В поселке мы жили не одни. Количество домов на улице я точно назвать не могу - по малолетству я не мог их посчитать, а когда научился счету - не удосужился этого сделать - не до того, знаете ли, было. Улица у нас была красивая – очень зеленая, с большими и густыми палисадниками. В них по весне орали и дрались коты, из кустов неожиданно, и в самый не подходящий момент, выскакивали ополоумевшие куры, и влюбленные парочки, втайне от родителей, делали свои первые робкие поцелуи.
Дорога, вдоль которой стояли дома, широкая и прямая, с неотъемлемыми поросятами в канавах, гогочущими гусями и утками, степенно ведущими выводок желтых комочков к глубокой, никогда не высыхающей луже. Нередко в ней же плескался и местный дурачок Витя - здоровенный детина с добродушным детским лицом, легко поднимавший чугунную паровозную ось. У него была какая-то болезнь, название которой я в то время не мог выговорить и, соответственно, не пытался запомнить. Из той же лужи тетя Клава с завидной периодичностью доставала своего мужа-тракториста Кольку, в очередной раз не дошедшего из гаража до дому.
Рядом с нами жила тетка Агафья. Мы с братом и другими ребятами с улицы часто ходили к ней в гости «на истории». Сидя на веранде за большим круглым столом с ажурной скатертью, на котором стоял блестящий горячий самовар, уплетая вкуснейшие пироги с великим множеством сладких начинок и заедая их вареньем, мы с нескрываемым интересом слушали рассказы Агафьи. А рассказов у нее было предостаточно! Воспоминаниям этой женщины мог бы позавидовать любой историк.
Начать, хотя бы, с того, что мать Агафьи была одной из портних, шивших наряды для Александры Федоровны - российской императрицы, супруги Николая II. Именно тогда я впервые услышал полное имя жены последнего монарха - урождённая принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская и, что странно, запомнил его - настолько оно показалось мне необычным и сказочным. Мы, было, начали шуметь, что нас обманывают, но тетка Агафья сходила в дом и принесла шелковый платок, на котором был вышит императорский вензель и инициалы императрицы.
Далее следовал рассказ о муже – романтичном, красивом и сильном матросе, погибшем в 1904 году во время русско-японской войны вблизи корейского порта Чемульпо на борту… ни много, ни мало крейсера «Варяг»! Только мы начали опять шуметь, как нам вынесли старую фотографию бравого матроса, сидящего верхом на огромном якоре с надписью «Варяг» и показали ленточку от бескозырки с такой же, дорогой каждому русскому, надписью.
Наевшись пирогов и выпив целый самовар чаю с мятой и смородиновым листом, мы уходили от Агафьи с четким ощущением соприкосновения со сказкой – шутка ли - только что были в доме у человека, видевшего принцессу. А то, что тетка Агафья была замужем за, несомненным, героем, в голове просто не укладывалось! Японцев, мягко говоря, на тот момент недолюбливали все - такого человека погубили! По домам шли дружной ватагой, горланя на всю улицу: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!
За свертком к сельсовету жили дед Трофим и баба Глаша - наши огороды имели общую часть забора, поэтому – соседи. Дед до революции работал конюхом у княгини Трубецкой, а Глафира кашеварила на кухне в том же имении. Причем, как говорят, не плохо кашеварила – слух о ее разносолах, подаваемых на стол княгини, шел далеко за пределы нашей области. Страсть деда Трофима к лошадям после того, как усадьба перешла во власть рабочих и крестьян не кончилась - он заведовал небольшой конюшней, принадлежавшей областной станции опытного полеводства. Кроме того, дома у него имелся жеребец и две кобылы. Одна была «рабочей лошадкой» - дед ездил на ней верхом, запрягал во все, во что можно запрячь и даже давал пользоваться соседям. Вторая кобыла и жеребец были каких–то, шибко элитных кровей и, кроме, как под седло, никак не использовались. Жеребят от этой пары Трофим Егорович куда – то продавал, а жеребца периодически использовали для селекции разные институты и конезаводы.
У дедов было два сына. Старший, Егор, командовал отрядом в Туркестане, имел наградную шашку, висевшую в доме на самом видном месте и папаху с красным околышем, которую дед иногда давал померить пацанам. Погиб Егор в 1920 году - его порубили басмачи, когда отряд наткнулся на засаду. Дед Трофим очень гордился старшим сыном и с удовольствием рассказывал о его подвигах в деле присоединения Туркестана к молодой советской республике. Я, честно говоря, мало что запомнил из этих рассказов – было много труднопроизносимых слов и названий мест, где воевал Егор. Помню только, что сын очень ловко орудовал именной шашкой направо и налево, да грамотно командовал отрядом.
Младший сын, тракторист Колька (да-да, тот самый, который регулярно пускал пузыри в луже у дороги), жил с семьей – женой Клавой и дочуркой Аленушкой – в доме через дорогу от родителей. Коля был добрым и открытым парнем, работящим и безотказным. Причем не мог отказать, как в просьбе помочь, так и в предложении выпить. Думаю, что он легко помогал бы и за «спасибо», но в благодарность за труды (а трудился он, как правило, на тракторе - пахал огороды, привозил дрова и сено), ему обязательно тащили самогон, который тут же и распивался с «заказчиком» (ну не домой же тащить эту бесполезную вещь!). За такую «горячую» оплату своих «калымов» Коля частенько получал от жены по шее – Клава лупила его, чем под руку попадется - полотенцем, чапельником, скалкой, раз даже вилами замахнулась, но вовремя опомнилась - и при этом кричала, что уйдет к матери. Понятно, что никуда она не ушла бы – ее мать жила на другом конце поселка с сильно пьющим отчимом и дочь не сильно привечала, а внучку, прямо скажем, не любила. Николай, однако, сильно каждый раз расстраивался и клятвенно обещал больше не закладывать за воротник. Но, как это и ожидалось, через пару дней, в гараже случался чей-нибудь день рождения (крестины, поминки, красный день календаря – да что угодно - повод находили) и все повторялось заново. Вот так они и жили – весело и предсказуемо.