Жизнь в деревне сильно отличается от жизни в городе. И не только отсутствием таких благ, как водопровод с горячей водой и теплый туалет. Нет. Основное отличие - в ходе времени, его размеренности, неторопливости и четкому распределению. Плюс к этому – конкретные задачи, не выполнить которые ты не можешь ни под каким предлогом. Натаскать воды – себе и скотине, эту же скотину напоить и накормить, летом – еще и на огород воды, зимой – почистить снег и опять натаскать воды. Весной мы точно знали, что будем копать и сажать огород, ну а, соответственно, осенью – собирать урожай. В общем – убейся, но сделай, хоть кровь из носу. И, конечно же, в середине лета - неизменный сенокос.
Так уж повелось в поселке, что сено ставили всем миром - дружно и весело. Сенокос - дело не одного дня. И даже не двух. К окончанию сенокоса население поселка увеличивалось, практически, вдвое – на подмогу приезжала родня из города, привозили с собой детей (не пригодных для помощи, но деловито суетящихся под ногами), друзей и коллег.
К нам всегда приезжал родной мамин брат – Юрий Александрович Мотлич – старший лейтенант Красной армии, служивший в зенитном полку под Ленинградом. У дяди Юры не было ни детей, ни жены и, может быть, именно из-за этого он очень любил приезжать к нам в гости не только на покос раз в год, как большинство городских, а намного чаще. Мы тоже всегда радовались его приезду. Отец топил баню, мама суетилась на кухне, а мы с нетерпением ждали, когда дядя Юра начнет развязывать свой вещевой мешок, в котором всегда находились какие-нибудь гостинцы для любимых племянников.
Плотно попарившись и изнахратив по паре веников, мужчины, красные, разомлевшие и на не совсем уверенных ногах, проходили на веранду, выпивали по стакану холодного кваса и вопросительно смотрели на мать. На столе появлялась миска дымящейся картошки, квашеная капуста с луком, грузди в сметане, огурцы, зелень, нарезанное сало и - ответ на немой вопрос в глазах страждущих - запотевший штоф с водкой. «После бани - рубаху заложи, а выпей» - любил говорить дядя Юра, приписывая эти слова Петру I. Молча, наливали по первой и поворачивались к матушке, подняв рюмки и отставив локоть. «С легким паром» - произносила мама, и мужчины залпом опрокидывали холодную водку в разгоряченное тело. Дядя Юра, как правило, занюхивал рукавом и, улыбаясь, смотрел на отца, который тут же, вдогонку за опрокинутой рюмкой, начинал хрустеть огурцом. «Закусывай, Юра!» - строго говорила мама. Брат поспешно хватал щепоть капусты и, запрокинув голову, обсыпая лицо, начинал дурашливо засовывать ее в рот под наш дружный хохот. Тут же наливали по второй, еда раскладывалась по тарелкам. Вторая, неизменно, пилась за встречу. Закусив, взрослые начинали оживленный разговор, рассказывали друг – другу последние новости, обсуждали ближайшие дела. Ужин проходил шумно и весело. Третью пить не торопились. Она была завершающая – разлив ее, штоф убирали. Плавно переходили к чаю – на столе появлялись вазочки с вареньем, блюдо со сладким пирогом или тарелка пряников с начинкой, которые иногда привозил дядя Юра. Отец приносил пузатый самовар, растопленный сосновыми шишками, матушка ставила стаканы тонкого стекла в кружевных мельхиоровых подстаканниках. Мы с братом начинали «клевать» носом, взрослые понижали голос и даже переходили на шепот – Алексей не всегда досиживал до конца - умотавшись, засыпал за столом. Вечер подходил к завершению.
На следующее утро, чуть свет, народ выезжал на луга. Солнце, еще не высокое, мягкое и ласковое, золотило верхушки деревьев, птичий гомон ласкал слух, густой запах диких луговых трав сбивал с ног. Первыми в поля выезжали косилки. Я, в числе многих пацанов, подстелив фуфайку на круп и упершись ногами в оглобли, весь день управлял лошадью, трясясь верхом – на сами косилки детей не пускали, ими управлял кто – нибудь из взрослых, постоянно следя, чтобы ножи не забивались свежей травой и ни зарывались в землю. Косилки шли одна за другой уступом. И так несколько дней, пока не будут скошены все луга, отведенные под покос.
Если природа была благосклонна и не пугала нас дождями, то через несколько дней выезжали ворошить сено – «экипаж» тот же - пацан и конь спереди, взрослый сзади. Только теперь вместо косилки прицепляли большие грабли - дугообразно выгнутые железные прутья, прикрепленные к колесной оси. Человек на граблях рычагом поднимал прутья, которые собирали сено в валки.
Через неделю, после того, как трава была скошена, валки собирали в копны, из копен делали стожки, которые, в свою очередь, стаскивали в одно место и делали скирду. Если обкошенный луг был мал, и сена на скирду не хватало, то, соответственно, останавливались на стоге. Вершить скирду или стог - дело чрезвычайно ответственное и только бывалые допускались до этого. Самые крепкие парни, с вилами на очень длинных черенках, забрасывали огромные охапки сена на верх скирды, где уже человек, как правило, не первый год участвовавший в сенокосе, со знанием дела раскладывал его по местам. Не правильно сложенная вершина грозила загубить всю скирду - ее могло разметать ветром или пролить дождем, после чего сено начинало гнить и в корм уже не шло. Стоять на скирде было не сладко – она стоит на открытом месте, от сена идет сильный жар и времени отдохнуть нет совсем – кидают со всех сторон. Залезая на верх утром, обратно спускался человек только вечером – измотанный, пыльный и уставший, но очень довольный сделанной работой.
Огромный плюс в стоянии на вершине – отсутствие противных мошек, живущих в траве. Поднимая с земли охапку сена, чтобы отнести ее до места назначения, человек был обречен совершить весь путь в сопровождении мошкары, облепляющей лицо, шею и руки, которые, как мы понимаем, заняты вилами и отогнать мошку не могут. Но в какой бы роли ты не участвовал в сенокосе, всегда грела душу и добавляла сил одна мысль – мы сохраняем на зиму кусочек лета.