В августе мне стало понятно: что – то не так. Во-первых, у нас исчезли коровы. Ну, как исчезли? У нас теперь просто не было коров. Отец сдал их на мясо для нужд армии, отшутившись на вопрос Алексея: «А, собственно, где?» - что, де, коровы ушли служить. И, во-вторых, в нашем селе появились бойцы Красной армии. На полях станции полеводства вырыли окопы, установили дивизион, состоящий из 76 миллиметровых дивизионных пушек и 152 миллиметровых гаубиц, а в усадьбе устроили казарму. Федотыч был крайне недоволен внесением изменений в жизнь «своих» угодий. Не столько из-за перепланировки привычного пейзажа, который он годами наблюдал из окна сторожки, сколько по причине постоянного хождения по «его» полям каких – то не знакомых людей и, делали они это, прошу заметить, без спросу, не страшась наказания.
Проще говоря – у Федотыча кончилась работа. «Вот что интересно, - сетовал Федотыч по вечерам, собрав вокруг себя пацанов, приходивших поглазеть на пушки, – солдатиков ить и не прогонишь отсель - делом же заняты. И урожай, вроде, не воруют. Топчут тока. Да и пукалкой моей их не напугать – у их- то оружие посурьезней будет». Мы, не особо понимая, в чем печаль Федотыча, однако всячески его поддерживали и даже предложили разок пугануть нас, когда мы, якобы, будем воровать, к примеру, арбузы. Федотыч только отмахнулся на наше предложение, однако порыв оценил - выдал горсть дроби на грузила и разрешил сорвать по яблоку. Впрочем, скоро сторож освоился с переменами, стал захаживать к ребятам двух, ближайших к его сторожке расчетов и даже поучаствовал в строительстве блиндажа, подсказав пару хитростей из своей боевой молодости. Дошло до того, что Федотыч пошел к коменданту с предложением поменять свою двустволку и комплект холостых патронов на боевую винтовку, «для охраны пацанов и ихних пушек в ночное время». Комендант от помощи и выгодного обмена отказался, но в знак благодарности выдал Федотычу новую шинель, потому что прекрасно понимал - неуемный сторож все равно ночью пойдет в «караул».
В середине августа к нам в гости зашел председатель сельсовета. Матушка в то время сильно хворала, поэтому к столу не вышла. Я собрал что-то к чаю, отец принес самовар, Леша расставил чашки. Сели чаевничать. Взрослые говорили на какие – то отвлеченные общие темы – об урожае, перекопанном солдатами поле станции, трактористе Кольке, чуть не утопившем на днях трактор и его жене Клаве, которой «досталось же такое сокровище». Разговор тек размеренно, как вдруг председатель, откашлявшись в кулак и крутя меж пальцев чайную ложечку, изменив тон, обратился к отцу:
-Это, Николай Егорыч, тут у меня к тебе дело есть.
-Подожди, - остановил его отец и повернулся к нам. – Кроликов накормили? А кур? - я утвердительно кивнул два раза.
- Ну, идите, тогда, проверьте несушек - вдруг яйца есть, - тоном, не терпящим возражения, приказал отец.
Мы, нехотя, встали из – за стола и поплелись к двери – ведь сейчас начнется самое интересное, а нас так безапелляционно выгнали! Выйдя из комнаты, я чуть замедлил шаг и услышал:
- Николай Егорыч, я знаю твою позицию, но немец близко. Не сегодня – завтра войдут в поселок. Есть возможность эвакуироваться. Я предлагаю тебе ехать с семьей, - хрипло сказал председатель.
- Пойми, Глеб Палыч, - низким чужим голосом ответил отец, – не в позиции дело. Ольга очень слаба, боюсь, не вынесет она дорогу. Ты же нас не в соседнее село отправляешь.
И, неожиданно громко и резко, крикнул:
-Юрий!
Мы, дети, знали – если отец, обращаясь к кому – либо из нас, произносит полное имя – добра не жди. На окрик «Юрка» или, тем более «Юрок», даже произнесенный с суровым выражением лица, можно было, не страшась, откликнуться и, более того - подойти ближе. Но «Юрий», сказанный спокойным тоном, повергал меня в ужас, поэтому, не дожидаясь репрессий со стороны отца за подслушивание взрослых разговоров, я пулей вылетел из дома и до вечера старался на глаза ему не попадаться. Не знаю, о чем договорились мужчины в тот день, но, в итоге, мы никуда не уехали.
Во второй половине августа война стала осязаемой и явно слышимой. Когда первый раз донесся гул орудий, я был очень удивлен – на небе ни облачка, ярко светит солнце, а громыхает, как будто на дворе гроза. В следующее мгновение раздался вой снаряда и взрыв, перевернувший все мое представление о войне. Она моментально потеряла всю романтику, навеянную книгами о мушкетерах и гусарах, увиденную нами в рассказах деда Трофима и тетки Агафьи. Манящий блеск стальных орудий, стоявших в поле у поселка, больше не внушал уверенности – ведь точно из таких же орудий только что стреляли по моему дому, стреляли по мне… Едкий запах пороха перехватил дыхание, забрался в горло и парализовал все тело. Снаряды не долетали до села – они даже не попадали на поле, на котором была расположен дивизион. Но от этого не становилось спокойнее. Я стоял, как вкопанный и в ужасе наблюдал, как расчеты наших бойцов занимают места у пушек, как ожили стволы до этого безмолвных гаубиц и… И я услышал голос войны. Такого страха я не испытывал никогда в жизни – ни до, ни после... Ужас сдавил спазмом горло, стало нечем дышать и я потерял сознание.
В чувство меня привело ритмичное покачивание, сердитое бурчание знакомого голоса - «Ну, ты, паря, даешь!» - и удары головой обо что – то мягкое. Открыв глаза, я понял, что свисаю из подмышки Федотыча, продирающегося через кусты, а голова у меня бьется о скатанную шинель, висящую через плечо моего спасителя. В воздухе уже не пахло порохом, звуки канонады были не такими явными – Федотыч шел через наш огород. На крыльце появился взволнованный отец:
- Что случилось? - срывающимся голосом спросил он.
- Да что, я, как фрицы стрелять начали, из сторожки – то к пацанам побег – вдруг подсобить чего? - стал объяснять Федотыч, пытаясь поставить меня на ватные ноги. – А тут глядь – стоит! Белый весь, глазенки выпучил, губешки трясутся. Сперва думал – привидение. Пригляделся – ан нет – Юрок. Дык я пока до него через окопы-то прыгал, он, значит, того, скувырнулся. Думал – подбили мальца. Не, дышит. Спужался, видать, Федотыч отер лицо и, развернулся, собираясь уходить.
- Федотыч, спасибо тебе, - выдохнув, сказал отец, поднимая меня на руки. – Пойдем, хоть чаю налью. До нас – то не долетит?
Федотыч задумался, поморщил лоб и, потирая бороду, с уверенностью сказал:
- Не, покамест не долетит. За чай, Егорыч, спасибо, тока некогда мне чаи гонять – на поле надо, к ребятам, - и, по - военному четко развернувшись через левое плечо, потрусил в сторону ухающего дивизиона.
Отец прижал меня к груди и понес в дом. Мама напоила теплым молоком с краюхой хлеба, и я отправился спать. Подоткнув одеяло вокруг меня, отец сел на край кровати:
- Испугался? – ласково спросил он, поглаживая меня по голове.
- Да, очень, - шепотом ответил я. – Пап, а это и есть война?
- Да, сынок, она, проклятая, - со вздохом ответил отец.
- И что теперь будет? Как дальше – то? – с испугом, пытаясь поглубже залезть под одеяло, спросил я.
- Ну, как... Мы обязательно победим. Никогда враг надолго не задерживался на нашей земле. Только вот вопрос времени…. Слишком много мы упустили. Спи, сынок, утро вечера мудренее, - и, погасив лампу, отец вышел из комнаты.
На этом моя первая встреча с войной закончилась.