Отгремели баталии на соседней улице. На станции опытного полеводства собрали урожай недозрелой экзотики и уселись за расчеты норм удобрений на следующий год. Дачники, закончив сезон, разъехались по городам. Федотыч, наконец – то, посадил кобеля на цепь, смазал двустволку, упаковал остатки патронов, и упрятал свой арсенал до следующего года. Уклейки, пескари и прочая водяная живность радостно нагуливали жирок, в лесах добирали последние грибы и ягоды, представители свободно живущих гусей и уток собирались в стаи, в ожидании команды к вылету. По направлению их клина в сером низком небе, можно было безошибочно определить стороны света. В полях затрещали выстрелы, делающие изрядные прорехи в ровных рядах жирных перелетных птиц. Наступила осень.
Осень наступала и раньше, но в 1937 году она была особенная. Я пошел в школу. К моим «титулам» добавился еще один - ученик. Мне пошили первый в жизни костюм из черного материала, название которого я даже не пытался выяснить (хотя ведь мама говорила). В гардеробе появилась пара светлых рубах, которые были только моими (обычно Алексей мог надеть какую–нибудь мою вещь - с закатанными рукавами или подвернутыми штанинами смотрелось очень даже нормально) и мне купили портфель. Портфель – это материальное признание твоего взросления, это, как медаль, с той лишь разницей, что носишь ее в руке, но она так же блестит и ее видят все. Алексей очень завидовал и просился в школу со мной: « Юрка, ну пожалуйста! Ну, я буду тихо, ну, никто не увидит!». Он не мог понять - почему нельзя пойти со мной? Везде можно, а в школу нельзя – как так? В поля - пожалуйста, таскать яблоки из сада – за милую душу, драться с дачниками – в первых рядах. А тут - ни в какую. Чтобы немного успокоить брата и отвлечь его, я подарил ему свою любимую и, практически, единственную игрушку – железную копию паровоза, которую отец привез мне из Ленинграда. Понятно, что Леша и раньше играл этим паровозом, но «ночевала» игрушка у меня под кроватью и считалась моей. Теперь же, знаменитый ФЭД переехал под кровать к брату, что, несомненно, на некоторое время успокоило парня.
А мне было не до игрушек… Как и ожидалось, моим первым учителем в школе стал отец - кроме начальных классов он еще преподавал историю и литературу. Во время последней примерки костюма, за неделю до школы, отец завел серьезный разговор:
-Юра, запомни - в школе я тебе не отец.
-А кто ж ты? - слегка опешив, спросил я.
-Твой учитель – Николай Егорович. В школе меня будешь звать только так, - ответил отец. Особой разницы я не видел - вот передо мной стоит отец – Николай Егорович. Он что так, что эдак – мой отец. Но тут ситуация усугубилась:
-Кстати, тетя Надя с Цветочной улицы – это Надежда Константиновна - учитель химии, биологии и географии; дядя Витя, Андрейкин отец – преподаватель труда и физкультуры, а тетю Элю зовут Элла Андреевна - она будет учить вас немецкому и английскому языкам. Называть их только так, - окончательно запутал меня отец.
Запомнив все имена и отчества давно знакомых мне людей, я решил, что, не начав учиться, я не смогу разобраться, в чем тут подвох. Но в процессе учебы стало не до разбирательства таких мелочей – нашлись дела поважней.
В начальных классах учиться было не сложно. Всем, кроме меня. Не потому, что я был глупый, а потому, что отец очень любил свои предметы и, кроме стандартных уроков, задаваемых всему классу, мне дома приходилось исписывать по нескольку страниц прописей дополнительно. Страница с помаркой считалась испорченной, и приходилось писать все заново. Плюс еще одну – «штрафную» - для закрепления. Хорошо еще, что в учебный план начальной школы не входила история, а то отец еще и ее заставлял бы учить с «запасом».
Но, когда в средних классах, история все - таки началась, мы, как завороженные слушали все, что он рассказывал. Папа был учителем, что называется «от Бога». Подробно и захватывающе рассказывал о походах и завоеваниях, не понятно где находил или придумывал какие – то «мелочи», не значимые для истории, но очень важные для нас. Например, знаменитые гуси, спасшие когда-то Рим, имели не только хорошо известную нам породу, но и имена (а как же гусям без имен?). Мы, как будто, соприкасались с историей - дома во дворе ходили точно такие же гуси, которые много веков назад предупредили жителей Великого города о нападении. Если рассказ шел о каком-то сражении, то на доске подробно рисовалась карта местности с расположением войск и стрелками указывались направления атак. Мы, наравне с великими полководцами, спорили о целесообразности использования слонов в гористой местности и, невзирая на звонок об окончании урока, доказывали преимущества легкой конницы над пехотой на равнине.
Особое внимание отец уделял истории России, идя в разрез с учебным планом, «забирая» часы у Средних веков Европы и вступая в конфликт с директором – ярым коммунистом, считавшим, что история нашей страны до 1917 года – это чушь, на которую не стоит тратить времени. Средневековую Европу мы, несомненно, тоже изучали, но не так подробно, как времена правления русских князей, начиная с IX века. Так - король такой – то, период правления и коротко, что происходило. Если происходило что- то, затрагивающее больше, чем одну страну (например, Столетняя война), то начинался более подробный разбор событий. Отец любил повторять, что люди, которые не хотят помнить своей истории, не имеют будущего. Примерно то же самое позже сказал Премьер министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль. Он был известнее, чем учитель истории в поселковой школе и поэтому его стали цитировать. А я всегда цитировал того, кого знал лучше и по прошествии лет убеждаюсь, что он был прав.
Отец всегда очень интересно рассказывал. Он, как будто, не учил нас, вбивая знания нам в головы, а, узнав что – то новое и интересное, спешил поделиться этим, как с равными. Приходя на урок истории к отцу, мы никогда не могли предугадать, чем он закончится – если в описании событий всплывало имя какого-либо историка, отметившегося трудами и в литературе, то отец усаживался на своего второго «конька» и начинал самозабвенно его цитировать. Так, например, случилось при разборе эпохи Екатерины II. Рассказывая о Российской Академии наук и о вкладе в развитие науки Михайло Васильевича Ломоносова, отец неожиданно, даже для себя, начал цитировать «Оду на взятие Хотина»:
«Шумит с ручьями бор и дол:
Победа, росская победа!
Но враг, что от меча ушел,
Боится собственного следа.
Тогда увидев бег своих,
Луна стыдилась сраму их
И в мрак лице, зардевшись, скрыла.
Летает слава в тьме ночной,
Звучит во всех землях трубой,
Коль росская ужасна сила».
Мы даже вздрогнули от необычного звучания родного языка и глубины каждого слова. Но еще больше мы вздрогнули, когда услышали историю написания оды. В 1739 году Россия вела войну с Турцией. Ломоносов в то время учился в Германии и очень переживал по поводу безуспешности наших войск – поражения следовали одно за другим. И вдруг в газете он прочел, что русские войска взяли Хотин – хорошо укрепленную, практически неприступную, крепость. Радости Ломоносова не было предела, и он пишет свою первую оду. Надо заметить, что это произведение сразу стало очень известным в России и именно благодаря ему, молодой ученый, не имея ни гроша в кармане, смог вернуться на родину.
Михайло Васильевич был очень популярен среди учителей нашей школы – практически в каждом кабинете висел его портрет, потому что не было науки, в которой бы ни проявился его гений. Даже Виктор Николаевич очень уважительно к нему относился. Казалось бы – физкультура и труд – тут – то чего? Но надо было видеть, с каким восхищением учитель рассказывал о Ломоносове и ставил нам его в пример, описывая знаменитый переход ученого из Архангельска в Москву. «Вот это силища! Вот это подготовка!» - любил повторять физрук. А на уроках труда Виктор Николаевич поведал о смальте – особом виде стекла, из которого Ломоносов делал большие мозаики, восстановив утраченный рецепт. «Он инженерный гений!» - уверял нас трудовик.
Были у нас и другие интересные занятия. Например, в теплую погоду Надежда Константиновна, преподаватель химии, географии и биологии (мы ее прозвали Естесствознайка) выводила нас на природу, совмещая урок географии и биологии. В лесу мы рассматривали реликтовые ели и лиственницы, которые не изменили свой внешний вид за много миллионов лет – именно такие же деревья росли до Ледникового периода. Аж дрожь пробирает. Беседуя о деревьях и перебегающих дорогу бурундуках и белках, класс доходил до хорошо знакомого места – урочища Донцы. Биология переходила в географию, и мы с удивлением узнавали, что Донцы – памятник природы, в котором находится исток реки Оредеж – выход артезианских вод всего Ижорского плато. О как! Народное достояние, оказывается, а мы-то плюхаемся тут почем зря. На обратном пути, разговаривая о глубине залегания артезианских вод и вымывании известковых пород, мы выходили в поле, где опять начиналась биология – рожь, пшеница, полевки, кроты и хищники, на них охотящиеся. И так-до самого поселка.