назад, Глава 3. Из воды - да в воду: http://www.proza.ru/2017/08/16/811
– Вот слушайте, что мне сегодня приснилось, – сказал Заяц. – Будто я
остался совсем один в лесу. Будто никого-никого нет – ни птиц, ни белок,
ни зайцев, – никого. «Что же я теперь буду делать?» – подумал я
во сне. И пошёл по лесу. А лес – весь в снегу и – никого-никого. Я туда,
я сюда, три раза весь лес обежал, ну, ни души, представляете?
– Страшно, – сказал Ёжик.
– Ага, – сказал Медвежонок.
– И даже следов нет, – сказал Заяц. – А на небе – вата.
– Как – вата? – спросил Ёжик.
– А так – ватное, толстое небо. И глухо. Будто под одеялом.
– Откуда ты знаешь, что глухо? – спросил Медвежонок.
– А я кричал. Крикну и прислушаюсь... Глухо.
С.Г. Козлов, «Ёжик в тумане»
И вот наступила полная тьма. Бобрисэй же всё шёл и шёл. И ничего вокруг не менялось. То есть, собственно говоря, ничего вокруг и не было, поскольку абсолютно ничего не было видно. И только лапы его ощущали холодную грязь, послушно раздающуюся под ними и снова с механической точностью смыкающуюся кольцом вокруг колен. Не менялась даже глубина, на которой он шёл, не менялась густота жижи, и она не делалась ни теплее, ни холоднее, и дно было привычно однородным.
И могло показаться, что уже окончилось время, и прекратилось пространство, и в мире никого больше нет, да и мир самый исчез, и только один Бобрисэй идёт и идёт, ступая лапами всё на том же месте. На том месте, которого нет.
И, наверное, можно было радоваться даже ощущению зыбкой и холодной грязи – хотя бы что-то чувствуется.
Наконец Бобрисэй остановился.
– Ничкиса, почему ты не светишь? – тоскливо спросил он.
– Видишь ли... – после некоторого молчания тихо ответила птица. – Я не всегда это могу. Это не только от меня зависит...
– А от кого ещё? – обиженно сказал Бобрисэй и, вздохнув, снова шагнул вперёд.
Потом вдруг снова остановился, как будто ему внезапно что-то пришло в голову, и повёл вокруг лапами. Ничего.
– Где же деревья? – спросил тихо Бобрисэй, но никто не отозвался на этот вопрос.
И тут... он вдруг решительно прыгнул в сторону и сразу ушёл в жижу по грудь. И... облегчённо вздохнул. Значит... мир ещё существует.
Он вернулся на тропинку, которая, как оказалось, была довольно узкой, и продолжил свой путь, похожий на замедленный полёт, как это бывает, когда на тебя пикирует ястреб, и вдруг с ясностью ты видишь все чёрточки его оперения, и он так медленно движется, чуть шевеля рулевыми перьями и пристально глядя тебе в глаза, а ты всё бежишь и бежишь, и не можешь сдвинуться с места...
Но он всё-таки остановился и спросил, глядя в пустоту:
– Ничкиса, милая, ну почему же ты не светишь?
– Я же говорю, – тихо и печально прошептала Ничкиса, как будто разговор у них и не прерывался. – Это зависит не только от меня...
– Но от кого?! – воскликнул Бобрисэй, и в этот раз он уже дожидался ответа.
– От тебя, – сказала Ничкиса, и голос её был самое терпение.
– От меня??? – недоумению Бобрисэя, кажется, не было предела.
– Да, – твёрдо сказала Ничкиса. – От тебя. Ты. Ты должен... – тут она отчего-то смешалась, – просить... попросить... должен... петь... научиться петь...
– Так просить или петь? – несколько насмешливо спросил Бобрисэй, хотя это ему и не очень свойственно.
– Просить. Петь, – медленно и ясно сказала Ничкиса. – Понимаешь, это одно и то же.
– Ну, хорошо, – вздохнул Бобрисэй, видя, что вопрос делается неразрешимым. – Тогда скажи – кого просить?
– Его, – почему-то уже совсем тихо сказала Ничкиса, как будто это было какая-то тайна.
– Кого – Его? – отчего-то вдруг так же шёпотом снова спросил Бобрисэй.
– Источника света, – тихо и печально сказала Ничкиса, и голос её был похож на лёгкий снег, когда он покрывает собой всё пространство. – Истинного Света. Это Он сияет в моих крыльях. Но... Он... не всегда откликается... И тем более Он не станет тебе навязывать... – и она замолчала.
Бобрисэй отчего-то не переспрашивал, что навязывать, как будто ему было всё ясно. Впрочем...
– А что я должен сделать? – наконец спросил он.
– Не знаю... – Ничкиса говорила всё так же тихо. – Пока не знаю... Пока что только просить...
Бобрисэй улыбнулся. Хотя и вокруг царила тьма, всё равно было ясно, что он улыбнулся. Тогда улыбнулась и Ничкиса.
– А как просить? – сказал он.
– Для этого тебе нужно научиться петь, – уже каким-то другим голосом произнесла Ничкиса.
– Что? Петь? – Бобрисэй бы, наверное, даже засмеялся, если бы не было так темно. – Так ты всё-таки на этом настаиваешь?
– Да, – опять тихим и ровным голосом сказала Ничкиса. – Пение – это Его голос. Он любит поющих.
– Как... прямо сейчас, здесь? – всё ещё недоуменно спросил Бобрисэй, явно окидывая невидящим взором беспредельную грязь, сокрывавшуюся в непроницаемой тьме.
– Да. Именно здесь, – сказала Ничкиса. – А другого времени у тебя не будет.
И вдруг показалось, что она сейчас добавит: «потому что времени больше нет». Но она этого не сказала.
– Гм-гм, – прокашлялся Бобрисэй. – Что я – птица что ли... Да и как-то не поётся здесь... В темноте...
– Что ж. Как хочешь, – сказала Ничкиса и пошевелила лапками, как будто хотела улететь.
– Нет-нет, постой, – быстро сказал Бобрисэй. – Хорошо. Как... что петь?
И вдруг... Или это показалось?.. Показалось, что в непроницаемой страшной тьме появился свет. Но он ниоткуда не светил. Просто он был здесь. Как будто ждал, где ему найти пристанище.
– Петь – не значит что-либо говорить, – сказала Ничкиса. – И даже не значит издавать какие-либо звуки.
– А, – сказал Бобрисэй. – Понятно, – и, помолчав некоторое время, с понятной иронией прошептал, но так тихо, что, наверное, и Ничкиса его не услышала: – Это, конечно, то же самое, что и созерцать. То, чему есть название, но нет объяснения.
– Ты попробуй, – сказала Ничкиса.
И вдруг в её оперении засиял свет.
И тут же погас.
– Стой, – сказала Ничкиса. – Почему он погас?
– Я, кажется, знаю, – вздохнул Бобрисэй. – Я подумал...
– Что?
– Я подумал: «Вот, засиял свет».
– Да, – сказала Ничкиса. – На это нельзя обращать внимания. Нужно просто смотреть.
Некоторое время после этого ни Бобрисэй, ни Ничкиса не издавали никаких звуков и не делали никаких движений, совершенно замерев на месте.
Но нет. Свет больше не появлялся.
Наконец Бобрисэй вздохнул и произнёс:
– Ты успела что-нибудь заметить?
После некоторых раздумий Ничкиса медленно сказала:
– Да, я думаю, я видела... Ты идёшь по корню огромного дерева... одного из деревьев, и мы уже приближаемся к его стволу... И...
– Что «и»? – спросил Бобрисэй, но ответа не последовало.
Тогда он ещё сказал:
– А я ещё заметил за этим деревом... нет, не прямо за ним, а как-то... как бы на том конце реки – скалу.
– Больше ничего? – спросила Ничкиса.
– Нет, – сказал Бобрисэй. – А что?
– И... никого? – как-то очень осторожно добавила птица.
Бобрисэй, уже начавший снова двигаться вдоль гигантского корня, резко остановился.
– Кого ты там увидела, Ничкиса? – с тревогой спросил он.
– Мне показалось, – очень неохотно проговорила птица, – что... какие-то тёмные тени... они облепляли нижние ветви дерева, как... как плоды. Но я теперь думаю, что мне показалось, потому что я видела их краем глаза, а когда посмотрела прямо – уже никого не было.
Бобрисэй при этих словах провёл лапой вокруг, и она у него слегка дрожала.
– Ничего, – сказал он и шагнул вперёд.
И вдруг... Они опять увидели свет.
Только теперь он был уже не в оперении Ничкисы, да и выглядел он как-то... по-другому. Он казался будто приклеенным к этой всепоглощающей и страшной тьме, но – он двигался, словно зовя их к себе, а под ним... А под ним открывалась дверь. И там, в открывающейся пещере зиял дальний проём, выводящий в пространство, наполненное, как казалось, дневным светом.
Но... они отчего-то не сразу откликнулись на его призыв.
Бобрисэй нерешительно потоптался на месте и спросил Ничкису:
– Как ты думаешь, идти?
– Не знаю, – сказала она. – Но мне как-то... неуютно стало.
Бобрисэй хмыкнул и занёс лапу для шага.
Вдруг в пространстве (неизвестно где, настолько огромно было это окружающее их пространство) что-то хлопнуло, и в воздухе прямо перед Бобрисэем промелькнул кто-то, кого он не успел заметить, но гораздо больший его. От него исходило зеленоватое сияние.
– Что... что это?.. – потрясённо прошептал Бобрисэй, обращаясь к Ничкисе, и вы должны понять его, ведь он был ещё совсем-совсем маленьким, просто-таки начинающий бобр.
Ничкиса напряжённо выдохнула – похоже, она при появлении этого зелёного великана затаила дыхание.
Отдалённый свет продолжал мерцать в пещере, призывая их.
– Я не знаю, – наконец сказала она. – А что нам остаётся? Ведь эти деревья, которые нас окружают и создают своими кронами непроницаемый полог, все эти стволы – они же исчезают, когда к ним приближаешься...
– Откуда ты это знаешь? – быстро спросил Бобрисэй.
– Не знаю, – опять ответила птица. – Не знаю. Как-то вот пришло... в сердце.
– Да... – задумчиво протянул Бобрисэй. – И как мы тогда найдём ту скалу, которую я видел за деревом... Да и что она нам даёт, эта скала? – уже как-то решительно закончил начинающий бобр и шагнул в направлении мерцающего света.
Лапы его сошли с твёрдого гребня корня, на котором до сих пор так прочно стояли, и повисли в пространстве... Но он не тонул.
– Смотри, я не тону! – сказал он Ничкисе и шагнул ещё раз.
И вдруг этот другой свет стал близким, как... окружающая их темнота. Казалось, он просто дышит им в лицо. Казалось, стоит только протянуть лапу, и можно будет пощупать открывающуюся за пещерным проёмом зеленоватую мантию беспечно веселящегося и словно ничего не ведающего об окружающей их страшной тьме дня... Какого дня?
– Стой, – вдруг сказала Ничкиса. – Не двигайся. Это – Обратное пространство.
– Да ладно, – сказал Бобрисэй, на физиономии которого расползлась блаженная улыбка. – А как же свет?
– Нет. Это не свет. Его нет, – произнесла Ничкиса, и мнимый свет тотчас же исчез.
Бобрисэй ахнул и сразу ушёл в зловонную жижу почти по самую шею. Но ноги его всё ещё не касались ничего твёрдого, болтаясь в пространстве. Наползающая жижа как будто пыталась сомкнуться над ним и не могла. Не могла даже прикоснуться к вцепившейся всеми трепещущими птичьими силами в плечо Бобрисэю Ничкисе.
Бобрисэй немного успокоился и перестал барахтаться.
– Что теперь делать? – спросил он.
– Надо вернуться на корень, – сказала Ничкиса, вцепляясь своими коготками ещё глубже.
– С-с-с, – прошипел Бобрисэй, но ничего ей не сказал – она его каким-то образом выручала.
– Знаешь, – опять сказала птица, – я думаю, что ты можешь идти. Прямо по грязи.
– Хорошо, – послушно сказал бобр и, несмотря на всю абсурдность сказанного, пошёл... прямо по грязи.
Прошёл немного и остановился:
– Идти-то я могу, но вот только не вижу – куда...
Вдруг в другой стороне (хотя, кто знает, в другой ли, и вообще, существуют ли в такой темноте стороны), чем был раньше исчезнувший обманный проём, появилась опять промелькнувшая тогда зеленоватая фигура.
Явившийся что-то сказал, но Бобрисэй, как ни напрягался, не мог понять. Сказанное ускользало от него, как выскальзывает червяк из своей норки, когда его выхватывает птица.
– Что он говорит? – спросил бобр Ничкису.
Птица молчала.
Тогда Бобрисэй двинулся к нему.
Зелёный как будто удовлетворённо кивнул и пошёл вперёд (хотя кто знает, есть ли перёд в такущей тьме).
И тут каменные деревья, до того ускользавшие от них и избегавшие даже слабого их прикосновения, резко придвинулись к ним, так что Бобрисэй касался локтями их склизких стволов.
– Стой, – сказал он самому себе под нос и остановился. – Как-то странно всё это...
– В том-то и дело, – сказала вдруг птица, и в голосе её явно звучали нотки облегчения.
И тут прямо под своими ногами Бобрисэй увидел огромную яму, зияющую наполненным жирной темнотой пространством, откуда поднимался зловонный пар.
– Ф-фу-у-у, – воскликнул Бобрисэй и отпрянул назад, зажимая лапами нос.
Деревьев рядом уже не было и в помине, как и зелёного путеводца. И яма исчезла тоже. И опять – непроглядная темь...
– Ну, всё, – после некоторого молчания сказал бобр. – Я окончательно заблудился.
– И всё-таки надо попробовать найти корень, – сказала Ничкиса.
И Бобрисэй пошёл.
Сколько он шёл? – Трудно сказать...
Ещё несколько раз видели они пролетающие крылатые тени, то здесь, то там вспыхивали какие-то блуждающие огоньки, мелькали между деревьями, которых не было видно, зеленоватые силуэты... Да было ли всё это? В этой полной и окончательной, страшной, почти осязаемой на ощупь тьме это невозможно было сказать с точностью – жизнь это или иллюзия жизни...
Бобрисэй, наверное, уже потерял счёт времени – сколько прошло, день, два или жизнь. Кажется, он так всегда шёл и шёл по зыбкой колеблющейся грязи...
– Стой, – вдруг сказала Ничкиса. – Сейчас ты ударишься. Протяни лапу.
Бобрисэй протянул и... ничего.
– Ничего, – механически сказал он и тут увидел, как на его плече появилась птица.
Но собственно, как она могла появиться, ведь она же всегда там была? И всё же теперь она стала заметной... Да... это же ведь её оперение опять пронизано светом!
Бобрисэй глубоко вздохнул:
– Птица-птица... Где же ты была?
– Здесь, – весело отвечала Ничкиса, и Бобрисэй вздохнул ещё раз, и вздох этот был уже совсем другим.
Они стояли прямо перед скалой. Верх её, как и края, терялся в огромном пространстве темноты. Чуть слева едва показывался из него, попадая боком в круг света, ствол того огромного дерева, по корню которого они вначале шли.
Скала... Бобрисэй протянул лапу и коснулся её поверхности. Она никуда не убегала. Она была тёплой.
– И что теперь? – сказал он, и свет тут же погас.
– Ой, стой, куда же ты? – быстро воскликнул маленький бобрёнок.
– Не знаю, – серьёзно ответила птица. – Я, правда, не знаю, отчего так. Может быть, ты усомнился?
– Я не знаю, – сказал тоже Бобрисэй, и голос его был полон печали. – Я не успел понять... Наверное.
И он опять протянул лапу вперёд. Скала была на месте. И... он ощутил в её поверхности трещину!
– Сейчас она откроется, – шёпотом сказала птица.
– Откуда ты знаешь? – почему-то также шёпотом спросил Бобрисэй.
– Не могу объяснить... мне трудно объяснить тебе, как, но я знаю это... Я думаю, ты сам скоро поймёшь, как, – сказала Ничкиса, и пространство перед ними открылось.
Скала тихо раздалась, ровно настолько, чтобы им пройти, и Бобрисэй с удивительной уверенностью шагнул вперёд. Под ногами была земля.
– Господи... – вдруг сказал он, и по его грязным щекам потекли тёплые солоноватые струйки.
Впереди был лес.
Скала сзади медленно закрылась, они почувствовали это своими спинами так же, как ощущали на пороге трепет густой и не могущей его переступить тьмы.
Бобрисэй двинулся вперёд, как во сне, птица молча сидела на его плече, ещё всё так же до крови впиваясь в него своими коготками. Воздух здесь был хотя и сырым, и затхлым, но по сравнению с теми испарениями, которые они вдыхали внутри каменного колодца, это было просто амброй.
Но лесной полог не хотел их пропустить, он был непроницаем. Лианы, листья, как маленькие щиты, колючие ветви – всё переплелось в непроходимый занавес. Они стояли на краю огромного заросшего лесом грота. Здесь уже не было той страшной темноты, это был какой-то уже полусвет, но оставаться здесь они ведь всё равно не могли!
– Смотри, – сказала Ничкиса. – Направо – ступени.
Бобрисэй обернулся. В меловом грязновато-сером слое скалы был прорублен небольшой ход, даже лаз, внутри которого виднелись ступени. Что ж, им ничего не оставалось, как пойти туда, – почему-то Бобрисэю не пришло в голову попытаться штурмовать лесной полог своими алмазно-бобрианскими зубами. Лаз казался очень тесным, но странно – как только они вошли в него, он стал широким, так что можно было в нём свободно идти, даже не нагибаясь. Внутри хода не было темно, и Бобрисэй шёл легко, не спотыкаясь. Ступеньки медленно поднимались вверх.
И вот они вышли наружу и оказались на склоне огромной поросшей травой скалы. Бобрисэй остановился и, даже закрыв глаза от наслаждения, вдохнул полную грудь чистого воздуха открытого пространства. Ах, если бы он мог лететь – вот оно...
Повсюду, куда только доставал взор, колыхалось зелёное море вершин каменных деревьев. Беспредельное, оно сливалось с горизонтом... И лишь где-то в дальнем-дальнем тумане как будто виднелись неизвестные скалы... Даже горы. Что было за ними? Никто не знал.
Бобрисэй оглянулся и посмотрел вверх. Скала, из которой они вышли, круто поднималась в высоту, и вершины её он не мог увидеть. Где-то сзади и чуть слева слышался глухой могучий шум. Это был водопад. Бобрисэй только вздохнул... Но какое удивительное в то начальное утро всё-таки было солнце! И разве мог он удержаться и не поплыть к нему, не попытаться достичь его безмерного ликования, лишь краешком коснувшегося его, Бобрисэева сердца?
Он снова обратился взглядом к лесу. Верхушки дерев безмятежно колебались, подобно волнам, в голубовато-белёсой дымке раннего утра и могучего дыхания водопада, среди которой, как ни странно, не было заметно ни одной птицы. Но и солнца сейчас здесь видно не было – оно парило где-то гораздо выше, хотя отражённые лучи его сюда всё же проникали, мягко разливаясь повсюду. То же ли самое это было утро, или уже прошло много и много таких утр, Бобрисэй не мог сказать. Да и Ничкиса, наверное, тоже.
Тропка, выходящая из лаза, на краю которого они стояли, спускалась плавно вниз по склону и тихо вилась сначала между мелкими кустарниками, потом уходила в тёмно-зелёный полумрак безудержного леса. Никакого другого пути отсюда видно не было – только скала, небольшой травяной пятачок склона возле самого выхода из лаза и это огромное, беспрестанно колеблющееся лиственно-ветвяное пространство, лежащее перед ними, бесконечное, как море или как жизнь... Бобрисэй вздохнул, окинул взором всё это пространство – как бы предлежащее ему поприще, ещё раз взглянул на небо, потом на Птицу, тихо и с ясными глазами сидевшую у него на плече, и шагнул в лес.
дальше, Глава 5. В лесу: http://www.proza.ru/2017/08/17/409