, женственная. Сероватые волосы всегда были сложены в какую-то причесочку. Жалобно-капризная улыбка часто освещала ее лицо. Она говорила красиво по-русски: чисто и правильно.

   Одета была в платье или кофту-юбку, из цветной ткани. Осенью и зимой ее верхняя одежда была не мрачной, а цветной, добротной.

   Она умела играть на гитаре, у нее был приятный, мелодичный голос. Однажды, ранней весной, было тепло и солнечно. Она пела на улице. Когда она пела, то пританцовывала, высоко поднимая ноги, видимо, изображая из себя кого-то. Но репертуар был у нее довольно странный, ранее никогда нами не слышанный: песни были воровские или просто тюремные. Нам, детворе, нравилось.

   Именно Ольга Сергеевна кинула нам клич о помощи. Мы носили туда продукты: хлеб, картошку, крупы, закупорку… Особую благотворительную деятельность развила Светка Ф., она тащила туда все то, что у них в доме варилось, жарилось и пеклось: голубцы, кабачковую и баклажанную икру, варенье…

   Ольга Сергеевна печалилась по поводу желтых, облезлых обоев. Мы принесли из дома старые газеты, рулоны обоев, оставшиеся от домашних ремонтов. Сняли давние обои, очистили  стены, поклеили свежие. Комната стала светлой и приятной.

   Ну, а как же! Учитель немецкого языка (как она нам представилась) живет в такой дыре. Мы  радовались, что были полезны такому человеку! Но интересно то, что рассказы ее об учительстве и детстве, были настолько перепутаны, что они у нас вызывали смех.

   У Ольги Сергеевны было много интересных штучек, например, шар, в котором плавали рыбы и птицы. Она часами могла смотреть на него и говорила, что только так может успокоить нервы.

   Ольга Сергеевна вечно жаловалась. Мы бегали в аптеку ей за лекарствами, к названиям которых она прикрепляла названия своих заболеваний, которые нельзя было ни выговорить, ни запомнить!

   Через время к нам на поселок приехал еще один «их» человек, которому было лет 35. Его звали Евгений и величали «племянником». Он быстро женился на уборщице Вале Чекановой, красивой, молчаливой женщине, засидевшейся в девках по причине болезни сердца. У них родилась девочка Ирочка.

   Когда Ирочке было четыре года, умерла ее мать, через несколько лет – не стало отца. Ирочку забрали в Москву дальние родственники летом, как бы на каникулы, там она где-то и осталась навсегда.

   Нам, детворе, трудно было понять, кто эти женщины: то ли они, в самом деле, двоюродные сестры, как нам представлялись, то ли одна из них – это переодетый мужчина, то ли женщина, переодетая в мужчину. Ни определения, ни названия мы тогда не могли подобрать, но было ясно – это что-то из ряда вон выходящее…

   Именно от Вали мы узнали, что Валентина Александровна и Ольга Сергеевна – это муж и жена, что когда-то они жили в Москве и за что-то их посадили в тюрьму, а когда они отбыли свой срок, им не разрешили возвратиться на родину. Вот они и приехали на Донбасс и примостились здесь, на краю поселка, в том домике, где когда-то  временно жила благородная цыганская семья и мои незабываемые друзья Сережа и Галочка Рацеевы.

               
                Часть II.
                Глава 12.
                Весняные

   Эту главу я тасовала, как карту в колоде, и она никуда не вписывалась, выпадая, нарушала нормальное описание событий. Так было и в жизни…
   
   Сегодня я понимаю, что, решившись на эту стройку, связав  ею руки и ноги, мы заранее уготовили для себя и детей жизнь в глубоком стрессе. С нашей жизнью на плану и с ее концом тесно связано семейство соседей по фамилии Весняные.

   Семья состояла из трех поколений: мать – отец, дочь – зять и их дети.

   Мать – Аська – крепкая, коренастая: черный волос, черный глаз, черный рот, черные действа против людей, на которые толкали зависть, злость, ненависть, знания чего-то тайного… Я была не суеверна и не верила в колдовство…

   Отец и зять работали в совхозе. Во дворе было много живности: коровы, телята, свиньи, гуси, куры. Доступное сено, силос, секла и др. – все везлось домой. Скотину били, на нее кричали, матерились.

   Молоко было жирным, как сливки, и продавалось быстро. Другие торговки обижались: бывало Аська придет на рынок, пока не продаст – ни у кого не покупают, уйдет – ко всем начинают подходить. На свое молоко подсадила многих из нужных людей: председателя поссовета, заведующую сберегательной кассы, главного бухгалтера шахтоуправления, начальника расчетного отдела, лаборанта из физического кабинета школы… А поводы привязать к себе каждого из них были…

   Вспоминаю, что сделалось с лаборантом со школы Надей… Это случилось в школе. Наде стало плохо, что называется, дурно. Ее колотило, она прибегала  к завучу школы Жанне Фридриховне, кричала страшным мужским голосом, обругивала ее, материлась. Через время плакала, просила прощения и помощи: «Жанна Фридриховна, извините, ради Бога, я не знаю, что со мной!» И все повторялось сначала. Ее спасла церковь, куда она стала ходить со всей семьей работать и молиться… 

   К нам соседи испытывала сложные чувства: привезем песок, к вечеру – шуршат песком, начнем копать сгребную яму, дети говорят, что и они начали копать, стали делать забор, соседская детвора выдала: «А мамка сказала, что у нас будет такой же, только лучше!»

   Чтобы делать нам гадости, Аська поджидала удобные моменты, а они не заставляли ждать…

   Июль. Во дворе лежат матрацы с кроватей. Капнули две капли дождя. Я за двором. Аська метнулась во двор (наверное, уже с заготовками), тащит матрацы в дом…
– Зачем?
–Чтобы не намокли!
   Да, за такую заботу стоит только поблагодарить!

   Потом я найду два яйца. Дома четко знаю, что мне нужно делать на плану, но приду и начинаю кружиться с угла в угол, не зная, за что взяться. Да, что такое?! Яйца лежали на втором этаже, в разных комнатах:  одно – в опилках, другое – между досок. Умные куры попались! Сразу две или одна и та же дважды заходили в дом, взбирались по деревянной лестнице, чтобы оставить нам «подарки»… Когда убирала опилки, одно выкатилось – чудом не разбила. Второе я, неверующий Фома, смеясь, выбросила из окна второго этажа, на улицу, за забор, но оно не разбилось. Удивительно: иногда в холодильник кладешь – не удержал – бряк! – и нет, а здесь…
   
   Третье – Марк найдет во дворе и выпьет… Марку достанется на плану больше других… Пошел играть на площадку детского сада – напротив дома – не знаю, как там получилось: какая-то железная лестница оборвалась, ударила по голове, рану зашивали в больнице; бегал по разрезанным рельсам для подвала, вырвал на ноге кусок ткани (он до сих пор помнит, как я его тогда не пожалела, а поругала); ездил на велосипеде по этой зловещей улице, начала кружиться голова так, что казалось – катится колесо, и катится, и катится к какой-то яме. Такое страшно странное состояние было у ребенка, что бегали к дальней соседке за святой водой.  Бывало, сядет учить уроки, надо читать или писать, выпучит глаза и сидит, говоришь – не понимает. Однажды в отчаянии ударила ремнем…

   Чем дальше, тем больше «чудес» мы испытывали на себе.
   Я любила возиться с землей. Все комочки руками разомну! Весной посадила грядки. К утру смотрю: одна грядка вытоптана «лапка в лапку» кошкой. Перекопала – по углам были закопаны куски-части мышей. На другой грядке – разложены куски гнили со свеклы, аккуратно срезанные ножом…

   Летом уродило много вишен. Мы с сестрой рвали их. Вдруг бьет как током – то тут, то там черные глаза через щели забора. Стоит ведро с вишнями – раз и набок – вся вишня на земле! Вера, сестра, взяла лестницу, прислонила к забору, заглянула в железобетонный столб, а там: помните, из сине-белого фаянсового набора рыб, маленькая рыбка с побитым ротиком, перья и фантик конфеты «Золотой ключик» был сложен так, что все ключики были порваны. Это было сделано недавно – не было ни одного листочка, ни одной паутинки – человеческая рука сделала, нечеловеческая – положила… Вера взяла в руки, отнесла за двор, выбросила. Как начала она со мною ругаться! Мы с нею ходили в одну смену на работу. Идем. Говорит, говорит много, быстро и эмоционально. Стоит мне открыть рот, начинает ругаться! Прихожу к ней домой, переступаю порог, говорит со мной, только я скажу полслова, начинает ругаться. Ухожу, плачет и говорит сыну: «Я не знаю, за что я ее так ненавижу!» Это длилось месяца полтора, потом отпустило.

   С весны до зимы по двору бегали ежики, ползали ужи и змейки. Начали чистить малинник. Опущу голову – такой запах гнили стоит, подниму – свежий воздух! Смотрю: у забора по их сторону закопана мертвая курица – голова наверху, клюв открытый, в нашу сторону. Сказали. Оказывается: собака закопала! А хозяйка так злилась, так кричала, что на полметра летели искры из глаз. Это не выдумка. Если бы кто-то мне сказал – не поверила. Кости курицы, потом можно было увидеть на улице перед калиткой  или во дворе перед порогом…

   Началась длинная полоса болезней. Маршруты одни и те же: больница – аптека, больница – аптека… Где ее не встречу, вместо «здравствуй» она у меня спрашивала: «Ну, что болеешь? Ну, что болеете?» Однажды стою в аптеке, в очереди, кто-то сзади носом мне в затылок. Испугалась, оглядываюсь. Ухмыляется: «Это я!»

   7 января шла по тропинке через сады, к пятиэтажкам. Навстречу – Ася с внуком. Я поздоровалась, ребенок ответил, она промолчала. Я спросила: «Тетя Ася, а почему вы не здороваетесь?» Она сказала, что поздоровалась, да я не услышала, а если мне мало, то вот еще: «Здравствуй, здравствуй и здравствуй!» Моя сестра Аня сказала, что это мне может выйти боком. Так и случилось.

   19 января святили воду на площадке возле автобусной остановки. Пришла домой, выпила три глотка воды, взяла свечку и обошла все углы дома, как меня научили, читая молитву, крестя свечкой и брызгая водой. Внезапно мне стало плохо: кружилась голова, я не могла ни лежать, ни сидеть, пыталась выходить во двор – лучше становилось на считанные секунды, были моменты, когда я проваливалась и меня уже не было… Потом началась рвота. К 12 часам я успокоилась, затихла. Выключили свет. Потом мне знакомые говорили, что, если бы меня не вырвало, неизвестно чем бы все это закончилось.

   Через какое-то время умерла ее мать. Они были очень похожи между собой: черные волосы, розовые щеки – я иногда не могла их отличить. Ее тело в гробу или без него, не знаю – не  видела, привезли в железной будке техпомощи. Когда и как хоронили – не знаю. Но на помины пригласили всю улицу. Муж говорил, что наливали три раза, но водка была некрепкая. Вечером, до глубокой ночи, наш папа дурел: ходил по дому, сильно хлопал каждой дверью, ругался, пытался драться, потом залез высоко на сухое дерево напротив дома и пилил сук, на котором стоял…

   У нас по соседству жил парень Тагир, татарин. Он все мечтал разбогатеть: то купит корову, то заведет курей. Корова у Тагира была хорошая, давала много молока.  Это Аське не нравилось. Она, наверное, что-то пыталась изменить, потому что корова ее не подпускала к себе. А однажды ударила ее так, что та окривела на один глаз.

   …В тот вечер Тагир привел свою корову с пастбища домой. Он не обратил внимания на то, что на калитку и под нею было что-то налито, шагнул во двор. К ночи Тагир начал беситься: глаза застлала пелена, бегал с ножом, хотел воткнуть себе в живот. Жена подняла крик, позвали бабку Таню, которая святой водой и молитвами его успокоила. Потом Тагир говорил, что все это время перед ним стоял образ Аськи, и ему так хотелось пырнуть в себя нож, что он даже чувствовал под пальцами теплое и липкое. Бабка Таня сказала, что это не ему было уготовано, а его корове. С тех пор Тагир, когда видел Аську поблизости, гнал ее от себя матом.

   Аську видели ночью на улице – рабочие шли со второй смены. Она разбрасывала какие-то зерна-семена вдоль улицы, и, действительно, весной дворы соседей зарастали сорной травой так, что с нею было бесполезно бороться.

   Однажды я сама видела, как рано утром, до восхода солнца, соседка стояла посреди улицы, раскинув руки на восток, что-то шептала и страстно кланялась.
Да, еще не рассказала о мухах… У нас чем-то были облиты оконные рамы, и весной на окнах появлялись полчища мух, большие, жесткие панцири, мохнатые лапки, какие-то конские… Они ползли снизу до верху, роились и множились…
5 мая того года я нашла в огороде бутылочку с кровью. Бросила в костер, посыпались синие искры…

   Дочь Аськи – Вера, завистливая и злая женщина, учитель физики, переходила из одной школы в другую – нигде не могла прижиться, ни с кем не могла сработаться. Тяжелый взгляд, резкий голос. Со слов Аси, у нее были какие-то женские проблемы, кто-то говорил, что у мужа есть какая-то возлюбленная. Слышала, но сомневаюсь…

   Внучку Аська перевела в мою группу. Девочка была немного необычной: прямой, говорливой, но играла, в основном, сама. Во время игры она манипулировала руками и шептала: «Сейчас, лошадка, я возьму этот камень, приложу и вылечу тебя…»

   Однажды утром рано Аська привела внучку в детский сад, запустила в группу и ушла, но она не ожидала, что мы с детьми так быстро выйдем на участок.  Она что-то быстро бросала под колесо ограды, шептала. Я крикнула ей: «Тетя Ася, здравствуйте!» Она, не оглядываясь, приложила носовой платок ко рту, как будто у нее болят зубы, и быстро зашагала к выходу.

   Муж Аськи – шахтный пенсионер, Степан, очень крепкий, розовощекий, седой мужик. Он был, в основном, податливым, тихим, иногда шумел на скотину и детей, но недолго.

   Зять – тракторист, тихий, спокойный, беззлобный. Всегда здоровался, разговаривал.
   Внук – внешне и внутренне похож на отца, в этом его и упрекали…

   Когда-то Аська при мне проговорила: «А век мой долгий!» Да, я в этом и не сомневалась: после плохих дел Аська становилась энергичной, молодой, розовощекой… Соседка слева – Любовь Григорьевна – рассказывала, что после того, как не стало моего мужа, Аська, радостная, повисла у нас на заборе и затараторила: « Чего только тут не было: один – сгорел, другого – в шахте убило, а теперь и Тольку забрало!» Любовь Григорьевна сказала, что у нее от Аськиных слов и взгляда пробежал мороз по коже, и неспроста: вскоре ее зять погибнет – упадет в  шахтный шурф, дочь останется с маленьким ребенком на руках…
            
                Часть III.
                Глава 8.               
                Харьков
   В Харьков мы уезжали навсегда – в отчаянии и с надеждой на лучшую жизнь. Продав все, мы ехали налегке, но без сожаления. Поселились в общежитии, в комнате Миши, друга Мирры, пока не нашли квартиру.

   Квартиру искали долго, но нашли такую, что, ах, как говорят: «себе на голову»  и «такое не приснится даже во сне»… Единственное достоинство этого жилья, какое ценилось нами тогда выше всего, это то, что дом находился рядом с колледжем Марка, на одной улице, в семи минутах ходьбы…

   Хозяином квартиры был молодой человек лет двадцати пяти, с национальностью по матери, по имени Даниэль, интересной наружности: черная фуражка, черный костюм, неизменная блекло-голубая рубашка, застегнутая на все пуговицы, портфель. Жизнь у этого парня складывалась как-то неудачно: поступив в университет, бросил его, учился на каких-то курсах водителей – не окончил. Отец был жив, но жил где-то в пригороде, мать умерла. Квартира осталась ему. Парень был зациклен, зажат, и иногда казалось, что ему не 25, а все 125 лет.

   Дом назывался "царским": огромное угловое двухэтажное здание с окнами, выходящими на север и запад, с какими-то социальными учреждениями и детским Домом творчества на первом этаже, с девятнадцатью подъездами. Но квартира была запущена до невозможного состояния. Большая комната была с просевшим и подгнившим полом, с огромным люком в подвал, затопленным водой. Зимой оттуда шел холод, летом летели комары и ползли блохи. Вдоль облезших стен стояли мешки со стройматериалами, в одном углу – куча песка, прикрытая дождевиком. В старых шкафах и комоде – старые фотографии молодых людей с радостными лицами, инструменты, старые тряпки, чужие документы.  Чтобы вымыть пол в этой комнате, я использовала восемь ведер воды. Ободранный коридор. На кухне – старье ужасное: на стенах потертая, обвисшая клеенка, старая мебель, «допотопная» посуда и на шкафу – сияющий подсвечник с семью свечами. В лучшем состоянии были малая комната, ванна-туалет и  входная дверь, красивая, солидная и надежная, возле которой висел какой-то амулет-атрибут для церемоний хозяина.

   Мы заплатили за это жилье в долларах за полгода вперед, но видимо в прейскурант оплаты не входила стоимость защиты от нервотрепок, которые были уготованы нам в будущем. Мы подписали договор, где было множество пунктов и оговорок, но как основное, указывалось, что мы должны платить в долларах за квартиру ежемесячно 1 числа, если – нет, то… и опять целый ряд предупреждений. Этот «документ» от удивления не заверил ни один юрист. Даниэль нервничал, всем угрожал.  Парень был странноватым, безапелляционным… Он ставил условия настолько жестко и занудно, что после первого месяца нам уже там жить не хотелось.

   Он приходил каждую неделю и проверял состояние всего своего имущества. Помню, как на сидении его старого стула появились потертости, он потребовал купить гобелен и вызвать мастера и до определенного срока заменить обивку, хотя по всему дому были табуреты, такие старые и убитые, что ними пользоваться было просто нельзя. Мастер сказал, что этому стулу не менее тридцати лет, но нам он обошелся дороже, чем новый. Потом в малой комнате и на кухне – общая розетка. Когда включали розетку на кухне, она выдвигалась на стене комнаты и на обоях обозначила круг – место ее присутствия, Даниэль предъявил нам претензии о нанесении вреда его материальному  имуществу, он требовал, чтобы мы сами ничего не делали, а вызвали бы мастера, чтобы тот исправил положение.

   Если, например, мы не успевали отдать оплату за квартиру первого числа, а платили второго или третьего, он устраивал нам такие «качели», что нам просто не хотелось жить. Террор проявлялся так: он начинал звонить нам каждый час,  приказывал и требовал, что нам надо будет заплатить не только плату за квартиру, но и пеню за нарушения условий договора. 

   Даниэль жил в какой-то общине и выполнял какую-то работу, поэтому говорил, что там с него требуют точно так же, как и он требует с  нас... Сначала он обещал, что мы можем жить в его квартире достаточно долго, но потом вдруг резко решил что-то предпринять: то ли сдавать ее по более высокой стоимости, то ли вообще продавать. И к нам стали ходить эти потенциальные съемщики или покупатели по несколько человек по несколько раз в день. В это время мы искали себе новую квартиру, но подходящих вариантов не было.

   Не смотря на это, день отъезда (и даже установленный хозяином час) настал. Именно на последний день нашего проживания им было уготовлено главное представление сезона – шоу для всех. Дело в том, что холодильник «Днепр», который должен был бы «приказать долго жить» еще десять лет назад, по какой-то совершенной случайности испортился именно за 2-3 дня до нашего отъезда. Мы договорились с мастером на определенное время именно в этот день.

   Даниэль пришел важный. Мастер задержался на несколько минут. Это Даниэля раздразнило. Вещи были выставлены за порог, на площадку. Детей он выпустил и закрыл дверь. Мастер сделал работу, я заплатила, он проверил – сначала холодильник, потом деньги в руках мастера. Мастера он не выпускал, говоря, что он «пойдет свидетелем по нашему делу». Мастер недоумевал. Хозяин, закрыв меня в малой комнате, быстро ходил по коридору и разговаривал с каким-то прокурором по выключенному мобильному телефону. Мастер просил, чтобы его выпустили. Даниэль спустил его из окна большой комнаты, как это могло произойти, я не могу представить, так как фундамент дома довольно высокий. Хождение по коридору продолжалось, он угрожал мне, стал вызывать наряд милиции. Он так заигрался, что глаза его сверкали гневом, движения были нервными, слова быстрыми и резкими. Я так и не смогла понять, чего он от нас хочет, и я, тоже уже разгневанная, сказала ему: «Как мне жаль тебя, дурило ты, дурило!» Испуганные дети стучали в дверь, но он их не пускал. Мирра позвонила в милицию, вот тогда-то и приехал наряд милиции. Даниэль выглянул за дверь через цепочку и сказал: «А свои, заходите!»

   Произошел приблизительно такой разговор:
– Какие у вас отношения с этой женщиной?
– Съемщица квартиры.
– Она вам не отдала плату за квартиру?
– Отдала.
– Она взяла у вас какие-то ценности?
– Нет.
– У вас все на месте? Давайте посмотрим. – Обошли, посмотрели убогость.
– Так, чего вы хотите?
  И тут у парня глаза сверкнули ненавистью:
– Да это же гастарбайтеры из Донецка. Приехали. По два образования у каждого…
   
   Люди в форме только руками развели – они, оказывается, уже были по такому же делу здесь год назад…

   После отъезда милиции этот непревзойденный актер в роли хозяина сказал, чтобы мы убирали вещи с площадки и уходили. Спасибо соседке, Марии Яковлевне, она позвала нас к себе с нашими сумками. Мы решили где-то искать квартиру поблизости.

   Даниэль бегал за нами, подслушивал наши разговоры с людьми, а потом выкрикивал, чтобы они нас не брали, и убегал… Сегодня это смешно, а тогда мы были в отчаянии. Мирра позвонила своим знакомым, и мы решили ехать на новую квартиру, хотя она нас не очень устраивала. Мы вызвали такси, вынесли вещи на улицу, сели на лавочку и стали ждать. Подскочил Даниэль и сказал, что здесь, на лавочке, под окнами дома, сидеть нельзя, что сейчас подъедут сюда люди, которые будут тут жить. В самом деле, вскоре подъехал микроавтобус, так называемый NISA, и из него вышли под стать друг другу приземистые, круглые люди: женщина в летах, мужчина без признаков возраста и мальчик-натоптыш лет восьми с собакой, все они гуськом пошли за Даниэлем в подъезд…

   Я долго привыкала к новому месту, хотя тут, на самом деле, было намного лучше – ближе к центру, рядом – узел транспортной развязки передвижения по всему городу, три крупных супермаркета, рынок, и еще хозяева – очень хорошие  люди, но мы это поняли намного позже.

   Однако наша новая квартира граничила с квартирами других странных человеческих персонажей, подобных легендарному Даниэлю, не сказать о которых – грех. Вот именно о них такие словесные картинки "Как меня алкашка полюбила…" и "Человек-паук". 
               
                Часть III.   
                Глава 9.
                Общественный транспорт

   Я пятьдесят лет прожила в небольшом шахтерском поселке, где, простояв на остановке полчаса или час, можно было вообще никуда не уехать: дороги были плохими – кочки да выбоины, старый общественный транспорт часто ломался, а частники в плохую погоду да по плохой дороге вообще считали ехать не нужным делом.

Ну, а уж если «залез» в салон и едешь, то забудь про все: личное пространство, удобную позу и возможность вовремя выйти…

Так, что, впервые оказавшись на одном из многолюдных перекрестков города Харькова, я была удивлена бесчисленным потокам транспорта: автобусов, троллейбусов, трамваев,  маршруток, такси…

Особо меня изумляли троллейбусы, рога которых были привязаны канатами к кабине, а сами они, пузатенькие, лавировали между другими такими же движущимися машинами, уверенно пробираясь в потоке к своим остановкам… На самом деле, весь транспорт был скорее похож на умело дрессированных животных, послушных в руках водителей-дрессировщиков, а дороги и салоны были цирком, подмостками театра на колесах…
Известно, что цирк и театр начинается с раздевалки, а эти места действия – с остановок…

Именно так возникла словесная зарисовка «Хозяин»:

Человек был одет в курточку и джинсы, сапоги – резиновый низ и пестрое хаки – верх – все чистое и аккуратное. Лицо непростое: узкие глаза, прямой нос, тщательно подстриженные усы. На вид человеку лет 65... У него было два пластиковых пакета – ярких, в бабочках и цветах, на одном из них написано: «Italy».

Человек наклонился к пустой бутылке, аккуратно вытряхнул из нее остатки пены, положил в один пакет, из другого достал небольшую бутылочку воды, отхлебнул из нее три глотка, бутылочку с остатками положил в пакет. Потом достал еще маленький целлофановый пакетик – завтрак: аккуратные тонкие пластинки черного хлебушка и тонкие листики сала – аккуратно съел кусочек хлеба с салом. Остатки завернул все в тот же целлофанчик и положил в пакет.

Слегка опершись на железную ограду, отделяющую трамвайную площадку от проезжей части дороги, оглядывал мир вокруг умным, хозяйственным взглядом...

Итак, наблюдательному человеку любой салон общественного транспорта показался бы творческой мастерской…

Словесная картинка «На пути к счастью»:

Молодая девушка, сидящая рядом со мной, говорит по телефону:
– Мама, я в шоке… Всем я надо, все меня хотят…
– Мама, я не знаю. Мама, все хотят встречаться со мной: и Сергей, и Сашка, и Славик… Все приглашают попить пива.
– Ах, да, я ношу колечко Костика, и его роза стоит в бабушкиной комнате!
– А недавно Миша (Ты знаешь Мишу, что встречался с Катей?) говорит: «Давай встречаться? Куда-нибудь пойдем!»
А я говорю: «А как же Катя тети Лидина?»
А он: «А что Катя? Я видел ее два раза. Я как увидел тебя, мне никто не нужен!» Представляешь, мама?!
– А вот на днях меня зовут к стойке бара. Подхожу (а я в юбке, белой блузе, в пилотке… Ты поняла? – в пилотке!) как положено: с подносом, стою. Сзади чья-то рука гладит по спине, оборачиваюсь, мама, – негр, одни зубы светятся. Я так испугалась!
– Представляешь, спрашивает, как я работаю, я говорю: «Через неделю!» – «О, это мне подходит!» Это ужас, мама! Все такое новое!..
Дочь и мать почти счастливы. В салоне трамвая пахнет пивом…

 Под впечатлением отдельных случаев я написала несколько заметок о совсем темных сторонах жизни города… Каждый из нас может стать свидетелем, а иногда и участником очень неприятных сцен, как, например, та, которая положена в основу небольшой новеллы под названием "Щипач":

Осеннее утро. Трамвай подходит к остановке, на которой после ночного дождя под ногами смешано все: лужи, островки грязи, опавшая листва и мелкий мусор.

Я, как всегда, поднялась в вагон через переднюю дверь. Женщина, вошедшая позади меня, прошла дальше по салону. Мне выходить на следующей – я остановилась возле железного стояка и повернулась лицом к окну. Вагон очень шатало.

Слева стояла женщина: приличное пальто темно-коричневого цвета, бардовая шапка с черными подпалинами, на которую был пришит большой черный «камень» – прямоугольник со срезанными углами. Лицо женщины, несмотря на возраст, было гладким, как куриное яйцо. Женщина опустилась на ступеньку ниже, ближе к двери, прижав пластиковый пакет к кабине водителя.

Позади нее стоял парень. Вагон качнуло. Парень резко выпал между нами – на нижнюю ступеньку вагона – передо мной и рядом с женщиной. Он сказал что-то женщине, она ответила ему, улыбнулась, и польщенная вниманием и близостью молодого человека, что-то еще пыталась ему сказать... Но это ему уже было неинтересным: он повернулся всем туловищем ко мне, спокойный, уверенный, приличный. Интересно то, что я, обычно, обращаю внимание на особенные детали в человеке, но в тот момент заметила только три вещи, но они не касались личности: рябенькая оправа очков, аккуратный шарф в серо-голубую «лапку» и сумка через плечо, похожая на ту, что носят ноутбуки.

Вагон качнуло, и сумку мою качнуло, и замок рвануло маленьким рывочком. Опять вагон вздрогнул, и замок мой повторил рывок. Наивная, подумала: «Ну, толчки вагона и качку людей понимаю, но причем тут замок сумки?» Опускаю глаза – длинные пальцы плотно сложены, узкая ладонь на половину нырнула в мою сумку.
– О, – говорю громко, – чужая рука в сумке! Кошелька нет!
В ответ:
– Женщина, как вам не стыдно!

Удивляюсь интуитивному пониманию ситуации: наилучшее ощущение положения тела, расстояния, высоты, близости, времени, положения выхода в случае любого исхода...

В вагоне никто не шевельнулся, женщина как онемела.
Выходим. Переходим трамвайную линию. Иду позади него, говорю: 
– Хам ты такой!
Он опять повторяет фразу:
– Женщина, как вам не стыдно!
Отвечаю:
– Пусть тебе по жизни будет стыдно!
Он исчезает в движущейся толпе.

Путь продолжается.  Ждем трамвая. Говорю женщине:
– Вы поймите, он ведь тасовался возле вас с этой целью! – Молчит.
Заходим в вагон. Оказываюсь с нею рядом. Она отходит от меня на один боковой шаг. Осматривает. Еще отодвигается к боковому поручню у кабины водителя. Долго шуршит пластиковым пакетом, достает кошелек и так едет с ним в руке, крепко сжимая дорогую бардовую кожу...

А вот в такие ситуации можно было попадать каждый день, а то и по несколько раз – картинка «Жизнь прошла даром»:

Приземистая, полная, юркая женщина, сначала тасующаяся у двери маршрутки, рядом слева, потом позади меня, потом, наконец, затихшая справа, но ненадолго…
В мой адрес:
– Женщина, уберите руку!
– Женщина, что на сидении сидит ребенок?
– Женщина, что вы распластались на весь автобус?
– Женщина, уберите руку! Если вы ударите меня локтем в грудь, я буду вас бить… больно!
Специальное давление на руку. Еще сильнее...
Шепот:
– Ой, кто-то сел сверху, большой! – Рука слабеет.
– Ой, кто-то сверху... – Рука слабая.
Давление на руку опять усиливается. Читаю про себя «Отче наш».
– О, Господи, Господи! – вздыхает она. – Когда я ехала из Англии, на Западной Украине впервые увидела эти маленькие маршрутки. Подумала: «Ну, для маленького городка – нормально!», приезжаю в Харьков – эти маршрутки. Знаете, чем они хорошие – водители профессионалы.
Толчок. Нас слегка заносит. Переполненный салон сбивается в кучу.
– Женщина, садитесь! – она усаживается, благодарит, затихает.
Встаем на одной остановке. Я впереди. Тянет руку к стойке передо мной и выходит, отталкивая меня силой.
Догоняю:
– Что же вы жизнь прожили, а мудрости не обрели? У меня ноги слабые.
– А почему вы не сказали, что у вас ноги слабые? что вы плохо себя чувствуете? что вы больная? – Я посмотрела на нее: невыразительное лицо, мутные глаза, недалекий взгляд... Жизнь прошла даром!

Но бывало и такое…
***
В маршрутке много пассажиров было.
Я с этой дамой поровну платила,
Но разные достались нам места:
Она ступенькой выше угодила,
Я – на одной ноге – у колеса…
Всем корпусом та дама развернулась,
Ни сантиметра не желая уступать,
Вся распушилась и раздулась,
Вперила в лобовое взгляд.
Когда же дверь едва смогла открыться
И оттеснила всю меня назад,
Та дама пожелала возмутиться
И страшно взвыла:
– Конченая дура!
Сейчас по роже смажу!
И потом – все сказанное локтем подтвердила.
– Ну, что вы?!
– Добрая нашлась!
Да, доброй я была, и есть, и буду,
И эту сцену точно не забуду,
Чтоб потесниться в следующий раз.
И в этом мире, таком огромном,
Мы все отдельно и в союзе,
Мы вышли порознь:
Она – на Конном,
Я – на ТЮЗе.               

А вот некоторые случаи и хотела бы забыть, да они не забываются...
«Из окна трамвая»:
      
       На берегу р. Харьков, где плечом к плечу стоят Рабочий и Колхозница, в густой траве сидела странная пара – Она и Она. Она с не женской силой соблазняла Ее: втираясь, вжимаясь, заставляя чувствовать чужое тело и дрожать…
И всякий раз, когда в тесном трамвае я спускаюсь с этого моста, где висят замки-заговоры девичьей любви, я вспоминаю эту картинку, и мне кажется, что где-то здесь летает потерянная Божья душа,  и мне становится жаль Ее…               
               
                Часть IV.
                Глава 6.
                О мошенниках…

   Девиантные лица и их девиантное поведение – это очень не приятные явления  в жизни их окружения.
   Сегодня я, как социолог, понимаю, что все асоциальные явления такие, как: алкоголизм, мошенничество, всякого рода воровство, наркомания, способность, а иногда и желание убить человека, все виды суицида – это зло злющее, возникает не само по себе, рождается не в вакууме: общество порождает эти страсти – общество их расхлебывает… Что я понимаю под словом «общество»? Это мы с вами – родные, близкие, знакомые, соседи, те, кто понимал, что с человеком беда, да, возможно, в нужный момент пожалел для него своей силы, своего внимания, времени, слова, равнодушно прошел мимо или затаился где-то поблизости, чтобы его не доставали…
А иногда все эти болячки перепутываются в одном человеке так, что это уже перед нами не человек вовсе, а монстр, маньяк какой-то, который становится очень опасным для тех, кто рядом.

   И вот тогда, когда это зло одеревенело, пустило свои корни, тогда держись – не спрячешься от него. Государство осуществит за совершенное преступление юридическое  наказание. Но постфактум, ни пенитенциарное  (исправительное) учреждение, ни наши эмоциональные, моральные, физические страдания, не смогут уже ни изменить, ни помочь, ни возвратить все прежнее ни нам, ни ему.
 
   Первых мошенников я видела в лице двух симпатичных девушек, которые прошлым летом промелькнули мимо меня на лестнице, но тогда я на них внимания не обратила. Этим летом эти же девушки с двумя большими пакетами с коробками звонят в дверь жильцов дома и, приблизительно, ведут себя так: одна стоит на площадке, не вмешиваясь в разговор, а вторая – приветливо, уверенно, четко, а главное – быстро говорит одно и тоже:
   – Здравствуйте! Мы поздравляем вас: вы стали победителем акции от торгово-развлекательного центра «Украина»! Вот ваши подарки! – Не успеваешь опомниться, уже у тебя в руках под поток слов от человека, честно усвоившего основные позиции психологического тренинга для заработка денег нечестным путем, все то, чем он хотел тебя заманить в ловушку, и, по его мнению, так необходимого тебе – «жертве». Нормальный человек из быстрого словесного потока вырывает отрывки, фразы, которые его могут устроить, заинтересовать. А для говорящего человека главное – не дать сбой! И вот уже «подарки» у тебя в руках. Начинается характеристика превосходства каждой ненужной и даже сомнительной вещи. Тебе предлагают какой-то стиральный порошок, ним можно стирать восемь месяцев: «Какая экономия!»; какой-то лечебный аппликатор от всех болезней: «Что вы не хотите быть здоровыми?»; какой-то электрический прибор для массажа головы: «Сколько можно химию глотать! Теперь будете жить без таблеток!»; какой-то набор ножей «из отличной стали»…
   
   А после всего этого быстро-быстро добавляет:
– Вы запомнили: сегодня 400 гривен, это просто, так для отчета, а завтра ровно в 10 часов, на первом этаже, проводится акция – приходите за подарками!
Но в моем случае это было так: когда все «подарки» оказались у меня в руках, я сказала:
– Ой, миленькая, мне как-то неудобно! Да, и зачем мне столько?

   Девчонки не ожидали:
– А ваши соседки по два комплекта брали!
– Нет, нет! Мне не надо! Вот разве набор ножей!..
Говорящая «акционерка» улыбнулась, посмотрела мне в глаза, тронула за руку, поинтересовалась, как меня зовут:
– Вот вам набор ножей, а этот аппликатор – в подарок! Так, вы запомнили: сегодня 400 гривен + 200 гривен, всего 600 гривен: для отчета, а завтра – приходите за подарками! На первом этаже в «Украине», ровно в 10 часов!
– А у меня нет таких денег!
– Как, нет 600 гривен? Ну, так и быть, давайте 400!
– А у меня и таких денег нет!
– Так, что вообще денег нет? Пойдите, возьмите взаймы у соседей!
– Нет, я взаймы у соседей не беру!

   На секунду девочка задумалась:
– Так жарко! Дайте водички напиться!
Я подошла к столу – напротив двери – и налила ей из бутылки в чашку воды.
Она огляделась:
– Да, мне не надо из бутылки, налейте из-под крана… (Кран находился за стеной). Я ответила, что мы из-под крана не пьем. Тут зазвонил телефон – дочь:
– Мама, где ты?
– Дома. Сейчас Юлечку напою водой!
– Какую Юлечку?
Девочка, засуетившись, забрала «мои» подарки и прикрыла за собой дверь.

                Глава 7.
                О мошенниках
                (Продолжение)

   Год назад, в середине марта, я вышла в банкомат, снять деньги. Это совсем недалеко: через большой квадратный двор и две полосы рынка, которые находятся друг от друга через дорогу. До банкомата осталось пройти минуты три – навстречу мне мужчина, невысокого роста, в очках:
– Вы не заметили, кто вам сейчас шел навстречу?
– Нет! А что?
– Да, вот обронили… – и он поднимает с земли какой-то пакетик, туго запакованный скотчем, на нем – записка. Записку читает вслух, и я вижу ее, написано крупным, круглым, четким почерком: г. Киев, банк …, расчетный счет…, сумма…
До этого он как бы шел мне навстречу, а потом развернулся и пошел впереди меня, время от времени оглядываясь, говорил:
– Такие деньжищи! А? Машину, квартиру можно купить!
Я приостанавливаюсь возле банкомата.
   Он говорит:
– Пойдемте, деньги поделим!
– Да, вы бы лучше их отдали!
– Сейчас! – говорит он. – Богатеи, народ ограбили! У них тумбочки ломятся от миллионов! Да, такое раз в жизни бывает!
– Нет, мне чужого не надо!
– Ну, да! А вы пойдете и донесете на меня.

   Вы верите, именно в эту секунду, я уже, не доверяя себе, а чтобы защитить его, иду за ним. Заходим довольно далеко – за угол этого дома, к другому дому, в чужой двор. Он, оглядываясь, кладет мне в пакет свой драгоценный пакетик, уже без сопроводительного листка. Он говорит, что пусть будет пока у меня, потому что, ему показалось, как-то подозрительно на него смотрела женщина-продавец ближайшего лотка, а чтобы он вполне был уверен во мне, что я не уйду с деньгами, «не кину его», я должна дать ему какой-нибудь залог.
Я от чистого сердца ему говорю:
– Да, вы посмотрите на меня: я никогда чужой нитки ни у кого не взяла! – Он вынужден был посмотреть на меня. Я предложила телефон. Он спросил, чей он. Я ответила, что мой. Телефон его не устроил.
– А серьги? – спросил он.
– Одну? – переспросила я.
– Ну, как это одну? Две! – Я сняла серьги и отдала ему. Мы договорились встретиться через 10 минут у входа в супермаркет «Сельпо». Он спросил у меня денег, я отдала ему последние одиннадцать гривен.
   
   Сидя у входа в «Сельпо», я думала, как хорошо, что я облегчу дочери жизнь, и она не будет отрывать от себя пол зарплаты мне в помощь. И даже тогда, когда этот мужичок спешно перешел дорогу наискосок с какой-то рыжеволосой женщиной, к ряду ломбардов, я еще надеялась… Где-то через 40 минут, я позвонила детям, рассказала ситуацию…

   Дочь сказала :
– Мама, не расстраивайся, иди домой! Это развод старый, как мир!
Дома, разрезав плотную упаковку «деньжищ», я увидела ровно нарезанные куски газеты, которые прикрывала розоватого цвета сувенирная купюра в 15 долларов. Да, странно: но ни в этот день, ни на следующий день я не ощутила сожаления по отношению к самой себе, к своей пропаже: сама виновата, но я не могла понять, как это могло случиться, поэтому я по достоинству оценила непревзойденный талант актера или гипнотизера, а, возможно, носителя двух способностей вместе. К сожалению, чем-то он мне напомнил … одного моего давнего школьного ученика… Не хотелось бы так думать!


                Глава 8.
                Квартирный вор

   Воров, как представителей особой  категории людей, я близко не знала, в своем окружении не имела, поэтому слова «вор » и «воровство» всегда вызывали во мне страх.
   
   Полжизни я прожила как-то так, что самими ворами нисколько не была обижена, но только по своей собственной воле. Помню у меня в детском саду два раза брали небольшие суммы денег из общих чужих (и я знала, кто).
   
   Потом у меня была украдена золотая цепочка женщиной, работающей в соседней группе помощником воспитателя. Я на нее никогда бы не подумала. И лишь через время другая женщина, ее подруга, мне сказала, что та, что взяла, была пьяненькая, показывала ей мою цепочку и жаловалась, что ни разу ее не надела…

   Ну, а потом, конечно, был "план" – шок и расстройство… Когда я увидела, что, все, что было сделано руками  мужа, было разбито, разграблено, все, что было установлено – снято, я испытывала жуткую боль. Все эти суды, разбирательства ничем не могли помочь, а лишь усугубляли мое отчаянье.
 
   И вот уже в Харькове… Суббота. Мы с сыном дома. Я на кухне. Настойчивый звонок в дверь. Я никого не ждала. Решила не подходить к двери. Думала, что это как всегда цыгане или сектанты.

   Но я ошиблась: через несколько минут мы с сыном стояли у двери, остолбеневшие – за 20 секунд были скручены все шурупы, за 10 секунд – замок взломан. Если бы сын не крикнул: «Ты что делаешь?», через секунду мы оказались бы лицом к лицу  с непрошеным гостем.  На окрик парень резко поднял голову, испуганно скатился по ступенькам вниз. На полу, возле двери, оставив наши запчасти.

   Замок был взломан, мы оказались в капкане. В этот же вечер мы установили новый замок, но и он нам казался ненадежным – дверь была слабой, поэтому ни днем, ни ночью мы не сводили глаз с двери, прислушивались. Стресс сделал свое дело, даже тогда, когда нам установили новую надежную дверь с 15 защелками, мы испытывали страх.

                Глава 9.
                Зависимый…
    
   На следующее утро, проходя через двор, окликнули вроде меня – вокруг никого нет:
– Женщина! Женщина!

   Поднимаю глаза. В соседнем доме, напротив, на балконе четвертого этажа, как будто вырвался из плена, выполз вдохнуть свежего весеннего воздуха, молодой человьяга: худой, бледный, лысый, беззубый, уши торчком, с глупой улыбкой. 
«Нервнобольной или … зависимый», – не успела подумать я, а он опять:
 – Женщина! – и улыбается, страшновато,  не по-земному.
Я расстроилась. Звоню дочери, спрашиваю:
–  Мирра, что-то во мне не так?
 – Мама, не выдумывай, – говорят мне в трубку. – Много всяких людей на белом свете, это просто сущая случайность!
      
   Да, это так, но для другой женщины это всегда открытая кровоточащая рана…
    
   Эй, парень на балконе! Ты слышишь меня? Ведь родили тебя для счастливой жизни и душевной радости.
   Ты, наверняка, даже не знал, а та женщина, которая родила тебя, твоя Мама, помнит каждой своей клеточкой, как она тебя первый раз увидела, какая аура непобедимого тепла была вокруг вас двоих, с какой любовью и нежностью она смотрела в твои глазки, как радовалась каждому твоему зевочку, невнятной улыбочке, как гладила тебя по головке, по мягким волосикам, как принимала боли на себя за каждый появившийся зубик…
 
   А ты взял и все испортил, в дребезги разбил все ее надежды, поломал зеркало ее судьбы… Эх, ты, слабак!! Эх, ты, предатель!
               
                Глава 10.
                Маньяк – мать маньяка

   Он умирал тихо и спокойно, собственно так, как и жил последнее время. За полтора года, я видела его дважды на улице, на прогулке. Он был маленьким, худым, пожилым человеком. У него было все серое: скромный серый костюмчик начала 80-х годов, серые волосы, на сером лице – серые глаза и губы.
И так до самого невозвратного момента – в соседней квартире слева не было слышно ни сбившегося разговора, ни крика отчаянья, ни небрежного звяканья посуды, ни стука подошв о пол…

   Он умер 19 января, в разгар крещенских морозов…

   Его жена – Женя Зайченко – хозяйка квартиры:  русая коса, положенная со спины на левое плечо, делали ее, не смотря на годы, школьницей-выпускницей. Она была на 15 лет моложе мужа. Никто не мог сказать, где она работала. Потом кто-то вспомнил, что видел ее в роли повара в одной из столовых. Многие соседи имели все основания утверждать, что Женя была для обсуждения закрытым объектом.
Его знал почти каждый: показывая рукой за наш дом, они говорили, что Василий Павлович – бывший директор средней школы. Итак, можно предположить, что великая сила должна была бы быть в людях, чтобы соединить в одну орбиту такие разные судьбы, как директора школы и поварихи.

   У Жени был сын Валерка, который в 7 классе, что-то сотворил противоправное. Был шум-гам, который закончился тем, что на долгие годы его пути-дороги с семьей разошлись. После этого отчим, не признавая сына жены, больше с ним никогда не виделся, настолько были глубоки разногласия между ними.

   До этого я лично даже не знала о его существовании.
 
   Можно предположить, что Валерка с нетерпением ожидал того момента, когда все это закончится тем, чем закончилось.
И тут понеслось…
После похорон они пришли домой: громкий разговор, звон стаканов, общий перекур на площадке. И одна повторяющаяся фраза, видоизменяясь, подавляла все остальные: «Валерка, ты теперь бог! …ты теперь богат! … ты теперь  богатый!», «… ты теперь бог, а ты и… бог, а ты и… бог, а ты …».
Той ночью мне не спалось – примарилось: чужой, взбалмошный кот внезапно набросился на меня, впиваясь в лицо и грудь. Я с трудом оторвала его от себя, ощущая на своих губах отвратительную шершавость присосок его языка, а на груди – сталюку его когтей…

   Еще осенью буря в нашем подъезде в дребезги разбила оконное стекло. Сквозняк гулял от вечно открытой входной двери до дверей каждого живущего тут халдея. Я несколько раз звонила в ЖЭК, но там все никак не срасталось, вот так мы и дожили до январской стужи. Но вот однажды, выходя из квартиры, мы увидели с сыном огромный картон вместо стекла, и улыбающаяся соседка сказала: «А мой детина сделал окно!» «Ой, большое спасибо! – сказала я.  – По крайней мере, уютно!»

   А потом была дверь… После того, как нам поменяли, у них тоже стали возиться со входной дверью, сначала снимали мерки чужие люди, потом сам хозяин, так сказать «демонтировал» ее: налетал на нее с дурацкой силой, ломал руками, казалось, что грыз зубами, получая видимо немалое удовольствие, – содрогался весь подъезд, вероятно, с целью: знай наших! Потом установили широкую, кованную, мощную дверь, с маленьким отверстием для винтового ключа.

   И тут начался никогда не заканчивающийся ремонт. Теперь старая мебель перекочевала в подъезд, и мы какое-то время вынуждены были ходить по лабиринту, протискиваясь между тумбочками и полками. В квартире дрелью работали и днем, и ночью. Создавалось впечатление, что рои ос дырявят стену между нашими комнатами, и слышно было все до дыхания, а ночью запах проницал от масел феромонов и копченых колбас до обувной ваксы. В дело применялись запахи бергамота, гвоздики, мускатного ореха. Эти запахи действовали на подсознание, именно на инстинкты, которые заложены в человеке природой. Чтобы забить, заглушить, уничтожить эти запахи, я ночью наливала на руки масла мяты и мандарина, купленные давно, но пригодившиеся только сейчас, для этих случаев.

   Вечерами кто-то залазил в подвесной шкаф на кухне, под потолком, и начиналась там возня… Бывало всю ночь, как будто собака лапами царапает обивку этого сооружения, а иногда там этот кто-то тихо и вкрадчиво скользил по своей собственной паутине, как человек-паук, и  мне казалось, что это столетний опыт, вынесенный из детства, кому-то не давал покоя.

   Началась электронная музыка, передающая биение сердца… Можно было свихнуться от всего этого кошмара. Мой диван начал передвигаться сначала от зловещей стенки к середине комнаты, а потом – к другой стене, но все было напрасно: временем загорался небольшой квадрат света из соседней комнаты под самым потолком – сквозная дыра. Подключался ток ко всем стенам, и все начинало вибрировать так, что уже не то, что заснуть, но и даже лечь было невозможным. Мы с сыном пытались дремать поочередно: я – с вечера, в три ложился он. Но вскоре мне перестали помогать иконки, молитвы, уговоры, хрустальные друзы, ароматические масла и прочее.

   Но прежде хочу сказать о несоответствии образа одного и того же человека – Валерки… Почти каждый вечер поднимался на 4 этаж скромный, уставший человек лет сорока: кепка, простенькая курточка, черная сумка через плечо, похоже с инструментами, а выходил оттуда – здоровенный «детина», бычья сила, прыжки по лестнице – в три ступеньки… Ночные уходы и приходы сопровождались тяжелым повизгиванием железной двери. После того, как дверь успокаивалась, полз запах копченой колбасы, слышались туалеты, мойка, стирка. К утру все затихало.

   Потом началось освоение и покорение квартир и людей, там живущих. Он очень быстро входил в доверие халдеев, они сами были легкой добычей, в основном, пьющие, курящие, нигде не работающие, не расписанные и не венчанные, ожидающие от кого-то чуда облегчения в их собачьей жизни… В течение двух минут его появления, казалось, что вот – чудо произошло!

   Первой жертвой стала Алина, дочь Ирки, с пятого…

   Ира начала болеть давно. Лицо посерело – не выдержала поджелудочная железа. Срочно надо было делать операцию. Приехала дочь, чтобы заплатить деньги и побыть возле матери.

   Вечером на пороге квартиры ее встретил чужой. Он сразу заявил, что знает ее мать, так как жил с нею. Потом шокирующие новости рассказал о себе, как волк налетел на нее, схватил ее, тонкую и беззащитную, и потащил в ванную. В ванной сначала слышались еще какие-то крики-полуслова, потом – звуки упорной борьбы. Затем все затихло, и только спокойно и мерно бежала вода из-под крана. У меня по соседству кто-то время от времени подходил к двери – скрипели половицы, и, стараясь, как  можно тише открывать дверь, замирал у входа. Наверху до 3 часов ночи вода лилась на пол, шелестела тряпка. Кто-то по-хозяйски решил прибраться в Иркиной квартире. Утром, стоя у окна на кухне, я ужаснулась: на уровне нашего этажа, на корявой ветке абрикоса, висел предмет женского нижнего белья, нежного цвета с оборочкой кружев по краю.

   Следующей жертвой пала Иркина подруга, крепкая и сильная, она, видимо, где-то работала поблизости дворником. Иногда она приходила к Ирке, мыла руки, умывалась, садились за стол, спокойно разговаривали о том, о сем, слегка выпивали, ели. Она, всегда спешно уходила около семи часов, видимо, чтобы попасть на транспорт, на котором добиралась домой. Ира всегда ее провожала.

   Но в тот вечер не сложилось. Она зашла в квартиру. Сначала спокойный разговор на два голоса – женский – мужской, потом – претензии жестким мужским голосом. А уж потом без слов началась потасовка в узком коридоре, при выходе из квартиры.
 
   Женщине уйти не удалось, и вот тут, в комнате, началась уже настоящая драка: глухие звуки падения тяжелой мебели сотрясали весь сонный дом. К ним примешивались тяжелые вздохи терпящей женщины, сдерживающие плач и крик. Потом победитель швырнул женщину на кровать, крепко связал руки-ноги, закрепив их к кровати. Что-то сурово бормотал, приказывал. До самого утра слышны были то плачи-стоны, то сквозь обильные слезы тихие просьбы-мольбы. К часам четырем утра все затихло. У соседки завизжала дверь. Притаились. Потом протопало по ступенькам тяжелое тело, и затихло при выходе, как на дне колодца.

   В ту же западню попалась и Иркина соседка… Уже несколько лет под влиянием неправильной любви мужа она становилась все хуже и хуже, то есть постепенно испарялась и улетучивалась ее нравственность.
Гена, ее муж, чистенький, гладко выбритый, полненький мужчинка, любящий себя господин, был уже давно раздвоившейся личностью: один он был для окружающих, вне дома, другой – для домашних и себя. Первому ему можно было позавидовать, да, и я точно знаю, что ему завидовали, к другому можно было относиться двояко: жалеть или ненавидеть. Жена, как флигель на ветру, впадала то в одну, то в другую крайности.

   Первый раз я их не увидела, а услышала: там, в тупике пятого этажа, кто-то вопил:
 – Ну, Гена, Гена, скажи, кто такая эта Аня? Скажи, скажи… – билась в истерике женщина.

   Ее оттолкнули:
 – Иди домой и закрой дверь…
 – А-а-а-а! Гена!.. – раздавался вопль уже глуше из-за полузакрытой двери, вой, переходящий в вой страдания: – У-у!! А-а-а-а! У!..

   Потом я ее увидела: худенькая женщина, личико в пятнах, обвисший животик… Тогда она носила второго ребенка. Сейчас их сыну уже четыре… Она постоянно была недовольна своим мужем, часто засиживалась у подруг, жаловалась на него, стала выпивать… А жизнь накладывала все новые и новые мазки на их лица и души.

   Старший сын был похож на отца, младший – на мать. Старший сын все носился с таксой, длинной, тяжелой, она не могла ходить по ступенькам из-за коротких ножек и тяжелого живота. Он злился на нее и не только…

   Наш сосед уже как бы давно прикинул себе в уме, что и эта дурешка не минет своей участи… Когда все затихло с предыдущими, он притаился за дверью на пятом в ожидании следующего удачного случая… И вот все произошло так, как хотелось… Когда она поднялась  на площадку и взялась за ручку двери, он выскочил как дикий зверь, схватив ее за руки, моментально заволок в Иркину квартиру. От неожиданности она не успела даже ойкнуть. Потом там, в квартире, все вроде было тихо, мирно.

   Поздним вечером дети ходили по подъезду и стучали в каждую дверь, спрашивали, нет ли у них их мамы, сокрушались, что уже на улице темно, а их мамы все нет и нет. Такса путалась под ногами…

   Генка то выходил, то заходил в квартиру, потом побежал в супермаркет, и, казалось, что все затихло… И никому из родных интуиция не шепнула, куда подевалась бедолага. И только во второй половине следующего дня стало слышно, как младший сын плакал и повторял:
 – Мама, ну, пойдем домой! Пойдем домой!

   А ночью по стенам густо ползло:
– Ах, ты!.. – отборная брань. – Ты мне изменила!
В ответ слабый голос, повторяя одно и то же, пытался защититься:
 – Не обижай меня! Не обижай меня! Не обижай!

   Когда человека-паука пятый этаж перестал интересовать, он переполз на третий этаж, где жила пара молодых людей, вечно враждующих между собой. Крики, драки, пьянство, друзья-воры и наркоманы. Картину завершал безнравственный пес, еле живой доходяга, которого вовремя не выгуливали, и поэтому все свои нужды он справлял на площадке ниже, где обычно «проветривались» его хозяева, на куче шелухи подсолнуха да упаковок из-под всяких «вкусностей»,  купленных в ближайшем киоске.

   Здесь Валерка после очередного рассказа о себе, мгновенно стал своим в стельку, что к вечеру, проделав обряд вазелиново-ароматичесой "терапии", совершил акт  насилия над хозяйкой. Было все, как мечталось: грубая сила, грубые слова, удары, а потом урчание дикой собаки и женский плач от страха и боли.

   Потом – этот  «детина» «напугал» девочку-студентку этажом ниже…

   На следующий день появился разъяренный отец. Чтобы успокоить его, завели в квартиру. В защиту пела, в основном, рулады мать, она брала весь грех своего сына и гнев чужого отца на себя. Слышалось два слова «Пойми: невменяемый»…
   
   Дядечка, отбросив соседку в сторону, оказался один на один с Валеркой. Я, по чистой случайности, стояла одетая дома, вынуждена была выходить. Со двора я увидела такую картину: на балконе зажатый в угол стоял «герой», на фоне двери – «гость», а между ними – мать,  как самурай со шпагой в руке – истинный телохранитель, подпрыгивая, брала на себя удары. Вокруг ее головы, как нимф, делала круги косичка.

   Теперь проблемой для меня стала ходьба в подъезде, то есть я всегда звонила по телефону дочери, с тем, чтобы благополучно спуститься или подняться домой. С колотящимся сердцем и со светящимся экраном телефона я делала опасные маневры. Мне казалось, что у каждой двери меня поджидает опасность.

   А женщины и дети, как сидели у подъезда, так и сидят. Я тоже с ними несколько раз посидела. После разговоров у подъезда дома появлялись записи на темы дня: на откосах дверей  « Я знаю: ТВ – продать!», и на подлокотниках дивана, на поверхности стола, на шкафу выставлялись даты предполагаемой расправы с нами: 08. 05. 13; 25. 06. 13; 06. 07. 13…

   На тумбочке под телевизором… четко вырисовывались черные ангелы смерти. Они меня не пугали, а страшили. Я с усилием вымывала все до основания, но узор становился только ярче… А вверху дверцы проявились изображения двух блестящих змеек, отбивки их кожи были сделаны, словно копытцами, из малахита, долматита, халькопирита… Когда я посмотрела в коробку своей коллекции камней, я ужаснулась: ярко-зеленые пятна на малахите осыпались, «розы» доломита были отбиты, в вязкие чешуйки золота халькопирита кто-то впивался когтями…

   Казалось, что я медленно схожу с ума. На следующую ночь в комнате под потолком из-под люстры начал идти  газ. Я боялась сама задремать и, пугаясь последствий, считала своим долгом не давать заснуть сыну! Я представляла, как они подводили газ, как подключали и даже то, как будут смеяться тогда, когда наши трупы будут выносить завтра поутру.

   На балконе дверная ручка едва придерживала старую дверь. Теперь мне казалось, что опасность исходит от нее. Вскоре были заменены старые рамы на кухне и в комнате на новые… Но оказалось, что балкон расшатан, перекошен: я слышала и ощущала всем телом, как кто-то ночью ураганом налетал на балкон, ударял и трусил его.

   На следующую ночь струя огня прошла сквозь одежный шкаф, и, прошив его, поменяла цвет и выжгла повторяющиеся узоры на тканях одежды. То же случилось и картинами мною ценимых книг. Я видела, как быстро пульсирует кровь во всех жилках моего браслета из сердолика.

   Следы присутствия чужого наблюдалось везде: на кухне – кровяные потеки на потолке, вдоль стыка стен, только что выдраенные плинтуса становились грязными, затекшими кровью, в ванной – на полу виднелся отпечаток маленькой женской руки, вымазанной, как будто бы, смолой или, возможно, каким-нибудь креозотом. На кухне, на ноже, четко виднелось имя моего сына, а дальше – непонятно. Перевернув его кресло, я ужаснулась – была навязана упаковочная лента длинными языками, там, где им казалось надо, покрашенная в красный цвет. Под столешницей на стыках соединений частей – сгустки красного месива, не понятного состава…

   Мне казалось, что страшное и необратимое вот-вот плотно нависнет над нами. И я не ошиблась. В один из вечеров было все подозрительно спокойно. Мы с Марком ходили в супермаркет. Перед входом в подъезд, пять минут решили посидеть на дальней скамье. Посидели. Вдруг видим: распахивается дверь, и выходит из подъезда двое – сын соседки, а второй – очень высокий молодой человек со знакомыми чертами лица, в спортивном костюме, в котором по осени ходила Женя.
   
   Вот эта ночь была с последствиями! К середине ночи, что-то застучало, забренчало… Запахло вазелином, еще чем-то, заметелило, закружило вдоль стены, где была их спальня, Женька застонала, кровать запищала, заохала… Потом все это, оборвалось. Всю ночь глаз не могу сомкнуть. Наутро сын ее уже спешил по тропинке к нашему дому с мальчиком лет пяти. Когда зашли, в квартиру, что-то долго отодвигали от входа комнаты. Мальчишка заплакал: «Баба моя, баба!» Начался тихий успокаивающий разговор. Стучу днем к Жене: выходит вальяжно, поверх сорочки надет халат. Распущенные волосы. Спрашиваю: «Женя, ты в порядке? У тебя все нормально? Ночью так было шумно». Во всех складочках, морщинках блуждает ухмылка. «У меня?» – спрашивает она. «Ну, да!» – говорю ей. «У меня все очень хорошо!» «Ну, Слава, Богу!» Я подаю ей руку. Она кокетливо подает кончики  пальцев с острыми коготками. Ее зрачки начинают быстро вращаться сначала вправо, потом – влево. А потом – щелк и все!

   Следующей ночью – длинный «детина» с женским лицом домой приходил с женщиной. Они накрывали на стол, ели. Потом ушли. А через какое-то время в темноте ночи опять попадают в поле моего зрения: напротив дома, на углу забора автостоянки, в приглушенном свете фар, эти двое четыре раза нагружают подъезжающую темно-красную машину тяжелыми вещами, так и крутится сказать, «ворованными». Вся эта картинка хорошо просматривается в ближний угол балконного окна. Днем та самая машина стоит у последнего подъезда. В ней дремлют, прикрывши лица, участники ночных происшествий. Я в панике!

   Тревога нарастает. Несколько ночей дежурю возле входной двери, с открытым телефоном с готовностью нажать на слово «Полиция». Утром не выдерживаю: стучу ей в дверь: «Я хочу сказать, что я все-таки виню тебя и твоего сына»… В глазах, словно в камере, загорается, что-то щелкает и выключается. Она предлагает зайти, я сопротивляюсь, но захожу: огромная комната, светлая, чистая, на стенах – симпатичные обои. Она хвалит сына за выбор и помощь.  Справа – вся стена в фиалках. Они смотрят на меня разноцветными бархатными глазками. Соседка спрашивает: «Ты не глазливая?  А то…». Я отвечаю: «А зачем мне это надо?» И тут вижу: стоят на тумбе вдоль нашей стены… небольшие бутылочки с густой жидкостью… Я выскакиваю на волю, на площадку, домой!

   Все: запас моего терпения закончился. Я стала просить детей купить комнату, квартиру, дом, какое-нибудь жилье, где угодно, хоть на краю света. Дети собрались, мобилизовали свои силы, средства и купили нам дом.
Накануне я пошла к Ире, на пятый, с целью оставить ей продукты: полумрак, от Иры осталась тень – белая сорочка, белая постель, белое полотенце под иконками и молитвенником… У меня душа разрывалась, когда я спросила у Иры, чтобы подбодрить, может быть, ее заберет дочь. Она ответила, что созвонилась с зятем. Он сказал, что Алина уехала в долгосрочную командировку…

   После всех хлопот, связанных с отъездом: покупка билетов на поезд, вынос и сдача макулатуры, отправка всех вещей «Новой почтой», отдача кое-каких вещей одному семейству и карточки супермаркета с накопительным счетом другому, встреча с хозяйкой и последний вынос мусора, – мы вздохнули с облегчением. Внизу, под балконом, слышался топот ног и возгласы: «Валерка, ты куда? Ты что с ума сошел?». «А, все равно!», и потом какое-то бормотание…
   
   В эту ночь мы с сыном не спали, и как только рассвело, мы вышли незаметно из подъезда, покидая этот город навсегда…