Первый Закон Дамиано

   
Первый закон Дамиано
Михаил Владимирович Ротарь
Помни о всеобщем естестве, к коему ты такой малостью
причастен, и о всецелом веке, коего краткий и ничтожный отрезок
тебе отмерен, и о судьбах, в коих какова вообще есть твоя часть.
Марк Аврелий. «Размышления».
Пролог
«Империя пышно отмечала «миллениум Вечного Города».
Полтора столетия спустя историк Евтропий Флавий так описывал эти события:
«На праздник тысячелетия со дня основания Рима император Филипп Араб, сын сирийского царька из города Трахонитида, устроил великое празднество, которое началось на 11-й день перед майскими календами третьего года от 256-й Олимпиады , и оно продолжалось несколько недель. Только в Колизее в те дни были убиты 32 слона, 60 львов, 40 диких лошадей и десятки других животных: зебр, тигров, лосей, жирафов и гиппопотамов. Две тысячи гладиаторов состязались на той арене, и ровно тысяча их сложила на ней свои головы: по одной на каждый год существования Города»  .

В эти самые дни, в маленькой лачужке тогда уже большого города Неаполиса, в семье небогатого грека, потомственного винодела Николаоса и его жены Харитины, родился  их второй сын и третий ребёнок.
Он пробыл в чреве матери на два месяца меньше положенного природой срока, и когда появился на свет, весил меньше самой лёгкой амфоры.
Будто в насмешку над его ростом и весом, Николаос нарёк этого недоноска Дамианосом , но вскоре тот набрал все недостающие ему сантиметры и килограммы, и уже к пяти годам ничем не отличался от сверстников, разве что какой-то особой, внеземной, красотой».
.*  *  *  *  *
Эту незатейливую книжку, в которой даже не было иллюстраций, я купил по единственной причине: она была написана на итальянском.
Несмотря на довольно претенциозное название, «Жизнь Рима III века нашей эры, глазами очевидца», её язык мне показался вполне доступным для  понимания.
Хотя нигде: ни на обложке, на на последних страницах не указывалось ни имя автора, ни всех координат издательства и типографии, её напечатавших, меня это нисколько не смутило.
«Самиздат» существует со времён изобретения письменности, и ценность любого произведения следует определять исключительно по его содержанию и стилю, а не тиражу.
Многие бытовые зарисовки меня почти убедили, что их автор и на самом деле был очевидцем описываемых им событий, если бы не одно обстоятельство: в тексте присутствовали обороты, характерные для современной речи, а совсем не античности.
Всё это, правда, можно было списать на современного редактора-стилиста, «приложившего сюда»  своё перо.
Но меня постоянно преследовало довольно странное чувство: мне не только показались знакомыми манеры изложения и лексикон неизвестного автора.
Я знал его лично!


Глава 1. Гибель Империи: начало конца
В истории Римского Государства было немало взлётов и падений, но именно «кризис третьего века», по всей своей глубине и продолжительности, оказался для него самым тяжёлым.
Фактически же он начался намного раньше: после самоубийства Нерона в июне 821 года  от основания Рима.
Луций Домиций Агенобарб, как его звали при рождении, далеко не сразу сделался патологическим убийцей.
Первоначально он прислушивался ко мнению своих наставников: Секста Афрания Бурра и Луция Аннея Сенеки, но Бурр умер от какой-то тяжёлой болезни горла, а Сенека просто отошёл от дел.

«Первый звоночек» для Нерона прозвучал ещё тремя года ранее, когда Гай Кальпурний Пизон, известный оратор и меценат, возглавил группу политиков и общественных деятелей Рима, недовольных политикой этого «кифареда»  .
Имеющие различные политические взгляды на «Рим без Нерона», все они дружно ненавидели Луция Домиция, прежде всего, за его репрессии против богатых аристократов.
Как правило, все обвинения против них были надуманными, и истинной целью Нерона было желание завладеть их имуществом.
Помимо 20 сенаторов, в «группу Пизона» входили и многие военачальники, включая руководителя личной охраны «принцепса», «префекта преториев»  Фения Руфина.

Заговорщиков предал бывший раб, вольноотпущенник сенатора Флавия Сцевия.
Именно так он отплатил бывшему хозяину за дарованную ему свободу и 10 000 сестерциев , выданных «на обустройство».
Почти все они были казнены или принуждены покончить с собой.
Пострадали при этом и невиновные, которых император посчитал «неблагонадёжными»: всё тот же Сенека, литераторы Петроний и Марк Анней Лукан, и многие другие.
А в начале того же, 821 года, против Нерона организовался уже не «заговор», а самый настоящий «мятеж», инициатором которого был губернатор Лугундунской Галлии  Гай Юлий Виндекс.
Потомок аквитанских князей, образованный и чрезвычайно деятельный человек, он разослал своим «коллегам», правителям соседних провинций, письма, в которых призывал «свергнуть молодого тирана и восстановить справедливость в Государстве».
Его происхождение, даже столь высокое, в те времена не позволяло еиу самому стать Императором: Виндекс не был «италиком».
В качестве альтернативы Нерону Гай Юлий предлагал своего давнего знакомого, наместника Тарраконской Испании, Сервия Сульпиция Гальбу, в то время довольно популярного.
.*  *  *  *  *
Гальба был весьма противоречивой личностью.
Ему было уже 72 года, и он страдал от многих болезней, но в молодости его смело можно было назвать «баловнем судьбы».
Род «Сульпициев», из которого он происходил, был невероятно знатным и богатым, и, что весьма немаловажно, родственным клану «Юлиев».
Ещё в детстве Сервию удалось попасть в окружение первого Императора Рима, Октавиана Августа, и  однажды тот даже потрепал мальчишку за щёчку:
– Видят боги, ты тоже испьёшь из «императорского кубка»!
После смерти Октавиана его вдова Ливия завещала Сервию огромную сумму, 50 миллионов сестерциев, но её сын, Тиберий, посчитал это «перебором».
Воспользовавшись тем, что Ливия указала её только цифрами, не продублировав прописью, он  её «подправил», и в результате Гальбе полагалось «всего» 500 тысяч.
Даже их он, в конце концов, так и не получил, но будущий император и без них никогда не «бедствовал».

Одев «мужскую тогу» в 16 лет, Сервий стал изучать римское право, а в 20 лет поступил на военную службу.
Начав свою карьеру со звания центуриона, Гальба, в конечном счёте, дослужился до должности легата, и семейные деньги тут были ни при чём.
Его высоко ценили и Тиберий, и Калигула, но настоящий «взлёт» для Гальбы произошёл при Клавдия.
За плечами тогда уже 45-летнего Сервия Сульпиция было более 20 выигранных сражений над хаттами, маркоманами, квадами и многими другими варваров, и его авторитет был невероятно высок.

После смерти Тиберия императором Рима стал Гай Юлий Цезарь Германик, вошедший в историю под прозвищем «Калигула»  .
Его правление было недолгим, если сравнивать с Августом и Тиберием.
Калигулу заколола группа преторианцев во главе с их трибуном Кассием Хереей, и в тот же день они убили 11-месячную дочь Калигулы, Юлию Друзиллу, и его жену Цезонию.
У него не осталось «наследников первой очереди», и в Империи наступил «вакуум власти».
Гальба был дальним родственником «Юлиев», да и в Сенате пользовался большим уважением.
Несколько аристократов предложили Сервий Сульпицию стать новым императором, но тогда он отказался:
– У Гая Германика есть более близкий родственник, чем я: его дядя, Тиберий Клавдий Друз. Ему и следует занять этот пост!
Впоследствии возможность взойти на престол предоставлялась ему ещё дважды.
.*  *  *  *  *
Клавдия Друза весьма невысоко ценили в семействе «Юлиев: о нём довольно пренебрежительно отзывались и Август, и Тиберий, и Калигула.
Если честно сказать, они были правы: это был типичный «гуманитарий», который даже не умел как следует скакать на коне.
Клавдий оправдывал своё имя, будучи и в действительности хромоногим .
Лишь однажды Ливия отметила его способности в «письме», но искусством оратора Клавдий так и не овладел.
Родственники вежливо «отодвинули» Клавдия на «задворки политической жизни», и он занялся научной деятельностью.
Будущий император увлёкся историей и языкознанием.
Он написал в это время много книг, среди которых был и 20-томный труд под названием «История этрусков».
Он включал в себя и довольно большой латино-этрусский словарь, который потом уничтожили варвары.
Современники утверждают, что во время убийства Калигулы он трусливо спрятался за занавеской, где его и обнаружил один из преторианцев.
Якобы, именно он и предложил провозгласить Клавдия новым «принцепсом».
Быть может, так оно и было на самом деле, но противников у этого 50-летнего толстяка, не имеющего ни военного, ни административного опыта, было намного больше, чем сторонников.
Против «такого правителя» резко выступил Сенат.
Тогда Клавдий пообещал выдать каждому преторианцу по 15 000 сестерциев после того, как придёт к власти, что составляло их полугодовалое жалование.

Именно с того времени и пошла «торговля» императорской должностью: и Фений Руф, и Кассий Херея действовали не из-за денег, а чисто из «идейных соображений».
К переговорам между сенаторами и «гвардейцами» подключилась довольно неожиданная кандидатура: царь Галилеи Ирод Агриппа.
Он был давним приятелем семейства Юлиев, а в юности воспитывался при дворе Тиберия.
Его слова о том, что Рим стоит на грани новой гражданской войны, были услышаны: Клавдий стал «четвёртым императором первой династии».
Он отблагодарил людей, которые привели его «во власть», «по-разному».
Агриппе Клавдий подарил Иудею и Самарию, которые тогда управлялись римскими прокураторами.
Гальба стал его «правой рукой», «советником по делам армии».
Большая часть преторианцев получила обещанные им деньги, но тех, кто непосредственно принимал участие в убийстве Калигулы и его наследников, Клавдий велел казнить.
Кассий Херея мужественно принял смерть.
Он даже потребовал, чтобы ему отсекли голову именно тем мечом, которым он заколол Гая Германика.
Над всеми остальными «подельниками» палачу пришлось «помучиться»: его «штатное оружие» оказалось тупым.

Самым интересным было то, что «плебс», в большинстве своём обожавший Гая Германика, всего через неделю после этой казни почтил память и его убийцы: во время «дня поминовения усопших» в ритуальный костёр полетели пшеничные лепёшки, которые римляне бросали со словами:
– Будь к нам милостив, Херея, и не воздавай злом народу за неблагодарность к тебе от этой «хромоножки»  !
.*  *  *  *  *
Через два года после «воцарения» Клавдия в Риме возникла очередная проблема: в Британии опять восстали непокорные бриганты.
Для их усмирения Клавдий вновь привлёк Гальбу, но в это время тот тяжело заболел.
Император терпеливо дожидался, пока его любимый военачальник поправится, и их выступление состоялось лишь через месяц.
Этот военный поход завершился полным разгромом варваров, за что Сервий Сульпиций удостоился вполне заслуженного триумфа.
После этого Клавдий стал направлять Гальбу в те места, где в войсках была слабая дисциплина.
Сервий жестоко наказывал солдат даже просто за неопрятный вид, а за более серьёзные проступки лично бил их палками или плетьми.
Если какое-то подразделение проявляло трусость во время боя, он без раздумий применял «децимацию».
Когда Гальбе исполнилось 50 лет, он решил уйти «на покой».
Двое его детей умерли ещё в детском возрасте, и он жил со своей первой и последней женой, Эмилией Лепидой.
Посли смерти Эмилии Гальба не стал жениться во второй раз.
Целых 14 лет он жил практически в одиночестве, если не считать многочисленных рабов и вольноотпущенников.
.*  *  *  *  *
Но Тиберий Клавдий Нерон Германий Друз вскоре после этого скончался.
Ходили слухи, что четвёртого императора Рима отравила его четвёртая жена, Агриппина, сестра Калигулы.
Причина была яснее ясного: ей не терпелось передать власть своему 16-летнему сыну Нерону.
Нерон довольно неприязненно относился в то время к Гальбе, хотя правильнее было бы сказать это про его мать, которую он, до поры до времени, во всем слушался.
Любвеобильная Юлия Августа Агриппина однажды воспылала страстью к Гальбе, но он отверг все её домогательства.
Тогда Эмилия Лепида прилюдно отхлестала императрицу по щекам, а та, как это часто бывает, возненавидела обоих супругов.
На протяжениии целых четырёх лет Гальба жил в постоянном напряжении, всегда готовый к бегству.
Если он покидал свой дом, его постоянно сопровождала специальная повозка, в которой находилось не менее миллиона сестерциев.
Но Нерон почувствовал вкус власти, и вскоре захотел избавиться от матери-деспота.
Он дважды пытался тайно убить её, но по разным причинам этого сделать не удавалось.
В третий раз он приказал умертвить собственную мать уже «открытым текстом».
Когда верные слуги выполнили его волю, он смог проводить самостоятельную политику, без оглядки на неё и наставников.
.*  *  *  *  *
Своими репрессиями Нерон создал «кадровый голод», и в Империи ясно чувствовался недостаток квалифицированных руководителей.
Тогда Нерон вызвал из «политического небытия» многих администраторов, находящихся в опале.
Среди них был и 64-летний Сервий Сульпиций Гальба, которого он назначил губернатором Испании.
Теоретически он мог бы и отказаться, сославшись на слабое здоровье, но это могло грозить ему новыми неприятностями: «музыкант» не любил отказов.
Кроме того, размеренная жизнь «почётного пенсионера» ему уже надоела, и он давно мечтал о возвращении к активной деятельности.
Как и ранее, он энергично взялся за наведение порядка в «подведомственной ему территории», что означало жестокие наказания для всех в чём-либо провинившихся.
Имеющий право «казнить или миловать», новый наместник мог лично отрезать и прибить гвоздями руки менялы, уличённого в жульничестве.
Опекуна, отравивишего малолетнюю сироту, с целью завладеть его имуществом, он приказал распять, хотя тот был римским гражданином.
На его просьбу заменить это наказание на менее позорное и мучительное, Гальба саркастически ответил:
– Хорошо! Для тебя выберут другой крест: повыше, и почище!
Но со временем весь пыл его угас, и Гальба превратился в обыкновенного, и довольно посредственного, администратора.
Теперь его можно было задобрить, и даже «купить», чем сразу же воспользовались многие взяточники и казнокрады.
Некоторых из них он впоследствии к себе приблизил, сделав их «членами своей команды».
.*  *  *  *  *
К тому времени Сенат уже не обладал реальной властью.
Строго соблюдавшийся во времена Республики принцип «ротации» был давно забыт, и любой чиновник мог находиться на своей должности столько, сколько заблагорассудится императору.
Гальбы пробыл наместником в Испании 8 лет, хотя и это не было пределом.
Он внимательно прочёл письмо Виндекса, и его стали одолевать противоречивые чувства.
С одной стороны, предложение Гая Юлия было довольно заманчивым, но с другой, он не верил в успех «аквитанца».
У него самого, как и у Виндекса, был всего один легион и три когорты, в то время как у Нерона – более 20, не считая ещё нескольких, расквартированных на дальних границах.
Гальбе было, что терять: в случае объявления его «государственным преступником» большая часть его имущества, в основном, недвижимость, могла «отойти» к Нерону.
Он решил ознакомить с этим письмом своих приближённых, но их мнения разделились.
Одни советовали Сервию Сульпицию присоединиться к Виндексу, а другие – доложить о нём «принцепсу», чтобы тот мог оценить этот «верноподданический поступок».
Но Гальба не сделал ни того, ни другого:
– Во время многих военных кампаний мне неоднократно приходилось долгое время выжидать удобного момента. Я предлагаю рассмотреть этот вопрос через три недели, когда ситуация станет более определённой.

Этот «старый хитрый лис» оказался прав: Виндекса поддержали два «соседа» Гальбы, губернаторы Беттики и Лузитаниии , а наместник Африки, хотя и не направился в Галлию, прекратил поставки хлеба в Рим.
Предыдущие императоры держали стратегические резервы зерна, необходимые для бесперебойного питания Города в течение не менее двух лет, но Нерон успел разбазарить и эти запасы: он обожал «монументальное строительство», вроде гигантского «золотого дворца», с 35-метровой статуей в свою честь.
На всё это, на пышные «культурные мероприятия», а также на ведение войн, требовались огромные деньги, и их император отбирал, в основном, у аристократов и богатых плебеев.

Уже в середине марта Виндекс командовал стотысячной армией.
Промедление в принятии решения со стороны Гальбы могло привести к тому, что «аквитанец» нашёл бы другую кандидатуру, более активную, и Сервий Сульпиций просто бы опоздал к разделу «праздничного пирога».
Среди тех, кого Нерон приказал казнить, было и несколько дальних родственников Гальбы, но последней каплей было зашифрованное письмо от Корнеллия Цельса Эмилиана, которого он в бытность своей близости к Клавдию сделал сенатором.

«Кифаред ищет золото, и он обратил свой взор на Испанию».
Эту загадочную фразу можно было понимать и так: в Астурии действительно существовали крупные месторождения запасы «жёлтого металла», добычу которого Нерон велел увеличить.
Но Гальба сразу же догадался об истинном смысле этого послания: Нерон приказал его убить.
.*  *  *  *  *
Во второй день апрельских календ того бурного года Гальба выстроил своих солдат на плацу и расставил перед ними изображения нескольких людей, которых Нерон приказал умертвить.
– На самом деле, их в десятки раз больше! – сказал он им. – Настало время низвергнуть этого рыжебородого матереубийцу и самовлюблённого тирана!
Его речь была услышана, и солдаты тут же провозгласили Сервий Сульпиция шестым императором Рима, но он и в этот раз отказался:
– Это должен решить Сенат!
Тем не менее, именно этот день, 2 апреля, он впоследствии объявил датой начала своего правления и намеревался сделать его государственным праздником.

Глава 2. «Великий рогоносец»
Губернатор Лузитании Марк Сальвий Отон, принял предложение Виндекса на две недели раньше, чем это сделал сам Гальба.
У него было мало войск, и он не обладал военным опытом.
Свой пост он получил в возрасте 25 лет, при «особых» обстоятельствах, о которых будет сказано чуть позже.
Бывший горький пьяница и мот, он 10 лет управлял этой провинцией, и вполне неплохо.
Отон также выносил смертные приговоры, если это было необходимо, но делал это намного реже Гальбы.
Чаще всего это были штрафы, изгнание или лишение прав гражданина, с конфискацией имущества.
В отличие от Сервия Сульпиция, баснословно богатого аристократа, но ужасного скупердяя, Отон разбрасывался деньгами направо и налево.
В молодости он был завсегдатаем раличных Игр и гладиаторских боёв, где довольно часто проигрывал колоссальные суммы.
В более зрелом возрасте, когда он уже стал наместником, это были обещания подчинённым или подрядчикам выплатить большие «премиальные», если те успешно выполнят какую-нибудь его задачу.
Если в казне для этого не хватало средств, он занимал их у ростовщиков, под свою ответственность, и совершенно было неудивительно, что сумма его долгов в то время составляла гигантскую сумму: 10 миллионов сестерциев.
Их надо было где-то взять, и именно это обстоятельство, скорее всего, и послужило причиной того, что он присоединился к мятежникам: в случае их победы его положение могло кардинально измениться.
По его собственным словам, «ему не было большой разницы, от чьего кинжала умереть: нероновского легионера или наёмного убийцы, посланного одним из кредиторов».
Как ни странно, никто из современников или римских историков не обвинил Отона в хищении государственных средств или получении взяток за весь этот долгий период, и если он такое и делал, то лишь в «пределах разумного».

Сын вполне уважаемых родителей, он в молодости отличался безалаберностью, непослушанием и привычкой вести разгульный образ жизни.
Отон никогда не состоял на воинской службе, да и на гражданских должностях несильно преуспел.
Нерон был на пять лет моложе Марка Сальвия, и их довольно долгая дружба началась с совместных попоек.
Однако, вскоре их стала объединять и другая страсть: плотские утехи.
Известны, как минимум, три женщины, которых они «делили» между собой, то совместно, то порознь.
Первой была сирийка из Греции, куртизанка Акте.
Она жила при императорском дворе в невиданной роскоши, и за свои услуги получали роскошные виллы или другие дорогие подарки.
Иметь одновременно, в одной постели, двух или трёх партнёров для неё было нормой.
Вскоре Нерон охладел к Акте, но с другим её любовником, Отоном, сдружился ещё больше.
Постепенно молодой император стал давать ему многие «деликатные поручения», которые тот успешно выполнял.
Если «принцепс» хотел кого-то умертвить, но сделать это так, чтобы на него не падали подозрения, Отон организовывал от его имени роскошный пир, на который приглашалась и будущая жертва.
Даже если самого Нерона на этом застолье не было, всё делалось так, чтобы и все присутствующие, и сам «потенциальный покойник» могли убедиться в бласклонном отношении к нему со стороны монарха.
Однажды Отон провёл в Сенат бывшего консула, которого сняли с должности за вымогательство, в обмен на крупную сумму.
Он сделал это ещё в то время, когда с того не были сняты все обвинения.
Нового сенатора не оправдали даже формально: Нерон просто прекратил это дело «по амнистии».
.*  *  *  *  *
Перелом в отношениях Марка Сальвия и Нерона произошёл из-за того, что всего несколько лет назад их объединило: общая женщина.
Отон женился на одной из самых красивых патрицианок Империи, Поппее Сабине, у которой, как говорили современники, «было всё, кроме чести и порядочности».
Её брак с Отоном был для неё вторым.
Однако, быть женой «любимчика императора» Поппее показалось мало.
Используя все свои чары, она обольстила Нерона, и почти четыре года была его любовницей.
Прекрасно знающий про постоянные измены жены Отон первоначально извлекал из этого материальные и другие выгоды, но со временем ему это надоело: он влюбился в свою жену и не захотел делить её даже с Нероном!
Когда в его дом пришли «гонцы от императора», чтобы очередной раз отвести её к нему, он грубо их выставил.
Через час там появился и сам «принцепс», но Марк Сальвий не впустил и его!
Эта анекдотичная история стала широко известной, и в Риме даже появилось сатирическое стихотворение:
«Дверь открой-ка мне, Поппея, я тобою овладею!
Нет, – сказал ему Отон. – Помочись, и вышел вон!»
Существовали и более грубые его варианты, но в письменных свидетельствах до нас они не дошли.
Нерону не захотелось оставаться посмешищем в глазах своих подданых, и он развёл Поппею и Отона.
Женившись на Сабине, он отправил её бывшего мужа в «почётную ссылку», назначив того губернатором далёкой Лузитании.

Но семейная жизнь у Нерона с Поппей не сложилась.
Мало того, что она постоянно ссорилась со свекровью, и его решение убить Агриппину было продиктовано, не в последнюю очередь, её требованиями.
Хуже этого: став «первой женщиной Империи», она захотела полезть в политику и критиковала почти все его кадровые назначения.
Поппея издевательски относилась к его музыкальному и поэтическому творчеству, а в повседневном общении часто доводила его до истерики, обвиняя Нерона во всех грехах.
У них родилась дочь Клавдия, названная так в честь приёмного отца Нерона, но она прожила всего три месяца.
Когда Нерон заявился домой на час позже обычного, она устроила ему очередной скандал.
Император, как это почти всегда с ним бывало по вечерам, находился в «изрядном подпитии».
Он ударил её по лицу, и Поппея упала на пол.
Со злости он пнул её ногой в живот, после чего пошёл отсыпаться.
Вся беда была в том, в это время его жена находилась на восьмом месяце беременности.
У неё случился выкидыш, и через несколько часов она умерла.
Когда Нерон протрезвел, делать что-либо было уже поздно.

Он повелел обожествить Поппею и торжественно похоронить в императорском мавзолее.
Это был тот редкий случай, когда убийца искренне сожалел о содеянном.
На следующий год Нерон женился на другой красавице, Статилии Мессалине .
Для неё это был пятый брак, но такое обилие мужей в её жизни совершенно не значило, что она была какой-то развратницей.
В отличие от Поппеи, она обладала не только умом, красотой и богатством, но и  мягким характером.
.*  *  *  *  *
Когда Марк Сальвий Отон присоединился к войскам Гальбы, тот сделал его своим заместителем.
Тем не менее, Сервий Сульпиций относился к нему я подозрением: уж слишком долгое время тот был «наперсником» Нерона!
А в это время в Риме происходили свои события.
Решение Гальбы принять предложение Виндекса вызвало очередной приступ бешенства у «меднобородого».
Нерон приказал Сенату объявить их обоих «врагами народа»  .

Подавить их мятеж он повелел наместнику Нижней Германии Луцию Виргинию Руфу.
Это был очень способный полководец, который всегда служил «Империи, а не императору», а их он за свою жизнь повидал немало.
За 83 года он пережил две римские династии и 11 «цезарей», от Октавиана до Нервы.
Ему трижды предлагали самому стать «августом», но он всегда отказывался.

Приблизившись к лагерю Гая Юлия Виндекса, Руф не стал его атаковать, а расположился неподалёку, наблюдая за его действиями.
Виндекс послал к нему парламентёров, и он их принял, что само по себе означало готовность к ведению переговоров.
Руф ещё не полностью определился: его симпатии были полностью на стороне восставших, но юридически Нерон пока оставался законным правителем Рима.
За один день такие вопросы не решаются, и Руф попросил неделю на раздумья.
Все его планы перечеркнули действия нескольких центурионов: однажды ночью они не выдержали напряжения, и без его приказа напали на лагерь Виндекса.
В то время численное превосходство одной стороны над другой далеко не всегда было решающим: гораздо важнее был боевой дух и способность деморализовать противника.
Сторонники «аквитанца» тогда решили, что Руф решил нарушить перемирие, и в страхе разбежались, побросав оружие.
Большинство их направилось в Испанию, где они надеялись присоединиться к легиону Гальбы, но многие просто дезертировали или принесли присягу Руфу.
Воодушевлённые такой лёгкой победой, солдаты провозгласили его императором, но он отказался, почти полностью повторив слова Гальбы:
– Это может сделать только Сенат Великого Рима!
В полном отчаянии, Виндекс покончил с собой.
Существует поговорка: «победителей не судят!», но в отношении римской армии она далеко не всегда справедлива.
За грубое нарушение дисциплины Луций Виргиний Руф казнил тех центурионов, хотя они и принесли ему победу.
Несколько последующих недель он сохранял нейтралитет, не подчиняясь приказам из Рима, но и не присоединяясь к Гальбе.
.*  *  *  *  *
Отношения между «принцепсом» и Сенатом в разные времена было различным.
В тех случаях, когда они враждовали между собой, победу той или иной стороны определяла позиция армии.
Но в Римской Империи существовала и «четвёртая сила»: преторианцы.
Эта структура была создана ещё во время Республики, и первоначально в её функции входила только охрана «первых лиц государства» и их семей от возможных нападений со стороны одиночек или небольших групп противников режима.
Однако, вскоре диктаторы и тираны осознали, что беспорядки могут охватить и весь Город, и их численность постоянно увеличивалась.
Постепенно они стали отвечать и за поддержание порядка в самом Риме.
По мере расширения Государства и развития дипломатических связей с соседними странами, в состав этой организации стали входить и переводчики, и стенографисты, и специалисты по культуре и кухне дружественных народов.
Уже при Октавиане их общая численность составляла 9 000 человек, часть из которых была «определена на постой» в самом Риме, а другая – в его пригородах.
Во все времена, и у всех народов, даже не слишком дальновидные правители хорошо понимали, что своих «верных псов» надо сытно кормить и всячески лелеять, иначе они могут разорвать в клочья и своего «хозяина».
Имея такие же воинские звания, как и легионеры, преторианцы получали почти вдвое больше, чем они, а на пенсию выходили на несколько лет раньше, хотя никогда не участвовали в дальних походах.
Только они имели право носить оружие внутри Города, за исключением тех случаев, когда для подавлений бунтов в него вводилась армия.
Была у них и масса других привилегий, вроде ношения одежды пурпурного цвета, который традиционно считался «императорским».
Их «близость к телу цезаря», как в прямом, так и в переносном смысле, часто приводила к тому, что вместо охраны своего «субъекта», они на него покушались, и без участия этих «гвардейцев» не обходился ни один мало-мальски серьёзный заговор.
.*  *  *  *  *
Так произошло и в этот раз.
В июне того же бурного года, 821 от основания Города, в Сенат заявился их командир, «префект преториев» Гай Нимфидий Сабин.
Он обозвал законодателей «безвольными трусами», которых «этот презренный матереубийца вырезает по-одиночке.
Он сказал:
– Можете вести себя так и дальше, но все вы будете вспоминать мои слова, когда сами окажетесь на плахе!
Старейшина Сената спросил Нимфидия:
– А кого ты тогда предлагаешь вместо Нерона? Уж не себя ли? Или ты сторонник того немощного старикашки, бывшего губернатора Испании, объявленного нынче «врагом народа»?
Нимфидий ответил довольно твёрдо:
– Если это сочтёт нужным народ, я готов «понести эту ношу». Но сейчас есть и более достойный кандидат: Сервий Сульпиций Гальба, победитель хаттов, маркоманов и прочих варваров, и «Великий Триумфатор Британский». Он находится в прекрасном здравии, чего и вам всем желаю! С ним двести тысяч воинов, на расстоянии двухнедельного перехода, и ещё десять тысяч – уже в Риме. Преторианцы – за Гальбу!
Несколько сенаторов попытались выглянуть наружу, и убедились, что Нимфидий не «блефует»: там стояли несколько когорт «гвардейцев», которые уже обнажили мечи, «для большей доходчивости» слов своего командира.

Причина столь быстрой смены настроения нескольких тысяч преторианцев, которые каждый первый день нового года присягали на верность очередному императору, была довольно проста: Гай Нимфидий Сабин пообещал им от имени Гальбы по 15 000 сестерциев, которые они получат «сразу же после победы».
Это была его личная инициатива, не согласованная с самим «претендентом», хотя для того эта сумма была вполне «по карману».
Разумеется, «префект преториев» в этом случае смертельно рисковал, так как исход противостояния между Гальбой и Нероном был тогда ещё совершенно непредсказуемым, но политически «пассивные люди» никак не могли занять подобную должность, да и в его памяти всплыли воспоминания 17-летней давности.
Тогда молодой Нимфидий был рядовым преторианцем, который получил из рук своего начальника те самые 15 000 сестерциев, которые пообещал им отчим Нерона, дядя Калигулы, «когда он станет императором»,  и сама мысль, что «может быть как-то иначе», ему даже в голову не приходила.
Нимфидий также помнил, как «великий Клавдий» отблагодарил всё того же Гальбу, которому он сейчас просто «мостил» дорогу к престолу.
«Истина, подкреплённая мечами», вполне убедила сенаторов принять «правильное» решение: Нерон был низложен, и ему приказали «прекратить свою жизнь любым угодным ему способом», а новым «цезарем» был провоглашён Сервий Сульпиций Гальба.
Это сделали те самые люди, которые два месяца назад объявили его «узурпатором».
.*  *  *  *  *
Став вполне «легитимным императором», Гальба решил вернуться в Рим.
Всю дорогу его сопровождал Отон, который ехал с ним в одной повозке.
Марк Сальвий рассказывал о трудной судьбе «сироты», которому с ранних лет пришлось пробиваться в жизни одному.
Он также жалел несчастных стариков, лишённых радости воспитывать своих детей.
Из этого следовал вполне логичный вывод: Гальба должен его усыновить!
Но новый император был прекрасно осведомлён и о бурной молодости своего попутчика, и о том, что его отец умер совсем недавно, когда тот уже был губернатором.

В пути Гальба сделал всё, чтобы «испортить себе некролог»: он наказывал магистратуры тех городов, которые поддерживали Нерона, либо не оказали ему соответствующих почестей.
В некоторых случаях это были гигантские штрафы, в нескольких поселениях он приказал разрушить стены, которые защищали его жителей от набегов варваров, а в двух местах он приказал распять эдилов  , вместе с их жёнами и детьми.
Уже неподалёку от Рима их встретили бывшие гребцы, которых Нерон незадолго до этого освободил от рабства, сделав их матросами.
Они боялись, что Гальба вернёт их на галеры.
Не разобравшись в проблеме, Гальба приказал обезглавить каждого десятого, но даже сейчас он грубо нарушил римский «закон о децимации»: вытащивший «счастливый жребий» считался «оправданным богами», а он велел их всех заключить в тюрьмы.
Его прежняя популярность таяла на глазах, но Отон не считал необходимым возражать своему «патрону»: это было ему на руку.
.*  *  *  *  *
В это время в самом Риме также было неспокойно.
Гай Нимфидий Сабин, под давлением которого Сенат провозгласил Гальбу «законным принцепсом», вполне обоснованно рассчитывал на благодарность с его стороны.
Нимфидий направил императору письмо, в котором просил выплатить преторианцам деньги, обещанные от его имени, а заодно и усыновить его.
В ответ он получил издевательский отказ, на обе просьбы:
– Деньги? А я тут при чём? Я никому ничего не обещал! Усыновление? Да у меня таких просителей десяток!
И тогда Нимфидия «понесло».
Вначале он объявил себя внебрачным сыном Калигулы, а стало быть, вполне «легитимным» представителем рода «Юлиев-Клавдиев».
Затем он женился на Споре, красивом юноше, которого Нерон в своё время кастрировал, чтобы сочетаться с ним законным браком.
Вооружившись подобной «законодательной базой», он вновь направился в здание Сената, где отказался от своих прежних слов в пользу Гальбы и потребовал провозгласить «цезарем» самого себя.
Его подняли там на смех:
– Даже все твои хвалёные преторианцы ничего не смогут сделать против десяти легионов Сервия Сульпиция! Он уже покинул Витербий , и будет в Риме дней через пять.
С целью взять всех сенаторов в заложники взбешённый Нимфидий направился за подмогой.
Однако, гвардейцы были злы как на Гальбу, так и на самого своего командира.
Они отказались ему повиноваться до тех пор, пока не получат обещанных им денег.
Нимфидий ударил одного, самого крикливого из них, кулаком, но в ответ получил сразу три удара мечами.
Место «префекта претория» стало теперь «вакантным».
.*  *  *  *  *
Войдя в город, Гальба стал наводить порядок и там.
Он возвратил свободу и имущество некоторым репрессированным при Нероне аристократам, а многих его фаворитов наказал.
Однако, он это делал довольно непоследовательно и выборочно.
Другой «префект преториев», Гай Софоний Тигеллин, последние шесть лет был фактическим правителем Рима, виновным во многочисленных убийствах и других преступлениях.
Тигеллин вовремя покинул Нерона, ещё до его смерти.
Он прислал Гальбе дорогие подарки, и тот его простил.
Гальба возвысил многих аристократов, которые были наказаны при «кифареде» совершенно справедливо, например, за подделку завещания.
Отказавшегося воевать против него Виргиния Руфа он уволил, а на его место назначал некомпетентного и непопулярного в армии Гордеония Флакка.
Многие из назначенных им на ключевые посты фавориты оказались алчными и жестокими, и вскоре популярность Гальбы приблизилась к нулю.

С учётом возраста Сервия Сульпиция и состояния его здоровья, всем было ясно, что он – фигура «временная», и вопрос: «кого усыновит император?» задавали практически все граждане Империи.
Отон сумел заручиться поддержкой и преторианцев, и половины сенаторов, поэтому он уже видел себя на «престоле».
Но Гальба выбрал для этого совершенно неожиданную кандидатуру: своего дальнего родственника Луция Кальпурния Пизона, потомка знаменитого Марка Лициния Красса.
Это был «в высшей степени порядочный молодой человек, который вёл аскетический и благонравный образ жизни».
Тем не менее, он не обладал никаким влиянием в армии и преторианской гвардии, и это решение разочаровало практически всех.

821-й год от основания Рима, невероятно бурный, и богатый политическими событиями, закончился, но уже первый день следующего, 822-го, показал: он будет не менее сложным для Империи.
Первого января каждого года все солдаты должны были произносить присягу перед изображением императора, но солдаты сразу шести из семи легионов, расквартированных в Нижней и Верхней Германиях, отказались это делать.
Более того: в портреты Гальбы стали кидать камни, что само по себе считалось преступлением.
Когда об этом доложили наместнику Нижней Германии, Авлу Вителлию, он, недолго думая, провозгласил «цезарем» самого себя.
В Риме началась новая гражданская война.
.*  *  *  *  *
Разочарованный в своих ожиданиях, Марк Сальвий Отон не стал дожидаться, пока Вителлий дойдёт до Рима.
Он решил взять инициативу в свои руки, и через неделю после оглашения имени преемника Гальбы, поднял мятеж.
Преторианцы были всецело на его стороне, и его моментально поддержал легион морской пехоты: они хорошо помнили расправу Гальбы над их сослуживцами.
Отон принял присягу прямо в преторианском лагере, после чего они стали искать Гальбу в тех местах, где он мог находиться: в своём дворце или на Палатинском холме.
На защиту Сервия Сульпиция встал всего один человек, центурион Семпроний Денс.
Гальба пережил его лишь на несколько минут.
Шестому императору Рима отрубили голову, над которой издевались на протяжении нескольких дней.
Его тело защищал панцирь, поэтому Гальбе отрубили руки и ноги.
Увидев смерть своего бывшего «начальника», Отон крикнул преторианцам:
– А теперь принесите мне голову Пизона!
Его желание было тут же выполнено.
«Императорствовать» Сервицию Сульпию Гальбе довелось всего восемь месяцев.
.*  *  *  *  *
Марк Сальвий Отон решил установить в Империи согласие и порядок, в чём ему постояннно мешали сами преторианцы.
Безусловно, они сыграли решающую роль в захвате Отоном власти, но теперь гвардейцы посчитали себя выше не только  Сената, но и самого императора.
Некоторые их требования были вполне понятными, а иногда и разумными, например, введение оплачиваемых отпусков.
Однако, они также захотели сами выбирать себе «префектов претория», что существенно ослабляло его власть.
Один раз они просто «распоясались», вломившись в его дворец, где Отон обедал почти с сотней сенаторов.
Преторианцы считали их его врагами и хотели убить, и императору пришлось выпускать гостей через запасной выход.
Седьмой император Рима, бывший любимец, и бывший враг Нерона, занял довольно странную позицию по отношению к свергнутому при его непосредственном участии тирану.
С одной стороны, он велел убить всеми ненавидимого Тигеллина, а с другой – когда в некоторых городах их жители вернули на постаменты статуи «последнего из Юлиев-Клавдиев», он не стал против этого возражать.
Более того, он даже захотел его обожествить!
Он также захотел жениться на вдове Нерона, Статилии Мессалине.
Если бы это произошло, то сложилась бы весьма пикантная ситуация: ведь именно Нерон «увёл» в своё  время у Отона его супругу.
Но вряд ли Марк Сальвий хотел таким образом «отомстить» покойному сопернику.
Нельзя исключать и обыкновенной любви 35-летнего разведённого мужчины к 33-летней красавице, чрезвычайно умной и богатой.
Скорее всего, «реабилитация» проклятого Сенатом «великого грешника» и стремление Отона «остепениться» были звеньями одной цепи: женившись на вдове «бога», он как бы «приобщался» к ним, а также становился родственником Юлиев.
Таким образом, он делал себя вполне «летитимным» императором, продолжателем «первой римской династии».
Однако, Отон не успел сделать ни того, ни другого: на Рим наступали 10 легионов под командованием Авла Вителлия.
.*  *  *  *  *
Отон направил ему письмо, в котором предложил 50 миллионов сестерциев и женитьбу на своей 15-летней дочери.
В этом случае Авл автоматически становился преемником Отона, так как сыновей у Марка не было.
Однако, Вителлия такой вариант не устроил: он был на 20 лет старше Отона, и вряд ли смог бы насладиться всеми прелестями императорской власти, в лолгом ожидании «естественной кончины» своего довольно молодого тестя.
Кроме того, и сам Марк Сальвий, и его невеста Статилия  находились в полном здравии, и они оба уже доказали свою способность к воспроизведению вполне полноценного потомства.
В случае появления у них сына, что было вполне вероятно, Вителлий автоматически перемещался в категорию «наследника второй очереди», что означало для него только одно: ему так и суждено оставаться всю оставшуюся жизнь на «вспомогательных ролях».
Он довольно издевательски ответил Отону:
– Сначала ты найди эти 50 миллионов, «вечный должник всех и вся» ! А разводиться со своей женой я пока не планирую: мы живём в согласии. Впрочем, свою дочку можешь прислать: я проверю, как она умеет завязывать шнурки на сандалиях.

Тогда Отон предложил ему «соправление», но Вителлий отказался и от этого:
– Ты обезглавил своего «благодетеля», и со временем сделаешь это и со мной.  Того, кто украл и убил твою жену, ты собираешься объявить богом. Разве может быть между нами что-то общее? Ты даже своих «злобных псов» усмирить не можешь, жалкий рогоносец!
Кого под именем «церберов» он имел в виду, и почему Вителлий назвал его таким обидным словом, объяснять не было необходимости.

Тогда Отон отозвал с приграничных территорий все верные ему войска, и они нанесли Авлу довольно сильный удар.
Однако, проигрыш одного сражения далеко не всегда означает полного поражения, и Вителлию удалось мобилизовать все свои резервы для «достойного ответа».
Во вскоре состоявшейся после такого «диалога» битве при небольшом селении Бедриак, что находится на самом севере Италии, возле Кремоны, войска Отона были полностью побеждены.
Теперь уже Вителлий сменил гнев на милость:
– Отрекись от престола, и я дарую тебе не только жизнь, но и вполне безбедное существование: за пределами Италии.
Марк Сальвий выслушал эти слова вполне спокойно.
Любой закореленый авантюрист всегда должен проигрывать достойно, и Отон относился к их числу.
Он ответил парламентёру кратко:
– Передай своему хозяину: Марк Сальвий знает, что ему надо сделать!
.*  *  *  *  *
Трудно сказать, почему этот вполне молодой мужчина, всего за пару недель до уже назначенной свадьбы с одной из самых прекрасных женщин Империи, решился на этот шаг.
Отон уже «отбыл» 10-летнюю «почётную ссылку», и вновь пережить её вряд ли для него могло стать настоящей трагедией: всё-таки это не рабство на галерах.

«Кодекс чести римского полководца, потерпевшего поражение»?
Но за душой Отона не числилось ни одного выигранного сражения, и весь его военный опыт заключался лишь в пешем переходе от своей резиденции, в Эмерите Августе, до Нового Карфагена, где тогда обосновался Гальба.
Весьма сомнительно, чтобы этот «подвиг» он счёл достаточным, чтобы объявить себя «воином».
Так или иначе, Марк Сальвий решил покинуть этот мир, но сделал это довольно странно.
Первоначально он уничтожил весь свой архив, что, в принципе, было в порядке вещей.
Затем он стал раздавать вознаграждения своей челяди, что, в принципе, тоже было понятно, но при этом проявил невероятную скупость.
Казалось, он собирался забрать все свои деньги с собой.
Неисправимый до этого пьяница, он не закатил перед смертью «пир на весь мир», что довольно характерно для богатых самоубийц, и весь свой последний вечер был абсолютно трезв.
Ему принесли два меча, и Отон почти час выбирал, который из них острее.
Наконец, он определился, и пошёл спать, положив один из них под подушку.
На следующее утро он потребовал себе завтрак, с которым расправился в течение нескольких минут, будто куда-то сильно спешил.
Затем Марк Сальвий бросился грудью на этот «кладенец» со словами:
– Теперь я буду  с тобою всегда, Поппея!

Выйти замуж в шестой раз Статилии Мессалине так и не удалось.

Глава 4. День Знаний
Первое Сентября  –  день особенный.
Продавцы цветов готовятся к нему загодя, потому что только три раза в год они могут  получить вполне достойное вознаграждение за труды.
А ещё он объявляется «днём трезвости»: во всех продовольственных магазинах входы в «алкоголические отделы» перегораживаются полицийскими лентами, а киоскёрши вообще закрывают свои заведения, «за ненадобностью».
Хозяева круглосуточных кафе и «подпольных точек довольно потирают руки: за сегодняшние сутки они заработают больше, чем за весь предыдущий месяц.
«Аквариум» встретил меня, как всегда: «с распростёртыми объятиями».

Очередь у стойки в бар напоминает времена «нового мышления» , а продажа «эликсира» разрешена, но исключительно «для внутреннего пользования».
Завсегдатаи сегодня заказывают не «стаканчик», а «полную ёмкость», и бармены обязаны свинтить с неё пробку.
В зависимости от их смелости и доверительных отношений с клиентом, некоторые тут же отдают её покупателю, а самые боязливые  –  выбрасывают в мусорное ведро.
В соответствии с правилами международной торговли, бутылка пересекает «линию перехода ответственности» , и за её дальнейшую судьбу бармен не отвечает.
Но это – проблема небольшая: у самого выхода сидит предприимчивый парнишка, который сам с собой играет в шашки.
Это самый популярный вид спорта в «Аквариуме».

Вот только шашечки его сегодня необычные: металлические и пластмассовые пробки из-под лимонада.
Они продаются в магазинах, торгующими одноразовой посудой и товарами для пикников.
Стандартизация –  великая вещь: такие пробки отлично подходят и для водки.
Приобретя такую «шашечку» за небольшую цену, можно не беспокоиться о судьбе своего напитка и пиджака.

За мой столик присел Артур, сорокапятилетний холостяк.
Он носил тургеневскую бородку, и до сих пор мечтал о встрече со своей «Полиной Виардо».
Как только в баре появлялась женщина не старше сорока, он сразу бодрел и духом, и телом.
Подсаживаясь к ней поближе, он угощал её недорогим вином или водкой.
Другие «одинокие самцы» обычно искали будущих подруг в более культурных местах, но Артура были не те доходы.
Он обожал рассказывать старые анекдоты, над которыми смеялся он один, но Артура это нисколько не смущало
«День знаний» он решил встретить основательно: три бокала пива, «для разминки».

Вскоре к нам подковылял Рома, бывший автоэлектрик.
Имеющий не только руки, но и голову, теперь он был владельцем двух контор, в которых не только продавали запчасти, но и «колдовали» над дорогими автомобилями, в результате чего те становились и «резвее», и «экономичнее».
Тоже бывший когда-то «постоянным посетителем» «Аквариума», сейчас он появлялся в нём редко: когда мучила «ностальгия».
Сегодня он был на костылях, и с гипсом на правой ноге.
Он периодически потирал её, тихо матерясь:
– «Happy Birthday to you!» Да лучше бы в болото!
* * * * *
Влечение некоторых людей к экстремальным видам спорта часто пытаются объяснить психологи или психиатры.
Однако, обычно за их «подвиги» отдуваются травматологи и реаниматоры.
Разумеется, не для всех людей отдых заключается в посещении футбольного матча или возделывании роз.
Такая мечта, как преодолеть вплавь Ла-Манш или выкинуть школьный дневник с одной из вершин Гималаев, лично у меня вызывает уважение, но для её реализации надо потратить кучу времени и средств.
А можно сделать и так: найти пустую металлическую бочку из-под бензина, литров на двести, залезть в неё внутрь, и попросить приятелей закрыть его крышкой и «слегка пнуть ногой», на краю Ниагарского водопада.
Многих таких смельчаков по прибытию в «место назначения» ждут не только голодные до сенсаций репортёры, но и «коронёры», обязанные документально зафиксировать смерть «рекордсмена».
Иногда им выдают премию: «Чарльза Дарвина» .

На день рождения Ромы жена подарила ему подарок: «прыжок с парашютом».
Его давнее желание «вдохнуть адреналин» обошлось ей в сущую мелочь: всего сто долларов.
Накануне назначенного «мероприятия» ему пришлось посетить маленький аэродром, где он прошёл трёхчасовой инструктаж.
Он был довольно дотошным, хотя и не совсем нудным.
Рома пропустил мимо ушей такие знакомые ему понятия, как «анероидное давление», хотя с интересом выслушал про Леонардо да Винчи и Котельникова.
Особенно интересно ему было узнать, что спрыгнуть с самолёта, и сразу после этого погрузиться с аквалангом в морскую пучину – можно, а вот наоборот – никак нельзя!
Наконец, они перешли к «практике».
Инструктор произносил давно заученный текст:
– Как только тебя «выпихнули» из самолёта, отсчитываешь три секунды. «Отче наш» читать уже поздно, поэтому приступаешь ко второй процедуре. Чтобы не ошибиться, считай по русски: «пятьсот раз, пятьсот два, пятьсот три». Можешь и по-английски: «фифти ван, фифти ту, фифти сри». Немецкий не рекомендую: слишком длинные числа. Затем правой рукой со всей дури дёргаешь кольцо.
Он показал, как это правильно делать.
 – Кольцо держать в руке до самого приземления. Как только его дёрнул, тебе по заднице словно дали лопатой, и это значит: всё в порядке! Гораздо хуже, если не дали: тогда вся надежда на запасной. Смотришь вверх, и опять не для разговора с богом: над тобой должно быть белым-бело, от основного купола. Парашют раскрылся, но это пока не всё. В левой руке ты держишь вот этот шнурочек.
Инструктор показал всем, где он находится.
– Считаешь ещё один раз, и опять, со всей дури дёргаешь его. Этим блокируется раскрытие запасного. На двух парашютах приземляться можно, но при сильном боковом ветре есть шанс, что они запутаются.
Рома решил пошутить:
– А если не раскроется и запасной?
Инструктор усмехнулся:
– За десять лет моей практики никто не жаловался! Но если такое и будет, вернём твоей жене денежки. Все, до копеечки!
* * * * *
Затем вся их группа «любителей острых ощущений» потом потренировалась в упражнениях «снять и одеть».
Прикрепленные за пояс, «кандидаты в десантники» повисели на каких-то качелях, имитирующих полёт.
Инструктор объяснял:
– Смотреть на природу будете после десятого прыжка, а в первый раз глядите вниз и по сторонам. Вас будут сбрасывать на специально подготовленное поле, но в жизни всякое случается. Чтобы не попасть на дерево, в реку или болото, управляйте своим полётом. Если потянете одну стропу вниз, вас будет сносить в противоположную сторону. Надо уйти влево – тянете стропу справа, и наоборот.
После этого они пошли на какую-то детскую площадку, где стояли деревянные тумбы различной высоты.
Инструктор продолжал:
– Потренируйтесь теперь в приземлении: попрыгайте с них. В самый последний момент  смотреть не вниз, а вперёд! Ни в коем случае не приседать: можете отбить себе копчик. Плотно сдвинуть вместе ноги, и принимать удар на пятки. Если не удержались – делайте кувырок назад. Но будьте любезны сразу после этого подняться на ноги: команда «страховки» должна видеть, что с вами всё в порядке.
Все расписались в специальном журнале, после чего разошлись по домам.
Напоследок инструктор обратился лично к Роме:
– Не «отмечай успех» заранее! При малейшем запахе кандидат от прыжка отстраняется, а деньги не возвращаются. И одень другие кроссовки, желательно старые.
Он снисходительно похлопал Рому по плечу:
–  Гастелло  ты наш!
* * * * *
Виною всего оказался насморк.
Услышав, что Рома гнусавит, «выпускающий» заматюгался:
– С насморком – нельзя! Вылечишься – придёшь!
Но Рома заартачился: он был абсолютно трезв, а этого пункта в договоре не было:
– Меня никто не предупреждал! Я хочу прыгнуть сегодня!
Тот в сердцах плюнул:
– Ну и хрен с тобой: я  предупреждал!
Рома никак не мог понять, какая связь существует между заложенным носом, аэродинамикой и земным притяжением.
Эту связь он понял лишь после.

Объём той слизи, которая выделяется в носоглотке человека, в моменты обострения измеряется чуть ли не стаканами.
Обычно она вытекает наружу в небольших количествах, причиняя лишь эстетические неудобства, но в экстремальных условиях последствия могут быть неожиданными.
Под действием закона инерции, в момент раскрытия парашюта, из-за резкого торможения прыгуна, все эти массы вырвались из его носа.
Их не смёл сильный ветер, и они не рассыпались в воздухе, а попытались «вернуться назад».
Но «нельзя войти в одну реку дважды», и этот аморфный кусок крепко хлопнул Рому по лицу.
Обе руки его были заняты, но он попытался стереть эту слизь, потратив на это драгоценное время.
Он опомнился лишь тогда, когда земля была уже рядом.
Рома не сумел правильно сгруппироваться, и приземлился «неправильно».
– Ооо! Ааа! Ууууу! Мать твоюууу!
Увидев, что любимый муж упал и не может встать, его жена первой бросилась на помощь.
В сердцах она кинула в лицо главного инструктора торт и шампанское.
Несостоявшийся «Рембо» снял с вывихнутой ноги кроссовку и запустил её в благоверную:
– Избавиться от меня захотела, и всё из-за какой-то Верки? «Отелла сраная», «Герасимша проклятая»! Как последнего Муму, с девятисот метров решила сбросить? Да я на твои именины подарю тебе дельтаплан, с турбонаддувом и запасным баком! Но без парашюта!

Обидевшись на весь мир, он сбежал из больницы и решил успокоиться там, где жена его искать не будет: в «Аквариуме».
* * * * *
Артур попытался вспомнить хотя бы один анекдот на эту тему, но не успел.
На пороге появились старик со старухой, но они искали не золотую рыбку.
Это были его родители.
Артур попытался спрятаться под стол, но было уже поздно.

Первой открыла рот мамаша.
Ранее я наивно считал Артура человеком, но то, что я сейчас услышал, кардинально меняло все мои познания в биологии.
Если верить этой старухе, он был продуктом неестественных совокуплений всех известных и неизвестных обитателей земли, воды и воздуха:
– Гадюкин ты сын, смесь бульдога с носорогом, иди домой!
При этом она требовала уважать её материнские чувства.
Я попытался было вставить «свои пять копеек»:
– Уважаемые! Мне кажется, в свои сорок пять, Артур имеет право выпить немного пива!
В ответ я узнал очень многое и о моей родословной.
Бедняга попытался закончить дискуссию компромиссом:
– Хорошо! Вот допью это пиво, и приду.
– Нет у тебя больше пива! – закричала старуха, залпом осушив целый бокал.
Отец Артура тоже не растерялся: за три секунды он выпил второй.
Артур чертыхнулся, и, абсолютно расстроенный, поплёлся за ними, на выход.
* * * * *
Со времени моего возвращения с «исторической родины» прошёл уже месяц.
Дамиано исправно выплачивал мне жалование, не поручая ничего серьёзного.
Однажды я сказал:
– Мне как-то стыдно «служить в резерве»: немного скучновато!
Он усмехнулся:
– Считайте, что вы – «врач султана».
– А это как? – с недоумением спросил я.
– А я-то считал вас «эрудитом»! Однажды в Европу приехал османский султан. Король Франции разместил его в своём дворце, и тот мог вблизи наблюдать жизнь местной аристократии. Тогдашний монарх очень часто болел, но ему не помогали даже сильные лекарства. Султан тогда сказал королю: «А иначе и быть не может! Вы платите своим врачам за каждый совет, за каждый визит, и не в их интересах вас вылечить. А я своим докторам плачу лишь тогда, пока я здоров. Когда я болею, они не получают от меня ни единого акче . Вот они и стараются на совесть».
Тогда я посчитал это просто шуткой.


Глава 5. Два Веспасиана
Сменившего Марка Сальвия Отона, восьмого императора Рима Авла Вителлия, государственные проблемы не интересовали.
Как только его войска вошли в Город, там началось гигантское празднество, которое продлилось несколько недель.
Вителлий мог закатить четыре пира в день, тратя на каждый до 100 тысяч сестерциев.
В отличие от солдат германских легионов, народ Авла Вителлия не любил.
Он всю жизнь носил позорное прозвище «Спинтрия» , которое получил ещё в отрочестве: за участие в сексуальных оргиях императора Тиберия.

Рим катился в пропасть, и это видели многие политики.
Одним из таких был губернатор Сирии Тит Флавий Веспасиан Старший.
Его дед, Флавий Петрон, был простым крестьянином.
В поисках куска хлеба Петрон поступил на воинскую службу, где дослужился до центуриона.
Однако, дальнейшая армейская карьера у него не удалась: его легионом командовал Гней Помпей, который однажды потерпел сокрушительное поражение от Юлия Цезаря.
Тогда Флавий Петрон дезертировал и вернулся домой, где стал разводить пчёл и выращивать оливки.
Эти занятия тоже не приносили больших денег, и он занялся оптовой торговлей и ростовщичеством.
Петрон существенно поправил своё материальное положение, но лишь после женитьбы на Тертулле Веспасии, дочери местного сборщика налогов, его дела уверенно «пошли в гору».
Петрон принял её родовое имя, а сыновьям купил звания «всадников».
По примеру отца, старший сын Петрона, Тит Флавий Сабин Старший первоначально тоже «подался в солдаты», но из-за боевых травм был вынужден уйти в отставку.
Род Флавиев постепенно крепчал, и два сына Сабина со временем заняли достойные должности: Сабин Младший дослужился до префекта Рима, а Флавий Веспасиан – до легата.

Старшего сына Тита Флавия Веспасиана звали точно так же, как и его отца, и во избежание путаницы Младщего вскоре стали именовать исключительно по первому имени, а Старшего – по «когномену».
Первоначально Веспасиан довольно медленно поднимался по карьерной лестнице.
Он начал службу ещё при Тиберии, а при Калигуле был всего-навсего эдилом.
Однажды Гай Германик увидел на улицах Рима грязь, и это привело его в бешенство.
Он взял её огромный кусок и засунул Веспасиану за пазуху.

Император Клавдий возвысил его, но, в период «раннего Нерона» его отправили в отставку: «за непочтение к Императору», когда уставший Веспасиан посмел заснуть во время его декламации.

В отличие от Сервия Сульпиция, Веспасиан был довольно беден.
Чтобы заработать на «жизнь», он стал даже торговать мулами, что считалось римлянами одним из самых презренных занятий в Империи.
В период новой «кадровой революции» Нерон вспомнил и про него, назначив Веспасиана наместником Африки.
Когда в Иудее произошло восстание, Нерон поручил его подавление именно ему.
.*  *  *  *  *
Та война вполне заслуженно вошла в мировую историю как «одна из самых великих и жестоких бойнь».
Общее количество убитых составляло около миллиона человек, и большинство из них были гражданские лица.
В её ходе обе стороны не гнушались ничем: радикальные фанатики иудаизма, «зелоты», вырезали поселения с преобладающим римским населением, до последнего человека, включая грудных детей, а легионеры морили голодом или заживо сжигали целые города, жители которых отказывались сдаться на милость победителя.

Причиной мятежа явилась абсолютно некомпетентное правление 14-го прокуратора Иудеи Гессия Флора.
Этот был не только чрезвычайно жестокий, но и жадный и несправедливый человек. Флор не только вводил новые налоги, например, на «рога», то есть, на коз и коров, но и присваивал многие ценности иудейской религии.

Так, он приказал для своих личных нужд конфисковать из их главной святыни, Иерусалимского Храма, два таланта золота .

На третий год войны, названной потом «Первой Иудейской», Веспасиану удалось пленить
одного из руководителей этого восстания, Иосифа Бен Маттафия.
Он остался последним живым из всех защитников осаждённой крепости Йотапаты: все остальные были либо убиты, либо приняли яд.
Он произвёл неизгладимое впечатление на Веспасиана.
Мало того, что он прекрасно говорил и на греческом языке, и на латыни, он ещё великолепно разбирался в политической жизни самого Рима и всей Империи.
Иосиф не только предсказал скорое убийство Гальбы, но и назвал имя его преемника: Отона.
Этот 30-летний еврей сказал также, что и Марк Сальвий долго не протянет.
Более того, он  заявил Веспасиану, что ещё до конца года тот сам станет императором:
– Ты будешь править долго и счастливо. Тебя не поразят ни меч, ни стрела, ни яд. Ты умрёшь своей смертью, от старости. Твоё дело продолжит твой старший сын, но его правление будет недолгим. А вот со младшим у Рима появятся проблемы.

Первоначально Веспасиан посчитал это простой лестью, сказанной с целью спасти свою жизнь.
Он не убил Иосифа, но приказал заковать его в кандалы.
Но когда предсказания этого образованного иудея стали сбываться, одно за одним, Веспасиан был потрясён.
Он велел освободить Иосифа и осыпал его дарами.

Ранее легат даже не помышлял о мятеже: пост легата его вполне устраивал.
Теперь же речь шла о судьбе всего Рима, а не отдельной провинции.
Губернатор соседней провинции Сирии Муциан убедил Веспасиана, что надо «спасать Государство, пока «этот бисексуал» не пропил его полностью».
Муциана поддержали наместники Египта и Африки, и в июле того неспокойного года солдаты сразу девяти легионов провозгласили Веспасиана новым «цезарем».
.*  *  *  *  *
В ходе стремительного наступлении на Рим к Веспасиану присоединялись всё новые, и новые союзники, и верными Вителлию оставались лишь несколько италийских легионов.
Всё при том же Бедриаке «веспасианцы» легко одолели «вителлийцев» и направились к столице.
Веспасиан направил Авлу письмо, в котором предлагал тому «жизнь и достойное содержание», требуя от того лишь одной вещи: «отречения от престола».
В переговоры с ним вступил префект Рима, родной брат Веспасиана, Тит Флавий Сабин.
Но их диалог прервали рьяные сторонники Авла, которые убили высокопоставленного «парламентёра».
Но сторонников Веспасиана в самой столице тоже было немало.
Они ворвались во дворец Вителлия, схватили его и потащили к Форуму.
Он почти полностью повторил судьбу Гальбы: ему отрубили голову, и несколько дней с ней развлекались.
Тело восьмого императора Рима было сброшено в Тибр, и лишь через несколько дней оно было похоронено его вдовой.
Вслед за Вителлием были убиты его сын и брат: «во избежание мести в будущем».
Лишь через несколько дней, когда Веспасиан вошёл в Город, удалось навести относительный порядок.
Этот бурный год вошёл в историю как «год четырёх императоров», но, забегая вперёд, стоит упомянуть, что и этот «рекорд» был впоследствии побит.

За свои удачные прорицания Иосифу Бен Маттафию были дарованы свобода, римское гражданство и материальное благополучие.
В соответствии с законом, он, как вольноотпущенник, принял имя своего бывшего хозяина.
Так «Бен Маттафий стал Иосифом Флавием».
Вплоть до окончания этой грязной войны он несколько раз выступал в роли «переговорщика» со своими соплеменниками, и это помогло сохранить тысячи жизней.
Глубоко образованный и эрудированный человек, он стал описывать всё, что знал и видел.
Ему удалось пережить всех Флавиев и умереть от старости, почти в 70-летнем возрасте.
.*  *  *  *  *
Веспасиан сделал Тита своим соправителем и поручил ему завершить военную часть операции.
Тот вырезал остатки уже немногочисленных иудеев, которые сопротивлялись до последнего.
Их главная святыня, Иерусалимский Храм, была разрушена, и от неё осталась лишь одна стена, которая стоит и поныне .
Вся автономия, как религиозная, так и светская, была упразднена, и весь этот регион стал обыкновенной римской провинцией.
Большинство из оставшихся в живых были проданы в рабство, а остальные, в поисках лучшей доли, стали скитаться по всему миру.
Отказавшихся отречься от своей веры иудеев обложили дополнительным налогом, который отменили лишь через два столетия.

Сенат был вполне удовлетворён итогами этой бойни, и дал Титу «право на триумф».
Сам Веспасиан предпочёл участвовать в нём лишь в качестве зрителя.
Он также запретил проводить в кандалах единственного из оставших в живых руководителя этого восствания, Иосифа Флавия.

Веспасиан многому научился за последние тридцать лет.
Он не только наладил хорошие отношения с Сенатом, но и существенно обновил руководство армии.
Не забыл он и про «четвёртую силу»: преторианцев.
Теперь все руководящие посты в этой гвардии занимали преданные только преданные ему лично люди.
Хорошо помня о том унижении со стороны Калигулы, он непосредственно следил за состоянием улиц Рима.
Веспасиан отменил многие несправедливые налоги, зато ввёл новые, включая пресловутый «сортирный сбор».

Ему часто ставили в вину эту фразу, искажённую за сотни лет много раз: якобы он сделал туалеты платными, а на упрёк Тита, «что это некрасиво» ответил: «Понюхай сестерций: он ведь не пахнет!»
На самом же деле туалеты так и остались при нём бесплатными.
Просто моча являлась хорошим дубильным веществом при выделке кож.
Многие кожевники ставили туда пустые сосуды, а через некоторое время забирали их полными.
Вот именно их Веспасиан и заставил платить!

Он повысил налоги с провинций, и это позволило ему существенно поправить бюджет, который уже несколько лет находился в катастрофическом состоянии.
Зато для строительства Веспасиан денег не жалел: именно при нём был выстроен знаменитый «Амфитеатр Флавиев», который спустя пару веков стали называть «Колизеем».
Как и предсказал Иосиф Флавий, Веспасиан умер от старости, пробыв у власти девять лет.
Теперь Тит стал править в одиночку.
.*  *  *  *  *
Девятый император Рима  во всём повторял политику отца.
Когда состоялось великое извержение Везувия, он оказал посильную помощь всем пострадавшим.
Однако, его личных средств оказалось мало: слишком много было страждущих.
Тит обратился за помощью к аристократам, но лишь немногие из них тогда «раскошелились», а большинство сослалось на «временные затруднения».
Впоследствии его брат им это припомнит, но это будет немного позже.
Второй раз Тит продемонстрировал щедрость при огромном пожаре в Риме.
Он вскрикнул:
– Все убытки – мои!
Теперь он не стал обращаться к «олигархам» за содействием, а отстроил Город за свой счёт.
Тит также довольно много строил, включая широкие прямые дороги, которые во многом помогли последующим «цезарям».

Но достаточно молодой император чрезвычайно беспечно относился к своему здоровью, полагаясь в этом на волю богов.
Однажды, находясь в Южной Италии, он подцепил там какую-то лихорадку, но решил вылечить её самостоятельно.
Горячие ванны, которые он просто обожал, привели лишь к обострению болезни, а холодные сентябрьские ветры довершили это дело.
После нескольких дней метания в постели 40-летний Тит скончался, всего через 26 месяцев после начала правления.
После себя он оставил лишь 16-летнюю дочь, красавицу Юлию Флавию, а власть в Риме перешла к младшему брату Тита: 30-летнему Титу Флавию Домициану.

Глава 6. Следствие ведёт дилетант
Все события прошедшего лета, которые проходили вокруг меня, или с моим участием, довольно нетрудно было истолковать без привлечения какого-то «оккультизма».
Человеческие сны до сих пор являются загадкой для учёных, но из этого совсем не следует делать вывода о «божественности» их природы.
Не всегда, но чаще всего тематика сновидений связана с тем, что человек видел, читал или о чём постоянно думал.
Менделеев открыл во сне свою периодическую систему, Кекуле – химическую формулу бензола, а святые являлись в основном к глубоко верующим, но никак не наоборот!
Вот так и мне являлся покойный отец или один из Демонов, про которых я прочёл несколько книг и посмотрел много фильмов.

С перемещением некоторых вещей, вроде жирных лещей или баночки мёда, из «мира иллюзий» в реальность, было чуть-чуть сложнее.
Однако, если хорошенько поразмышлять, и тут можно было найти вполне материалистическое объяснение.
В те времена я довольно часто выпивал.
Я мог зайти «в отрубоне» в обыкновенный универмаг, купить это всё там, а затем, «на автомате», положить это всё в холодильник и  спокойно отправиться спать.
Сны видят и пьяные люди, а их тематика может быть связана и со свежими событиями.
Я купил рыбу, ночью мне приснилась рыбалка, а утром я нахожу её дома.
И где тут мистика?

Гораздо сложнее было с «этрусским пергаментом».
Но и тут можно придумать вполне правдоподобную историю.
Например: я напился в кафе, а ко мне подсел какой-то алкаш, сын собирателя «древностей».
За две бутылки водки он продал украденный у папы манускрипт, даже не представляя его настоящей ценности.
И снова сон «на свежую тему»!

Самое трудное было с изгнанием Демона: я был не один, и на пьяные галлюцинации это не спишешь!
Но и сейчас существует немало иллюзионистов, вроде Ури Геллера или Дэвида Копперфильда, которые вполне эффектно показывают подобные шоу при скоплении гигантской массы народа, и под объективами камер, да ещё так, что потом «и комар носу не подточит»!

Правда, я вспомнил и ещё одну «нестыковочку» со здравым смыслом: Нисрока.
Этот тип, как я понял из его намёков, был посланцем Ада, целью которого был не я лично, а мой друг, его бывший коллега: Амдусциас.
Но он сам выдвинул вполне правдоподобную версию, что в мою квартиру проник через балкон.
Тем не менее, я так не увидел ни его рогов, ни копыт, и все мои выводы о нём обосновывались лишь на словах Дамиано.
Кстати, этот «лиловый негр» мне кое-что обещал!
Я набрал его номер.
Вопреки моим ожиданиям, трубку на том конце сняли моментально:
– Приёмная виконта Нисрока! Чем можем быть полезны?
Я чуть не расхохотался: не «князь Мира Сего», но и не «хрен моржовый»!
– Передайте вашему  начальнику: у меня должок за электричество! Он обещал оплатить!
– Непременно!
Я расхохотался, радуясь этой шутке.
Мелкое хулиганство, за которое даже штраф не выпишут.
Через пару минут мне пришло сообщение: «Благодарим за оплату. Искренне ваши, городские электросети».
Я метнулся к компьютеру, чтобы проверить состояние своих платежей.
Кто-то оплатил за моё электричество на целый год вперёд!
Я буркнул недовольно:
– Задолбали меня эти мелкие подачки. Мог бы и дизель-генератор подарить!
Ещё через пару минут под моим балконом стали парковаться грузовик и автокран с огромной стрелой.
Я прикинул: она как раз достаёт до седьмого этажа.
– Нисрок, я пошутил! Мне его ставить негде!
Они тут же развернулись и уехали.
Какие же они тупые, «слуги адовы»: простого юмора не понимают!
* * * * *
В тот день, когда курьер доставил пакет с документами Олега, я не выбрасывал пустой конверт, а положил на рабочий стол.
На следующий день он куда-то исчез.
Вероятно, с ним решил поиграться Арамис, и куда-то запихал.
Но человеческая память часто бывает непредсказуемой: некоторые люди сотню раз пользуются одной и той же банковской карточкой, а на сто первый – напрочь его забудут.
И они же на всю жизнь запомнят номер такси, на котором ехали со дня рождения друга!

Мой мозг был достаточно тренированным: сказывалось детское увлечение шахматами.
Иногда я играл и «вслепую», и по памяти мог восстановить положение всех фигур и пешек, если кто-то в сердцах смахивал их с доски.
В течение пяти минут на чистом листе появились все девять цифр, которые были там написаны.
Многие курьерские службы позволяют прослеживать весь цикл следования, начиная с поступления заявки, и заканчивая вручением отправления получателю.
Полученный ответ меня не удивил: расписался за получение Олег, хотя имя и адрес отправителя не указывались.
Однако, подаренный мне «боссом» «лаптоп» позволял решать и не такие задачки!
Взломав несложную систему паролей, я влез в их служебную документацию.
Отправитель представился как «Figlio Di Napoli»  , а местом отправления был крупный торговый центр в одном из самых престижных и дорогих района города.
Именно там находилась улица Заречная!
С чувством юмора у Дамиано было в порядке, а «конспирироваться», похоже, он и не собирался.
А что, если посмотреть на его резиденцию?
* * * * *
Проезд на неё был закрыт: ремонтные работы.
Я оставил машину в безопасном месте и пошёл пешком.
Каждый из домиков «тянул» не на один миллион долларов, и тут жили многие известные люди.
Похоже, у Дамиано имелись денежки, если он купил или снял свой дворец именно здесь.
Я прошёл мимо огромного трёхэтажного особняка, принадлежавшего популярному шоумену.
Это был большой оригинал: на шпиле он установил флюгер в виде ехидно улыбающейся старухи с косой.
Если ветер дул в твою сторону, коса направлялась прямо на смотрящего, и большинству людей становилось довольно жутко.
Из-за этого флюгера аварийность на этом участке была аномально высокой, но хозяин категорически отказывался поменять его на какую либо другую фигуру.
Дорожникам пришлось поставить здесь знак ограничения скорости, и дело этим и ограничилось.
Однако, сразу после дома под номером 240 шёл 242-й, и никакого 240А!
Я не увидел и тех ворот, в которые тогда заезжал.
Стучаться к соседям, пытать их паяльной лампой?
– Куда вы дели соседний дом?
Глупости: меня могут пристрелить на месте или просто сдать в психушку!
Дамиано мне говорил:
– Завтра можете этот дом не искать, все равно не найдёте!

Странно, что браслет не сжимал мою руку.
Похоже, моя попытка посмотреть на его жилище Дамиано совершенно не беспокоила.
Вдруг зазвонил телефон.
Я услышал ринг-тон, которого в нём отродясь не было: легендарная армейская песня «клюнул в жопу жареный петух».
На экране появилась морда жирного кота, который улыбался до ушей.
Дамиано просто издевался надо мной!

Два дворника, один – пожилой, а другой – помоложе, неспешно подметали опавшие листья.
Наверняка они всё здесь знают!
– Скажите, а где здесь дом 240А?
Старик изумлённо глянул на меня:
–  Если его нет ни справа, ни слева, значит, провалился в тартарары! Лучше дай закурить!
Через пару минут он стал более коммуникабельным:
– Я уже три года на этом участке. Не было здесь никакого дома! Бывай, «милый»!

Вечером меня потревожил звонок в дверь.
Это был курьер всё той же экспресс-службы.
Он протянул мне огромный букет роз.
К нему прилагась записка: «Con amore di Napoli».
Я не сдержался:
– Тильда, чёрт возьми! Я тоже тебя люблю!

Глава 7. Домициан
Тит Флавий Домициан традиционно считается властолюбивым и жестоким тираном.
В целом, так оно и было, но только отчасти.
При «добром» Клавдии сенаторов было казнено ничуть не меньше, а если посчитать общее количество убитых в Первой Иудейской войне, то на совести «благочестивых» Веспасиана и Тита невинных жертв будет на много порядков больше.
Несомненно, Домициан стремился к авторитарной власти, но точно так же себя вели и Юлий Цезарь, и Диоклетиан, хотя историки относятся к ним вполне благосклонно.

Домициан был прекрасным воином, постоянно поддерживавшим хорошую физическую форму, и довольно красивым мужчиной.
Особенно хорошо он стрелял из лука: с расстояния полсотни шагов он попадал в яблоко.
Из-за того, что Веспасиан и Тит много воевали, он чаще всего находился один, поэтому не сумел получить должное образование.
Тем не менее, потом он это наверстал, и по памяти мог цитировать довольно обширные отрывки из Гомера и Вергилия.
Во время военных походов он спал с воинами в одной палатке, ел с ними «из одного котла», а после многочисленных побед щедро одаривал их золотыми монетами.
Он регулярно повышал легионерам и преторианцам жалование, поэтому мог не опасаться измены с их стороны.
Существует мнение, что «ему не повезло с победами, зато с женщинами у него всё складывалось превосходно».
На самом же деле, всё было «с точностью до наоборот».
Тит хотел женить Домициана на своей дочери Юлии, но тогда он отказался.
В возрасте 20 лет он фактически «увёл» 17-летнюю красавицу Лонгина от законного мужа, Луция Элиана.
Их ребёнок, как это было принято в Риме, остался с отцом.

После брака с будущим императором Лонгина стала называться Домицией Лонгиной.
Её первая беременность от Домициана закончилась выкидышем, а во второй раз она родила девочку, которая прожила всего несколько дней.
Лишь в третий раз она родила полноценного и здорового мальчика, но боги явно ополчились против них: он трагически погиб в 10-летнем возрасте.
В семьях, потерявших малолетних детей, такое бывает довольно часто: супруги начинают ссориться и обвинять друг друга в недосмотре и равнодушии.
Примерно так случилось и у Домициана с Домицией: он стал упрекать ей, что она перестала рожать.
В ответ она заявила:
– А от кого? Тебя иногда по полгода дома не бывает!
Это была чистая правда: Домициану довольно часто приходилось воевать.
В ответ он зло бросил:
– Да хоть от первого встречного!
* * * * *
На первый взгляд, это был просто эмоциональный всплеск раздражённого мужчины, но все последующие действия супругов показали, что это был своего рода «призыв к действию».

Природа довольно часто бывает несправедливой.
У того, кто не может прокормить даже одного ребёнка, их может родиться десяток, а у того, кто может содержать «целый взвод» – ни одного.
В Риме эта проблема решалась обычно усыновлением, и чаще всего ими становились  дальние родственники.
Однако, это был далеко не единственный способ продолжить свой род.
Каждый год в середине марта по всей Италии проводились праздники в честь Вакха.
Этот обычай, как и очень многое другое, римляне переняли от греков.
Лишь первое время его посещали только женщины, но всю прелесть этого «мероприятия» вскоре оценили и мужчины.
Эллины организовали его в виде песнопений и театральных представлений, в честь бога «вина и раскрепощения», но постепенно это превратилось в настоящий «день телесных наслаждений».
Все сословные различия на это время отменялись, и даже самый жалкий раб мог наслаждаться всеми сексуальными привлекательностями жены высокопоставленного аристократа, если это их обоих устраивало.
Только в этот день бесправный обладатель «должного мужского достоинства» мог осеменить даже свою госпожу, и без решительного ответа со стороны её мужа, а все дети, зачатые в этот праздник, считались «посланцами Вакха», а не «порождениями супружеской измены».
Хотя Сенат всегда «резко негативно» относился к этому «народному творчеству», искоренить его ему так и не удалось, до самого крушения Империи.
Домиция трижды участвовала в этих оргиях, но так и не забеременела.
Не помогло им и «сексуальное гостеприимство» Домициана, когда он в качестве «особого подарка» предоставлял многим «высоким гостям» насладиться услугами именно своей жены, а не какой-то «смазливой рабыни».
Между прочим, он при этом честно выполнял своё «служение Империи»: исконные враги Рима, вроде парфян, его жену могли лицезреть лишь «на расстоянии».
* * * * *
В тот день одна из самых красивых женщин того времени, абсолютно законная жена властителя государства, расположившегося на территории двух континентов, и трёх «стран света», неторопливо собрала все самые необходимые для себя вещи, и тихо ушла.
«Женщине несвойственно уходить в неизвестность», но именно это с Домицией и произошло.
К тому времени оба её родителя уже скончались, а бывший муж был казнён: «во избежание возможных недоразумений».
Тогда Луций Элиан просто «перехватил» довольно неосторожный, и явно похотливый взгляд императора на его новую жену.
Он честно спросил:
 –  Ты отобрал у меня одну супругу, а теперь захотел и вторую?
Эта фраза стоила ему жизни.
Домициана направилась в один из самых знаменитых лупанариев Рима, который держала вольноотпущенница  Валентина.
Не узнать супругу самого Императора было невозможно: её профиль чеканился на многих монетах.
Валентина робко осведомилась:
– Чем могу быть полезной Вашему Величеству?
– Я буду у тебя работать. Выдели «каморку» получше, а «посетителей»  – почище и помоложе!
Подобный «бзик» «первой дамы Государства» владелицу этого заведения ничуть не удивил.
В своё время так развлекалась супруга императора Клавдия, Валерия Мессалина.
Грешили этим и многие менее знаменитые матроны, но большинство предпочитало это делать «инкогнито».
Она категорически отказывалась от любой контрацепции, а также любого «нестандартного» секса, и через месяц Валентина поняла, зачем пришла сюда эта женщина.

Слух о том, что Лонгина стала проституткой, моментально облетел весь Рим.
Даже если бы она была страшнее Медузы Горгоны, желающих переспать с женой самого «цезаря» нашлось бы огромное число, а Лонгина, к тому же, была невероятно красивой аристократкой.
Она сама определила свою «ставку», и постоянно её повышала, но на Домицию «записывались» на месяц вперёд.
Однажды Лонгина прислала ценник своего «дома терпимости» самому Домициану: за неё платили 100 сестерциев в час !
Он прекрасно знал, чем она занимается, и закон позволял «принцепсу» не только развестись с неверной женой, но и даже убить!
Но он не делал ни того, ни другого.
В своё время Домициан отказался жениться на племяннице, но в отсутствие законной жены разглядел и её красоту.
Он сделал её официальной любовницей, которая присутствовала на всех официальных или религиозных мероприятиях.
.*  *  *  *  *
Открыто обсуждать личную жизнь «цезаря» никто не рещался: у него уже тогда был крутой нрав.
Однако, недовольных правлением Домициана становилось всё больше, и больше.
Первое покушение на него состоялось ещё в первый год правления, и с той поры он становился всё более подозрительным и жестоким.
Аристократы ставили ему в вину непомерные расходы на строительство, а в Сенате открыто надсмехались над его происхождением.
Кстати, ни одного подобного упрёка в отношении Веспасиана и Тита там не звучало.
Домициан отвечал им взаимностью: всегда стройный и подтянутый, он терпеть не мог видеть этих грузных толстяков, которые и на коня не могли залезть без посторонней помощи.
В своё ближайшее окружение император допускал лишь самых надёжных и проверенных людей.
Туда не могли попасть представители народов, с которыми Рим недавно воевал, и оттуда немедленно изгонялись даже дальние родственники лиц, которых он когда-то казнил.
Целая армия платных осведомителей регулярно докладывала префекту преториев обо всех недовольных, и Домициан немедленно «действовал на опережение».
Именно поэтому ему удалось удержаться у власти в течение 15 лет.

Несмотря на довольно интенсивную половую жизнь с Домицианом, Юлия Флавия так и не смогла родить ему ребёнка.
Всё указывало на то, что это он, а  не его женщины, утратил свою «фертильность»  .
Однако, всё оказалось не так просто.

Проведя в публичном доме целый год, Домиция Лонгина так там и не забеременела.
Ровно через год после своего ухода из императорского дворца она вдруг появилась там, с потупленным лицом, и этот «жестокий диктатор» не только не ударил или обругал её, а нежно обнял, и повёл её в спальню.
Юлия Флавия оказалась «отодвинутой на второй план», хотя Домициан полностью не отверг и её.
Довольно долгое время, целых восемь лет, император жил с двумя фактическими супругами, хотя на людях появлялся лишь с Лонгиной.

Развязка в этом «треугольнике» наступила тогда, когда, наконец, Юлия Флавия почувствовала тошноту,  и у неё пропали «месячные».
Это произошло после довольно долгого отсутствия Домициана в Риме, и он заподозрил её в измене.
«Принцепс» потребовал от неё сделать аборт.
Его, как обычно, сделали «на скорую руку», и внучка Веспасиана умерла от заражения крови.
Юлию кремировали, а прах поместили в фамильном склепе Флавиев.
..*  *  *  *  *
Поводов для нового заговора против Домициана было предостаточно.
Он отбирал у Сената один рычаг власти за другим, а себя повелел величать «господином и богом».
Недовольных его политикой он казнил, даже за неодобрительное выражение лица при чтении очередного эдикта.
В этот раз сенаторы подготовились к убийству императора вполне основательно.

Как и большинство римлян, Домициан был довольно суеверным человеком.
Один из оракулов предсказал, что он умрёт «в первой половине дня», и поэтому «цезарь» теперь не назначал никаких важных мероприятий или деловых встреч на это время.
Он был максимально собран и осторожен с самого утра, и лишь после полудня его напряжение спадало.

Как это ни покажется странным, но именно он сам «назначил» себе преемника, в результате чего определил судьбу Рима на столетие вперёд.

На вполне резонный интерес к тому, кто станет следующим императором, очередной прорицатель ответил, как всегда, довольно туманно:
– Им будет человек из Умбрии !
Домициану было всего сорок пять, и он вполне мог надеяться, что Лонгина, уже трижды рожавшая, всё-таки подарит ему наследника.
Но даже, если «решением богов» ему так и суждено не произвести на свет сына, их волю можно было бы и «обойти».
Домициан мог бы отправиться именно туда, где любая свободная женщина, или девушка старше 14 лет, даже не зная его титула, с удовольствием приняла бы предложение этого красивого мужчины «родить ему сына», причём совершенно бесплатно.

В конце концом, перехитрить этих «олимпийцев» можно было бы и иначе: просто усыновить любого юношу, который проявил хотя бы какие-нибудь преимущества перед своими сверстниками.
Вместо этого, Домициан сказал: «это мой враг, и его надо уничтожить!»
Но «вычислить» его было довольно сложно.
Из этой области происходило всего несколько сенаторов, и ни один из них не представлял из себя серьёзной политической фигуры.
Даже нынешнего губернатора этой провинции, Мария Помпея Агриколу, нельзя было назвать «настоящим умбрийцем»: из своих сорока двух лет он тридцать пять провёл в Сицилии.
К этому времени император превратился в настоящего параноика, и ему очень хотелось узнать, кто же его, всё-таки, убьёт.
Он написал на десяти табличках имена всех уроженцев Перуджии, имена которых смог вспомнить.
Положив надписями вниз, он их тщательно перемешал, и повелел своему «спарринг-партнёру» по борьбе, рабу Нарциссу, выбрать одну из этих дощечек.
Там было написано: Марк Кокцей Нерва
.*  *  *  *  *
Более неудачной кандидатуры для «руководителя мятежа» было трудно даже представить: именно Нерва присматривал за Домицианом во время отсутствия его отца и брата, и, как в своё время Гальба, был вдовцом, чьи дети умерли ещё в юном возрасте.
Как только Домициан повзрослел, он  вполне тихо отдалился от семьи Флавиев.
Даже очередной астролог искренне рассмеялся, услышав вопрос от «ныне правящего цезаря».
– Оставь этого старика в покое! Нерва умрёт сам, и без твоей помощи, через два года.
Но настоящие заговорщики, узнав об этом разговоре, даром времени не теряли.
Убийство Домициана  они продумали до мелочей.

Непосредственным исполнителем приговора должен был стать личный повар императора, грек по имени Стефаном.
Домициан довольно часто третировал своего кулинара, и со временем тот его возненавидел.
За неделю до назначенного «дня возмездия» Стефан специально обварил руку кипятком, и с тех пор носил марлевую повязку.
Первоначально его обыскивали, но со временем осмотр стал «поверхностным».
Рим уже неоднократно погружался в хаос, если у очередного властителя не было явного преемника.
К чести конспираторов, ни один из них не желал сам занять место «цезаря».
Шестеро самых ярких политиков отказались от такой «чести».
Седьмым оказался Нерва, которому они рассказали о желании Домициана убить его.
Марк отбросил все сентимальные воспоминания о том, как он опекал тирана в детстве, и твёрдо заявил:
– Согласен!
.*  *  *  *  *
Заговорщики учли почти всё, даже погоду.
Несколько дней в Риме было пасмурно, поэтому определить время по положению солнца было довольно трудно.
Ночью Стефан перевёл все песочные и водяные часы вперёд.
Император привык завтракать и обедать не тогда, когда ему этого хотелось, а строго по расписанию.
Когда он прилёг возле стола, Стефан быстро размотал повязку и достал оттуда острый кинжал.
Он успел нанести Домициану несколько ударов, но «принцепс» был прирождённым воином!
Он сумел увернуться от решающего выпада соперника: в шею.
Выхватив свой меч, император несколько раз поразил Стефана, и лишь тогда упал.
Убийца пережил свою жертву всего на один день и умер со словами:
– Я ни о чём не сожалею!

Тело Домициана тайно вынесли на дешёвых носилках и отнесли в его загородную усадьбу.
Кормилица императора Филлида кремировала его тело и смешала прах Тита Флавия Домициана с пеплом Юлии Флавиев.

Вторую Римскую династию сменила Третья.

Глава 8. Пять «добрых императоров»
Римом вновь стал руководить престарелый и бездетный «принцепс».
Однако, между Гальбой и Нервой было много различий.
Сервий Сульпиций Гальба полностью утратил поддержку Сената, армии и преторианцев уже в самом начале правления, а за Марком Кокцеем Нервой стояла практически вся аристократия.
Чтобы опередить легионеров и гвардейцев, которые в большинстве своём обожали Домициана, ещё до вступления в должность Нервы сенаторы предали его имя «проклятию памяти», и сместили со своих должностей целый ряд военачальников и губернаторов.
Их места заняли те, кто не был связан родством или совместной деятельностью с Флавиями.
«Плебсу» тоже «кинули кость»: всем римлянам бесплатно раздали трёхдневный паёк, а после торжественной инаугурации Нервы объявили внеочередные гладиаторские игры.

Нерва провёл амнистию, освободив многих заключённых, возратил имущество тем, у кого его конфисковали Флавии, однако, о «реабилитации» пресловутого Нерона не могло быть и речи.
.*  *  *  *  *
Марк Кокцей и без оракулов понимал, что жить ему осталось недолго.
Оставить Рим без легитимного наследника означало новое безвластие, что ещё хуже тирании.
Нерва усыновил одного из самых способных военачальников своего времени, Траяна.
На тот момент этой «сироте» было 44 года, однако, все шутки по этому поводу сразу же прекратились, когда Траян присоединил к Империи три новых провинции.
Нерве довелось править Римом менее двух лет, а Траян пришёл «всерьёз и надолго».
За 20 лет Траян увеличил территорию Государства почти на треть.
Однако, своих детей у Траяна тоже не было, хотя совсем по другим причинам, чем у Гальбы или Домициана.
Домициан любил своих женщин, а Траян – ненавидел!
Жена Траяна, Помпея  Плотина категорически отказывалась иметь от него ребёнка, хотя и родилась в многодетной семье.
Неизвестно, пользовалась она контрацепцией или нет, факт остаётся фактом: Плотина никогда не была беременной.
Ходили слухи о её связи с любимчиком Траяна, красавчиком Адрианом, но все последующие события разбивают эту версию «в пух и прах».

Траян превосходно относился к этому командиру, и неоднократно заявлял, что хочет видеть этого 40-летнего мужчину свои наследником, но по каким-то причинам официально его не усыновлял.
На склоне лет Траяна разбил паралич, и он оказался прикованным к постели инвалидом.
Он не мог ни подписать нужные бумаги, ни внятно произнести несколько слов, и всё управление государством осуществлялось Сенатом и Плотиной.
Она предоставила Сенату письмо, в котором, наконец, Траян объявлял Адриана своим сыном.
Оно было датировано неделей назад, и были все основания считать, что Траян уже мёртв.
О том, что Плотина хорошо умела подделывать почерк ненавистного мужа, знали некоторые сенаторы, но мир в Империи они ценили выше бюрократических формальностей, и они дружно промолчали.
В конце концов, это нисколько не противоречило фактам, да и подозревать Адриана в том, что он «немного ускорил  естественные события», причин не существовало.
На следующий день о смерти Траяна было сообщено официально, хотя некоторые врачи утверждали, что «покойник не слишком свеж».
.*  *  *  *  *
Чисто теоретически, 40-летний Адриан и на самом деле мог быть быть любовником 50-летней Плотины, хотя вряд ли он стал бы рисковать постом императора, который у него был практически «в кармане»: даже нелюбимый и нелюбящий супруг всё равно остаётся законным мужем, и его рекция на измену жены может быть непредсказуемой.
Но самое главное: Адриан имел совершенно другую ориентацию, и вместо старой и некрасивой женщины предпочитал делить своё ложе с юными мальчиками.

Политика Адриана немного отличалась от той, которую проводил его приёмный отец.
Вместо  присоединения к Империи новых територий, он предпочёл решать «внутренние проблемы», и при нём Ассирия и Месопотамия были возвращены извечному врагу Рима: парфянам.
Один из самых верных и надёжных союзников «третьей династии», Армения, перестала быть римской провинцией, и превратилась просто в «дружественное государство».
Адриан родился в далёкой Испании, поэтому хорошо понимал проблемы «провинций».
Во всех уголках, и особенно приграничных, строились театры, библиотеки, мосты и дороги, которые понемногу сглаживали противоречия между жизнью в столице и за её пределами.

В то время гомосексуализм стал «выходить из моды», и, по настоянию Плотины, Публий Элий Траян Адриан женился на своей троюродной племяннице, Вибии Сабине.
Они люто друг друга ненавидели, и совершенно неизвестно, была ли между ними хоть когда-нибудь половая связь.
Во всяком случае, детей у них не было, за все 36 лет совместной жизни.
Как и его отчим, Адриан славно правил Римом почти два десятилетия.
В конце своих «земных дней» императора стали мучить дикие головные боли, и он неоднократно просил принести ему яд.
В то время его «правой рукой» стал Тит Элий Адриан Антонин, который был моложе Адриана всего на 10 лет.
Вопреки римским законам, которые предписывали обязательной разницу между «усыновителем» и «усыновлённым» не менее, чем в 20 лет, 60-летний Адриан усыновил 50-летнего Антонина, всего за три года до своей кончины.
Именно от его имени и пошло название этой династии: «Антонинов».
.*  *  *  *  *
У нового императора, которому за все его заботы о своём «втором отце» приклеили прозвище «Пий», что означало «благочестивый», семья первоначально была вполне полноценной.
Его жена, Анния Галерия Фаустина, родила Антонину двух сыновей и двоих дочерей, но до римского совершеннолетия дожила лишь его старшая дочь, Фаустина Младшая.
Похоже, и в этот раз небожители испытывали к Риму какую-то злобу.
В молодости Фаустина Старшая вела себя весьма легкомысленно, но Антонин довольно жёстко положил этому конец: самолично убив её очередного любовника, он исхлестал свою супругу кожаным ремнём, и с тех пор она не отваживалась на измены.
Как это ни жестоко прозвучит, но именно семейные неурядицы всех пяти первых представителей третьей римской династии привели к  тому, что в течение почти целого столетия власть в Империи получали исключительно талантливые, уже полностью сформировавшиеся, и относительно порядочные личности.

Фаустина Младшая унаследовала от своей матери не только весьма привлекательную внешность, но и дикое стремление к плотским наслаждениям.
То, что не дозволялось замужней женщине, вполне прощалось единственному оставшемуся у Пия ребёнку, и в возрасте 13 лет она «спуталась» с одним из его подчинённых, Таруцием Квинтом.
Именно он лишил её в таком возрасте девственности, что, впрочем, в Риме было вполне нормально.
Этот красавчик принадлежал к одной из самых знатных семей, но какими-либо прочими доблестями себя никак не зарекомендовал.
Если бы Фаустина Младшая вдруг решилась родить ему внука, он был бы в тот момент на «седьмом небе» от счастья: его славный, пусть и плебейский, род, всё-таки, продолжится!

Но Таруций, по каким-то совершенно неизвестным причинам, после этого решил «пользовать» дочь Антонина «всеми способами», но только не теми, которые вели к рождению ребёнка.
«Чем бы дитя не тешилось, лишь бы детей после этого не было!» – так говорилось в одной этрусской поговорке, и именно детей от юной Фаустины её отец и хотел, но для Таруция Квинта обладание даже столь нежным и хрупким телом было всего лишь «эпизодом».
Антонину Пию удалось решить эту проблему довольно просто: он назначил этого «племенного жеребца» командующим одного из римских легионов в Дакии, и в первом же сражении с неприятелем того поразила стрела, выпущенная их стрелком просто «наугад».

Фаустина не слишком долго оплакивала смерть первого любовника.
Приобщивший её к «миру наслаждений» Таруций обладал превосходной фигурой, и с тех пор она предпочитала только таких.
Она регулярно убегала из дома в те места, где можно было увидеть оголённые торсы мужчин: места разгрузки зерна, тренировочные лагеря легионеров или гладиаторские бои.
Антонин Пий довольно равнодушно выслуживал доклады своих подчинённых, о том, где, когда и как она отдалась очередному «породистому» самцу.
Лишь когда ей исполнилось двадцать пять, он стал задумываться о будущем Империи.

Антонин был связан обещанием перед Адрианом, что усыновит довольно бестолкового и безалаберного аристократа Луция Вера, и он это сделал.
Однако, доверить этому пьянице такое гигантское государство, каким к этому времени стал Рим, было бы полнейшим безумием.
Выход нашёлся довольно быстро: у Вера был закадычный приятель, на целых 10 лет его старше, который постоянно выручал эту «забулдыгу» из различных неприятных ситуаций, и, кроме того, имел репутацию хорошего воина.

Более того, он оказался и неплохо образованным, и Антонин Пий решил усыновить и его.
Этого человека звали Марком Аврелием.
.*  *  *  *  *
Для того, чтобы Фаустина Младшая остепенилась, Император решил их поженить.
Но статус «замужней дамы» совершенно не мешал ей «строить рога» Аврелию и после свадьбы, даже во время многочисленных военных походов, где она сопровождала молодого «соправителя».
Марк прекрасно знал о всех её похождениях, но мотивировал причиину своего невмешательства довольно оригинально:
– Если я с ней разведусь, я должен буду отдать и её приданое!
Все прекрасно понимали, что он имеет в виду: это власть, которую он получил после свадьбы.
Но при этом Марк Аврелий откровенно лукавил: как и Луций Вер, он стал «соправителем» Антонина Пия по «праву усыновления».

Пока Антонин был жив, Фаустине не о чем было беспокоиться.
Однако, в конце концов, он умер, и её положение поменялось.
Юридически она имела точно такой же статус, как Луций Вер и Аврелий, но Рим ещё никогда не видел женщин, которые им руководили.
Марк мог в любое время дать ей развод, а вместо неё найти более «подходящюю кандидатуру».
Выход из этой достаточно сложной ситуации Фаустине подсказала нянька, которая опекала её в самые критические годы «бурной молодости»:
– Ты должна родить Аврелию сына!
Это простое, и вместе с тем, гениальное, решение сразу бы обеляло её не слишком до этого «чистую» репутацию.
Появление общих детей обычно «цементирует» семьи, в которых имеется разлад, хотя в данном случае Фаустина руководствовалась лишь стремлением сохранить своё нынешнее положение.
Если раньше они вместе прибегали к различным ухищрениям, чтобы обезопасить юную блудную дочь Антонина от беременности, то теперь перед ними стояла полностью противоположная задача.
Даже рождение девочки совершенно меняло бы сложившуюся ситуацию, но Фаустина хотела выйти из неё абсолютной победительницей: стать матерью следующего «цезаря».

За огромные деньги она приобрела у своего астролога список дат, когда лучше всего заниматься любовью, и когда «активность Марса» становится сильнее «влияния Венеры».

Фаустина также принесла щедрые дары Юпитеру и Юноне, а из семейной спальни убрала все предметы, названия которых на латыни, были женского рода.
Во время соитий она требовала мужа надевать на себя шлем, и принимала только те позы, когда он был «наверху».
Но ни одно из этих средств не помогало: Фаустина Младшая так и оставалась бесплодной.

Глава 9. Гален
Именно в это время в Риме обосновался грек из Пергамы, которого звали Галеном.
Это был сын богатого и востребованного архитектора Никона.
Однажды Никону приснился сон, в котором ему явился Асклепий .
Этот бог потребовал, чтобы Никон отдал своего малыша в его храм.
Это было не просто культовое сооружение: в нём находился госпиталь.
С богатых за медицинские услуги здесь брали большие деньги, люди среднего доставка платили меньше, а неимущих лечили бесплатно.

Гален быстро научился дезинфицировать и перевязывать раны, вправлять вывихнутые суставы или грыжу, принимать роды.
В храме он прослужил четыре года.
Еогда Никон умер, Галену было 19 лет.
Он унаследовал богатства отца, но не стал их транжирить, как это делали многие его сверстники.
Все деньги он вложил в образование и путешествия.
Знающий несколько языков, он очень много общался с местными жителями, и в первую очередь его интересовало, какие там водятся животные, какие произрастают растения, и какими ископаемыми богаты их земли.
Отовсюду он привозил образцы змей, крыс и прочей живности, а также трав и цветов, а его коллекция минералов была самой большой в Империи.
Всюду он интересовался, эпидемии каких болезней характерны для тех краёв, и как с ними справляются тамошние лекари.
География его поездок была чрезвычайно обширной: от Британии и Испании, на западе, до Индии и Китая на востоке, и от верховьев Нила, на юге, до Ютландии , на севере.
.*  *  *  *  *
Вернувшись на родину, он стал практикующим  врачом.
Экспериментуя с различными привезёнными и домашними ингредиентами, он стал создавать новые лекарства: мази, микстуры, порошки.
Для выяснения внутреннего строения человека он приобретал трупы людей, умерших как от болезней или старости, так и в результате несчастных случаев.
Не брезговал он опытами и с живыми животными.
Эта информация помогала ему понять, как в организме происходит пищеварение, кровоснабжение и многие другие процессы.
Вскоре Гален стал невероятно популярным, и он перебрался в Афины.
Его преимущество перед коллегами было настолько очевидным, что они моментально его возненавидели.
Второй причиной нелюбви к нему был его острый язык.

Однажды он ополчился против «уринотерапевтов».
Не отрицая положительного эффекта воздействия свежей мочи на порезы и небольшие повреждения кожи, он категорически не рекомендовал её употребление внутрь, и далеко не только из эстетических соображений.
Он предложил этим медикам использовать её для себя, вместо вина и сока, а вместо мяса – кал.
– Я даже скажу, где его очень много: в конюшнях и общественных уборных!
В ответ они обвинили его в непочтении богов и смертях некоторых пациентов, которые умерли не «благодаря», а «вопреки» его лечению.
Заодно они объявили умершими некоторых из больных, которые благополучно излечились, но покинули Афины.
Травля Галена была настолько мощно организована, что он, в конце концов, покинул Грецию.

Приехав в Рим, он устроился во Флавиевом Амфитеатре: лечить гладиаторов и спортсменов, получивших травмы во время выступлений.
При предыдущих хирургах каждые полгода от ранений умирало около 60 человек, а Гален довёл эту цифру до пяти.
Совершенно неудивительно, что слава о нём достигла и стен императорского дворца.
Во время осмотра Фаустины он попросил присутствовать при этом двух рабынь, якобы «ему может пригодиться их помощь».

На самом же деле, Гален хотел оградить себя как от возможных «посягательств» со стороны любвеобильной императрицы, так и обвинений со стороны недоброжелателей в «попытках овладеть доверчивым пациентом».
Такие случаи иногда происходили, и не только в Греции.
Ещё не зная характера Марка Аврелия, Гален не хотел рисковать карьерой и жизнью.
– Позабудьте о вашем титуле, Фаустина! – сказал он императрице. – Я для вас – врач, и только врач. Рассказывайте всё, без утайки!
.*  *  *  *  *
Фаустина нисколько не стеснялась рабынь, да и свободных женщин – тоже.
Она подробно рассказала Галену и о том, как её совратил Тарквиний, и про любимые позы в сексе, и про применяемые для контрацепции средства.
Он не нашёл у неё каких-либо патологий.
– А теперь расскажите о ваших родственниках, а также про всю родню мужа.
Узнав, что все они были довольно плодовитые, он сказал:
– Пятнадцать детей я вам не обещаю, но хотя бы троих вы обязательно родите.
Заинтригованнно, Фаустина спросила:
– А когда лучше совокупляться с мужем: в первой фазе Луны или в третьей?
Гален рассмеялся:
– Фазы Луны здесь ничего не решают! Но вы правы: не все дни для зачатия одинаковы! Заведите себе календарь, куда будете записывать дни «месячных». Самым лучшим для зарождения ребёнка является первая неделя после них. Можете дать мужу отдохнуть в «неурочное время»: он тоже должен накопить силу. Пусть он в это время хорошо питается: мясо, фрукты и рыба.
– А как сделать, чтобы родился мальчик?
Теперь Гален просто расхохотался:
– Не мучьте бедного Аврелия с его шлемом: он не поможет! Пол ребёнка определяется богами, а если говорить точно, то отцом. У Марка с наследственностью всё в порядке: у него был не только приёмный, но и родной брат. Я слышал про одну семью, в которой 19 поколений подряд рождались только мальчики. Живите – и не тужите!

Один из величайших врачей за всю историю человечества, Гален не обманул Фаустину: через год она родила дочку Аннию Луциллу.
Однако, наследника им пришлось ждать ещё восемь лет.
В награду Гален получил приглашение Марка Аврелия стать личным врачом императорской семьи.
Он принял его, но с небольшой отсрочкой: в Риме стала стремительно распространяться какая-то неизвестная болезнь, и он хотел изучить и локализовать эту заразу.
.*  *  *  *  *
Несмотря на то, что Гален регулярно осматривал Фаустину, для неё наступила «чёрная полоса».
У императрицы случилось несколько выкидышей подряд.
Вероятнее всего, причиной этого была наследственная болезнь, которую Фаустина получила от матери: ярко выпученные глаза и сильную одышку.
На седьмой беременности ей приснился странный сон: две змеи, одна из которой была довольно безобидной, а вторая – необычайно свирепой.
Фаустина рассказала об этом мужу, и за разъяснениями он пошёл к оракулам.
Посовещавшись, те изрекли:
– Великий «август»! Через три месяца жена принесёт тебе двух сыновей. Не спеши объявлять их наследниками: они постоянно будут ссориться, а борьба между ними может привести к разделу Империи на две части.

Интересы Рима были для Марка важнее собственных, и он последовал их указаниям.
Их предсказания сбылись, но не полностью: Фаустина на самом деле родила близнецов, но не через три месяца, а три недели.
Марк Аврелий не знал, что повитуха, присматривавшая за его женой, также ходила к прорицателям.
Она приняла за свою жизнь десятки родов, и определить количество детей, находившихся в утробе беременной, для неё не составляло труда.
Узнать их пол было намного сложнее.
Но опытная акушерка обратила внимание на то, как изменились вкусовые пристрастия этой женщины : когда Фаустина вынашивала Луциллу, она в неимоверном количестве поглощала сладости и молочные продукты, а теперь «подсела» на овощи, мясо и оострую пищу.
Заметно отличалась и её внешность тогда и сейчас: перед родами девочки Фаустина сильно «подурнела», а в нынешнее время невероятно расцвела.

Cтаршего мальчика нарекли Антонином, а младшего, который родился на полчаса позже – Коммодом.
Они появились на свет накануне сентябрьских календ, в день рождения Калигулы ,чем впоследствии Коммод очень гордился.
Уже после смерти Луция Элия Аврелия Коммода многие стали утверждать, что их настоящим отцом был не Марк, а какой-то гладиатор.
Для этого утверждения были некоторые основания: у них были профиль лица и волосы, совершенно непохожие на Аврелия или Фаустины.
Правда, природа иногда выдаёт и не такие сюрпризы, когда внезапно проявляется какая-нибудь черта одного из предков по «боковой линии», например, троюродного дедушки, а экспертов в этой области не существовало.
У многих народов существовали определённые предрассудки по поведению беременной женщины, например, рыжий цвет волос объяснялся тем, что женщина перед родами была свидетелем какого-то пожара, или просто любила смотреть на пламя домашнего очага.
Однако, в этой истории был ещё один фактор, более убедительный, чае цвет волос и форма носа: оба близнеца оказались левшами, которых отродясь не было ни в «клане» Пиев, ни у Аврелиев.

После этого Фаустину словно «понесло»: она стала рожать одного ребёнка за другим.
В общей сложности их было тринадцать, но большинство из них не дожили даже до совершеннолетия.
Об одном из его сыновей стоит поговорить отдельно.
Марк Анний был стопроцентно «порождением» Марка Аврелия.
Анний рано освоил римскую грамоту, а вместо обычных детских игр, вроде «пряток» и «догонялок», лепил кулички из глины или чертил на песке замысловатые фигуры.
.*  *  *  *  *
Вопреки тому предсказанию оракулов, Антонин и Коммод не проявляли особой враждебности друг к другу.
Разумеется, иногда они и дрались, но очень быстро мирились.
Оба они терпеть не могли учёбу, и постоянно убегали от своих нянек в лес.
Там они разводили костры и мастерили из деревянных суков рогатки.
Близнецы оказались неплохими стрелками, и вскоре Марк Аврелий приказал выдать им почти настоящие луки и пращи.
Тогда он сказал:
– Пусть тренируются: я хочу видеть своих сыновей настоящими воинами!
В этих играх, в которых Марк Анний почти не участвовал, они приобретали полезные навыки будущих солдат: меткость, силу и сноровку.
Но  будущим «цезарем» он провозгласил только Анния, оставив двух старших сыновей в «резерве».

Глава 10. Три брата
Луций Цейоний Коммод Вер, лучший друг, соправитель и сводный брат Марка Аврелия, с самого начала признал себя «ведомым» в их паре.
Именно в его честь Марк и назвал одного из близнецов.
Луция вполне устраивала та роль, на которую его определил Антонин Пий: пользоваться всеми привилегиями и почестями императора, но фактически ни за что не отвечать.
Правда, изредка Марк давал ему небольшие поручения, вроде подавления мелких мятежей, но в качестве «консультантов» прикреплял к нему опытных командиров.
Справедливости ради, надо отметить: Луций хорошо относился к подчинённым, и они платили ему ответной благодарностью.
«Просыхал» он довольно редко, хотя совсем не это было главной причиной того, что его держали на второстепнных ролях: Луций и на самом деле был не слишком толковым и умным руководителем.

А вот Марк Аврелий в то время был уже не только заслуженным полководцем, но и одним из самых образованных людей Империи.
Антонин Пий стал готовить его к роли «принцепса» задолго до официального объвления его «преемником».
Лучшие учителя Рима, да и не только его, преподавали будущему «государю» риторику, географию, историю, языки и многие другие предметы, которые были необходимы любому политическому деятелю, а Марк Аврелий схватывал знания буквально «на лету».
Точно так же Марк Аврелий поступил с сыном Аннием, и история повторялась: малолетний «дофин» впитывал в себя все эти науки, как губка.

Два старших брата Анния, Антонин и Коммод, недолюбливали его, считая «примитивным ботаником».
Они развлекались, переплывая Тибр туда и обратно, бегали наперегонки и соревновались в других видах спорта.
Даже такие популярные игры, как «двенадцать линий» или «мельничное колесо»  , они считали бесполезной тратой времени.
Однажды учитель истории рассказал им про Прокруста , и они решили тоже стать разбойниками.
Шемтилетние малыши рассудили вполне здраво: у каждого грабителя должно быть убежище, а ещё лучше, если их будет несколько.
«Кого, и как они будут лишать денег и жизни», они пока не решили, зато к вопросу подготовки «мест для укрытия» приступили вполне основательно.
Первоначально это были обыкновенные шалаши из веток и соломы, которые рушились после первого сильного ветра или дождя.
Тогда они решили готовить себе «базы» в пещерах, которых в окрестностях Рима было немало.
Однако, и там их ждала неудача: все принесённые из императорского двора продукты пожирали крысы.
Тогда у Антонина родилась новая идея:
– А давай будем прятаться в «цеметериях»  !
.*  *  *  *  *
Первоначально это были неглубокие шахты, в которых римляне добывали туф .
Со временем дальнейшая его разработка стала опасной для Города, из-за частых обвалов, и их просто бросили.
Туф и другие строительные материалы стали привозить в Рим из других мест.
Однако, евреи и греки, принявшие христианство, стали использовать их для своих захоронений: согласно их вере: тела умерших должны находиться либо в пещерах, либо ниже уровня земли.
Со временем и многие богатые римляне, уверовавшие в их «единого Бога», стали устраивать на своих землях подземные усыпальницы или склепы, куда не допускались посторонние и иноверцы.
Это началось ещё при Флавиях, которые не видели разницы между иудеями и христианами, да она тогда и на самом деле была довольно расплывчатой.

Иногда христиане оказывались соседями, и в этом случае их склепы можно было соединить между собой.
Последователи новой веры рыли подземные туннели, и в конечном итоге образовалась довольно сложная система потайных ходов и лабиринтов, в которых мог бы заблудиться даже Тесей .
Так как они находились под землёй, христиане стали называть их «катакомбами» , и они использовали их не только для захоронений, но и проведения своих тайных встреч и религиозных служб.
Про них ходили многочисленные слухи, один другого нелепее.
Их обвиняли в диких кровавых оргиях, где они убивают некрещёных младенцев, после чего пьют их кровь.
Названные римлянами по месту рождения своего бога-человека «назореями», они одобрительно приняли это прозвище.
Официальная римская религия не возражала против культа новому божеству: их и до этого у них было великое множество.
Однако, «назореи» отказывались приносить жертвы всем остальным «небожителям», включая Юпитера, Нептуна и Вулкана, что влекло их недовольство.
По мнению многих римлян, именно гневом этих богов объяснялись всяческие природные катаклизмы: эпидемии, землетрясения, наводнения и нашествия саранчи.
Случаи погромов и самосудов над христианами были обычным явлением, и иногда лишь вмешательство самих императоров спасало их от неминуемой смерти.

Марк Аврелий недолюбливал христиан, но совсем по другим причинам: они постепенно превращались в «параллельную власть», ему не подчинявшуюся, чего он совершенно не хотел.
Самыми первыми в эту «секту» обращались рабы и женщины: в Риме они были лишены всяких прав, а христиане относились к ним как к равным, называя друг друга «братьями»  и «сёстрами».
Это ещё можно было бы терпеть, но Марк вдруг узнал, что к ним «примкнули» и некоторые сенаторы!
По отношению к ним он следовал политике, выработанной ещё Траяном:  «твёрдых в христианстве – казнить, а отрёкшихся – отпустить!»
.*  *  *  *  *
Антонина и Коммода ждало сильное разочарование, когда они подсмотрели одно их тайное собрание.
Христиане просто негромко и слаженно пели на греческом языке «a cappella» , и никаких оргий!
Близнецы не оказались ценителями их вокального творчества, и решили отомстить им за то, что это место оказалось «занятым».
Поймав нескольких бродячих котов, они выпустили их там, как раз после окончания проповеди.
Получив долгожданную свободу, те с дикими воплями бежали во все стороны, насмерть перепугав несчастных «назореев».
Эта шутка братьям очень понравилась, но бесконечно долго повторять её им надоело, да и хозяева этих подземелий стали теперь устанавливать прочные двери на всех открытых входах.

Антонин, по праву «старшего», был у них «заводилой».
Однажды он заявил Коммоду:
– Настоящие разбойники должны не «брать» пищу из дома, а «добывать»!
Сам Марк Аврелий, даже став Императором, до сих предпочитал питаться «по-армейски»: ржаной хлеб, разбавленное водой вино и солёная свинина с квашенной капустой – таким был его типичный обед.
Его же дети не отказывали себе ни в чём: языки соловьёв, паштет из гусиной печёнки или жареный гусь, фаршированный яблоками – всё это им подавали по первому требованию.
Но теперь ворованная лепёшка из пресного теста стала и казаться вкуснее любой снеди, съеденной дома.
В окрестностях Рима было много землевладений.
Их хозяева выращивали виноград, оливки и другие культуры, разводили птиц и рогатый скот.
Первоначально их добыча ограничивалась яблоками и вишнями, но вскоре «вегетарианство» им надоело: они стали воровать яйца, а затем и самих кур и гусей.
Между прочим, они тогда сильно рисковали, одевая веши подешевле.
Большинству простых земледельцев их лица были незнакомы: портреты близнецов не чеканились на монетах, а на торжественных многолюдных мероприятиях они не показывались.
Их дневные «набеги» могли закончиться лишь поркой на месте, но ночью ситуация круто менялась: помимо того, что хозяева спускали собак с цепей, они имели права убить вора прямо на месте преступления, невзирая на его возраст.
Несколько раз они попадались, но почти всегда их отпускали восвояси, ограничившись внушением или парой несильных ударов плёткой по ягодицам.
Марк Аврелий даже не догадывался об их «подвигах»: побитые коленки, царапины на лице и руках – это непременный атрибут любого сорванца.
Лишь однажды им не удалось «уйти от ответа».
Антонина и Коммода поймали на вилле одного из сенаторов, который моментально узнал детей самого «августа».

Оставив их в качестве «заложников», тот послал гонца к Марку и потребовал возмещения ущерба, завысив его сумму в три раза.
Император велел немедленно выплатить ему ещё в десять раз больше.
Антонин и Коммод отделались небольшой поркой, и «инцидент был исчерпан».
Вскоре о нём позабыли почти все участники этой неприятной истории.
За исключением Коммода.
*  *  *  *  *
Именно их неуёмная страсть с рискованным приключениям однажды и погубила Антонина.
Луций Вер, их дядя, держал на загородной вилле довольно большую пасеку.
Он делал это не из-за великой любви к мёду, а просто подражал Веспасиану.
В тот вечер Луций опять «перебрал», и приглашённые к нему погостить племянники беспрепятственно пробрались на тот участок.
Из ульев раздавалось тихое жужжание, и братья были уверены, что все пчёлы спят .
Оценив обстановку, Антонин приказал:
– Стой «на стрёме»!
Ранее близнецы неоднократно наблюдали за тем, как Луций доставал соты из ульев: он одевал на лицо специальную шляпу с марлей в «смотровом окне», окуривал улей дымом из особого горшка, где были тлеющие головешки, а затем спокойно снимал верхнюю крышку и доставал оттуда  соты.

Антонин и Коммод не раз слышали легенды, в которых рассказывалось, как иногда боги карали нечестивцев, насылая на них в качестве наказания тысячи пчёл.
Но ведь это была «месть небожителей», а братья за собой не чувствовали никаких грехов.
Вдобавок, Луций Вер даже не реагировал, когда во время этого священнодействия парочка насекомых его всё-таки жалила.
Та крышка, которую 30-летний Вер поднял без видимого напряжения, для семилетнего мальчика оказалась слишком тяжёлой.
Он её уронил, а затем и споткнулся, зацепившись за ножку их жилища.
Улей опрокинулся, и оттуда вылетел чуть ли не рой.
Они тут же набросились на Антонина.
Даже взрослый и здоровый человек может умереть от укусов всего нескольких этих насекомых, а если у него имеется предрасположенность, достаточно бывает и одного.
В то время даже великий Гален не знал такого понятия, как «аллергия».

Тогда Коммоду неслыханно повезло: он находился длстаточно далеко, и пчёлы его не покусали.
Но будущий император тогда смертельно испугался, и побежал прочь.
Вернувшись в свою комнату, он притворился спящим.
Тревогу подняли, когда громко плачущий Антонин, наконец, нашёл дорогу к дому Луция: у него опухли все места укусов, и он даже не мог видеть.
Храпящего Луция Вера с трудом подняли на ноги, а через час там был и Марк Аврелий.
Он среагировал моментально:
– Всех врачей Рима сюда, и сейчас же! Где Гален?
– По твоему приказу, «август», он вчера поехал в Фивы, за лекарствами для Фаустины.
– Vae,  как не вовремя! Пока не прибыли врачи, смазывайте все опухшие и покрасневшие места уксусом. Принесите мне пинцет!
Марк Аврелий лично извлёк из тела Антонина семь жал, и ещё пять вытащили подоспевшие «эскулапы».

В полной безнадёге, Император заявил им:
– Если спасёте мальчику жизнь – тысяча сестерциев каждому!
Антонина отпаивали настоями разных трав, окуривали дымом из ароматических смол и применяли другие препараты традиционной медицины.
В это время ещё не протрезвевший Вер привёл своего лучшего быка: белого, без единой чёрной отметины, и его немедленно принесли в жертву Юпитеру.
Но ни одно из этих средств не помогло: ещё до восхода Солнца Антонин Эллий Адриан умер.

С тех пор Коммод никогда не ел мёда.

Глава 11. Это сладкое слово: «власть»

Ещё во время первого визита к императорской жене Гален смог безошибочно диагностировать эту болезнь.
Она, как он сумел установить, передавалась лишь по женской линии, хотя страдали от неё, в основном, сыновья.
У мужчин, кроме ярко выпученных глаз, имелся и огромный зоб .
По совету этого великого врача она уже долгое время употребляла в пищу в основном «морепродукты», включая водоросли, и её здоровье вполне вернулось в норму.
Почему-то Коммода и уже умершего Антонина этот недуг мало беспокоил, а вот для их старшего брата Марка Анния он стал настоящей трагедией.
Этот кадык мешал ему нормально пить и есть, а иногда Анний и говорил с большим трудом.
Гален тщательно осмотрел «главного наследника» Марка Аврелия, и его вердикт был категоричен:
 – Резать!

Удаление этой опухоли заняло, со всеми подготовительными операциями, три часа.
Ещё две недели либо сам Гален, либо его ученики, ни на шаг не отходили от своего драгоценного пациента.
Лишь тогда «главный медик Империи» сказал Марку Аврелию:
– Будет жить!
На радостях тот захотел организовать в Риме новое празднество, по случаю исцеления сына, а самому врачу – выдать талант   золота.
Но Гален отказался от этого, вполне заслуженного, гонорара:
– У твоего сына куча болезней, а я излечил лишь от одной, Даже не думай делать из Анния воина: всего одно падение с лошади – и он останется паралитиком на всю жизнь. Я приму твои деньги, но лишь тогда, когда Анний сделает тебя дедушкой, и не по «факту усыновления». А пока разреши мне удалиться: я не только придворный врач, а ещё и гражданин Рима!
Хотя все свидетели и участники этой операции до этого по-разному относились к Галену, всё они в один голос утверждали: она была произведена гениально!

Но «олимпийские боги» решили по-своему: всего через три месяца Марк Анний заразился чумой, эпидемию которой как раз и пытался тогда остановить Гален.
Надеждам римлян получить «шестого хорошего императора» подряд не суждено было сбыться.
Боги недвусмысленно указывали Марку Аврелию на Коммода: именно он должен стать, по их мнению, следующим «цезарем».
Лишь тогда, скрепя сердце, Марк объявил его своим преемником.
*  *  *  *  *
Луций Вер продолжал развлекать Рим своими похождениями, не пропуская ни одной мало-мальски привлекательной гетеры.
К тому времени Луцилла подросла и превратилась в прекрасную девушку.
Как ни странно, у неё глаза были не столь «рыбьими», как у матери и бабки.
Стремясь ещё более упрочить родственные связи с приёмным братом, Марк Аврелий их поженил, и Луций стал вдобавок, его зятем.
Хотя ей было всего 13 лет, все сильные мира сего во все времена рассуждали так: «Если нельзя, но очень хочется, то можно!», и Луцилла некоторое время проживала в доме Вера, не вступая с ним в связь.

Когда официальный брак стал фактическим, Луцилла родила ему троих детей.
Тогда возникла определённая проблема: «при существовании двух соправителей, чья линия главнее, Аврелия или Вера?»
Этот вопрос Сенат решил в пользу Марка: после смерти их приёмного отца, Антонина Пия, ему был дарован титул «августа», а Луцию Веру – только «цезаря».
Вдобавок, Коммод был намного старше сына Луциллы.
Жизнь «запасного императора» закончилась в 39 лет, и любовь Луция к вину была ни при чём: это был врождённый порок сердца.
Примерно в таком же возрасте скончался и родной отец Вера.

Марк воспринял смерть Луция с большой скорбью: он действительно считал его не конкурентом, а братом.
Молодую вдову срочно выдали за Тиберия Клавдия Помпеяна.
По своим воинских заслугам он превосходил всех полководцев Рима, за исключением самого Аврелия, но он был старше жены на 30 лет.
Но неприятности Марка на этом не кончились.
Очередной удар он получил от любимой жены.
Не обладая сильным здоровьем с самого детства, он постоянно «добивал» его в многочисленных военных кампаниях.
Огромные нагрузки и постоянные недосыпы однажды привели к тому, что Марк «слёг».
Его приходилось кормить буквально «с ложечки», а отправлять естественные потребности он мог только на горшке, куда его садили слуги.
Гален, внимательно осмотрев Марка, сказал:
– Это переутомление: все его органы – в полном порядке. Усиленное питание и покой поднимут его на ноги.
Однако, обещанного им улучшения не наступало несколько недель.
*  *  *  *  *
Слухи о тяжёлой болезни императора достигли и Сирии, которой руководил прославленный полководец Авидий Кассий.
Десять лет назад он разгромил вдвое превосходящие его армию по численности войска Парфии, а два года назад успешно подавил восстание в Египте.
Он был заметно моложе Аврелия, и не имел проблем со здоровьем.
Решив, что дни больного «августа» сочтены, а он не успел объявить 14-летнего Коммода «цезарем», Авидий решил: второго такого момента не будет!
Он полагал, что Марк уже умер, просто его смерть пока скрывают.

Авидий не стал дожидаться решения Сената: объявив Марка Аврелия умершим, он провозгасил императором себя!
Легионеры ему тут же поверили.
Фаустина оказалась в интересном положении: в случае прихода к власти Кассия она теряла всё: и власть, и имущество, и привилегии.
Изменять законному мужу ей было не впервой.
Но ведь то были рабы или жалкие плебеи, а тут – «герой Рима»!

Авидий Кассий был неженат, да и лицом его боги не обидели.
И тогда она решила «разыграть комбинацию».

К узурпатору был послан гонец с письмом:
«Дочь «великого ввгуста» Антонина Пия, вдова «августа» Марка Аврелия», Анния Галерия Фаустина предлагает нынешнему императору Рима Гаю Авидию Кассию сочетаться с ней законным браком».
Такой поворот удивил всех, даже самого Кассия.
Но Фаустина подсказала ему аргументы: в случае женитьбы на ней, «через вдову и дочь» он тоже становился «Антонином».
Это сразу обеспечивало ему «легитимность».
Он тут же ответил согласием, и для бракосочетания с ним Фаустина отправилась в Сирию.

И тут произошло то, что сказал Гален: Марк Аврелий внезапно оправился.
К неверности Фаустины он уже привык, но убивать соперника не собирался.
Вполне возможно, он просто хотел «пожурить и простить» способного полководца .
Так или иначе, он за три дня собрал большое войско, и двинулся подавлять мятеж.

Узнав, что Марк Аврелий жив, солдаты узурпатора сочли себя одураченными.
Уроженец того же края, Авидий Кассий не получил поддержки даже в Египте!
С досады, легионеры закололи Авидия пиками, а его голову отослали Марку.
И тут Рим вдруг затих: все гадали, какое наказание он назначит предательнице.
По закону, она вполне заслуживала смерть.
Но совершенно неожиданно, император даже не развёлся с Фаустиной, а просто сослал её
на остров Капри.
Всего через полгода он разрешил ей вернуться, и вернул все прежние привилегии.
*  *  *  *  *
Такие испытания не ожесточили Марка.
Сохраняя твёрдость по отношению к врагам Империи, во внутренней политике и в семье он стал очень мягким, и во всех неприятностях обвинял лишь себя.
Измены жены он объяснял отсутствием с его стороны должного внимания к ней, а подчёркнутую холодость – естественной обидой на то, что несколько лет назад наследником он назначил не его с Антонином, а Марка Анния.
Однако, теперь Аврелий «перегнул палку» в другую сторону.
Стремясь вернуть расположение сына, он начал потакать всем его прихотям и обращаться к нему подчёркнуто ласково.
Дети очень тонко это чувствуют, а многие начинают этим злоупотреблять.
Коммод понемного стал наглеть.
Помимо Антонина и Анния, у Коммода были и другие братья, но и они рано умерли.
Жестокость во все времена существования Рима была обыкновенным явлением, но при некоторых правителях она была чуть ли не гипертрофированной.

У теперь единственного преемника Императора она проявилась довольно рано.
Однажды он потребовал сжечь в печи банщика, который приготовил для него слишком горячую ванну.
На счастье того олуха, за Коммодом присматривал один из воспитателей.
Он кинул в печь кусок шерсти, и этот палёный запах убедил юного «цезаря», что его указание выполнено.

Свою ошибку Марк вскоре осознал.
Он вынес свой вердикт:
– Его исправит армия. И там Коммод обучится всему военному искусству!
*  *  *  *  *
Ни стратегии, ни тактике Коммод там не научился, зато блестяще овладел всеми видами оружия.
Надо отдать ему должное: как воин он был просто великолепен!
Он не боялся смерти, первым бросался в бой, а вид крови его просто пьянил, и тогда его невозможно было остановить.
Уже к пятнадцати годам число лично убитым  им варваров переварило за сотню.
Однако, если ему поручалось командовать каким-либо подразделением, его всегда «подстраховывали» опытные наставники.

Три года Марк и Коммод правили совместно, но все люди смертны.
После того, как 59-летний Марк Аврелий умер , 18-летний Луций Элий Аврелий Коммод стал единоличным императором.
Уже в более поздние времена недоброжелатели стали утверждать, что он якобы был причастен к смерти отца.
Это совершенно исключено: у Коммода не было никаких причин для этого, и он находился тогда в далёкой Британии.
Соскучившись за время армейской жизни по тёплой постели и горячей ванне, он решил вернуться в Рим.
При этом он прекратил несколько войн, которые римляне уже практически выиграли: против квадов и маркоманов в Германии, против даков и сарматов в Паннонии и Дакии.
*  *  *  *  *
Первый заговор против Коммода состоялся уже в первый год его правления.
Похоже, Фаустина Младшая грешила всю жизнь, потому что «первый камень» в нового императора кинула его старшая сестра, Луцилла.
Статус «первой дамы» Государства, который позволял ей сидеть в первом ряду амфитеатра, и многие другие привилегии, после смерти Марка, вернул Луцилле именно Коммод.
Но он вдруг женился на такой же развратной женщине, какой была его мать, Криспине.
Луцилле пришлось «подвинуться», что её очень сильно задело.
Она наняла убийцу по имени Квинциан, но тот оказался полным профаном в этом деле.
Вместо того, чтобы нанести мгновенный удар и сбежать, он стал театрально размахивать своим ножом и произносить пламенную речь:
– Этот кинжал посылает тебе Сенат!
Преторианцы среагировали моментально: они обезоружили и скрутили незадачливого «киллера».
Если бы им руководили какие-то «идейные» соображения, быть может, и вся история Рима пошла бы по другому направлению.
Фанатиков каких-то идей и убийц-одиночек хватало всегда.
Приняв всю вину на себя, он тем мог спасти всех, кто послал его на такое дело.
Но, поверив в обещание следователей «поступить с ним по справедливости», он тут же стал «сдавать» «всех и вся».
Между прочим, «чистосердечное признание» его не спасло: ему просто «облегчили участь», отрубив голову единым ударом.
Всех других его «подельников» ожидали самые изощрённые казни, включая «четвертование».

Такого вероломства, от собственной сестры, и по такой мелкой причине, не смог понять даже такой человек, как Коммод.
Много позже, уже после его смерти, родилась версия, что убить своего брата она решила с целью прекратить все его бесчинства.
Но скорее всего, эта байка была придумана ею самой, уже после провала этого «мероприятия».
В это время Коммод был вполне вменяемым, хотя и без меры пьющим молодым мужчиной.
Все те «преступления, за которые он должен будет ответить перед людьми и богами», несомненно, были, вот только случились они не «до», а именно, «после» разоблачения этого заговора.
*  *  *  *  *
Её первый муж, Луций Вер, пил ничуть не меньше её брата, и, если судить по количеству «осчастливенных» ими рабынь или проституток, они находились с ним в «одной весовой категории».
Поэтому все оправдания «пока ещё патрицианки, но уже и не императрицы», которая решилась убить не просто брата, а самого «августа», отверг даже римский Сенат, а уж он был к нему уже тогда совсем не благосклонен!
Вина родной сестры в покушении на него была абсолютно доказана, и нынешний «август» был волен делать с ней абсолютно всё, что ему заблагорассудится.
Тогда он пощадил Луциллу, велев ей «отбыть на остров Капри, что напротив города Неаполиса, и впредь его не беспокоить, ни по какому-либо поводу, включая даже собственную смерть».

Скорее всего, именно это покушение окончательно «свинтило мозги» новому императору, и Коммод стал параноиком, который боялся даже собственной тени.
Все «префекты преториев» при нём менялись ежеквартально, включая даже просто «не успевших войти в курс дела», хотя и это было только «цветочками».
Однажды он застал свою молодую жену Криспину в объятиях чернокожего раба.
Судьба их обоих была решена моментально, но лишь с тех пор Коммод стал ненавидеть всех людей, этих «двуногих существ без перьев», без исключения.

Доверив управление всем Государством весьма ограниченной группе лизоблюдов, он вдарился в полный разврат и сумасбродство.
После несомненных успехов в «таком деле» Калигулы и Нерона, это было довольно трудной задачей, но Коммод даже с ним справился!
В его «гареме» перебывало, в общей сложности, более тысячи мальчиков, девочек и юных дев, так как более зрелые персоны его интересовали лишь эпизодически.
Он довольно охотно их раздавал своим приятелям-собутыльникам: «хоть на время, а хоть и навсегда!»
Но даже такое обилие «свежего тела» не всегда казалось ему достаточным.
В любое время дня и ночи его слуги могли ворваться во всякий, даже патрицианский, дом: с целью похищения оттуда любого понравившегося императору «субьекта».
Довольно часто он сам участвовал в таких нападениях: иногда открыто, но чаще всего, в закрытой маске.
Судьба выбранной ими в тот день жертвы зависела от многих обстоятельств: общего настроения насильников, и особенно их главаря, сочетания планет на небе, а также погоды: любой ливень или ураган воспринимались ими как «неодобрение богами» их действий.

После того, как все эти моральные уроды услаждали свою похоть, у прислуги Коммода всегда возникал вопрос: что с ними делать дальше?
Обычно император отвечал на этот вопрос так:
– Да хоть в Тибр!

Именно так оно и бывало, если кто-то из изнасилованных грозил именем своего «славного отца или деда» отомстить.
Но это случалось довольно редко: плебеям нравится всё, что с ними творят патриции.
*  *  *  *  *
Одной из его забав была игра в Эскулапия»
Ни в чём не повинному, и вполне здоровому человеку отрезали руку, ногу или гениталии.
Это делалось не в воспитательных или медицинских целях: просто собутыльники хотели «попрактиковаться в хирургии».
«Пациентов» ему доставлли преторианцы, вылавливая бродяг на улицах Рима.
Если поиски «подходящего материала» затягивались, таких находили на месте.
Обычно это были рабы, но иногда и кто-нибудь из гостей.
Дважды в год он объявлял «День гаруспика» : тому, на кого выпал жребий, или на кого указывал «принцепс», вспарывали грудь и живот.
По состоянию их ещё тёплых печени и сердца его приятели пытались узнать волю римских Богов.
Сам Коммод их гнева не боялся: он поклонялся Анубису, Осирису и Исиде .
У императора было своеобразное чувство юмора: он покладывал в тарелки некоторых гостей фекалии.
Возомнив себя равным Цезарю и Октавиану, он приказал переименовать сентябрь в «коммодус», а октябрь– в «геркулий».
Даже сам Вечный Город он повелел называть «Коммодием».
И «обновлённый» им Сенат беспрекословно утвердил все эти указы!

Глава 12. Циклоп
Прекратив большинство внешних войн, Коммод практически отстранился и от управления самим Государством.
Всем заведовали его приятели и собутыльники, которых не контролировал даже Сенат.
В Риме всегда процветали коррупция и хищения, но при нынешнем императоре они достигли неимоверных размеров.
Если злоупотребления на местах вызывали народные волнения, он с лёгкостью отдавал всех своих ставленников  на растерзание толпе, что существенно повышало его авторитет среди «черни».
На место казнённого вора приходил такой же казнокрад, который иногда был даже хуже предыдущего, но Коммода это совершенно не беспокоило.
После разоблачения заговора родной сестры против него Коммод превратился в настоящего параноика, и основанием для убийства любого политика или чиновника, и любого ранга, могло быть всего лишь «подозрение».

Советы он выслушивал только от преданных ему людей, и любой специалист, который пробовал даже робко покритиковать действия «августа», всегда рисковал: «гонораром» за весьма полезную информацию для императора, и её объективную оценку, могла стать  и мучительная смерть всех, кто её предоставил.
Практически все его «фавориты» обладали неограниченными возможностями и полномочиями, и весь «римский народ» их боялся и ненавидел.

Но о существовании «главного консультанта» Коммода не знали даже многие сенаторы.
Этот «трофей» он привёз из Парфянского государства, ещё в те времена, когда был всего-лишь соправителем отца.
В процессе заключения мира с этим заклятым врагом Рима Коммоду предложили осмотреть владения их местного князька, где  должны были происходить переговоры.
Это должно было продемонстрировать  столь высокопоставленному лицу, что против него не готовится засада.
Коммод, в сопровождении нескольких преторианцев, очень внимательно обследовал всю эту территорию, включая его «зоопарк».
Два чёрных павлина, три обезьяны, четыре зебры, и лев с львицей, свободно разгуливающих там, его совершенно не удивили.
Но в самом «закутке» этого пространства, огороженного крупной сетью, стояла  деревянная клетка.
Там спал какой-то уродец, явно человеческого присхождения, но весьма неопределённого возраста.
Длинная, седая и нечёсанная борода свидетельствовали, что лет этому созданию явно немало.
Когда Коммод подошёл к этой «живности» поближе, она вдруг проснулась, и приняла «полувертикальное» положение.
Перед будущим единовластным правителем сидел какой-то одноглазый беззубый старик, который сначала зевнул, а затем обратился к нему на чистейшей латыни:
– Привет, Коммод! Как здоровье? Тебя до сих пор беспокоит твоя папиллома?

Коммод вздрогнул: о существовании этой опухоли в паховой области знали лишь люди из его ближайшего окружения.
Она лишь изредка доставляла ему неудобства, увеличиваясь в размерах, и тогда ему приходилось «ходить раскорякой».
Кроме того, этот визит пока носил неофициальный, и секретный характер.
Вряд ли хозяин этого землевладения ходил по своему двору, перечисляя вслух имена всех участников только готовящегося «соглашения».

– Кто ты такой? Откуда ты знаешь про мои болезни? И почему тебя здесь держат в клетке?
Но своими ответами это «существо» поставило Коммода в ещё более затруднительное положение.
– Здесь все зовут меня Циклопом, и у меня нет по этому поводу возражений. Твою опухоль нетрудно удалить, и весьма странно, что Гален до сих пор этого не сделал. Но он это всё-таки сделает, через год, по твоей же просьбе, потому что она тогда начнёт кровоточить и пачкать твою тунику. А что касается меня, то ты и сам неоднократно велел держать своих врагов, и в гораздо худших условиях. Тут у меня есть хотя бы свежий воздух!
Он повернулся к Коммоду спиной, и тут же захрапел.
*  *  *  *  *
После заключения мира бывшие конфликтующие стороны всегда обменивались подарками, но у некоторых восточных народов существовал и дополнительный обычай: любая понравившаяся гостю вещь немедленно становилась его собственностью.
Во время совместного пира Коммод спросил сатрапа  Селевкии :
– А что это за узник по имени «Циклоп», которого ты держишь в клетке? В чём он провинился?
Тот нехотя ответил:
– Это долго рассказывать. Достался мне он отца, а тому – от моего деда. Кто этот такой – я даже сам не знаю. Говорит на всех языках, которыми я владею: греческом, армянском и пехлевийском. Он может предсказывать будущее, знает прошлое и настоящее любого человека, которого видит впервые, умеет лечить болезни и читать мысли.
– Тогда почему ты держить столь полезного человека в клетке?
– Он волен из неё выходить всегда, когда ему заблагорассудится, но делает это чрезвычайно редко. Как мне рассказывл дед, он сам выбрал себе такое жилище, заалев однажды в  клетку сдохшего льва. Он ест всё, что едят животные: траву, мясо, фрукты, овощи, помои. Я вижу, он тебе «показался». Забирай его, во имя мира между нашими народами!

Всю дорогу в Рим  его так и везли, в той клетке, как жалкого раба или  пленника.
По прибытию в Город Коммод велел поставить его в специальной комнате, куда не имели права входить даже самые доверенные слуги: его молельне.
Циклоп был весьма доволен этим местом:
– Всегда мечтал быть рядом с Осирисом!
Этот уродец оказался, ко всему прочему, знатоком философии «циников», и своё отношение ко всему, что происходило в Империи, сформулировал всего в нескольких словах:
– Вся наша жизнь – дерьмо!
Именно он подсказал Комоду идею такой увлекательной игры, как «в гаруспиков», но самому в ней участвовать категорически отказался:
– Я знаю будущее и без этих кусков мяса!
Тем не менее, он с явным удовольствием их поедал.
*  *  *  *  *
Коммод часто беседовал с ним, на совершенно различные темы, и ни единого разу не сумел поймать Циклопа на незнании.
Однажды он пожаловался этому уродцу на то, что один обвинённый в государственной измене патриций даже пот пытками отказывается назвать имена всех участников очередного заговора.
Тот просто усмехнулся:
– Да это потому, что и заговора никакого не было! Но если ты хочешь уничтожить непременно его, и на вполне «законном основании», посади во время допроса напротив него его сына, жену или мать. Пусть твой «дознаватель» пытает калёным железом их, а не самого «подозреваемого», и тогда он назовёт сотню имён, которые ему можно и «подсказать».
Коммод изумился: до такого гениального решения он сам бы никогда не додумался!
А Циклоп продолжал:
– Могу ещё сказать: любые вопросы надо ставить «правильно»! Хороший «квестор» не спрашивает: «Состоял ли в Гортензий Плавт в вашем преступном сообществе?» Гораздо лучше выяснить такую деталь: «Отказался ли «такой-сякой» участвовать в вашей шайке? Да или нет? Да или нет?» Если ответ будет «да», то Гортензий уже виноват: «знал, но не донёс». Если обвиняемый скажет: «нет, потому что ему это и не предлагалось», твой следователь должен пояснить: «Я не зверь, а просто «исполнитель». Форма «дознания» позволяет мне внести в протокол только один вариант ответа».

С этого момента количество «раскрытых» заговоров просто «зашкалило», и Коммод сумел, на вполне законном основании, избавиться от многих реальных и «потенциальных» противников.
Однажды император пожаловался Циклопу, что его метод не всегда работает: трое преторианцев на глазах мужа в течение нескольких часов насиловали его жену, а тот так и не назвал ни одного имени своих «сообщников».
Но тот ехидно улыбнулся:
– Это потому, что твой следователь – полнейший тупица, который перед допросом не собрал информации об этом Эгнации Маркиане.
Коммод вздрогнул: Циклоп всё это время находился в закрытой клетке, и имени подозреваемого в измене сенатора он не называл.
– Последний раз он имел сношения с женой девять лет назад, и подобная ситуация была для них чуть ли не пределом их общих мечтаний. Придумай для него что-нибудь поинтереснее!
*  *  *  *  *
О том, что Коммод держит у себя какую-то «зверушку», которая даёт ему довольно ценные советы, знали немногие, но утаить этот факт от членов императорской семьи было невозможно.
Даже его юная жена, Бруттия Криспина, не имела права входить в эту «святая святых»: ту комнату, где её муж совершал «ритуалы верности» своим божествам.
Но однажды ей удалось туда проникнуть, подкупив «неподкупного стража», всего за 100 сестерциев.
Воспитанная в духе греко-римской мифологии, она ожидала увидеть там трёхглавого орла, стоголового пса или, на худой конец, обыкновенную кобру с раздутым капюшоном.
Вместо этого она увидела сгорбленного старика, один глаз которого явно не видел, зато второй внимательно её рассматривал.
Густые чёрные брови, на фоне седых волос, придавали его виду какое-то очень странное ощущение, и Бруттии вдруг показалось, что его пристальный взгляд, «клетка за клеточкой», изучил всё строение её организма.
Пройдя «сверху донизу», и «вдоль и поперёк», он совершенно поверхностно обследовал именно то место, чем она больше всего гордилась, вагиной, зато надолго задержался в области головы.
Наконец, он соизволил ей буркнуть:
– Какого хрена ты сюда припёрлась?
К такому обращению новая императрица явно не привыкла.
– Да как ты смеешь со мной так обращаться, старое чудовище! Одно моё слово – и от тебя не останется даже пепла! Мой муж прикажет тебя изрубить на куски, и скормить всё то, что от тебя останется, – голодным львам!
Циклоп вдруг достал из-под своей задницы какую-то мясную косточку, обглодал её, и брезгливо выплюнул.
– Надеюсь, ты имела в виду только его, предыдущего хозяина этих «апартаментов».
С этими словами он протянул руку куда-то вниз, за пределы клетки, и достал оттуда целую львиную шкуру, только без головы.
– Извини меня, Бруттия, его гриву мне пришлось выкинуть!
При этих словах она чуть не лишилась чувств.
Минуть пять она подбирала слова, и даже совсем забыла, зачем пришла сюда.
Но это «исчадие Тартара» само ей подсказало:
– Ты не пытайся меня обмануть: судьба Рима тебя не интересует. Если честно сказать, мне на это тоже наплевать. Задавай свой вопрос, пока я не уснул. Кстати, через пятнадцать минут здесь сменяется охрана, и следующий стражник может оказаться не столь беспринципным, как нынешний.
Только тогда Бруттия Криспина выпалила:
– Сколько лет я ещё проживу?
– Всего-навсего год, государыня!
Та была, в очередной раз, поражена.
– Меня поразит молния, я упаду в канаву, или меня «скосит чума»?
Тщательно расправив львиную шкуру, Циклоп наглядно показал императрице, что его «аудиенция» закончена.
– Перестань трахаться с кем попало, и доживёшь до восьмидесяти.
*  *  *  *  *
На правду нельзя обижаться, но Криспина затаила лютую злобу на Циклопа.
Она несколько раз пыталась отравить его, но ни один яд его не брал.
Пользовался он какими-то противоядиями или просто выбрасывал отравленную пищу – ей было это неизвестно.
Из-за этого предсказания у Бруттии Криспины «поехала крыша».
Она стала видеть врагов везде и повсюду.
Коммод вознамерился было простить Луциллу и разрешить ей вернуться в Рим, но жена отговорила его от такого «широкого жеста»:
– Кто один раз замышлял зло, тот сделает его и во второй.
За советом Коммод опять обратился к этому «знатоку страстей и пороков человеческих».
Тот просто хмыкнул:
– Могу тебе просто сказать: за это время любви к тебе у неё не прибавилось!
Коммод сделал из этой туманной фразы свой вывод.
Он послал на Капри нескольких преторианцев, которые изнасиловали и убили его сестру.

А через какое-то время и произошло то, что предсказал Циклоп.
Бруттия Криспина постоянно изменяла Коммоду, и однажды он поймал её с поличным.
Решение императора было вполне предсказуемым: её тут же казнили.

Циклоп регулярно просматривал списки тех, кого «принцепс» решил уничтожить.
– Рутилий Терций скоро сам умрёт, от чумы, а Маммия Транквилла отравит жена. В отношении остальных поступай, как знаешь.

Он никогда не ошибался, хотя Коммод никак не мог понять, откуда тот берёт такую информацию: Циклоп никогда не молился, и никогда не выходил из его дворца!

Глава 13. «Великий гладиатор»
Когда Коммод находился в армии, он постоянно мечтал о тёплой постели, полном кубке вина и обилии красивых женщин.
Теперь у него всего это было, а место убитой супруги заняли любовницы и любовники.
В общей сложности, в его гареме перебывало около тысячи женщин и юношей.
Но постепенно император стал чувствовать скуку.
Дефицит «острых ощущений» он решил восполнить выступлениями в Цирке в качестве гладиатора.
Хотя это занятие считалось постыдным для свободного римского гражданина, «quod licet Iovi, non licet bovi» .
Нельзя сказать, что в этом решении он был оригинален: в своё время на арену выходили  Калигула и Домициан.

Справедливости ради, мечом Коммод владел мастерски.
Дополнительное преимущество ему давало то, что он был левшой, а основные боевые приёмы в гладиаторских школах преподавались из предположения, что противник – «правша».
Коммод довольно ревностно относился к своей славе, и приказал «фиксировать» все свои выступления.
За 12 лет правления он выходил на арену 735 раз!

Но, «на Юпитера надейся, а быка привязывай!», и Коммод всегда «подстраховывался».
Иногда это был примитивный «подкуп», когда заведомо более сильному противнику, чем император, предлагались деньги или свобода за то, что он ему поддастся, но иногда это было и откровенное жульничество.
«Секутору» могли выдать затупленный меч, а «ретиарию» – легко рвущуюся сеть.

Если император выступал против льва, то это бедное животное обязательно подвергалось предварительной «ветеринарной обработке»: ему подрезали когти и вырывали клыки, а непосредственно перед выпуском на арену вкидывали в пасть специальное средство, замедляющее реакцию и нарушающее координацию движений.

Пару раз несколько сенаторов усомнились в честности этих боёв, но эдиторы показали им «нужные» трупы, со всеми целыми когтями и клыками: обвинение прозвучало до полудня, а ответ император обязался предоставить им после окончания представления, далеко за полночь.
Коммод хорошо запомнил их имена, и всего через три месяца в Риме был «раскрыт» очередной «заговор», с участием всех этих наивных «радетелей честности» проведения Великих Игр.
*  *  *  *  *
Но в любой, даже этой годами отлаженной системе увеселения «народа», бывают сбои: ветеринар может неправильно рассчитать дозу наркотика, а гладиатор, ещё вчера согласившийся  на показное неумение владеть своим «гладисом», в обмен на 10 тысяч сестерциев, потребовать сегодня во много раз больше.
Инициатором скандала оказался не фракиец, и не галл, которые со времён Спартака помнили о своих великих «соотечественниках», а урождённый римлянин, по имени Сцева .
В тот день эдиторы бездарно небрежно подготовили таблички с именами участников боёв.
Коммод уже привык, что ему всегда «выпадает» сражаться против несчастного «ретиария»  , но сегодня ему противостоял гладиатор той же «категории», и тоже левша.
Вторым неудобным фактором было то, что перед боем с ним не провели «воспитательной беседы».
Сцева презрительно глянул на тот меч, что ему принесли:
– Я не буду сражаться этой ржавой рухлядью. А тебя, «август», как презренного лжеца, я удавлю голыми руками!
С этими словами он даже скинул с себя защитный панцирь.

Своим поведением Сцева нарушил сразу два «правила глалиатора»: он не приветствовал императора вытянутой вверх рукой, и нарушил «закон молчания», согласно которому даже просьбу о помиловании, в случае поражения, он должен был показывать только жестами.
Такого Рим давно уже не видел: всё, что «знали», или просто «подозревали» посетители Амфитеатра, он высказал одной фразой, и моментально все симпатии зрителей оказались на его стороне.

Как опытный боец, Коммод хорошо знал, что чисто технически, используя свою  ловкость, находящийся против него «уже легковес» может запросто увернуться от любого  удара мечом, а затем, сделав элементарную подножку, уложить его самого на песок.
Всего его преимущества, вроде крепкой кольчуги и довольно тяжёлого «гладиса», станут тогда «недостатками», а его соперник может захотеть и просто убить его, не испрашивая дозволения на это целую сотню тысяч плебеев.
А тем временем,  кто-то из верхних рядов громко крикнул:
 – Убей его, Сцева! Меняем одного «левшу» на другого!
И почти сто тысяч граждан вдруг стали скандировать:
– Смерть Коммоду! Да здравствует Сцева!
Это был довольно сильный вызов.
На стороне Коммода были, как минимум, десять тысяч преторианцев, из которых примерно пятьсот присутствовало прямо здесь, в виде лучников, готовых поразить любую «живую цель» в радиусе ста метров, «с единого выстрела».

Но в случае его неправильного поведения в тот момент даже всех стрел, выпущенными ими против недовольной.толпы, было бы недостаточно.
Тем не менее, именно из-за своего умения нестандартно поступать в критических ситуациях этому человеку удалось после этого оставаться императором Рима ещё целых десять лет.
*  *  *  *  *
Народ славил бунтаря, а в это время Коммод напряжённо думал.
Чисто механически он запоминал имена тех, кто сидел в первых рядах Амфитеатра и присоединялся к этим выкрикам.
Одним неосторожным словом он мог бы спровоцировать настоящее восстание, но ему удалось превратить полное «фиаско» в абсолютную «викторию».
Император подозвал к себе главного эдитора:
– Готовь «толстячков», вариант – «номер три». И не забудь про цвет стрел!

Он повернулся к эдитору:
– Принеси «рудис»!
Так назывался деревянный меч, очень похожий на настоящий.
Это была мечта любого гладиатора, и его веучение означало: жизнь и свободу.
Коммод обратился к Сцеве:
– Именем Великого Рима и Сената, за подобную дерзость я дарю его. После окончания сегодняшнего представления ты получишь 10 тысяч сестерциев.
Толпа заулюлюкала: всё всем хотелось бы знать, чем закончился бы этот бой.
Однако, интонация и сила выкриков были уже иными.
+
Император продолжал:
– А чтобы никто не засомневался в моих бойцовских качествах...
Он сделал длинную паузу.
– Я готов выйти против пяти бегемотов! Моё вооружение: кинжал, лук и сорок стрел!
Весь амфитеатр просто ахнул: такого они ещё не видели.
Коммод хорошо владел не только мечом.
Из лука он стрелял ещё лучше!
Однажды он, используя стрелы с серпообразными наконечниками, обезглавил тридцать страусов.
Они срезали их головы на самой вершине шеи, и птицы ещё несколько минут в агонии бегали по арене.
В другой раз он убил пятьдесят медведей, трёх тигров и двух носорогов.

Правда, Домициан стрелял не хуже: он мог поразить бегущего оленя в глаз, а безрогих созданий, вроде тигров или львов, ими «наградить».
Он вонзал острые стрелы в районе ушей, и они на самом деле походили на рога.
Но личной «дуэли» между ними не было, и кто из них стрелял лучше, сейчас очень трудно сказать.

Коммод подал знак, и эдитор объявил «антракт».
Плебеи старались не покидать своих мест, боясь их потерять.
Они «отряжали» нескольких «гонцов», которые должны были отстоять длинную очередь за бесплатными лепёшками и разбавленным вином, на всю их компанию.
Патриции в это время наслаждались роскошными обедами в соседнем помещении, и всё это было за счёт императора.
Они обсуждали не только этот инцидент, но и события самого утра: казнь государственных преступников.
Всех этих мнимых и реальных убийц, отравителей собственных родителей или обыкновенных христиан, прилюдно умерщвляли, в соответствиями с прихотями очередного императора.
Калигула предпочитал закапывать их живыми, по самую голову, после чего натравливать на них голодных шакалов.
Нерон просто травил их львами и тиграми, наслаждаясь зрелищем, как они пытаются убежать от них на арене, а вот Коммод предпочитал убивать их ударом молота.

Сегодняшняя утренняя «экзекуция» аристократам не понравилась: преступников просто привязывали за ноги к колесницам,  и давали возничему сигнал:
– Пошёл!
Все они отдавали богам души уже на втором круге.
Один из сенаторов громко заявил:
– Пошло, и неинтересно!
Он не знал, что сам уже находится «проскрипционном списке» Коммода, и жить ему оставалось всего месяц.
*  *  *  *  *
Это «супершоу» готовилось несколько недель
Император хотел показать его римлянам на свой день рождения, но сегодняшние события вынудили его намного раньше.
Свой позор надо было «перебить» чем-то «сногшибательным», и он мастерски это сделал.
Любое представление, даже всего одного человека, готовит специальная команда.
Её численность составляет от нескольких человек до нескольких сотен, а то и тысяч, в зависимости от сложности и грандиозности номера.
Игры проводились не только в Риме, но и во многих других городах Империи.
Право на их проведение принадлежало не только «принцепсу», но и губернаторам, хотя богатые аристократы могли это право и купить.
Самые масштабные зрелища показывались при императорах Калигуле и Нероне, когда для организации «морских боёв» вырывались и заполнялись водой огромные пруды, и строились самые настоящие корабли, с полным вооружением.

Если к этому добавить, что продолжительность празднеств доходила иногда до 180 дней, нетрудно понять, что обеспечение и подготовка этих мероприятий стали целой отраслью.
Особое место в ней занимали различные номера с животными.
Даже для того, чтобы просто показать народу нескольких диковинных зверей, их надо было найти, поймать и в целости и сохранности довезти места представления.
В поисках экзотических тварей «венаторы», как назывались чисто «ловцы», добирались до центральной Африки и самых северных окраин этого огромного государства, а иногда и за его пределы, и однажды на арене Флавиего Амфитеатра появился белый медведь!

Однако, простой их показ казался римлянам довольно примитивным зрелищем.
Их дрессировкой и укрощением занимались уже другие люди, «бестиарии».
«Кнутом и пряником» они заставляли обезьян, слонов и многих других млекопитающих выполнять различные трюки, которые иногда потрясали воображение: при Калигуле, Нероне и Гальбе римлянам показывали слонов-канатоходцев!
Но далеко не все животные поддаются дрессировке.
Если быков, носорогов, тигров и львов, худо-бедно, удавалось заставить выполнять какие-то примитивные команды, то это совершенно невозможно было сделать с кабанами, крокодилами, волками и жирафами.
Хищников частенько выпускали против гладиаторов или осуждённых на смерть, а травоядных, после всего нескольких показов, пускали на убой.
*  *  *  *  *
Три месяца назад венаторы привезли в Рим десять бегемотов.
Двоих они продали богатым любителям живности, ещё двоих отправили в Неаполис, тамошнему наместнику, а шестерых определили во Флавиев Амфитеатр.
Одного из них оставили «в резерве», а пятерым было суждено сегодня умереть, на потеху публике.

Глашатаи протрубили конец перерыва, и знать стала возвращаться на свои места.
Бестиарии хорошо потрудились над гиппопотамами: если львов и тигров перед выступлением необходимо было накачать транквилизаторами, то этих тучных животных надо было как-то сделать возбуждёнными и агрессивными.
Промахнуться в такие мишени было невозможно даже для человека, который взял лук в первый раз в жизни.
Вся «изюминка» этого номера заключалась в том, что Коммод обещал их всех убить не более, чем 40 стрелами, а добить – кинжалом.
У бегемотов довольно прочная кожа, под которой находится толстый слой жира.
Наконечник стрелы не сможет достать ни одного их жизненно важного органа.
Но император и об этом позаботился.

Вместе с «провокаторами»  он бегал по арене под самым носом у несчастных животных.
Сам он, и никто из эдиторов, не хотел повторить позор Лепида , который 200 лет назад организовал представление с участием большого количества слонов.
Тогда они сломали ограждения и потоптали массу народа, что стоило ему, в конечном счёте, карьеры.
За время перерыва по всему периметру арены были установлены прочные металлические решётки.
Разозлив очередную жертву, Коммод убегал от разярённого животного и залезал на её высоко наверх, откуда выпускал следующую стрелу.
Помимо провокаторов, бегеметов «разогревали» несколько работников Амфитеатра.
Они кололи их длинными пиками, концы которых были разогреты в жаровне.
Не всем им удалось дожить до следующего утра: один гиппопотам полностью взбесился, и в гневе затоптал трёх самых неопытных юнцов.
Ради зрелищности эдитор, по приказу императора, поручил выполнять эту функцию самым неподготовленным «молокососам».
Вид  крови взбудоражил трибуны, и про инцидент со Сцевой стали уже подзабывать.
*  *  *  *  *
Весь Флавиев Амфитеатр скандировал уже:
– Коммод! Коммод! Коммод!
Как уже опытный «шоумен», император знал: представление нельзя заканчивать слишком рано, но и, если его затягивать, зрители станут скучать.

Тридцать стрел уже торчали в телах пяти бегемотов, и при этом он ни разу не промахнулся.
Но по внешнему виду бегавших животных не было заметно, что они серьёзно ранены.
Тем более, они не были похожи на умирающих.

Став в центре арены, Коммод высоко поднял левую руку, и трибуны затихли.
Эдитор подал ему новый колчан.
Император продолжил:
– Здесь находятся пять стрел с жёлтым оперением. Они были освящены в храме Геркулеса. Другие пять, с красным оперением, освящены в храме Великого Юпитера. Эту жертву я посвящаю им. Да помогут мне Олимпийцы!
Публика опять возликовала:
– Коммод! Коммод! Коммод!
Великий гладиатор обращался с ними предельно осторожно, не прикасаясь к наконечникам.
Все «стрелы Геркулеса» выпускались по очень высоким траекториям, и неизменно попадали в цель.
Коммод хотел, чтобы их было видно со всех уголков амфитеатра, даже самых дальних.

После каждого поражения уже подуставшие гиппопотамы вновь превращались в неистовых фурий.
Они высоко подпрыгивали и дико извивались, что очень веселило публику:
– Убей их, «цезарь»! – кричали со всех рядов.
А «цезарь» сделал длинную театральную паузу, и только после неё стал стрелять «проклятиями Юпитера».
Но теперь, несколько минут назад галопирующие животные буквально на глазах теряли прежнюю подвижность.
Они теряли координацию движений, спотыкались, а иногда и падали.
Император по очереди подходил к каждому, и несколькими движениями меча перерезал им горло.
Когда последний, пятый, испустил дух, Коммод поднял руки к небу:
– Я их победил, великий Юпитер!
Его слова утонули в бурных овациях.
Ему стоя аплодировал весь Рим.
.*  *  *  *  *
О том, как недавно император был посрамлён, позабыли все.
Мятежник получил вполне заслуженные 10 000 сестерциев, но в дальнейшем повёл себя довольно неразумно.
Он не знал мстительного характера Коммода, поэтому поверил в его благородство.

Самымм лучшим решением для Сцевы было бы покинуть Рим.
На правах свободного человека, он мог бы устроиться «ланистой»  в одной из гладиаторской школ, самая крупная из которой была в Капуе, в его родной Кампании.
Со своими несомненными боевыми навыками он мог бы и пойти в армию, где мог претендовать, как минимум, на должность центуриона.
Вместо этого, он стал завсегдатаем  столичных таверн и лупанариев.
Подпив, он любил рассказывать о том, как «его испугался сам император», и это было ещё одной  его ошибкой.

Однажды, когда он выходил из очередного кабака, его поразила стрела с ярко-красным оперением.
Тот, кто её запустил, явно был «мастером»: убийство произошло не на открытой арене, а на узких улочках Рима.
Выстрел был произведён с дистанции, превышающей пятьдесят шагов, поэтому никто даже не рассмотрел лица того снайпера.
Хотя у Сцевы было поражено лишь левое предплечье, он сразу стал «сникать».
Через несколько минут у него отнялись руки, а затем, и ноги.
Он упал на землю, и встать с неё ему уже было не суждено.
«Проклятие Юпитера» действовало и против людей!
Событульники «победителя самого цезаря» тут же воспользовались подходящим моментом: они тут же  опустошили его карманы.
.*  *  *  *  *
Уже в первый год правления, после разоблачения заговора со стороны родной сестры, Коммод стал настоящим параноиком.
Измена ему виделась везде: в Сенате, в армии, в лупанариях, и даже родном доме.
Впрочем, помимо многих им придуманных, за весь период его «царствования» на него на самом деле было совершено  около двадцати покушений, и причиной такой ненависти к нему был он сам.
Он приказывал убивать и тех, с кем были связаны какие-нибудь неприятные воспоминания детства, и тех, кто был свидетелем какой-либо его неудачи, и тех, кто ему просто не нравился.
У большинства его жертв были родственники, и они пополняли ряды его тайных противников.

Попасть в римский Сенат могли не только активные политики, но и совершенно случайные люди, всей заслугой которых была принадлежнось к богатым семействам.
Но полная некомпетентность, или самый настоящий идиотизм, сами по себе не вызывали недоброжелательности к ним со стороны «принцепса».
Скорее, наоборот: как раз умные и образованные аристократы и плебеи становились его открытыми или тайными врагами.
На место казнённых приходили, в основном,его ставленники: любовники, собутыльники и просто «лизоблюды».
Как результат, из места проведения обсуждения и принятия законов Сенат превратился в скопление тупиц и подхалимов, которые практически единодушно одобряли все действия своего «цезаря».

Коммод регулярно советовался с Циклопом, но не по поводу целесообразности какого-либо закона.
Его интересовало: кто ещё может быть причастен к очередному «заговору».
Тот охотно называл императору довольно известные имена:
– Начнём с того, что никакого «тайного сговора» против тебя не существует. Но вот Апроний Сикст хочеть начать новую войну с парфянами из-за Армении. Ты её бездарно потерял несколько лет назад, а он просто мечтает её вернуть под власть Рима.
Коммод в очередной раз был поражён информированности этого злого старикана: он мог месяцами не выходить из своей комнаты, да и общались с ним всё это время лишь далёкие от политики слуги.
.*  *  *  *  *
Так продолжалось долгих двенадцать лет.
На ноябрьских празднествах 945 года от основания Рима  Коммод лично отрубил голову одному из консулов.
Держа её за волосы, он зловеще посмотрел на два первых ряда Амфитеатра, где сидели самые влиятельные сенаторы.
Немного подумав, он кинул её в одну из лож.
Это была откровенная угроза, и только тогда он решили действовать.
Тайный приговор Сената привёл в исполнение раб Нарцисс, который был постоянным «спарринг-партнёром» императора по рукопашной борьбе.
Первоначально атлет подсыпал в питьё  Коммода яд, но он вызвал у него только рвоту.
Скорее всего, «цезарь» принимал какие-то противоядия.
Тогда Нарцисс, прекрасно зная, каким приёмам может противостоять его противник, а какими он ещё не овладел, задушил его полотенцем.
Сенат немедленно опубликовал вердикт о «низложении врага отечества», датировав свой документ задним числом.
Деревянная клетка, в которой жил Циклоп, оказалась пустой: воспользовавшись суматохой, он куда-то сбежал, но никто даже не стал его разыскивать.

Так в Риме закончилось долгое правление «третьей династии».

Глава 14.  Северы
История повторилась.
Новым императором Рима был провозглашён Публий Гельвий Пертинакс, главный организатор этого убийства.
В то время Пертинакс занимал должность префекта Города, а до этого он был легатом в Британии.
Его карьера была ещё более удивительной, чем у «императора-крестьянина», Веспасиана.
Пертинакс был когда-то рабом у простого торговца шерстью, но у него проявилась неплохая «коммерческая жилка».
За это хозяин даровал ему свободу, и на несколько лет они стали «партнёрами».
Став «вольноотпущенником», Пертинакс пошёл в армию.
«Перепрыгнув» сразу через несколько ступеней, он вскоре стал трибуном.
Его заметил Марк Аврелий, который и стал продвигать его по службе.

Как и пять из семи «Антонинов» , Пертинакс был уже немолод.
Многие сенаторы захотели скинуть тело Коммода в Тибр, как это бывало с некоторыми его предшественниками, но Пертинакс наложил «вето».
Он посчитал эту традицию «слишком варварской».
Без каких-либо почестей Коммода тайно захоронили в склепе его дяди, Луция Вера.

Несмотря на то, что Пертинакс согласился стать императором, он испытывал огромное отвращение к власти.
Уже 60-летний мужчина, он согласился на это только ради наведения порядка в Империи.
Самым первым делом он разогнал весь разношёрстный гарем Коммода.
Кого-то из этих «спинтриев» он освободил, кого-то перепродал, а кого-то просто убил.

Но, в очередной раз в судьбу Рима вмешались преторианце.
Вместо того, чтобы патрулировать улицы Города, они сами беспробудно пьянствовали, задирали прохожил и обижали торговцев.
На третьем месяце нахождения в должности «принцепса»  Пертинакс, проходя по улицам, увидел неопрятно одетого «гвардейца».
Он сделал ему замечание, но тот, вместо того, чтобы исправиться, вдруг выхватил меч.
Так закончилось очень короткое время правления первого в римской истории бывшего раба, ставшего императором.
Преторианцы насадали отрубленную голову Пертинакса на пику, и целую неделю носились с ней по Городу.
.*  *  *  *  *
Год, последующий за годом свержения Нерона, историки назвали «годом четырёх императоров».
Год, наступивший на следующий же день после убийства Коммода, «побил» этот «рекорд»: в общей сложности «цезарей» оказалось пятеро.
Голоса на «выборах» покупаются во многих странах, и это касается целого списка должностей.
В Риме это практиковалось ещё со времён Республики хотя всё это носило более или менее завуалированную форму.
Того, что произошло в тот год, мир ещё не видел: преторианцы открыто заявили, что провозгласят императором любого, кто заплатит им больше всех.

В ходе этого «аукциона» сенатор Дидий Юлиан открыто пообещал каждому из нескольких сот присутствовавших там «гвардейцев» по 25 000 сестерциев, хотя у него не было таких денег.
Его противник на тех торгах Сульпициан такими средствами располагал, но предпочёл благоразумно «сойти с дистанции».
В конечном счёте, Сульпициан не прогадал: в результате 12 лет бесчинств Коммода государственная казна была пуста, и Дидию Юлиану неоткуда было взять такую сумму.
Разгневанные преторианцы закололи и его, а тело несостоятельного должника скинули в римскую клоаку.
Разразилась новая гражданская война, в которой участвовали ещё три претендента.
Победил в этой довольно грязной сваре уроженец Африки Луций Септимий Север.
Он говорил на латыни с дичайшим акцентом, что было постоянным предметом насмешек над ним в Сенате.
Тем не менее, ему удалось не только удержаться на троне целых 18 лет, но и основать новую династию.
.*  *  *  *  *
И в очередной раз римляне начали «переписывать историю».
Несмотря на все злодеяния Коммода, династия Антонинов пользовалась большим уважением в римском народе, и людей, посмевших насильно её прекратить, новый император решил наказать.
Покойный Пертинакс был «предан проклятию памяти», а непосредственный исполнитель решения Сената, ныне свободный гражданин Нарцисс, оказался в тюрьме, где его довольно скоро задушили.
И как всегда, Сенат поддержал и этот приговор!
Наведя некое понятие «порядка», Септимий Север провозгласил двух сыновей своими соправителями и наследниками.
Но сразу после его смерти в Империи вновь наступил разлад: старший, Каракалла, зарезал младшего, Гетту, причём сделал это на глазах у их матери.
«Подвиги» Каракаллы на этом не закончились: всего через год он убил свою жену и женился на мачехе, третьей жене Септимия.
По примеру Калигулы и Коммода, новый «цезарь» повелел переименовать месяц своего рождения: отныне апрель стал называться «каракаллием».

В конце концов, зарезали и его самого: против Каракаллы поднял мятеж префект преториев Макрин, который провозгласил себя новым «цезарем».

И почти сто лет над Римом висело проклятие: ни один из всех последующих императоров не умер естественной смертью.
.*  *  *  *  *
Всего через год Макрина и его сына тоже убили, и «престол» вернулся к династии Северов.
Взошедший на трон 14-летний племянник Каракаллы Варий Авиан Бассиан принял имя Элагабала .
В истории Рима было много злодеев, развратников или просто ненормальных личностей, но Элагабал их всех «переплюнул».
Он был наследным жрецом сирийского бога Солнца, и с Коммодом его объединяло очень многое.
Оба любили роскошь и разврат, и оба самоотстранились от управления страной.
Юный император устраивал гигантские пиры, во время которых гостям подавали иногда 600 аистов или страусов.
Элагабал любил разъезжать в золотой колеснице, в которую впрягали львов, крокодилов или медведей, но чаще всего её тянули обнажённые красавицы, чья вся одежда состояла лишь из венков.
Правда, в отличие от Коммода, воином и наездником он был никудышным: однажды он не справился с коляской, ведомой носорогом, и упал, сильно повредив ногу.

У Элагабала был сходное со своим предметом обожания «чувство юмора».
Он повелел изготовить целое множество муляжей продуктов, неотличимых по внешнему виду от настоящих.
Гости жадно кусали  это изготовленные из дерева, слоновой кости или глины имитации, и очень многие после таких угощений лишались зубов.
Иногда приглашённым подавались пироги, начинка которых состояла из смеси живых лягушек, змей и тараканов.
Впрочем, некоторые из его затей были вполне безобидными: он мог пригласить к себе на обед восемь лысых, восемь одноглазых и восемь одноногих, которые были обязаны сидеть вместе.
Элагабал регулярно переодевался в женское платье, после чего приказывал найти ему «хотя бы самого грязного раба, но со внушительным мужским достоинством», и таких ему специально разыскивали по всей Империи.
По примеру Нерона, Элагабал даже «выходил замуж» за обладателя подобного «сюрприза», афинянина Гиерокла.
Всё это время Государством правили три женщины: его бабка, мать и тётка.
Какое-то время они терпели все его выходки, вроде легализации человеческих жертвоприношений, совершаемых совсем не по римским канонам, и даже групповые изнасилования и убийства весталок, в которых были повинны он сам, и его несколько его «прихлебателей», не мешали им руководить Государством.
.*  *  *  *  *
Всё изменилось тогда, когда 19-летний Элагабал вдруг вспомнил о своём «статусе»: ведь он был Императором!
Он стал лезть в политику, причём самым бестолковым образом.
Он отменял очень многие важные решения Сената, постоянно перетасовывал посты губернаторов и префектов, и даже однажды привёл в зал заседаний свою любовницу .
Семейный совет «трёх матрон» вынес такое решение: Элагабал должен усыновить своего двоюродного брата, 12-летнего Александра Севера, и сделать его «соправителем».
Законы Рима об усыновлении  такого не позволяли, но разве это основание для императорской семьи?

Тем не менее, этот «ход» был вполне разумным: уже в таком возрасте Александр был выше всех похвал.
Он был весьма начитанным мальчиком, обладал хорошей памятью и умел делать из всего происходящего строго логичные выводы.
Уже тогда он предсказывал многие события, когда ошибались даже оракулы.
Александр Север занимался и физической культурой, категорически отказываясь участвовать в оргиях своего «отца».
Именно поэтому Элагабал почувствовал в нём сильного соперника.
Не в силах справиться с Александром сам, «принцепс» поручил убить его, что в Риме стало уже «привычным делом», преторианцу.
Однако, тот решил посоветоваться с сослуживцами.
Личность молодого извращенца, исповедующего чуждую им религию, вызывала у них только омерзение, а вот к его «сыну» они испытывали огромную симпатию.
В назначенный день Элагабал взял Александра за руку, и повёл его в сторону преторианской казармы.
Они тут же нанесли десять ударов мечами, каждый из которых был смертельным.
Но не Александру, а Элагабалу!
Тело его хотели скинуть в клоаку, но ближайший спуск в неё оказался забит.
Тогда его тело протащили по земле, до самого Тибра.
Чтобы его труп не всплыл, к ногам Элагабала привязали огромные камни.
Сенат немедленно предал его имя «проклятию памяти», и Рим получил столь долгожданную «передышку».
.*  *  *  *  *
После более чем 40 лет пребывания на римском престоле всех этих убийц, извращенцев или просто случайных людей, у власти, наконец, оказался достойный и сильный человек.
Александр Север  терпеть не мог лести, и его приветствовали только по имени.
Он ввёл огромное количество законов, которые облегчили положение простого народа, и в то же время, укрепляли государство.
Он ненавидел казнокрадов и лгунов.
У него был пронзительный взгляд, и многим становилось не по себе, когда он смотрел собеседнику прямо в глаза.
Лгать в таких случаях было невероятно трудно.
Одному письмоводителю, предоставившего императору ложный отчёт, он приказал подрезать жилы так, чтобы тот никогда не мог писать
Своего заместителя, который взял большие деньги с одного просителя, но и палец о палец не ударил, чтобы на деле ему помочь, он приказал привязать к столбу и отравить дымом от горящей соломы:
– Дымом ты торговал, от дыма и сдохнешь!

Александр Север был невероятно веротерпимым человеком.
Он восстановил все давние льготы для иудеев, приказал прекратить преследования против христиан, а сам молился всем богам, по очереди: Аполлону, Аврааму и Христу.
Александр даже заказал статую Иисусу в полный рост, собираясь поставить её в святилище, между Юпитером и Юноной.
Но против этого выступили как жрецы римских богов, так и сами христиане, хотя и по немного разным причинам: «назореи» не признавали никаких изображений человека и животных, а «язычники» боялись, что толпы сторонников «новой веры», которые непременно хлынут туда толпами, будут уродовать все другие статуи.
От этой затеи пришлось отказаться.
*  *  *  *  *
Новый «золотой век» Рима продлился 13 лет.
После многочисленных военных кампаний против парфян, которые шли с переменным успехов, Александр двинулся на аллеманов.
Его неугомонная мать, Юлия Маммея, считала себя гениальным стратегом, поэтому решила сопровождать его в походе.
Для подготовки вторжения в земли варваров был уже построен мост через Рейн.
Однако, Маммея решила просто откупиться от них, и за спиной легионеров стала вести  с ними переговоры.
Узнав о них, солдаты сочли это предательством.
Они убили Маммею и пытавшегося защитить её Севера.
Так перестала существовать «четвёртая римская династия».

В Риме начался «эра солдатских императоров».

Глава 15. Год «шести императоров»
За 60 лет непрерывного хаоса в Римском государстве правили более, чем 50 императоров и узурпаторов, и чтобы подробно рассказать о каждом, можно написать десятки томов, хотя вряд ли это целесообразно.
Однако, некоторые из них вполне заслуживают хотя бы краткого упоминания.

Гай Юлий Вер Максимин правил Римом три года.
Это было живое воплощение Геркулеса: имея рост более двух метров, с четвертью, он был пропорционально сложенным атлетом.
Его кулак был размером с арбуз, и одной рукой он мог без труда тянуть за собой телегу с полусотней мешков муки.
Максимин родился во Фракии, но он не был даже «плебеем»: отец происходил из готов, а мать – из племени аланов.
Воинскую службу он начал простым солдатом ещё при Септимии Севере.
Когда тот устроил военные игры в честь рождения Геты, Максимин победил одного за другим 16 соперников.
Тогда Септимий сел на жеребца и приказал ему бежать за ним три мили.
Максимин ни разу не отстал, а после этого поборол ещё семерых.
Довольный Септимий назначил его центурионом и велел выдавать Максимину двойной паёк, хотя даже этого такому гиганту не всегда хватало.

Максимин «Фракиец» был не только сильным, но и храбрым воином, и если в бой шла его центурия, Септимий мог быть уверен в успехе.
Максимин был бесконечно благодарен и верен семье Северов, и после убийства Каракаллы ушёл на покой, сославшись на «великие проблемы со здоровьем».
Фракийцу было тогда 46 лет, и уже одно это давало ему право на пенсию.
Его тело и на самом деле состояло из сплошных шрамов, хотя боевые ранения его мало беспокоили, просто он не захотел служить этой «туртурилле»   Элагабалу.
После отставки Максимин ещё год работал «курьером», развозившим личные письма императора своим наместникам.

Через пять лет тогдашний «цезарь» Александр Север лично навестил Максимина и ПОПРОСИЛ его вернуться в армию.
Размеренная и спокойная гражданская жизнь Фракийцу уже порядком надоела, и он с удовольствием продолжил службу в том самом легионе, в котором когда-то начинал.
Только теперь он был легатом.
*  *  *  *  *
Хотя и как воин, и как полководец, Максимин был «вне конкуренции», у него существовал свой «комплекс неполноценности».
Такое бывает довольно часто.
Даже добившись богатства и славы, многие люди мстят тем, кто превосходит и в чём-то другом.
Калигула стыдился своего раннего облысения, поэтому патрициев, обладавших пышной шевелюрой, пытал с особой жестокостью, а Нерон «ревновал» выдающихся певцов и литераторов, поэтому методично их уничтожал.

Фракиец стыдился своего низкого происхождения и былой нищеты.
В Четвёртом легионе ещё служили солдаты, которые когда-то отдавали этому «верзиле» часть своей порции: иначе, при такой комплекции, ему просто невозможно было бы выжить.
Но, вместо вполне понятной любому здравосмыслящему человеку благодарности, он их всех не возвышал, а наоборот, всячески третировал.
В случае самой небольшой их провинности он наказывал их «по полной программе».
Второй такой группой, которую он тоже постоянно унижал, были офицеры, получившие свои должности не за боевые заслуги, а за взятки, и таких Максимин «вычислял» моментально.

В отношении солдат, нарушивших его приказы, или проявивших трусость на поле боя, он был беспощаден, и довольно изобретателен в наказаниях.
Пойманного дезертира могли распилить пополам, посадить на кол или зашить живьём в тело мёртвого быка.
Однако, ко всем остальным категориям легионеров он относился вполне нормально.
Особой его любовью пользовались варвары, лишь недавно ставшие легионерами.
Они напоминали Максимину Фракийцу его самого, только в молодости.
Именно на них он делал свою ставку, именно их он всячески поощрял, а они отвечали ему взаимностью.
Всяких там галлов, германцев,батавов и прочих «недоримлян» среди рядовых легионеров к тому времени было уже абсолютное большинство, и поэтому нечего удивляться: Максимин Фракиец был чрезвычайно популярен среди солдат.

Убив Александра Севера, бывшие варвары провозгласили своим «главнокомандующим» Максимина, и он не стал возражать.
*  *  *  *  *
У Максимина был очень скверный характер, что регулярно отражалось и на его отношениях с Сенатом.
Он весьма грубо отвечал на все «предписания» «столичных стратегов»:
– Сначала вы поднимите свои толстые задницы, и посмотрите на то, что здесь творится: сожжённые заживо женщины и дети, отрубленные головы моих солдат на частоколах. И после этого я должен с ними «брататься»?
Быть может, в личных беседах с виднейшими политиками Рима он смог бы и изменить и свою риторику, и поведение по отношению к «соседям», но этому случиться не было суждено: «великий цезарь» никогда не бывал в столице того государства, которым управлял более трёх лет.
По той же самой причине, его неуживчивости, ему так и не удалось собрать хорошую команду, на которую он мог бы положиться в критической ситуации.
За время его относительно недолгого правления в Империи случилось несколько мятежей, которые он жестоко подавил.
Всё это было обычным явлением для столь пёстрого государства, каким всегда был Рим, если бы не одна деталь: ему, «варвару», командовавшего в основном такими же «инородцами», как и он сам, однажды пришлось потопить в крови восстание в самом сердце Италии: Кампании.

Ради единства римской Империи «не-италики» добросовестно убивали италиков…
*  *  *  *  *
Максимин, из-за своего постоянного отсутствия в самом Риме, никак не мог «приструнить» полностью оторвавшихся от реальной жизни сенаторов, а они, между тем, за это время сильно окрепли.
Нельзя не упомянуть и о религиозной обстановке этого времени.
Александр Север был весьма благосклонен к христианам, численность которых тогда составляла уже более 100 тысяч человек.
В эту веру обратились не только «униженные и оскорблённые», но и многие «сильные мира сего», включая префектов многих городов, и даже некоторых сенаторов.
Максимин Фракиец же, варвар по рождению, оказался более ревностным сторонником всех устоев римского общества, чем сами италики.
Правда, и тут он оказался вполне последователен: император преследовал лишь верхушку «назореев», их «епископов», совершенно не трогая рядовых верующих.
Так или иначе, римские законодатели решили «низложить» этого «Геракла», о чём его посчитали нужным известить.
В ответ он послал им очередное издевательское письмо:
– Даже «лёжа» я выше вас всех, жалкие карлики!

Поскольку все «дипломатические методы» не сработали, Максимина сенаторы решили «тихо устранить».
Тихой мартовской ночью 991 года  в его палатку в самом центре лагеря проникли несколько наёмных убийц, которые просто «изрешетили» его тело острыми пиками.
Накануне он праздновал третью годовщину своего «царствования», и поэтому спал беспробудным сном.
Вслед за ним простился с жизнью и его сын, Максимин Второй, и их головы были немедленно отправлены в Рим.
*  *  *  *  *
И вот тут всё оно началось!
Проконсул Африки Марк Антоний Гордиан, которому уже исполнилось восемьдесят, даже не мечтал о такой удаче.
Несколько солдат из его охраны разбудили его, спящего на веранде, и стали примерять на нём пурпурную тунику:
– Максимин убит, и Сенат Рима провозгласил тебя новым «цезарем»!
Подобное сообщение для Гордиана не оказалось «уж таким неожиданным».
Уже довольно долгое время он «подкармливал» многих сенаторов, пользуясь всеми преимуществами своего положения наместника одной из самых благодатных провинций Империи.
Максимин постоянно «перегибал палку» в своей жестокости, поэтому его «падение» не произвело на этого старика никакого впечатления.
Его первым декретом было назначение своего 46-летнего сына, Гордиана Второго, своим соправителем и преемником.
Но даже если голова человека отделена от его туловища, не всегда стоит поспешно его хоронить.

В Карфагене нашлось немало сторонников Максимина, и они объявили войну Гордианам.
Всего через три недели после нового «воцарствления» на окраине этого города встретились две армии, и исход этой битвы был совершенно неизвестен.
Но тут вдруг, совершенно непостижимым образом, проникнув через тщательно охраняемые кордоны, перед Гордианом Вторым появился какой-то одноглазый старик, в полном рубище.
Он заявил, без всяких предисловий:
– Я сожалею, «цезарь»! Твой отец сегодня утром повесился. Вот это его перстень, который он просил передать тебе. Но ещё он захотел, чтобы, взамен этого, ты отдал мне свой: это будет залогом твоей победы. Я его не украду: он будет свадебным украшением твоей сестры Меции.
«Соправитель» вдруг вспылил:
– Кто ты такой, старикашка? Как мог у тебя появиться этот перстень? И почему ты приносишь это известие именно тогда, когда я должен находиться в психическом здравии, перед атакой на моего злейшего врага? Стража! Взять его!
Но этот уродец совершенно не испугался угроз.
– Моё имя тебе ничего нового не скажет. Твоя стража меня не тронет: я их заколдовал. Твоего престарелого отца воскресить не удастся. Можешь оставить свой перстень себе, но тогда прекратится и вся «линия Гордианов».
Не отдавая себе отчёт в том, что делает, Гордиан Второй отдал этому старику свой перстень.
Его одолела глубокая скорбь по отцу, и он разрыдался.
Он обречённо поднял правую руку:
– За мной, мои воины! Несмотря ни на что, мы их всех победим!

А между тем, Гордиан Первый в то время был ещё в полном здравии.
Он напряжённо ожидал известий о той, как ему думалось, «эпохальной битве».
Вдруг на ступеньках его резиденции появился какой-то старик.
Он громко крикнул:
– У меня важная новость для императора! Она не терпит отлагательства!
Гордиан тут же крикнул охране:
– Пропустить!
Едва отдышавшись, уродец положил на стол перстень.
– Мужайся, цезарь! Твой сын сегодня погиб, как герой. Эту вещь он просил передать тебе.

Гордиан распорядился выдать ему 10 тысяч сестерциев.
Ничего после этого не сказав, он взял собачий поводок, и  куда-то удалился.
Когда его через час обнаружили, его тело уже закостенело.
«Два Гордиана» правили Империей всего 22 дня.

Сенат был весьма обеспокоен сложившийся ситуацией: страна опять осталась без «руководителя».
В качестве «чрезвычайной меры» они «назначили» исполнять его обязанности сразу двух «ветеранов»: Бальбина и Пупиена, а заодно с ним – и 15-летнего воспитанника Гордиана Второго, которого он усыновил.

Чем таким они заслужили подобную милость, и доселе неизвестно, но всего через четыре месяца, после очередной пьянки, гвардейцы ворвались в резиденцию «трёх цезарей», и убили обоих «регентов», провозгласив Марка Антония Гордиана единственным императором
В конечном итоге, в тот год «государей» у Рима было «шестеро».




Глава 16. Пакациан
Гордиан Третий был красивым, и наверняка, довольно талантливым юношей, иначе трудно объяснить, как он сумел продержаться на своём посту пять лет.
На ключевую должность «префекта преториев» он назначил Марка Юлия Филиппа.

Филипп родился в Аравии и,  несмотря на «вполне европеоидный» вид,  кличка «Араб» к нему приклелась навсегда.
Гордиан решил возвратить Империи то, что римляне всегда считали своей собственностью: Армению.
В ходе той военной кампании против Парфии он подхватил лихорадку и умер.
Сопровождавшего его тогда всюду и везде Филиппа потом обвиняли в убийстве малолетнего «принцепса», хотя статус «регента» того вполне устраивал.

Так или иначе, страной стал руководить выходец из того весьма «проблемного» региона.
Филипп хорошо знал психологию его жителей, поэтому вполне терпимо относился и к иудеям, и к уже окончательно отколовшихся от них христиан.
Именно на период его правления пришёлся « великий юбилей Вечного Города».
«Миллениум» был отпразднован «на славу», но он тяжким бременем отразился на бюджете уже «далеко не стабильного государства», каким Империя являлась в то время.
* * * * *
Всего через три года после вступления Филиппа Араба на «великий престол» в далёкой провинции Мёзия   взбунтовался Третий Галльский легион, которым командовал легат Тиберий Клавдий Марин Пакациан.
Причина того мятежа была вполне тривиальной: римских солдат в очередной раз обворовали.
Фрументарии  сегодня присвоили не вполне принятую для них «десятину», а целую «четверть».
Все поставленные ими мука, крупа, сухофрукты, и даже солонина были явно «не первой свежести», да и «монетное довольствие» в этот раз оказалось намного меньше им положенного.
И тогда Пакациан «пригласил» начальника этой «экспедиции» для «доверительного разговора».
При помощи раскалённой кочерги, и всего нескольких угольков, засунутых этому ворюге за пазуху, Пакациан узнал от него всё, что тот знал.

Первоначально Марин вёл себя вполне благопристойно: он отправил донесение о текущей обстановке «императору и великому Сенату».
Почти не привирая, он доложил, что в этом году боги решили просто «поиздеваться» над обитателями этой провинции, наслав на неё неслыханный холод.
Снег шёл вплоть до июньских календ, и доселе никогда не замерзавший Дунай оказался полностью скованным льдом.
Во вверенной ему провинции вымерзли все сады и виноградники, и по «сей причине» он не может отправить Императору дань, причитавшуюся от покорённых даков.
В этом послании была также просьба об оказании «посильной помощи» «верным воинам самого великого на свете государства».
Но сам Филипп Араб был в это время в отъезде, и письмо вскрыл его сын и соправитель, Филипп Младший.
Не вникнув в него как следует, он просто переправил его в Сенат.
Пышные торжества по поводу тысячелетия Рима пробили серьёзную брешь в государственном бюджете, и сенаторы старались экономить на всём.
Их ответ был просто издевательским:
– Денег нет, но вы там держитесь!
Конечно, можно было «потрясти» местных жителей, как это обычно делалось, но у тех самих «пухли» животы от голода.

Легат зачитал текст письма от Сената своим солдатам, и они были возмущены до глубины души:
– Долой Филиппа! Долой аристократов! Хотим другого Императора!
Кандидатура «нового цезаря» «вырисовалась» моментально: легионеры провозгласи им Пакациана.
* * * * *
Главный город Мёзии, Виминациум, насчитывал около 40 000 жителей, что было совсем немало.
Несколько лет назад Гордиан Третий дал ему статус колонии и право чеканить медную монету.
Проблему жизни и смерти трёх тысяч легионеров необходимо было срочно решать.
Однако, Филипп Араб был весьма нерешительной личностью.
Именно поэтому он устраивал все основные группировки «нобилитета»: он не принадлежал ни к одной из них.
Все дела в Империи фактически решал лучший друг Филиппа, Гай Мессий Квинт Деций Траян.

Примеру Пакациана последовали ещё два военачальника: в Сирии восстал Марк Фульвий Иотапиан, а в Галлии – Силбаннак.
Причины были всё те же: полное пренебрежение центральной власти к нуждам регионов.
Первое время Араб паниковал: он и на одном фронте с трудом справлялся с мятежниками, а воевать сразу на трёх для него было немыслимо.
Филипп приказал организовать срочное заседание, на котором законодатели привычно ловили мух, а не решали государственные проблемы.
Лишь Деций Траян сохранял спокойствие:
– В сложившейся обстановке вполне достаточно просто не отправлять им жалования и продовольствия. Солдаты сами убьют узурпаторов, и пришлют нам их головы.

Однако, его энтузиазм был преждевременным.
Силбаннак объявил себя Императором Галлии, но против регулярных римских войск не выступал.
Он сосредоточился на чисто экономических вопросах провинции.
Налоги «цезарю» он не платил, но и дотаций уже не требовал, и на какое-то время его оставили в покое.
* * * * *
«Гром» прогремел на следующий год.
Взбешённый Деций разбудил Араба ранним утром.
– Ты полюбуйся-ка на это!
Он кинул Филиппу две золотые монеты.
Это были ауреусы  с изображением Пакациана и надписью: «Год тысяча первый».
Первоначально это не произвело на того должного впечатления:
– Многие самозванцы чеканят свои монеты! Дойдут и до него руки!
Деций Траян удивился равнодушию императора:
– Филипп! Тебя нагло грабят, а ты с такой лёгкостью к этому относишься! Монетный двор Виминациума имеет право чеканить лишь мелкие монеты! А это – чистое золото, самой высокой пробы!
Понемногу до Араба начинало доходить, куда «клонит» Деций.
– Ты хочешь сказать, что он где-то нашёл золото?
– Именно! И не только его! Месторождения его, и немалые, располагаются всего в стах милях оттуда: в соседней Дакии.
– Но о них знают всего человек десять в Империи!
– Ты посчитал только сенаторов, Аравитянин! А есть ещё сотня рабов, которые его там добывали. Добавь сюда два десятка фрументариев и примерно столько же охранников-экспедиторов. А чтобы тебе окончательно испортить настроение, скажу: эти ауреусы изготовлены на новом оборудовании, с новым клише, и вполне опытными работниками.

Это был серьёзный вызов: уже давно в Риме было принято сжигать фальшивомонетчиков живьём.
Правда, сам Пакациан считал иначе.
Деньги он не подделывал: его монеты были даже лучше, чем чеканили другие дворы, а вопрос о том, кому принадлежат заброшенные рудники и имеющиеся там остатки золота, был довольно спорным.
В отличие от Силбаннака, Пакациан был провозглашён императором не отдельной области, а всего Рима, поэтому все свои вылазки в соседнюю провинцию за сырьём он считал вполне законными.
Что же касается своей легитимизации Сенатом, он считал лишь вопросом времени.
* * * * *
Решив одну проблему, он тут же принялся за другую.
Оборудование, находившееся в Виминациуме, было сильно изношено, да и квалификация чеканщиков оставляла желать лучшего.
В обстановке глубокой секретности Марин Пакациан приказал изготовить новые штампы и всё другое необходимое оборудование.
Небольшой цех был размещён в потайной пещере, местонахождение которой знали лишь его доверенные лица, число которых никогда не превышало десяти человек.
Самое интересное, что первоначальный «кредит» на постройку этого «учреждения» Пакациан взял у персидского царя Шапура, под бешеные проценты.
Тем не менее, эта затея довольно быстро окупила себя.
Более того, он полностью расплатился со своими легионерами.

Марин Пакациан постоянно «обновлял» команду и золотодобытчиков, и «инкассаторов», которые перевозили свеженькие «ауреусы», и  каждый раз – в новое место.
В этом ему всегда помогал бывший гладиатор, а по совместительству, теперь и палач города Виминациума, иллириец Таутонис.
Но подвела Пакациана совсем не алчность: он просто хотел  навести порядок!
* * * * *
С того времени, что он поднял мятеж, его солдаты уже «отъелись», и весь недостаток провизии теперь привозили из Азии : её холода не тронули.
Но тот момент, когда их командир легко давал «добро» на разграбление местных жителей, уже давно прошёл.
Легионеры не знали истинных причин облегчения своего столь недавно плачевного положения, и никак не связывали его с деятельностью своего нынешнего предводителя.
Всё своё относительное благополучие они, как им казалось, получили за своевременное жертвование Юпитеру последних племенных быков, которых они увели у тех даков, которые успели выразить Пакациану «лояльность».

Узнав, об этом, Марин был разгневан так, как не бывает зол даже командир, чья когорта разбежалась от появления диких верблюдов.
Он приказал казнить мародёров.
Однако, моральный дух легионеров был совсем не тот, что при Антонинах.
Солдаты убили Пакациана и весь его «штаб».
В живых остался только палач Таутонис.

Глава 17. Деций Траян

Гай Мессий Квинт Деций происходил из соседней с Мёзией провинции, Паннонии.
Он родился в маленьком рыбацком посёлке на берегу великой Данубии , по сравнению с которой Тибр казался  жалким грязным ручьём.

Он не получил в детстве хорошего образования, хотя его отец занимал довольно видную и доходную должность сборщика налогов.
В этой глуши не у кого было учиться.
Зато у Деция был учитель намного требовательнее и строже: жизнь.
Состоятельный папаша приобрёл для него отличного, и он начал своё восхождение к вершинам власти.
Гай  был несомненным «лидером», и это довольно быстро оценили: уже черел полгода он стал центурионом, а в возрасте 20 лет стал трибуном.

Это был жестокий, но справедливый командир.
Застав спящего на боевом посту часового, дежурный офицер мог казнить его на месте преступления.
Иногда Деций так и делал.
Однако, намного чаще будущий император применял другие наказания, например, заставлял провинившегося вычерпывать собственным шлемом содержимое нужника и выносить его за пределы лагеря.
После этого сослуживцы отказывались не только есть вместе с этим «золотарём», но даже спать в одной палатке.
Единственным средством искупить подобный позор было боевое ранение.

В одном изпоходов на юге Италии один из солдат грубо оттолкнул нищенку, у которой не было одной ноги.
Деций Траян спешился, лично перенёс её в более безопасное место, где старуху не смогла бы затоптать его конница.
Он кинул в её миску золотой денарий, и подозвал трибуна.
На следующее утро напротив той женщины сидел этот солдат-грубиян, и тоже просил милостыню.
Теперь он тоже был одноногим.
* * * * *
Везде, где появлялся Деций, сразу повышался моральный дух.
Меньше всего времени он уделял муштре на плацу, зато во всех его подразделениях владению мечу и копьём уделяли не менее двух часов в день.
Каждую неделю его воины пробегали в полном обмундировании пятнадцать миль.
Плавать умели почти все его подчинённые, а если такие и попадались, они обучались строить плоты из любых подручных средств: пней, брёвен и веток.

Идеалом Деция был Максимин Фракиец, и когда Сенат выдвинул против него своих ставленников, Бальбина и Пупиена, он  показательно ушёл в отставку.

В политику его вернул Филипп Араб, сделавший Деция префектом Рима.
Этот мужлан из Паннонии не обладал теми достоинствами, которыми мог похвастаться он сам: выслушать своего оппонента, «нащупать» с ним общие точки соприкосновения и, наконец, найти компромисс.
Зато Аравитянин неоднократно использовал всю прямолинейность его характера  в тех случаях, когда ситуация была неопределённой.
Тогда все «шишки» он валил на Деция, и, после небольшой паузы, появлялся перед конфликтующими сторонами во всём пурпурном, как вершитель всех судеб.

Их «тандем» был всегда довольно шаток: владеющий пятью языками Филипп неоднократно ставил в неловкое положение своего соратника, а иногда он это делал вполне сознательно.
Такому богатырю, как Деций, роль «мальчика для битья» не подходила.
Не совсем понимая всех «политесов» своего друга, он всё больше, и больше от него отдалялся.
Но Деций знал, что такое «дисциплина», и когда Филипп приказал ему «уничтожить этого самозванца», он ответил:
–  Я повинуюсь, «мой цезарь».

Ещё в тот день, когда Деций отправился «отмщать неразумным мёзийцам», их «император» был  уже мёртв, а его тело скинули в реку.

Совершив самосуд над командирами, солдаты Третьего Галльского легиона довольно смутно представляли, что будет дальше.
Они все, как один, думали, что в палатке Марина «Великого», будет целый сундук с его «золотыми», который можно будет поделить «по-честному», после чего все они смогут разойтись в разные стороны.
В крайнем случае, рядовые воины были уверены, что он прячет их где-то под «самой рукой», в районе лагеря, но все их поиски оказались безуспешными.
Всё, что они нашли – это двести «ауреусов» с его профилем!

Известие о том, что в Мёзию направилась карательная экспедиция под руководством какого-то «Геркулеса», повергла мятежников в шок.
Сопротивление трём идущим на них легионов было бессмысленно, и солдаты отыскали труп Пакациана.
Отрезав его уже «не совсем свежую» голову, они положили её в корзину, как «подарок» Филиппу Арабу.
Получив этот «презент», Деций сменил гнев на милость.
Казнены были лишь несколько бунтовщиков, про которых доложили, что они публично оскверняли изображения Аравитянина.
Всем остальным была объявлена амнистия.

А Таутонис сбежал в неизвестном направлении.
* * * * *
Назначив новых трибунов и центурионов, Деций Траян приказал обыскать монетный двор, но безуспешно: ни золота, ни мешков с «ауреусами» там не было.
Там по-прежнему чеканились медные монеты с портретами Араба.
Все, кто хоть что-то про это знал, были давно убиты.
А «новоназначенцы» решили «отметить» свои новые «жетоны».
В ходе этой пьянки один из трибунов предложил выпить за «двух Филиппов».
Но другой вдруг ему возразил:
– А зачем нам Араб? Год назад он нам всем плюнул в рожи! Он пожалел для нас денег и сала. Гай Мессий Квинт – вот кто наш император!
Эта идея мгновенно завоевала умы и сердца рядовых.
К «дважды консулу» была отправлена делегация.
Деций Траян размышлял три дня, а на четвёртый объявил построение:
– Перед лицом своих верных солдат, во имя наших богов, я принимаю на себя эту ношу. Десятый Парный Легион теперь будет наываться «Дециевым». Два дня на сборы, друзья: мы идём на Рим!

Все войска, верные Аравитянину, были слишком далеко от столицы.
На скорую руку Филипп собрал довольно жалкое войско из необстрелянных юнцов и резервистов, а под командованием Деция находились два легиона отборных бойцов.
Эти неравные армии встретились под Вероной, где состоялась битва.
Но, скорее, это было «побоище»: Филипп Старший был убит уже в первый час.
Все его войска разбежались.
Сына Араба, 12-летнего Филиппа Младшего, зарезали на следующий день.
И опять это были преторианцы!

Вступив на престол, Гай Мессий Квинт стал «Децием Траяном».
Память об этом завоевателе ещё была свежа.
Он заявил в Сенате:
– Пора возвратиться «к истокам». Траян всегда ладил с вашими предками. Надеюсь, поладим и мы.
Проблем у нового императора было немало.
Востоком управлял брат Филиппа Араба, Гай Юлий Приск.
Он обложил свои земли непомерными налогами.
Именно из-за этого против Рима и восстал Иотапиан.
Как только Деций вошёл в Город, солдаты в Сирии увидели в нём более серьёзного правителя, чем их собственный.
Стремясь выслужиться перед «Вторым Траяном», они убили узурпатора, а его голову отослали в Рим.

Децию Траяну вообще везло с такими «подарками».
.*  *  *  *  *
Все поиски «хранилища» Пакациана не увенчались успехом.
А между тем, запасы золота в стране истощались.
В монетных дворах к золотым монетам стали добавлять свинец, и их реальная стоимость неуклонно падала.
Всё чаще, и чаще иностранные купцы отказывались принимать к оплате «ауреусы» с профилем Деция.
Император нещадно рубил руки тем, кого удалось уличить в подделках, но это не слишком и помогало.
Терпение Деция Траяна лопнуло после истории с Кальвизием Афром.
Афр был бывшим трибуном его легиона, которого «принцепс» сделал сенатором.
На всех заседаниях юридической комиссии он постоянно клеймил позором то одного, то другого чиновника, обвиняя их в вымогательствах.
Кальвизий Афр даже требовал, чтобы всех воров сажали на кол, как это было принято во многих соседних странах.

Деций Траян поручил ему проверить состояние дел в Африке, Египте и Месопотамии, дав Афру почти неограниченные полномочия.
Тот колесил «по странам и весям» почти полгода.
Имущество префектов нескольких больших городов он конфисковал, а более мелких наказал штрафами.
Количество отстранённых от должностей чиновников перевалило за две дюжины.
Впрочем, там было за что.
На все полученные деньги Кальвизий Афр купил в Индии несколько десятков слитков золота.
Однако, этот металл не попал ни в бюджет Рима, ни на один из монет дворов: вместе с ними Афр сбежал в Парфянию, извечного врага Империи.
Взбешённый этим Деций Траян объявил:
– Тому, кто доставит мне голову Кальвизия Цецилия Афра в Палатинский дворец, я незамедлительно выплачу миллион сестерциев!
.*  *  *  *  *
Всего через месяц он получил её, из Армении.
Сомнений в её подлинности не могло быть: кроме внешнего сходства, на затылке присутствовал глубокий шрам, о существовании которого не знали даже большинство сенаторов.
Бывший трибун почему-то сильно стеснялся его, поэтому всегда скрывал его от посторонних.
Несколько человек, которые доставили её Децию Траяну, почти не скрывали своего криминального прошлого и настоящего.
По их словам, они просто ограбили и убили этого «богатого чужеземца».
Когда они узнали, как его зовут, и сколько денег обещано за его голову в Риме, они не побоялись вернуться на место преступления, и ещё раз «ограбить» преступника.
Деций с радостью выдал им обещанную награду.
Этот «подарок» он решил пропитать цитронелловым маслом и передать её сыну, как трофей.

А через две недели к нему прибыла официальная делегация из Месопотамии.
Они привезли ещё одну, с таким же шрамом!
Расказанная ими легенда была вполне правдоподобной.
По их версии, после пересечения границы этот чужак, побывав в нескольких передрягах, попал в расположение парфянских войск.
Куда он девал за это время своё золото, никому не ведомо: он не знал их языка, а те солдаты – латыни.
Справедливо рассудив, что «хороший римлянин – это мёртвый римлянин», особенно на их территории.
Они громко «растрезвонили» о своём подвиге по всей округе, и были весьма удивлены, когда один купец, недавно вернувшийся из деловой поездки в Империю, предложил им за неё 10 000 сестерциев.
Солдаты, якобы, глубоко оскорбились на это предложение:
– Мы воины, а не мародёры!
С этими словами они кинули ею в него, пригрозив, что если он тут же не уберётся восвояси, то разделит участь того римлянина.
Этот «трофей» начинал уже попахивать, и чтобы он не пропал окончально, тот купец просто перепродал её им, потребовав за неё «всего половину».
Выслушав это, Деций Траян сразу понял: его опять собираются одурачить!
Хотя все «верительные грамоты» у них были в порядке, император доказался, что это очередные мошенники.
Они «прокололись» на том, что Деций хорошо знал нравы парфян: искать среди них неподкупных воинов было равнозначно найти девственницу в дешёвом лупанарии.

Кальвизий Афр был наверняка ещё жив, и ради потехи наверняка мог бы организовать ещё парочку таких «посылок».
И даже не потеря ещё одного миллиона пугала Деция Траяна.
Он больше всего боялся, что Кальвизий станет хвастаться этим по всему Востоку, а остаться в истории всеобщим посмешищем он совсем не хотел.
.*  *  *  *  *
Убить этих «ложных послов», на своей территории?
Пусть они даже бессовестно врут, но они – всё-таки его «гости»!
Деций хорошо знал нравы восточных народов, и с дружественной Риму Месопотамией открыто ссориться не собирался.
Он устроил им «пир на весь мир», после чего им, всем сразу, вдруг захотелось поспать.
Наутро их всех, под вооружённой охраной, повезли «на родину».
Уже там, через пять дней, их опять сморил жуткий сон, и они совершили вынужденную остановку в одном из караван-сараев.
Но после того, как они покинули его, на них вдруг напали бандиты.
Между собой они переговаривались на греческом.
Все члены той «миссии» были обезглавлены, а их тела были сброшены в арык.

Миллион сестерциев был возвращён его законному владельцу.

Больше Кальвизий Афр не досаждал Децию Траяну.

Глава 18. Отступники
Деций Траян верил в богов.
Все неприятности, которые обрушились на Рим в последние годы, он связывал с ослаблением их культа.
Для него существовала прямая связь между количеством и качеством жертв, им приносимых, и болезнями и катаклизмами, которые они насылали на людей.
Он восстанавливал разрушенные храмы, и возводил новые.
Родившийся в местности, где рыболовство было основной отраслью, он особое внимание уделял Нептуну.

Именно у его жрецов Деций Траян захотел получить ответ на давно мучившие его вопросы: «кто виноват?» и «что делать?»
.*  *  *  *  *
Авторитет Нептуна сильно пострадал при Калигуле.
Первоначально Гай Германик намеревался сделать Рим великой морской державой.
На многочисленных судоверфях строились роскошные прогулочные корабли, боевые триремы и квадриремы, – всё это спускалось на воду с огромной помпой.
Но однажды шторм разметал целую флотилию из 20 кораблей.
Калигула тогда не на шутку разозлился.
Он решил наказать Нептуна.
Пять тысяч пехотинцев метали копья в морскую гладь, и через два часа Калигула объявил о своей победе: бог морей и океанов не ответил даже лёгким волнением.
Шутить по этому поводу никто не осмелился, за исключением дяди Германика, Клавдия.
Он усомнился в гибели брата Юпитера.
В ответ Калигула возразил:
–  А ты его видел где-нибудь после этого?
После этого поклонение Нептуну пошло на убыль.
.*  *  *  *  *
В жертву этому богу полагалось принести жеребца белой масти, причём сделать это прямо на ступенях храма: нельзо было допустить, чтобы животное ненароком не осквернило его помещения.

Жрец Эвмолп  принял коня, но сразу убивать его не стал:
– Нептун не может принять эту жертву сейчас: я должен сделать это во время прилива. Оставь мне его, и я всё сделаю сам.
Он откровенно хитрил: в самом Риме невозможно было следить за состоянием моря, оно находилось в 25 милях.
Однако, мысль о том, что жрец может сжульничать, и просто присвоить жертву, тогда не посетила императора.
Он даже не снял с коня уздечку, которая была инкрустирована драгоценными камнями.
– Задавай свой вопрос, государь!
Деций Траян слегка помедлил.
– Кто виноват во всех несчастиях Рима? Как его можно спасти?
Тут уже надолго задумался сам Эвмолп.
Разумеется, обвинить в этом своих личных врагов было бессмысленно: его ответ должен быть «глобальным», чтобы никто не мог обвинить его в мести.

С другой стороны, нельзя в этом обвинить и последователей других религий, существовавших в Империи: иудаистов, зороастрийцев, митраистов.
Все они уже в течение нескольких столетий проживали в Риме, включая периоды его расцвета, и никто доселе даже не пробовал обвинить их в чём-то непотребном.
Кроме того, вердикт жреца Нептуна станет широко известным, что может принести ему многие неприятности с их стороны.
Впрочем, всего два века назад появилась ещё одна группа людей, который призывали прощать, и даже «любить» своих врагов, а не мстить.
Кроме того, Деций всегда хотел показать себя верным последователем Траяна, а тот чётко  высказывал своё отношение к ним.
Опустив руки в воду, Эвмолп повернул их ладонями вниз .
Через десять минут он изрёк:
– Это «назореи»!
.*  *  *  *  *
Услышав такой «вердикт», Деций нисколько ему не удивился.
Эта «еврейская» секта появилась ещё при Тиберии, а известной всему Риму стала уже при Нероне, когда на неё решили «списать» все грехи обыкновенной коррупции и полного отсутствия надзора над строительством домов внутри этого уже тогда чрезвычайно густонаселённого города.
Тогда случилась настоящая катастрофа: полностью сгорели четыре из четырнадцати районов города, и ещё семь оказались им сильно затронутыми.
Погибли десятки тысяч человек, и тот случай никак нельзя было проигнорировать даже столь отстранившемуся в тот момент  от власти Нерону.
Никакой серьёзной оппозиции по отношению к себе император в те дни не чувствовал, и воспользовался самой бездарной, и, по своей сути, самой подлой, подсказкой своего прихлебателя Тигеллина: «обратить весь народный гнев на тех, кого он и так презирает».

В качестве «ответчиков» на арену «Большого Цирка» были «вызваны» представители всех основных «неримских» религий, и все они были отданы на растерзание диким хищникам.
Никто из них так и не сознался в «преступном заговоре против Нерона Клавдия Цезаря  Августа, и Великого Рима, им управляемым».
В сознании большинства очевидцев того кровавого зрелища осталось лишь одно: они были «несомненно виновны», уже за то, что просили сохранить им жизнь.
А вот христиане шли на смерть вполне достойно: даже их женщины, выходя на этот  песок, не переставали  баюкать своих младенцев:
– Успокойся, малыш: уже завтра мы будем в Элисии!
.*  *  *  *  *
Но всё это было в далёком прошлом.
Деций Траян даже не подозревал, что уже тогда среди христиан почти не осталось иудеев, и почти все они были полноправными гражданами Империи: греками, которым такое право дано было Каракаллой, италиками, коим оно досталось «в силу рождения», и «всеми прочими, его заслуживших».

На всякий случай, император решил узнать мнение об этой «субкультуре» и у жрецов других богов и богинь.
Тридцатилетняя весталка Мелисса, которой до конца исполнения ею «обета незамужества» оставалось всего семь лет, даже удивилась его вопросу:
– Это те самые, что всегда плюются в любое изображение просто «человека», а не только даже самой прекрасной женщины?
Деций Траян ответил ей, как всегда,  с максимальной честностью:
– Есть у них такое свойство, и они считают это грехом.
Но  Мелисса просто расхохоталась:
– Если ты их всех изничтожишь, наши боги будут «не против»: я с ними ещё вчера  советовалась. А заодно, они совсем не против нашей с тобой связъю: им – лишь бы всё было «флорально». Убей их, «цезарь»!

Против них были все.
Даже одноглазый старик, который подбирал голубиный помёт для смазывания своих язв, прокряхтел, когда Деций посмотрел на него:
– Уничтожь эту заразу, император!
Между прочим, в этот момент «принцепс»  даже не успел задать ему вопрос: тот уродец прочёл его мысли.
.*  *  *  *  *
На следующий день Деций Траян издал свой эдикт.
Согласно нему, все римские граждане, исповедующие христианство, лишаются любых прав на имущество,  а заодно и на жизнь: их надлежит лишить головы.
Всех чужеземцев, проповедующих эту «пакость», следует умертвить любым способом, исключающим их захоронение на земле Империи: утопить, распять или замуровать живыми, в любое строение.
В качестве доказательства своего неверования в этого «не-Бога» все жители Империи должны принести жертвы Юпитеру, Юноне, Деметру или прочим богам, и сей факт обязан письменно засвидетельствовать соответствующий «комиссарий».

И тут в стране началось настоящее «соревнование».
У храмов римских богов выстраивались огромные очереди из желающих получить драгоценную «либеллию», где фиксировалось, например,  такое:
«От Аврелия Асесиса, сына Серена, из деревни Феадельфии, что в Египте. Я всегда и беспрестанно приносил жертвы богам, и ныне в присутствии вашем в соответствии с буквой указа совершил возлияние, принес жертву и отведал часть от жертвенного животного, что прошу вас ныне засвидетельствовать. Прощайте. Я, Асесис, 32 лет от роду, раненый».
Всякий житель Империи, не имеющий подобного документа, мог быть подвергнут любому наказанию, в зависимости от фантазии местного правителя: в Африке, например, их поджаривали на медленном огне, поливая все ожоги уксусом.
Этот драгоценный кусочек пергамента или деревянной дощечки можно было и купить, на чём нажились очень многие чиновники и просто откровенные аферисты.

«Состязались» между собой и те люди, которые приняли эту веру «по недоразумению».
Для своего «раскрещения» они ложились в специально вырытые для этого ямы, на которые ложились деревянные доски, но не вплотную, а с «интервалами», в два пальца.
Кровь жертвенного животного проливалась на этот помост, и несколько её капель обязательно попадали на тело решившего возвратиться в прежнюю веру жителя Империи.

Сам Деций Траян, при всём при этом, оставался абсолютно беспристрастным наблюдателем.
Он не поощрял жестокости своих подчинённых, дозволив всем заключённым в тюрьмы их «епископам» встречаться с их родственниками и «прихожанами».
Он даже готов был заключить с ними «мир», лишь при одном условии; после любого их «мероприятия» они должны хотя бы что-то пожертвовать богам Рима, и не в «монетарном виде».
Но христиане так и не оценили его благородства, прокляв Деция Траяна, и всё его потомство, «во веки веков».
.*  *  *  *  *
В отличие от пришествия их бога, как всегда, «запаздывающего», «кара господня»  настигла Деция довольно скоро.
Гай Юлий Приск, занимавший тогда пост наместника восточных провинций, убийство своих брата и племянника решил не оставлять безнаказанным.
Отправив своих послов к вождю готов Книве, он договорился с ним о совместном выступлении против «Траяна Второго».
В болотистых лесах Мёзии римляне не смогли развернуть свои колонны, а готы напали на них уже после захода солнца.
Сначала был убит молодой сын Деция, Герений Этруск.
Это не остановило его отца.
Он воскликнул:
– Потеря одного бойца не означает проигранного сражения!
Но через несколько минут чья-то меткая стрела поразила и его самого.
Тела их так и не были найдены: они остались гнить в этих топях.

Впервые в римской истории император погиб на чужбине.

Глава 19. Фортунат
После гибели Деция императором стал Гай Вибий Требониан Галл, которого Деций Траян назначил наместником Мёзии.
Он заключил с готами такой мир, что лучше было бы полное поражение.
Готам не только было дозволено оставить себе всё, что они награбили в ходе войны: они, вдобавок, наложили на Рим контрибуцию.
Помимо того, они вытребовали право несколько раз в год забирать в пленники тех людей, которые им «просто понравятся»!
Требониан усыновил последнего оставшегося в живых сына Деция, Гостилиана.
Но и опять, в который раз, пятой римской династии так и не удавалось «установиться».
Гостилиан умер от чумы, не достигнув и двадцатилетия.

Этому «мору» самое время уделить особое внимание.
.*  *  *  *  *
Римлян, по сравнению со всеми их соседями, довольно трудно было обвинить в нечистоплотности: они регулярно мылись, брились и стриглись.
Но иногда и этого бывает недостаточно: во всём остальном они не слишком отличались от варваров.
Для мытья посуды использовались,  в основном, «собачьи языки», а выливать нечистоты вполне допускалось «из окон».
При таком отношении к гигиене, и особенно в густонаселённых местах, эпидемии возникали постоянно.
Холера и дизентерия, оспа и брюшной тиф – все они выкашивали сотни тысяч людей, от мала до велика, но страшнее чумы болезни не было.

Она поражала людей внезапно: совершенно здоровый ранее человек мог упасть навзничь, потому что у него помутнело в глазах.
Через несколько часов его охватывала лихорадка, а через пару дней в паху, или под мышками, появлялись красные или коричневые пятна.
Промучившись так несколько дней, он испускал дух, а болезнь перекидывалась на тех, кто с ним в это время,  так или иначе, контактировал.
Моментально появились довольно энергичные люди, которые предлагали всякие травы, порошки или особые амулеты, которые якобы излечивали или предохраняли от этой напасти.
Очень многие люди, отчаявшись, отдавали этим проходимцам все свои последние деньги, фамильные ценности и драгоценности.
Чаще всего, эти «лекарства» состояли из перетёртой ромашки и одуванчика, но некоторые «микстуры» включали в себя козий или куриный навоз.
Не редкостью был набор из высушенных мухоморов, и прочих «приятных» субстанций, но самыми дорогими были пот и моча гладиаторов.

Невероятно обогатившись за довольно короткое время, все эти шарлатаны спешили сбежать в другие города, где их пока ещё не знали.
Они опасались не только мести родственников обманутых ими людей, но и самой этой заразы.
И не напрасно!

Чем «кучнее» было человеческое поселение, тем сильнее поражал его этот «гнев богов»: в самом Риме вымерла четверть его населения, в Медиолане – шестая часть, а в Брундизии похоронили каждого десятого.
А вот Неаполис, один из самых крупных городов Империи, эпидемия почти не затронула.
.*  *  *  *  *
У этого феномена было несколько объяснений.
В Неаполисе не было принято раздавать бесплатное питание: его можно было только «заработать».
Большинство любителей «дармовщинки», среди которых было много «богих», стремились именно в Рим.
В Неаполисе было меньше бесплатных терм, где больные люди купались вместе со здоровыми.
Но самое главное: тогда эти городом управлял Септимий Туллий Фортунат.

Он происходил из старинного и знатного рода Туллиев, к которому принадлежал и знаменитый оратор Цицерон.
Фортунат прекрасно знал, что серьёзную карьеру в Империи без службы в армии практически невозможно.
За 26 лет он побывал и в Британии, и в Испании, и в Армении.
Проще было сказать, где его не было.
Гордиан Третий назначил его префектом Неаполиса, и Фортунат всерьёз там обосновался.
Он ладил с местными общинами, «подкармливал» многих сенаторов, а меняющихся с головокружительной быстротой императоров одаривал дорогими вещами.

Он устраивал как центральную власть, так и рядовых жителей.
Про «ротацию» в имперское время уже подзабыли, и менять на кого-то другого его не стали.
Фортунат пережил Гордиана Третьего, Филиппа Араба, Деция Траяна, Требониана Галла и Эмилиана.
Сейчас, во время правления Валериана, которого он тоже, в конечном счёте, пережил, Империя находилась в полном упадке.
Надзора «сверху» за наместниками практически не было, но нельзя сказать, чтобы Фортунат этим сишком злоупотреблял.

Когда Валериан вознамерился проверить состояние Неаполиса, все улицы были вычищены и помыты.
Всех нищих на это время убирали с улиц города.
Фортунат исправно перечислял императору все полагавшиеся с Кампании деньги, если  знал, что они пойдут на оборону или какое-нибудь благоустроение Рима.
Однако, если он подозревал, что с него хотят получить «больше положенного» для проведения какого-нибудь помпезного мероприятия, он разводил руками:
– Прости, мой «август», мой город нищ! Война и болезни истощили его до крайности!
Однажды Валериан усомнился в этом:
– Я завтра же всё проверю!
Не моргнув глазом, Фортунат отвечал:
– Изволь, государь!
На следующий же день весь Неаполис представлял из себя гигантскую свалку.
Все улицы были завалены мусором, и на каждом углу сидели просители милостыни.
Валериан был удручён увиденным, с сразу же умерял свои аппетиты.
А на следующий день Неаполис опять сверкал свежестью и чистотой!
.*  *  *  *  *
Фортунат любил себя, свою семью и этот город.
Его нельзя было назвать ни аскетом, ни бессребренником, однако, всегда знал меру предлагаемого ему подношения
Главным при этом для него был ответ на вопрос: «а принесёт ли это Неаполису пользу?»
Он не стремился показательно наказать пойманного за руку казнокрада, если тот был готов вернуть все полученные им деньги.
«Местная иудейская община просит защитить их от убийств, которые регулярно совершают зелоты? Так это же как раз их единоверцы, с которыми они отказались бороться во времена Флавиев. Хорошо, это давнее прошлое, и я готов организовать  охрану их еврейского квартала, если они, помимо обычной «десятины» в свой «общак», будут выделять на два процента больше Неаполису».

Когда Сенат постановил проложить ещё одну дорогу от Рима до Брундизия, он добился того, чтобы  она пролегла не по прямой линии.
Благодарные земледельцы, чьи владения не оказались разделёнными на части, щедро его отблагодарили.
Заодно, на этом сэкономила и казна: строителям пришлось не рубить тоннели, а просто «огибать» небольшие скалы.
Но Фортунат не брал взяток, если требовалось сделать что-то во вред своему городу.

Все эти деньги он делил на несколько частей.
Часть их отсылалась родственникам: на случай своей возможной отставки, часть он раздавал бедным, а какую-то часть оставлял себе.
Были ли у него враги?
Несомненно: чуть ли не ежедневно ему приходилось принимать важные для провинции решения.
Лишь он, как наместник, мог вынести смертный приговор или амнистировать преступника.
Когда его попытался заколоть какой-то безумец, его обезоружили, но после того случая Септимий Туллий Фортунат всерьёз озаботился своей безопасностью.
.*  *  *  *  *
В качестве прообраза своей личной охраны он взял преторианскую гвардию.
Однако, это сходство было чисто внешним.
Она содержалась за его личный счёт, и вот тут-то и пригодились его «накопления».
После долгих размышлений Фортунат направился в Капую, что была всего в 25 милях от Неаполиса.
Там располагалась одна из самых знаменитых школ гладиаторов.
Все они считались рабами самого императора, и закон запрещал их использовать в качестве легионеров или преторианцев.
О том, чтобы выкупить их и подарить им свободу, не могло быть и речи: цена каждого бойца доходила до 100 тысяч сестерциев.
Но «если нельзя, но очень хочется, то можно!»

Помимо тех гладиаторов, которые получали свободу после 50 боев, среди них были и просто раненые.
Это был «отработанный материал», который много не стоил.
После нескольких бесед с ланистами они согласились продать ему их «оптом».
Первоначально Фортунат вычеркнул из этого списка осуждённых за преступления, которых он сам не переваривал: мародёров и насильников.
На следующий визит в Капую он взял опытных хирургов.
После тщательного обследования префект выкупил сто пятьдесят инвалидов, в возрасте от 20 до 50 лет.
Над всеми ими целых полгода «колдовали» довольно дорогие массажисты, костоправы и ортопеды, и половину этих людей он «поставил на ноги».
Они-то и составили его личную «центурию».
Всех остальных он пристроил на вспомогательные роли.

Так в Неаполисе и появилась «личная гвардия префекта».

Глава 20. Вендиций
Однажды к Фортунату привели вольноотпущенника Вендиция, уроженца Сицилии.
Ему грозила смерть, которую мог ему назначить только чиновника такого уровня, как Фортунат.
С своё время его сослали за убийство ростовщика.
Он продавал обитателям окружным деревень семена.
Если у бедняков не было наличных денег, он охотно давал и в долг, но накручивал при этом бешеные проценты.
Всё складывалось относительно нормально, если год был урожайным, но во времена засухи должники не всегда могли вовремя с ним расплатиться.
Тогда он составлял для каждого отдельный график, исключавший, в том числе, досрочное погашение.
В том местности существовали свои суеверия: долг нельзя было отдавать вечером, в день полнолуния, во время ливня.
Прекрасно это зная, он специально составлял свои расписания так, чтобы должники делали как можно больше нарушений, за которые он их нещадно штрафовал.
Многим приходилось продавать своё имущество, а некоторых он сделал своими рабами.

Ростовщик сам был довольно низкого происхождения, но очень желал жить так, как жили патриции.
Став состоятельным человеком, он купил большой дом, вместе со специальным бассейном для мурен .
Его гости часто развлекались, кидая туда остатки пышной трапезы: им нравилось наблюдать, как те дрались за куски мяса.
Но вскоре им наскучило забавляться «постным зрелищем»: им стали скармливать живых цыплят или молочных поросят.
Однажды раб, прислуживавший за столом, неправильно разбавил вино водой.
В тот день он был «не в настроении»: один из должников «выскочил сухим» из его хитро расставленных сетей.
Сделав глоток, он рассвирепел:
– Что за бурду ты мне подаёшь? Я приказал просто «добавить воды», а ты налил туда полкубка!
– Вы всегда так любили, господин! Именно так: «пополам»
– Да как ты смеешь перечить со мной, ничтожество?
В ярости он схватил нож со стола, и воткнул его в живот раба.
Увидев кровь, он почувствовал то, про что уже давно позабыл: сильную эрекцию!
Чтобы «закрепить успех», он столкнул ещё живого слугу в бассейн, где на него тут же набросились эти хищники.
Он захлопал в ладоши и захохотал.
Теперь он знал, как повысить настроение!
.*  *  *  *  *
Тот несчастный виночерпий был двоюродным братом Вендиция.
Однажды он проник на виллу того ростовщика, и нанёс ему сорок ударов ножом.
Он взломал ларец, в котором тот хранил долговые расписки, и сжёг их в жаровне.
Вслед за этим, он скинул бездыханное тело убийцы своего родственника в тот самый бассейн с муренами.
Будь Вендеций более низкого сословия, чем его жертва, ему ещё тогда грозила бы смерть, но по своему званию он был равен тому плебею.
Личность ростовщика была настолько ненавистной всем окружающим, что Вендиция только лишили прав гражданина, и защищал его лучший адвокат Сиракуз.
Вендиция приобрёл богатый землевладелец Кварт Луций Проб, славившийся добрым и мягким характером.
Через два года Проб дал Вендицию «вольную», а ещё через год выделил ему кусок земли в Кампании.
Вендиций, теперь уже и «Луций», женился на красивой гречанке, которая родила ему троих детей, и даже не помышлял совершать ещё одно убийство.
.*  *  *  *  *
После очередных «вакхических игр» его четырнадцатилетняя дочь Аурелия, находившаяся под впечатлением всех этих трёхдневных «мистерий», совершенно потеряла ориентацию, и во времени, и в пространстве.
Стремясь скорее попасть домой, она нарушила почти все правила безопасности для юной девушки: Аурелия и оторвалась от своих подруг, не менее беспечных, чем она сама, и выбирала тропинки «покороче, а не познакомее».
Решив в одном месте про «срезать угол», она оказалась на территории самого Геркула Аллекта Квинтия, одного из сенаторов.
На её беду, в это врмя тот беззлобный старик находился вдалеке от своего поместья, чем решили воспользоваться его два сына, Риминий и Кварт.
По случаю празднеств они устроили оргию, где существовали два правила: «нет причин для отказа» и «нет никаких запретов».

Увидев эту красавицу, они несмотря на её протесты, жестоко изнасиловали.
Однако, эти дело не ограничилось: они вырезали на её спине своё родовое имя.
Ещё живую, они выкинули Аурелию на дорогу.
По римским законам, Риминию и Кварту грозил штраф, но это их не слишком пугало.
А Вендиций Луций решил свершить собственный суд: он убил их обоих.

Дело получило широкую огласку: изредка доведённые до отчаяния рабы убивали своих хозяев, но чтобы вольноотпущенник убил двух патрициев?
Многие патриции, и не только Кампании, настаивали на вынесении Вендицию смертного приговора.
Но Септимий Туллий Фортунат принял во внимание не имущественное и общественное положение убитых, а сами факты.
Его вердикт был таков:
– Вольноотпущенник Вендиций Луций лишается всех прав и состояния. Три года и один день он проведёт в каменоломнях вблизи озера Авернус. Тому, кто после этого доставит его ко мне живым и невредимым, я выплачу две тысячи сестерциев. Всю дальнейшую его судьбу я буду решать только тогда!
И уже вполголоса сказал:
– Мне нужны такие люди!
.*  *  *  *  *
Именно в недолгую эпоху правления Валериана эпидемия чумы достигла своего апогея.
Живые не успевали хоронить мёртвых.
Фортунат недавно вернулся из Остии, морских ворот Империи.
Всё, что он там увидел, напомнило ему то, что  было несколько лет назад в Месопотамии.

Тогда Септимий Туллий командовал легионом.
Он трижды пытался штурмовать бастион мятежников, и всякий раз безуспешно.
Они выдержали даже блокаду, прорыв под городом подземные ходы.
Но вот в тот день защитники крепости молчали.
Они не осыпали нападавших градом стрел и камней.
Даже двери его оказались незаперты!

Город был мёртв.
Повсюду валялись непогребённые полуразложившиеся трупы.
Что запомнил тогда Фортунат: полчища крыс, сновавших мелкими группами от одного тела к другому.
В борьбе за куски гнилого мяса они гоняли своих конкурентов: грифов и шакалов.
Эти мерзкие твари опередели легата, лишив его права на триумф!
Он всегда недолюбливал этих животных, а после этого случая просто возненавидел!
Даже те сокровища, которые они обнаружили в этом «мёртвом городе», его не порадовали.
Все эти медные и серебряные кувшины, золотые монеты, медальоны, жемчужные ожерелья наверняка несли на себе проклятье!
Так оно и получилось: его легион таже подхватил эту заразу!
До Рима не дошёл каждый пятый.

Судьба пощадила его тогда, но всех причин он не знал.
Лишь потом, понемногу, он стал кое-что понимать.
Болезнь поражала в основном тех, кто ел пресную пищу: любители лука, чеснока, и особенно острых приправ, почему-то ею не заражались.
Намного меньше страдали от неё и почитатели кислых фруктов: гранатов и цитронов.
Почему такое происходило, Септимий Туллий Фортунат не мог и догадаться, но он обратил внимание на этот факт.
.*  *  *  *  *
Нынешней префект Неаполиса иногда изображал из себя сибарита, но если он ставил перед собой какую-нибудь задачу, то мог почти без сна работать несколько суток.
Он приказал созвать срочное заседание магистрата.
Сегодняшняя тема была экстра-неординародной: «Неаполис в опасности!»

Даже командуя легионом, Фортунат никогда не спешил с окончательным решением.
Это совершенно не означало, что у него не было личного мнения, но он всегда хотел узнать, что по тому, или иному поводу, думают его соратники.
Иногда он присоединялся к большинству, а иногда – был диктатором, но ни единожды он не наказал никого, чьё мнение расходилось с его собственным.
 
Ровно такой же стиль он постепенно привил своим подчинённым на заседаниях самоуправления этого большого города.
Фортунат заявил:
– Мне наплевать, кто ждёт вас дома: жена или любовница! Мне начихать на ваших домашних псов, и пусть их ласкают рабы! Пока мы не примем «программы спасения города», ни один из вас не уйдёт отсюда!
Он сделал знак привратникам, и те оголили мечи.
Выход наружу был для всех отрезан.

Фортунат вывесил перед собой карту Кампании.
– Итак, мои дорогие сограждане! Эпидемия бушует уже здесь, здесь и здесь. Надежды на милость Юпитера оставьте в отхожем месте! Сколько в Неаполисе входных ворот? Есть ли в нём катакомбы? Какова высота окружной стены?
Хотя сам префект прекрасно знал ответы на эти вопросы, он хотел выяснить степень компетенции своих подчинённых.

Заседание продолжалось 36 часов, и перерывы допускались лишь на краткий сон.
 Все естественные потребности члены магистрата отправляли прямо в главном зале, в специальнно принесённые ночные горшки.
Даже есть им приходилось стоя.
В вине Фортунат им огда отказал:
– Негоже сейчас напиваться! Ваши головы мне нужны сегодня «думающими». Кто не согласен со мной – могу и отрезвить!
Он достал свой короткий «гладис», которым до сих владел превосходно.
Лишь после того, как секретарь огласил весь «вердикт», Фортунат позволил себе расслабиться.
Он проспал после этого сутки.
.*  *  *  *  *
Это был вполне конкретный план, с указанием всех ответственных за исполнение каждого пункта:
«Все праздничные мероприятия, включая Игры, связанные со скоплением народа, отменяются.
Свадьбы, юбилеи и другие семейные праздники разрешается проводить исключительно за пределами города.
Бесплатные термы закрываются.
На всех площадях города выставить корзины с луком, чесноком, гранатом, которые раздаются бесплатно, и без каких-либо ограничений.
Все трупы подлежат немедленной кремации, до наступления захода солнца».

Там были и другие постановления, строго регламентирующие работу рынков, мелких лавок и магазинчиков, и государственных учреждений, которые просто невозможно было закрыть: это бы привело к полной остановке жизни.

Исполнение одного из пунктов Фортунат возложил лично на себя:
«Установить на всех въездах в Неаполис контрольно-пропускные посты».

Глава 21. Ученик Галена
Однако, даже самую гениальную идею нетрудно родить.
Намного сложнее её реализовать на практике, а ещё тяжелее сделать её нормой для всех.
Весьма сентиментальный в личной жизни, префект был жестоким диктатором, если того требовала обстановка.

Все эти мероприятия требовали дополнительных средств.
Казалось, их взять неоткуда: после многих лет непрерывных войн римская казна была пустой, да и ситуация там была катастрофической.
Но Фортунат решил эту проблему.
Он устроил «экскурсию» местным «магнатам» в места кремации, и показал им пока несожжённые трупы:
– Вас ждёт то же самое, – тут он сделал театральную паузу. – Если чума прорвётся в город.
Деньги сразу нашлись.

На монетном дворе Тицина  отчеканили несколько тысяч жетонов.
Забирать их приехал сам Фортунат, с многочисленной охраной.
Он приказал своим людям обращаться с этим грузом, как с золотыми денариями: за пропажу одного пообещал отсекать руку, за пропажу пяти – голову.
Эти жетоны имели различные форму, цвет и длину цепочки, а на обратной стороне были высечены несколько неповторяющихся букв и цифр.
Их не выдавали тем, кто безвылазно оставался в Неаполисе или покидал его на срок более трёх дней.
Всем остальным их выдавали лично, с обязательной записью в специальном регистре.
Под страхом смерти их запрещалось передавать кому-либо другому, да и это не имело смысла: фиксировались имя, пол, возраст и район проживания его обладателя.
В особых случаях фиксировались и особые приметы.
Возвращаться в город им разрешалось только через те ворота, где и был выдан этот знак.
Охрана проверяла всех, невзирая на чин и положение в обществе, включая детей, женщин и рабов.

Все, кто такого жетона не имел, или он был просроченнным или потерянным, считались «гостями города», даже если они до этого пржили здесь всю жизнь.
«Иммунитетом» не обладали даже патриции.
Им предлагалось, на выбор: отказаться от посещения Неаполиса или «пожить недельку в лагере».
Любые «махинации» с этими «пропусками» наказывались чётко и эффективно: несколько ударов деревянной палкой по пяткам.
Но подобный «штраф» от поиска «личного номера» не освобождал.
«Спрос рождает предложение», и уже через неделю неподалёку от городских ворот появились «жучки», «по сходной цене» предлагавшие довольно качественные подделки.
Префект разобрался с ними за три дня.
Все они полгода висели повешенными за ноги, вниз головами: чтобы другим было неповадно.

Хотя Фортунат вполне достойно платил своим людям, все люди смертны.
За «первой линией» контроля была вторая, и всунуть взятку было невероятно трудно.
Но нарушить исполнение решений магистрата можно, исходя и из других побуждений.
Когда сердобольные охранники сжалились над стариком-маразматиком, потерявшим свой жетон, и пропустили его в город, префект лично всыпал им по 40 плетей.

В борьбе с эпидемией Септимий Туллий Фортунат задействовал все возможные силы, даже тех, кто не подчинялся гражданским властям.
В их числе были весталки , которые занимались первичным осмотром женщин.
Всех «гостей» проводили в закрытые палатки, где заставляли раздеться догола и высоко поднять руки.
Если у кого-то находили бесспорные признаки чумы, его уводили «куда-то в сторону».
Что с ними делали, остальным не сообщали.
Ни один из них так и не вернулся.
.*  *  *  *  *
Изолирование больных людей, потенциально опасных для окружающих, практиковалось издавна, и не только в Империи.
Одной из таких болезней была проказа, когда этих несчастных заставляли жить замкнутыми группами в пещерах или строго охраняемых территориях, а еду и питьё передавали с максимальной осторожностью, не вступая с ними в непосредственный контакт.

Но инкубационный период лепры составляет несколько лет, а вероятность быть убитым на обыкновенной войне для большинства жителей Империи был в сотни раз выше, чем риск заражения этой неприятной, но довольно «вялотекущей» болезнью.
Её, кстати, довольно часто путали с псориазом.

В случае же чумы, «счёт шёл иногда на часы», а летальность достигала 90 процентов. Потому-то, и её локализация требовала чрезвычайных мер.
.*  *  *  *  *
После первичного осмотра всех людей, под охраной целого десятка «личных гвардейцев» Фортуната проводили на огороженное частоколом поле.
Там находилось несколько десятков палаток, в каждой из которых проживало не более десяти человек.
Одиноких мужчин селили с такими же «холостяками»
Декурионы  строго следили за тем, чтобы «старожилы» не смешивались с «новичками», и все обитатели одного «отсека» «заселялись» и «выселялись» в один и тот же день.
Единственным исключением была ситуация, когда члены одной фамилии  возвращались в Неаполис в разное время.
Их поселяли вместе, но «старичкам» в таких случаях «добавляли срок».
Сложнее всего было определиться с женщинами.
Их приходилось разделять на три различных группы: проституток, гетер и почтенных матрон.
Последних размещали либо в одиночных палатках, либо с их рабами.
Физический контакт между обитателями разных «инсул» был исключён: они находились на расстоянии не менее двадцати шагов одна от другой.
.*  *  *  *  *
Фортунат позаботился обо всём: и о питании, и о гигиене, и об отправлении «задержанными» естественных потребностей, и об их прогулках.
Непреложным, и необсуждаемым было одно правило: исключить любые их контакты с обитателями другого «отсека», а также «вольными» и «обслуживающим персоналом».

Все грязные работы выполняли рабы самого низкого звания.
Эдикт Деция Траяна никто не отменял, и ими были в основном христиане, которые «не отреклись».
Они убирали мусор, отхожие места, подавали еду, не прикасаясь к «узникам»
Питание «задержанных» было вполне сносным, но патрициям и богатым плебеям разрешалось, за свой счёт, получать «передачи с воли».
В отличие от «воли», употребление лука и чеснока здесь было не «рекомендуемым», а «принудительным».
Пока обитатели лагеря считались «условно здоровыми», они в любой момент могли покинуть его.
При этом они не получали права войти в Неаполис, а в случае повторного попадания сюда должны были возместить все расходы на их «предыдущее содержание».
На все обещания «высокопоставленных гостей» пожаловаться на него «цезарю» и в Сенат, Фортунат лишь усмехался:
– Я пережил уже десяток «августов», и у всех был всегда «в фаворе». А мой чин равнозначен сенаторскому. Уж как-нибудь отобьюсь от гнева этих бездельников!
.*  *  *  *  *
Сделав Неаполис почти «запретным городом», Фортунат добился своего: приток новых потенциальных «носителей» чумы резко сократился.
Разумеется, люди умирали от неё и сейчас, но смертность по этой причине уменьшилась в десять раз!
Теперь от ночных грабителей погибало больше людей, чем от «моровой язвы».
Полностью отказаться от сообщения с внешним миром было невозможно: огромный город должен был получать извне десятки жизненно важных товаров, в первую очередь, продовольствие.
Поставив под контроль сухопутные пути попадания в Неаполис, префект должен был обезопасить и «морские ворота».
Старый морской обычай выбрасывать за борт всех, у кого проявилась эта болезнь, он провозгласил «законом».

Теперь все суда разгружались только местными жителями.
Выход на пирс всем, кто приплыл издалека, разрешался только после тщательного осмотра.
Но Фортунат решил закрепить свой успех.
Для консультации он пригласил в свой город знаменитого Хошабу.
.*  *  *  *  *
Этот ассириец называл себя учеником Галена.
В принципе, это вполне могло быть правдой: тот великий грек был придворным врачом даже при Каракалле, всего 30 лет назад, а Хошабе на вид было лет пятьдесят.

Про него говорили, что 10 лет назад он остановил чуму в Армении.
Префект лично встретил его в гавани, куда тот прибыл из Азии .
Он не владел латынью, хотя немного говорил по-гречески.
На всякий случай, Фортунат нашёл толмача с ассирийского.

По обычаям своего народа, Хошаба был налысо острижен, но чисто выбритыми были и его подмышки.
Несмотря на довольно долгую дорогу, гость отказался от отдыха:
– Покажи мне свой город, префект!
– С радостью, мой уважаемый гость! – ответил Фортунат.
.*  *  *  *  *
Однако, чужеземец довольно равнодушно посмотрел на дивные храмы Венеры и Юпитера, а внутрь не стал даже заходить:
– Я верю в другого бога, но даже мы не ставим ему памятники.
– Ты говоришь про Христа, сына еврейского плотника?
– Да, именно про него, префект, – ответил Хошаба. – Моё имя означает: «рождённый в воскресенье».
– Я знаком с местным христианским епископом, уважаемый! Не хочешь встретиться?
– Ни малейшего желания, Фортунат! У нас слишком мало времени, чтобы отвлекаться на богословские беседы.
Префект был весьма удивлён таким ответом, но не подал и вида.
– Тогда, быть можем, посетим Везувий, Хошаба? Во время правления Тита он похоронил несколько наших городов, вместе с жителями.
Но ассириец посмотрел на него как-то странно.
– Не больше, чем похоронит их нынешняя чума. Показывай мне ваши свалки!
Их было не так уж много, но каждый раз Хошаба морщился.
Увидев одну такую возле пятиэтажной инсулы , он сказал:
– Издай очередной приказ: если к вечеру следующего она не будет убрана, хозяин должен будет заплатить штраф, например, 10 000 сестерциев.

Фортунат попытался возразить:
– Но она принадлежит члену рода Минуциев! Это влиятельные люди, я не хотел бы с ними ссориться.
– Тогда пусть платит двацать тысяч: чтоб не позорил «фамилию»! Если нет – я возвращаюсь в Ассирию. Там у меня тоже есть работа!

Возле другой кучи мусора лениво разлёгся кот, наслаждаясь тёплой погодой.
Хошаба взял длинную палку, и стал ворошить ею внутри.
Оттуда с писком выскочило несколько мышей.
Кот моментально проснулся, и в три прыжка настиг одну.
Впервые за это время Хошаба улыбнулся:
– Похоже, твой город будет жить!

В три прыжка она настигла свою цель, и даже писка никто не услышал.
Ассириец впервые за этот день улыбнулся и сказал:
– Твой город будет жить!
.*  *  *  *  *
Они присели на одну из лавочек.
Хошаба продолжил тему:
– А не стало ли в твоём городе больше крыс?
Фортунат серьёзно задумался.
Похоже, ассириец тоже их ненавидел.
– Пожалуй, нет, уважаемый Хошаба. Но если и да, то ненамного.
– Это вселяет надежду. А как у вас в городе относятся к бродячим котам?
Префект не стал лукавить:
– По-разному. Кто-то подкармливает, а кто-то гоняет. Не придавал этому особого значения.
– Придётся придать. Завтра же издай ещё один указ: приравняй убийство кота к убийству свободного гражданина!
От неожиданности префект даже распрямился.
– Ты это серьёзно, чужеземец? Мы же не в Египте ! Меня  просто поднимут на смех!
Тот ответил вполне серьёзно:
– Больным чумою – не до смеха. Установи штраф за такое преступление: две тысячи сестерциев. В ваш грязный Рим венарии за один раз привозят двадцать львов и десять жирафов, а ты закажи им тысячу кошек!
Фортуна, хотя и был неглупым человеком, никак не мог понять мысли ассирийца.
– Ты хочешь, чтобы я организовал кошачьи бои в цирках Неаполиса?
Тот просто расхохотался:
– Я ещё не выжил из ума, префект! Всю эту тысячу выпусти здесь на свободу: пусть они ловят мышей и крыс. И даже если через десять лет твой город будут называть «городом тощих котов – это намного лучше, чем он станет гигантским кладбищем!
.*  *  *  *  *
«Ознакомительная прогулка» по Неаполису закончилась, и бывший легат пригласил своего гостя отобедать в его шикарной резиденции, которая находилась всего в десяти минутах ходьбы от того места.
Но и сейчас Хошаба отказался.
– Покажи мне ваши знаменитые фонтаны!
Как и в самом Риме, все эти чудеса инженерного искусства были гордостью любого крупного города.
В одно и то же время они выполняли совершенно различные задачи.
Помимо поистине великолепного эстетического зрелища, они дарили всем жителям города и его гостям столь желанную в летний зной прохладу, а для людей среднего и низших классов были бесплатными источниками воды, как для питья, так и для обыкновенных бытовых целей.

Во время жары там всегда бултыхались дети.
Хошаба и Фортунат остановились возле одного такого чуда.
Вдруг ассириец вытянул руку и произнёс на чистейшем греческом:
«Движенье – жизнь, а жизнь – вода,
   Потоки, к морю устремлённые,
   И даже смерти не всегда
   Удастся разлучить влюблённых!»
Префект опять был поражён.
– Кто это написал?
– Мой учитель, великий Гален.
.*  *  *  *  *
Из фонтана вылез какой-то малыш.
Его явно привлекла греческая речь.
– Дяди, идёмте купаться, – крикнул он им, тоже по-гречески. – Вода такая тёплая!
Один из плебеев, проходивший мимо, сделал ему замечание:
– Мальчик! Неприлично называть Септимия Фортуната «дядей» – это префект города!
Но паренёк сделал ему рожу:
– Но ведь он же не «тётя»!
Он опять повернулся к беседующей парочке:
– Слушай, Секмадий Фортупет, не стесняйся, полезай сюда! И ты, лысый, тоже!
Последние слова были обращены к Хошабе.
Оба от души расхохотались.
– Как тебя зовут, парнишка? – спросил префект.
Тот гордо стукнул себя в грудь:
– Я – Дамианос, сын винодела Николаоса!
Фортунат похлопал его по плечу:
– Я обязательно выкупаюсь с тобой, быть может, и в этом фонтане, но только не сегодня. У нас есть ещё серьёзные дела.
Мальчик опять сделал обиженную рожу:
– Купаться – это тоже серьёзное дело!

Глава 22. « Уж лучше убить четверых, чем пятьсот потерять»!
Многие вопросы Хошабы ставили Фортуната в тупик, например, такой:
– А много ли в Неаполисе цирюльников?
Но он уже убедился, что его гость спрашивает всё это не из чистого любопытства.
– Если считать тех, кто исправно платит налоги, сотни две. Но есть и «нелегалы». Могу уточнить, если надо.
– Уточни! И вызови к себе начальника своей «личной гвардии».

Ждать того долго не пришлось.
Перед ними стоял сорокалетний человек в форме легионера со значком центуриона.
Шрамы на его руках и ногах показывали, что ему удалось многое повидать в этой жизни, но они не были похожи на следы от стрел и мечей.
– Вендиций! – обратился к нему Фортунат. – Слушай внимательно этого человека, уважаемого Хошабу. Все его пожелания расценивай, как мои личные приказания. Выполняй всё, как обычно: «точно и в срок»!
– Слушаюсь, мой повелитель! – отрапортовал центурион.
Хошаба достал из кармана обыкновенный тонкий гребешок для волос.
– Не будем тратить время на предисловия. Мне нужны вот такие расчёски, но не одна, а много.
– Сколько именно, уважаемый? – тут же спросил Вендиций. – Я привык выслушивать точные цифры.
Тут Хошаба повернулся к префекту:
– Сколько «гостей» содержится в твоём лагере?
– Утром было 540. Но каждый день их число меняется: одних выпускают, а на их место приводят других.
– Приятно работать с бывшим военным! – похвалил его Хошаба. – Всегда «держат руку на пульсе»!
Тут он опять повернулся к Вендицию:
– Мне нужно, как минимум, 600. Их форма может быть любой, но между зубьями должна проходить только самая тонкая игла. Все они должны быть новыми, непользованными. Даю подсказку: потрясите всех цирюльников. Если у них их будет мало, «расспросите» их «вежливо, но настойчиво»: где они их покупают. В ход пускайте любые средства: деньги, угрозы, пытки. Однако, как правило, люди этой профессии особым упорством не отличаются: до пытки огнём, как правило, не доходит!
Тут вмешался Фортунат:
– Сколько тебе нужно людей, Вендиций?
– Всё зависит от срока. Если дашь десяток солдат, справлюсь за неделю. Если их будет двадцать – привезу через три дня.
Фортунат почесал голову:
– Даю тебе сотню, и срок – до завтрашнего утра. Где можешь – покупай, где не продают – бери силой, «по законам военного времени». Время пошло!
Удовлетворённый увиденным, Хошаба, наконец-то, расслабился:
– А вот теперь мы можем и пообедать. Я расскажу тебе об Ассирии.

Хошаба оказался прекрасным рассказчиком.
Он кратко изложил историю своей страны, не забыв упомянуть про Вавилонскую башню, царя Ашшурбанипала и его библиотеку.
Затем он плавно перешёл к чуме: её симптомах, профилактике, возможных переносчиках.
Он ни разу не упомянул о «гневе богов», зато довольно подробно остановился на тех, кто её чаще всего переносит.
В его словах о крысах не было никакой ненависти.
Он даже похвалил их сообразительность, об и организованность:
– Представляешь, Фортунат, они быстро привыкают к одному типу яда, которым их травят, и он становится совершенно неэффективным. У них существует такая же иерархия, как у людей: предводитель, его ближайшие помощники, общая масса «работяг» и изгои. Если они находят какую-то приманку, то первыми её пробуют самые слабые. Если те выживают, эту еду ест вся стая. Если они подыхают, крысы обходят это место стороной.
Он дал много полезных советов префекту по предотвращению и борьбе с эпидемиями, но на вопрос «как лечить уже заболеших?» только развёл руками:
– Увы! Этого не знал даже мой великий учитель!

Ни Фортунат, ни Хошаба не собирались даже ложиться спать: они ждали вестей от Вендиция.
Наконец, уже заполночь, он появился вместе со своими гвардейцами.
Они поставили перед ними два больших ящика, наполненных гребешками.
Ассириец внимательно пересмотрел их, и одобрительно кивнул головой:
– Годится!
Фортунат пристально посмотрел на своего центуриона:
– И сколько это всё стоило городской казне?
– Ерунда, префект: всего тысяча сестерциев и два трупа! – весело ответил Вендиций.
.*  *  *  *  *
На следующие утро, слегка позавтракав, Хошаба и Фортунат отправились в лагерь.
Похвалив префекта за хорошую организацию «нужникового хозяйства», ассириец неодобрительно посмотрел на сторожевых псов.
– От собак придётся отказаться!
– Но почему, уважаемый?
– У них слишком густая шерсть!

Хошаба не стал молиться никому из богов, а потребовал принести себе несколько амфор с водой и уксусом: для ополаскивания рук.
Всех «гостей» выгоняли из палаток, и он тщательно обследывал их по-одиночке.
Он заставлял их раздеваться догола, прикладывал руку ко лбу и тщательно прощупывал кадык, подмышки и промежности.
Затем он аккуратно расчёсывал волосяной покров «пациента», включая бороду, лобковую и подмышечную растительность.
Внимательно рассмотрев после этого гребешок, он давал команду:
– Одеваться! Следующий!
Все использованные расчёски тут же летели в жаровню, которую переносили за ним от палатке, и он брал новую.

Не обошлось без инцидентов.
Акушерами и гинекологами в Риме могли работать только женщины.
Однако, Хошаба не посчитал возможным доверить это столь ответственное дело кому-нибудь постороннему.
Одна молодая и красивая женщина, жена тут же находившегося старого патриция, приказ раздеться перед ним поняла по-своему.
Разница в возрасте её мужа и этого врача была совершенно ничтожной, но этот сухопарый азиат, в отличие от «её толстого борова», был его полной противоположностью.
Мало того, что у него был орлиный нос и накаченные бицепсы, он и обращался с нею не как с вещью, а как с человеком:
– Прошу вас снять свою тунику! Поднимите руки вверх, сударыня….
А когда он попросил прилечь её навзничь, и рвздвинуть при этом ноги, она вообще позабыла о том, где, и зачем находится.
Тщательное расчёсывание её лобка деревянным гребнем она восприняла в виде нового, доселе ею невиданного «изощрения», и  вдруг резко притянула его голову к своему лону.
Устоять против такого искушения было трудно устоять, но Хошаба когда-то принимал клятву Гиппократа.
Он убрал её руки с головы, и стал рассматривать очередной гребень.
Эта женщина не привыкла к отказам, и решила наказать «наглеца».

– Караул! Насилуют! – истошно закричала она.
Её муж тут же ворвался в палатку.
Хотя Хошаба находился на приличном расстоянии от голой красавицы, этот рогоносец неправильно оценил ситуацию.
Он тут же стал душить «нечестивца», но через несколько секунд на помощь ассирийцу прибежал один из «гвардейцев» Фортуната.
Он со всей силы ударил ревнивого мужа по спине кулаком, и тот, оставив Хошабу в покое, упал навзничь.
Гвардеец перевернул его на спину, и наступил ногой на его грудь.
Несчастный патриций прохрипел:
– Как ты смеешь так обращаться со мной, fellator ? Я из рода самих Корнеллиев!
– Canis matrem tuam subagiget!  – невозмутимо ответил ему воин, приставив остриё своего меча к его шее. – Мои деды не раз бивали твоих предков в Дакии. Вон отсюда, дожидайся своей очереди снаружи!
Тот униженно пополз к выходу.
За оперативность действий Фортунат выдал этому гвардейцу премию, но дальнейший осмотр женщин приходилось проводить в присутствии весталок.
.*  *  *  *  *
Хошаба был доволен результатами осмотра: больных среди этих людей не оказалось.
Однако, он указал префекту и на некоторые, по его мнению, ошибки.
– Ты правильно сделал, сократив контакты людей между собой до минимума. Но чума – не единственная болезнь в этом мире. Есть и такие, что передаются через предметы.
– Они несут на себе какое-то проклятие?
– Да, что-то в этом роде. Я заметил, что у вас вся посуда после еды и питья возвращается на кухню назад, в тот же виде, в каком осталась после «первой смены».
– Так у нас принято. Но ты  сам приказал убрать отсюда всех собак, а они, между прочим вылизывали тарелки дочиста! Не могу же я менять все тарелки для них каждый день!
– Между прочим, мог бы. Но этого от тебя и не требуется, Фортунат! Над ней не надо совершать каких-нибудь обрядов, например, в честь вашего Эскулапа. Пусть рабы просто моют её обыкновенной водой. Не надо тянуть сюда акведук, можно это всё делать и в стоячей воде, только в трёх или четырёх ваннах, по очереди, и регулярно эту воду менять!
Префекту стало стыдно, что до такого простого решения он сам не додумался.
Он только буркнул:
– Мне и самому приятнее есть с чистой тарелки.
А Хошаба продолжал свою критику, иногда и безжалостную:
– Это правильно, что ты организовал маленький бассейн, где люди, по очереди, могут просто смыть свой пот. Но вода в нём стоячая, и скоро там заведутся комары. Они несут другую заразу, не менее опасную, чем чума. Пусть вода льётся сверху, и люди в ней не купаются, а «обмываются». Твоё решение закрыть бесплатные термы, в принципе, правильно, но грязные и немытые рабы и плебеи тоже представляют из себя источник заразы. Сделай вместо них «нечто», подобное водопадам. Я видел такое, даже в тех странах, где вода стоит дороже фруктового сока.
.*  *  *  *  *
Вопросов у Фортуната к Хошабе возникало всё больше, и больше, но тот далеко не всегда удовлетворял его любопытство.
Чаще всего он ссылался на то, что «пока это мне неизвестно», но иногда и соизволял осчастливить его совершенно неожиданными открытиями.
Ассириец заранее предупредил префекта: срок пребывания его в Империи должен быть неограниченным, хотя весь свой «гонорар» он сможет получить лишь на своей родине, после «убедительных доказательств целесообразности всех его средств».
Людям «свойственно умирать», и даже в самое мирное время, но всего за полгода всех их  совместных мероприятий число умерших от чумы в Неаполисе составляло считанные единицы, в то самое время, когда в самом Риме их умирало по тысяче в день.

Однажды префект спросил ассирийца:
– А какую во всём этом деле играют эти твари, крысы? И можно ли их назвать «посланниками Тартара»?
– Не знаю, есть ли он вообще, этот ваш Тартар, но если это и так, то ворот у него больше, чем у всех поселений вашего государства. Не сами эти животные виноваты во всех этих бедах, хотя их это нисколько не оправдывает.
– Что ты имеешь в виду, Хошаба?
– Крысы – это просто «всадники смерти», у которых есть свои «наездники». Ты никогда не видел собаку, кусающую свой собственный хвост?
Фортунат просто рассмеялся:
– Сотни раз! Так они пытаются «выкусить» блох, которые им сильно досаждают.
– Вот так и с крысами, и под их шерстью они и прячутся. Когда они кусают своих «хозяев», те тоже становятся смертельно опасными для человека. И не только крысы в этом виноваты: эту болезнь могут переносить даже верблюды. Я даже заметил, что белые крысы, в отличие от чёрных, почему-то вполне безопасны.

Префект опять был потрясён услышанным:
– Так ты у всех «гостей нашего города» выискивал этих блох?
Тот  просто улыбнулся:
– Именно их, мой дорогой Фортунат! И, хотя в этот раз я их не обнаружил, это ничуть не меняет сути дела. Всего один больной, кого ты среди них упустишь, – это многие тысячи смертей, которые можно избежать. Они вполне могут появиться в твоём «карантине» хоть завтра, а, быть может, и никогда.
– Я уже приказал всем своим людям приносить жертву Эскулапу: по одному петуху в день!
Хошаба в очередной раз одарил префекта своей улыбкой:
– Надеюсь, что твои подчинённые – вполне нормальные люди, которые наслаждаются и их мясом, а не только гребешком !
.*  *  *  *  *
Всего через полгода все совместные действия Фортуната и Хошабы увенчались явным успехом: в многотысячном Неаполисе за целую неделю от чумы умирало всего по два-три человека.
Но именно тогда, по совершенно неизвестным причинам, и произошла вспышка этой эпидемии, и в самом, для префекта, неожиданном месте: именно в его, строго охраняемом от всех «чужаков», лагере, появились больные, и сразу в четырёх палатках.

Все их беседы «о высоких материях» прекратились, когда об этом сообщили префекту.
– Ты мне будешь нужен, Хошаба. Боюсь я этой «мести богов»: уж как-то она непредсказуема.

Всех жителей тех палаток перевели  в другие, из которых выходить уже не разрешалось.
В них им предстояло жить уже не десять дней, а целый месяц.
А перед теми несчастными поставили чаши с цикутой и воткнули в песок четыре меча: им предлагался выбор.

Но все они не решались сами свершить приговор Фортуната.
Тогда он тихо сказал Вендицию:
– Уж лучше убить четверых, чем пятьсот потерять. Исполняй!
Тот его понял с полуслова.
Всех обречённых отвели в  специальный деревянный сарай, и наглухо заколотили дверь.
Вендиций подпалил его с четырёх сторон, и молча стал наблюдать за этим ужасным зрелищем.

За упокой их душ молились все: и сам Вендиций, уже ставший закоренелым атеистом, и язычник Септимий Туллий Фортунат, и рабы-христиане.

Много лет спустя один из сенаторов упрекнул Фортуната в «неоправданной», по его мнению, жестокости, и в качестве примера напомнил ему этот случай.
Но префект гордо ему ответил:
– Быть может, ты и прав. Зато я не впустил в свой город чуму!

Глава 23. Учитель
С той поры минуло пять лет.
Совсем недавно Дамианосу исполнилось 14 лет.
Сегодня он шёл на очередную встречу к «Учителю».
Никто не знал его имени, и когда он появился  в Неаполисе, но все называли его именно так.
Он имел атлетическое сложение, был чуть выше среднего роста, а выглядел лет на сорок.
Никто не знал его национальности: он одинаково хорошо говорил на латыни, по-гречески и на арамейском языке.
Он не носил усов и бороды, и никто не знал, где он живёт.
При любой погоде с закатом солнца он уходил за городские ворота, и возвращался в него на восходе.
Его не пугали ни ночные разбойники, ни проливной дождь, ни зимняя стужа.
Даже зимой он ходил в летних сандалиях и лёгком плаще, но никогда не простуживался.
.*  *  *  *  *
Учитель преподавал будущим гражданам Великого Рима более десятка предметов: арифметику, начала риторики, географию, историю и многие другие.
Задачи он ставил не в греческом, а именно римском, практическом стиле.
– В городе N проживает десять тысяч человек. Расстояние до ближайшего озера – две тысячи стадий .Оно находится сорока стадиями выше. Стоимость строительства одной стадии акведука – десять тысяч сестерциев. Имеет ли смысл его там строить?
Все ученики стали чесать в затылке, но молчали.
Лишь Дамианос подал голос:
– Градоначальник должен найти в своей казне 20 миллионов сестерциев. А откуда он их возьмёт, ведь это не Рим!
Учитель довольно улыбнулся:
– Уместный вопрос. Но я спрашивал не о бюджете этого города, а о целесообразности построения для него акведука.
– Тогда сообщите дополнительные данные!

Учитель отвечал:
– Хорошо! Средняя глубина водоёма – сорок локтей,периметр – четыре тысячи. Озеро имеет форму эллипса с соотношением осей: один к трём. Оцените объём в нём воды, и попытайтесь вычислить, за сколько лет оно превратится в лужу.
Но Дамианос не успокаивался:
– А какова норма подачи на человека?
– Пятьдесят вёдер в сутки.
Но въедливому Дамианосу опять было мало:
– Но озеро наверняка проточное! Иначе нет смысла использовать его воду: оно высохнет за один год!
Учитель ещё раз улыбнулся:
– Ты, как обычно, прав. В нёго впадают три ручья, которые в сумме несут десять тысяч вёдер в сутки. Для простоты вычислений будем считать, что летнее испарение и дождевое поступление примерно одинаково.
Сидящий рядом друг Дамианоса, Феофан, недовольно буркнул:
– Что-то я не заметил этого «равенства» прошлым летом. В июле мы чуть не померли от жары, а в августе нашу хибару чуть не смыло!
Все рассмеялись.
Учитель пропустил это замечание мимо ушей и продолжил:
– А для этого у акведука есть накопитель и специальный шлюз, который должны регулировать равномерность поступления воды. Это будет темой одного из последующих наших уроков. Повторяю вопрос: нужно ли строить там водопровод?

Наступила долгая пауза: всё ученики приступили к вычислениям.
Хотя у всех были идентичные исходные данные, результаты получились не совсем одинаковыми: они по-разному вычисляли площадь эллипса.
Их вывод был пессимистичным: акведук проработает всего 15 лет, а строительство его займёт не менее года.
А Учитель, увидев задумчивое лица Даманоса, заинтересованно спросил:
– А что по этому поводу думаешь ты, сын Николаоса? Ты не согласен с товарищами?
Он ответил не сразу.
– Даже если так, его всё равно надо строить! Если в город не подавать воду, он умрёт ещё раньше: от грязи и болезней. Чтобы продлить срок его эксплуатации, норму подачи воды можно уменьшить до двадцати вёдер, всё большее сделать на платной основе. А вытекающую из озера речку можно и перекрыть. Тогда этот город простоит ещё двести лет!
.*  *  *  *  *
Рассказывая легенды родной для Дамианоса Греции, Учитель любил и пошутить:
– И когда Геркулес увидел, что творится в конюшнях Авгия, он спросил: «Они что, прямо здесь какают?»
Любимй предмет Дамианоса, историю, он тоже преподносил в доступной форме.
Рассказывая про великих полководцев Сципиона, Юлия Цезаря и Траяна он говорил вполне объективно, с упоминанием их ошибок и поражений.
Даже про «проклятых императоров» он рассказывал без ненависти.
– Про Нерона существует много легенд, и далеко не все они правдивые. Да, он трижды пытался убить свою мать, и на третий раз у него это получилось. По поводу его творчества говорят по-разному: кто-то хвалит, а кто-то ругает. Но некоторые его произведения были вполне достойными, а голос был не «козлиным», а довольно приятным. И самое главное обвинение, которое против него выдвигают: «якобы это по его приказу был подожжён Рим». Это – полная ерунда! Его тогда не было в Риме. Он помогал пострадавшим от этого пожара, а после того случая в Риме стали строить более безопасные здания.
– Тогда кто его поджёг? – спросил Дамианос.
– Вероятнее всего, никто. Пожары в Римы случались и до этого случая, и после. Он просто воспользовался случаем, и на освободившейся территории приказ построить гигантский дворец. «Дом Нерона» тоже сгорел при Флавиях.
.*  *  *  *  *
Уроки большей частью проводились прямо на природе, в одном из садов Неаполиса.
Если погода была неблагоприятной, занятия проводились в доме родителей одного из учеников.
Учитель заранее предупреждал:
– Завтра будет сильный дождь. Приходите в дом почтеннейшего Теренция.
Он никогда не ошибался, хотя никто не видел, чтобы он беседовал с авгурами или гаруспиками.
Однако, ребята старшего возраста утверждали, что такие встречи регулярно происходили, только не он расспрашивал их о погоде, а они его.

Занятия начинались рано утром, и заканчивались после полудня.
Во время перерывом ученики разминали затёкшие во время сидения мышцы, отправляли естественные потребности и перекусывали.
Сам Учитель никогда при них не ел, хотя изредка делал несколько глотков из маленького флакончика, который носил с собой.
Что это была за жидкость, никто не знал, но Дамианос мог поклясться, что это и не вода, и не вино.
Пару раз они заметили, что он достаёт из кармана мешочек с какими-то красными зёрнами. Он с хрустом их разгрызал, после чего продолжал лекции.
В дни римских праздников в Неаполисе Учитель практически не появлялся.
То, что он не приносил жертвы Юпитеру или Марсу, ещё ни о чём не говорило: нынешний император отличался веротерпимостью.
Тем не менее, он не был ни иудеем, ни христианином: уроки могли проводиться и по субботам или воскресеньям.
.*  *  *  *  *
Наличия такой неординарной личности в своём городе префект просто не мог не заметить.
«Личная гвардия» охраняла его от возможных нападений со стороны отдельных безумцев, а также помогала вигилам  поддерживать порядок в Неаполисе в случае массовых беспорядков.
Но любой бунт лучше предупреждать, чем подавлять.
Информацию о возможных заговорщиках или просто недовольных Фортунат получал от целого штата тайных или явных осведомителей.
Как правило, это были мелкие правонарушители, которые «отрабатывали» своё прощение за прошлые или нынешние грешки, но таким путём «подрабатывали» вполне «добропорядочные» граждане: содержатели лупанариев, таверн, мелких магазинчиков.

Более всего Фортунат опасался, что в его городе появится проповедник какой-нибудь новой религии.
От таких можно было ожидать любой неприятности.
Несколько лет назад в Неполисе появился новый «мессия», который говорил, что пройдёт по морю, как Иисус Христос, до самого Иерусалима.
Префект предоставил ему такую возможность.
За ним последовало ещё полсотни его «адептов», но после того, как пучина поглотила их всех, с этой сектой было покончено.
«Шпики» получили задание Фортуната: «собрать максимум информации об этом человеке».
Им удалось выяснить, что на всех уроках Учитель не ругает нынешнего «цезаря», о римских богах говорит в нейтральных тонах, ничью другу веру «не продвигает».
Скорее всего, он был неженат и бездетен, потому что иначе трудно объяснить такое количество времени, которое он проводил в Неаполисе, явно не имея там пристанища.

То, что он не имел любовницы и не посещал лупанариев, было несколько странно, но само по себе преступлением это не являлось.
Он явно обожал одного из своих учеников, красавчика Дамианоса, но и тут все «информаторы» пришли к общему выводу: все их «тесные контакты» и «дополнительные уроки» не имеют ничего общего с сексуальными отношениями «мужчины и его воспитанника».
Был ли этот Учитель сознательным «асексуалом», или он им стал в результате каких-то внешних воздействий, никому из агентов Фортуната выяснить так и не удалось.
.*  *  *  *  *
Удовлетворив своё любопытство лишь частично, префект захотел узнать о нём хотя бы на крупицу больше.
Последняя перепись населения в Неаполисе проходила ещё при Деции Траяне, но её целью было исключительно желание очередного императора получить информацию о всей своей стране лишь с целью обложения населения более эффективными налогами, чем это было до него.
Однако, всё тот же Деций распорядился «не обладать податями повивальных бабок, наёмных нянек и кормилиц, а также всех лиц, которые способствуют укреплению ума и физической силы молодых граждан Империи».
Под эту категорию, вне всяких сомнений, подпадали и учителя, и даже здесь «хоть чего-нибудь стоящего» о своём «объекте» Фортунат так и не нашёл.
Впрочем, он сам очень быстро понял, что ищет не там: в отличие от всех других  «менторов», все свои занятия Учитель проводил бесплатно, а иногда даже устраивал детские развлечения за собственный счёт.
И этот факт всё более разогревал любопытство наместника одного из самых процветающих регионов Империи.

Фортунат вызвал к себе Вендиция.
– Мне нужна информация об одном человеке.
Тот тут же потупил голову:
– Можешь мне даже не говорить его имя, «хозяин». Впрочем, у него даже имени нет, только «когномен». Он учит наукам всех детей: и несчастных вдов, и богатых патрициев, да и просто «к нему приблудившихся» потомков рабов. Я обязан тебе жизнью, но не приказывай мне убивать его: среди воспитанников Учителя есть и мой сын.
В первый момент Фортунат был просто ошарашен: он даже профессии «столь интересовавшей» его личности ни разу не упомянул!
Но он тут же взял себя в руки.
– У меня даже в мыслях не возникало такое желание: причинить что-либо плохое человеку, который сеет семена и выращивает плоды знаний нашим детям, верным гражданам Великого Рима. Что ты можешь о нём сказать?
Вендиций вопросительно посмотрел на префекта.
– Могу я присесть?
.*  *  *  *  *
Отхлебнув два глотка из серебряного кубка, Вендиций стал «говорить».
– Ещё за год до того, как им заинтересовался ты сам, префект, я стал наводить о нём справки. Причиной этого было то, что никогда, и нигде, он не употреблял на людях пищи. Ладно, вино: есть много таких людей, что его отвергают.
– Быть может, он иудей, какой-то «новой разновидности»? Те тоже никогда не сядут за стол с «иноверцами». Жрут, как и мы, но только «в своей компании».
– Но ни одной, даже единой,  компании, за исключением учеников, у него мои люди не обнаружили. Меня, как  и тебя, весьма заинтересовал тот факт, что он всегда ночует за пределами Неаполиса.
– Не преступление! Да хоть и на дереве, если ему там удобно. А если захочет – пусть спит хоть в самом жерле Везувия: там всегда тепло, даже ночью.
Но Вендиций стал дальше излагать и «кое-что особенное».
– Я взял «за горло» свою «мокрую пятёрку»…
– Так ты называешь своих убийц? – прервал его Фортунат.
– Они не всегда убийцы. Это просто мои люди, обученные «делать то, что другим не дано, и не положено». Их было пятеро, и им была поставлена простая задача: «проследить за этим Учителем, и выяснить, где он обитает».
– И что они тебе доложили?
– Практически ничего, хотя я получил лишь один отчёт. Этот агент явно свихнулся: писал про какой-то «едкий туман», в котором его «цель» «бесследно растворилась».
– А другие?
– Остальные были неграмотны. Второй талдычил про какую-то запряжённую конями колесницу, которую он не смог догнать. Третий начал так заикаться, что даже я из его речи ничего не понял. Четвёртый для отчёта не явился, хотя я пообещал ему сто сестерциев. Его нашли возле храма Артемиды: он там убирал мусор. Когда он увидел моих гвардейцев, то упал на землю и забился в истерике: «Не трогайте меня! Я ничего не помню!»
– Ну а пятый?
– А пятый просто исчез. Навсегда.
.*  *  *  *  *
Но Фортунат был довольно упрямым.
Целую неделю он обдумывал свой план.
Этот метод хорошо известен правителям: провокация.
Среди учителей был пущен слух, что префект собирается «упорядочить систему образования» в Неаполисе.
Несколько чиновников посетили частные школы, чтобы побеседовать с преподавателями и учениками и поприсутствовать на нескольких уроках.
Якобы они высказали не слишком лестные отзывы об этих заведениях, и тогда он решил устроить им аттестацию.
Все, кто её не пройдёт, потеряет право на педагогическую деятельность.
Они сильно взволновались, но были уверены, что всё обойдётся: префекта уважали и в этой среде.
Через какое-то время, также «по секрету», им было сообщено, что комиссия уже сформирована, и возглавлять её будет Учитель, который ни в одной из гильдий не состоял.
Их нервы не выдержали.

Когда в очередной вечер Учитель не спеша направлялся к южным воротам города, его попытались догнать несколько человек.
Они держали в руках деревянные палки, которыми привыкли вбивать нерадивым ученикам в пятки все премудрости науки.
Это были те преподаватели, которые больше всего боялись предстоящей «аттестации».

Самый смелый из них попытался нанести Учителю первый удар.
Хотели они забить его до смерти или просто проучить, Фортунату узнать так и не удалось.
Учитель моментально «ушёл в сторону», и удар пришёлся в землю.
Затем он как-то интересно изогнулся и нанёс ребром ладони сильный удар по почкам нападавшего.
Тот моментально выронил своё оружие.
Учитель тут же подобрал её и ударил ещё раз, уже отнятой у того палкой:
– Альфа! – громко крикнул он.
Удар «бета» достался второму.
После слов «гамма» и «дельта»    все бросились в разные стороны, побросав свои орудия «воспитания»
Учитель презрительно бросил незадачливым «хулиганам», четверо из которых лежали на земле:
– Теперь вы знаете, что чувствуют дети после порки. Не надо так, не бейте мальчиков по пяткам.

Когда Фортунату доложили об этом происшествии, он громко рассмеялся:
– Я так и думал! Позвать ко мне Вендиция.
.*  *  *  *  *
Приказ префекта был довольно необычным:
– Завтра ты, вместе с двумя гвардейцами, придёшь в его школу к концу занятий. Скажи ему так: «Септимий Туллий Фортунат ПРОСИТ придти к нему в гости».
Вендиций был сильно удивлён:
– Префекту Неаполиса не пристало так обращаться с простолюдинами. Быть может, сказать «велит»?
Фортунат раздражённо ответил:
– Я считал тебя более умным, сицилиец! Именно так, и он обязательно придёт!
А затем, уже более спокойным голосом, добавил:
– И не вздумайте даже пытаться применять к нему силу: вы мне ещё нужны живыми!

Глава 24. Дискуссия двух равных

Учитель был вполне доволен сегодняшним днём.
Ещё бы: не только Дамианос, его любимчик, сумели понять, почему некоторые насекомые могут не только лежать, но и бегать по поверхности воды, а другие – тонут.
Ещё он наглядно объяснил, как орлу удаётся парить в воздухе, даже если он не машет крыльями.
Для этого он принёс кусок очень лёгкой ткани: той самой, из которых шили тоги для патрициев.
Пока ученики разжигали костёр, Учитель взял несколько камышовых тростинок и при помощи тонкой, но прочной нити, связал их между собой придав им форму правильного шестиугольника.
Всю эту довольно хрупкую конструкцию он укрепил тремя поперечинами, и она стала теперь вполне прочной.
Парочка учеников накрыли её этим дорогим материалом, а Учитель, при помощи иголки и нитки, пристегнул её к каркасу.
У него получилось нечто вроде зонтика, только довольно плоского .
Чтобы пламя костра не спалило ценный материал, его накрыли тонкой металлической пластиной, которая пропускала жар, но все всполохи пламени не могли повредить то, что было над нею
И этот «зонтик», под воздействием горячего воздуха, вдруг стал подниматься вверх.
Чтобы он не улетел, Учитель распорядился привязать его длинными тонкими нитями к трём  обыкновенным кольям.

Всё завороженно смотрели на то, как зонтик поднимается вверх.
А Учитель продолжал эт представление.
Он прицепил к поперечинам маленькую гирьку и сказал:
– А теперь перерезайте нитки!
И зонтик стал медленно подниматься.
Все просто ахнули.
Это представление длилось не более пары минут: маленький «летательный аппарат» стал опускаться.
– Как вы могли только-что увидеть, горячий воздух легче холодного. Полёт прекратился, когда он остыл. Если сделать так, чтобы воздух постоянно подогревался снизу, длительность полёта можно увеличить, пока у вас не кончатся дрова.
– А если вместо грузика прицепить корзинку с каким-нибудь письмом? – предложил Феофан. – Так можно передавать письма из осажденных крепостей!
– Ты прав, мой юный друг, только надо дождаться попутного ветра. А если сделать этот зонтик в виде шара, и намного больше, то в корзинку наверняка можно будет положить и предметы потяжелее.
– А человека эта сила может поднять в воздух? – спросил уже Дамианос.
– Пока не знаю, Дамианос. Вполне возможно, но с этим надо долго экспериментировать. Мы с вами не знаем многих законов физики, но «незнание закона не освобождает от ответственности»! Вспомни Икара. Только не вздумай повторять этот опыт у себя дома, с отцовской амфорой на голове: вверх наверняка не полетишь, зато задница основательно поджарится!
Все, включая самого Дамианоса, громко рассмеялись.
– На сегодня уроки окончены! – объявил Учитель. – Тема завтрашнего занятия: «ориентирование на местности в условиях непогоды».
.*  *  *  *  *
Практически все жители Неаполиса знали Учителя в лицо.
Тем не менее, Вендиций, которого сопровождали пять гвардейцев, не спеша подошёл к нему, и вежливо осведомился:
– Не тебя ли это величают в городе «Учителем»?
Тот ответил совершенно спокойно:
– Именно так, центурион, и я не стыжусь этого прозвища.
– Префект нашего города, легат Великого Императора Публия Лициния Эгнация Галлиена, Септимий Туллий Фортунат «приглашает» тебя посетить его резиденцию, в любое удобное для тебя время, за исключением государственных праздников!
– Я готов это сделать хоть сейчас: сегодня будний день, – ответил Учитель. – Можете меня обыскать: я не ношу оружия.
– Мы это знаем, хотя в твоих, явно опытных, руках, даже простое «стило»   может стать орудием убийства!
Учитель потупил глаза:
– Я не знаю, чем обыкновенный педагог заслужил столь похвальные слова. Но я надеюсь, что Септимий Туллий Фортунат не станет к себе приглашать человека к себе, по каким-то причинам затаившего на него злобу.
Вендиций вдруг рассмеялся:
– Ты совершенно прав: мой командир разбирается в людях. Поэтому следуй «за» нами. Поднятые моими ребятами вверх оголенные мечи будут означать то, что тебя не «конвоируют», а «торжественно сопровождают».
.*  *  *  *  *
Фортунат принял Учителя в одном из триклиниев .
Он жестом предложил своему гостю прилечь  на одну из кушеток, но тот категорически отказался.
– Благодарю тебя, префект, но я не голоден.
Между тем, на столе были выставлены блюда, от которых сразу бы потекли слюнки даже у многих гурманов Неаполиса: свежезажаренная альпийская форель, каспийский осётр, сваренный в чистых сливках, поросёнок, который держал в своей пасти печёное яблоко, фаршированный ананасами фазан, а количество различных сыров и фруктов вообще не поддавалось счёту.
Но Фортунат нисколько этому не удивился.
– Я давно за тобой наблюдаю. Про тебя ходит целая туча небылиц, но некоторые из них, как оказывается, есть «настоящая правда». В своей жизни я знал народы, у которых принятие пищи – «интимный процесс», хотя «познать женщину» в присутствии всех считалось у них вполне приличным.
Тем не менее, Фортунат не «прилёг», а «присел» за стол.
– Присаживайся и ты, «иноземец»: так мы будем беседовать «продуктивнее».
Учитель не возразил, заняв место прямо напротив префекта.
– Мне доложили, что три дня назад на тебя напали какие-то негодяи с тяжёлыми дубинами.
– Ты прав, Фортунат, но я бы назвал их скорее «глупцами», чем этим тяжким словом. Да и их все орудия нельзя было назвать «дубинами»: обыкновенные учительские указки.
– Которыми они любят бить по пяткам лентяям?
– Быть может так, мой префект, хотя я не проводил в их гимназиях расследований. У меня другие методы.
Хозяин этого дома решил, что «прелюдия» их разговора прошла успешно, и потому приступил к трапезе.
– Охотно верю тому, что ни одному из своих учеников ты так и не отвесил оплеухи. Зато тех идиотов ты отделал на славу. Я сам тебе это скажу: это я настроил их против тебя, пустив ложный слух про «инспекцию». Но избивать тебя я им не приказывал!
Учитель улыбнулся при этих словах:
– Приятного аппетита, Фортунат! Я никогда не сомневался в твоей мудрости, и не сочти это за простую лесть. Я всегда старался людей не «принудить», а «убедить», а своих учеников – не «наказать», а  «обучить»!
– И именно поэтому у тебя действует самая лучшая школа в Кампании, выпускники которой неизменно побеждают на всех риторических турнирах, и из них выходят самые лучшие адвокаты и учёные.
 – Я весьма польщён твоей оценкой, префект, но им всем, вместе взятым, никак не сравниться с твоим славным предком, Туллием Цицероном.
Тут уже настала очередь улыбаться самого Фортуната:
– Так тонко, и «ненавязчиво» сделать мне «комплимент» мог только чрезвычайно умный человек. Я рад, что не ошибся в своём выборе. Но давай переменим тему. Назови мне своё имя, происхождение и звание. Ты говоришь со мной без малейшего акцента, носишь нашу одежду, знаешь нашу культуру, но ты явно – не римлянин!
Но Учитель посмел ему возразить:
– Прости, префект, но в год консульства Гая Юлия Аспера  Великий Император Рима, Септимий Бассиан Каракалла, своим высочайшим эдиктом даровал гражданство всем обитавшим на его территории народам, включая и мой, ныне совсем исчезнувший. Что касается имени, то оно у меня единственное, как у греков и египтян. А если я назову тебе то, как меня называли родители, ты обретёшь надо мной полную власть, чего я совсем не желаю!
Фортунат даже рассмеялся: как искусно из его сетей выскользнул этот человек, при этом не сказаший ничего крамольного, и не давший ему даже крупицы дополнительной информации!
– Тогда назови хотя бы город или деревню, откуда ты родом!
– По повелению тогдашнего императора, Макрина , её сожгли дотла, а все упоминания о ней были стёрты из всех летописей и географических карт.
– Имя пропретора той области?
– Увы, даже этого не могу тебе назвать: того казнили через год, а его имя тоже было предано «проклятию памяти», о чём распорядился император Элагабал.
.*  *  *  *  *
Фортунату неоднократно приходилось допрашивать людей, обвиняемых в совершенно различных преступлениях, и он мог почти безошибочно определить, когда тот откровенно лжёт.
Но в данном случае, весь его опыт «дознавателя» оказался «ничёмным»: у него сложилось впечатление, что Учитель и сам не знает всего своего происхождения, а не «виляет».
– Я завтра же дам распоряжение предоставить мне списки всех селений, уничтоженных при том узурпаторе! – чётко произнёс префект. – Как видишь, Учитель, я даже не скрываю от тебя даже методов своего «следствия»! Но ты – поистине великий софист: я беседую с тобой целый час, но так ничего и не добился.
Но тот в очередной раз улыбнулся:
– Мне было сказано, что я «приглашён в гости». Вели меня отправить в темницу, если это иначе!
– А вот тут, ты Учитель, немного соврал: слово «гость» мой центурион не произносил. Ты для меня, скорее, «клиент»  , и между этими понятиями есть огромная разница!
– Я не буду спорить с тобою, префект. Разреши мне сейчас же уйти – или объяви свой приказ о  моём «задержании».
С этими словами Учитель сразу же встал, и Фортунат понял, что «немного переборщил».
– Успокойся, мой «гость», и присядь! Я прекрасно понимаю, что тебе глубоко наплевать на судьбу всего Рима, но…
– Прости меня, Фортунат, – прервал его Учитель. – Я никогда ничего подобного не говорил! Ты вправе усомниться в моём гражданстве, и в моей лояльности к этому государству, детей которого я воспитываю в «старом греко-римском стиле» образования. Задай себе такой вопрос: «полезен ли всеми своими действиями этот человек Великому Риму, или он ему вреден»? И только тогда выноси своё решение!
И он направился прочь.

Во все времена жизнь любого человека определялась в соответствии с «действующим прейскурантом», и иногда простой мул стоил больше десятка рабов.
Но этот «Учитель», которого Фортунат принудительно «отвлёк» от исполнения его вполне благородных намерений, вдруг стал представлять для него неслыханную ценность: он просто «читал» его мысли.

– Прости и ты меня, Учитель! Не уходи, останься!
Таких слов Фортунат давно никому не говорил.
Тот повернулся:
– Я к твоим услугам, префект! Говори!
– Что ты думаешь о нашем «дежурном» правителе?
Это могла быть «подстава», и Учитель ответил уклончиво:
– Он достоин народа, которым управляет, и у него хорошее чувство юмора.
С этим делом у Галлиена действительно было в порядке.
Одного жулика приговорили к смерти на цирковой врене: его должны были растерзать львы.
Под яростный бой барабанов тот с ужасом ждал, когда откроются дверцы задрапированной клетки, из которой должны были выпустить голодных хищников.
После долгого ожидания, наконец, их отворили.
Приговорённый к смерти упал замертво: у него случился удар.
А оттуда гордо вышел породистый петух!

Правда, злые языки удивлялись такому настроению Галлиена.
Его родной отец, император Валериан, в это время находился в плену у парфян.
Их царь Шапур использовал спину владыки Рима в качестве табуретки , когда ему надо было залезть на лошадь.
Парфяне неоднократно предлагали Галлиену выкупить высокопоставленного заложника, но первоначально они заломили гигантскую сумму: десять тонн золота.
Даже в более благополучные времена, при Траяне или Адриане, это было бы трудно сделать, а уж сейчас, в годы хаоса и неразберихи, – просто невозможно.
Кроме того, они требовали выдать всех своих бывших соотечественников, которые каким-то образом оказались на территории Империи, и решили там «закрепиться».
Через год Шапур снизил эту величину вдвое, а про «перебежчиков» даже не упомянул.
Но и пять тонн были тогда для Рима «неподъёмным грузом».
Валериана кормили отбросами и держали в холодной яме.
Для 60-летнего старика, каким он был тогда, это было непомерной мукой.

Ещё через год парфяне ещё раз уменьшили сумму выкупа, но и в этот раз Галлиен не смог её собрать.
Тогда Шапур приказал влить императору в глотку расплавленное олово, а затем с него, ещё живого, содрали кожу.
Его тело набили соломой, и поставили в одном изз храмов на всеобщее обозрение.
Большего позора Рим ещё не видывал!
.*  *  *  *  *
Фортунат пристально на него посмотрел:
– Да, дипломат из тебя вышел бы великолепный! Уметь говорить – и ничего при этом не сказать! Здесь нас никто не подслушивает. Мне важно знать твоё мнение.
Учитель повернулся к нему.
– Это вполне приличный правитель, на плечи которого взвалили непосильную ношу. Разумеется, позорная смерть отца не добавляет ему популярности, но за такие деньги можно собрать несколько легионов! Пока его отец боролся против парфян, Галлиен вполне успешно бил франков и алеманов. А уж эти «ребятки» неплохо похозяйничали на территории Империи!
Фортунат согласно ему кивнул:
– Франки совсем недавно доходили до самой Южной Испании, а все эти  алеманы – аж до Аугусты Тауринорум ! И, благодаря великому Галлиену, наконец, здесь наступила «стабильность». Император сейчас пишет стихи на греческом, он прекратил притеснения всех этих «несносных христиан», да и монеты при нём стали «вполне полноценными».
Но Учитель посмел ему возразить:
– Это только «псевдо-стабильность». Твоё государство разрывают на части, и, как минимум, в трёх местах: Паннонии, Месопотамии, Галлии.
Фортунат в очередной раз удивился осведомлённости своего собеседника: именно эти места были самыми «болевыми точками» Империи, о ситуации в которых никак не должен был знать преподаватель «элементарных наук», даже «самый из них гениальный».

Но он отметил и один мелкий факт, всего лишь одно его слово: «твоё государство».
Значит, этот «объект», всё-таки, был не-гражданином Рима, либо себя таковым не считал.
Впрочем, эту фразу можно было бы истолковать и по-иному.
И совершенно неосознанно он произнёс:
– Будь моим «главным советником», по «политической» части»!
.*  *  *  *  *
Учитель даже привстал от неожиданности.
Предложение было чрезвычайно заманчивым: помимо неплохого денежного довольствия, он получал право голоса на собраниях городской магистратуры.
Это позволяло ему выдвигать собственные идеи по организации детского образования.
Тем не менее, через несколько минут он ответил:
– Благодарю за доверие, префект, но я вынужден отказаться. Я всегда готов помочь тебе советом, но моя школа – это самое ценное, что у меня есть. Админстративная работа будет отнимать у меня много времени, и я не смогу полноценно проводить занятия со своими учениками.
Фортунат был сильно раздосадован, но не подал и виду.
– Жаль. Но ты вправе всегда переменить своё решение! Я знаю, что твоя школа не имеет постоянного помещения. Вендиций!
Тот появился через минуту.
– Записывай! Выделить из городского бюджета 20 тысяч сестерциев для постройки школы в месте, которое будет указано дополнительно. Помимо этого, ежегодно выделять ей субсидию в размере одной тысячи сестерциев для приобретения письменных принадлежностей, книг и пособий.
Учитель был поражён таким неожиданным поворотом.
– Благодарю тебя, префект. Быть может, ты хочешь назвать её свои именем?
– Не стоит, Учитель. Для меня лучшим подарком будет пара десятков граждан Великого Рима, которые в очень скором станут грамотными адвокатами или градоначальниками. Но напоследок, удовлетвори моё любопытство.
– Изволь!
– А что это за интересные ягоды, которые ты всегда носишь с собой, а иногда и жуёшь?
Учитель высыпал несколько этих горошин на стол.
– Они пока даже не имеют латинского названия. Мне присылают их из Египта, а растут эти ягоды в Абиссинии. Великолепно снимают усталость. Рекомендую, префект!
.*  *  *  *  *
С того дня в истории этой «школы» наступил поистинне «золотой момент».
Чтобы их дети могли услышать речи «самого Учителя», среди родителей всех знатных семейств Неаполиса возникло самое настоящее «соревнование».
Пожертвования в пользу только что открытого учебного заведения осуществлялись в различной форме: и в «монетарном», и в «продуктовом» смыслах.
Весь учёт этих средств он поручил самому лучшему из учеников: Дамианосу.


Глава 25.
Сегодня случилось что-то невероятное: на два первых урока не явился его лучший ученик.
Но вскоре в двери класса кто-то постучал, и он появился на пороге.
Зрелище было довольно жуткое.
– Ну, и кто тебя так хорошо отделал?
Дамианос и в самом деле представлял из себя жалкую картину: у него заплыли оба глаза, всё тело было покрыто синяками, а разбитые костяшки на кулаках свидетельствовали, что он только что дрался не на жизнь, а на смерть.
– Артемон, и его люди.
– Но ведь ты же был самым способным моим  учеником  по панкратиону ! Как ты мог позволить себя так жестоко избить?
– Их было много, Учитель: человек сорок, и у них у всех были деревянные палки. Я просто не смог увернуться от всех ударов.
– И что там произошло, Дамианос?
– Христиане пришли в Неаполис разбивать статуи наших богов, Учитель. Они называли их «идолами, оскорбляющими своим видом их религию».
– И ты заступился за статуи?
– Да, и не только я. Первым был Феофан. Он обратился к ним: «что сделали вам плохого эти изваяния Артемиды, Терпсихоры и Клио? Неужели богини танцев и истории виновны в смерти вашего пророка? И вы, на словах проповедующие «смирение и любовь к ближнему», чем лучше проклятого Герострата»?
– Что с ним стало, Дамианос?
– Они стали избивать уже его. Нас было только двое. Я сумел убить только двоих, и ещё покалечить троих. Но я сожалею об одном: не смог унести оттуда тело Феофана.
Учитель замолчал.
Он хорошо знал нравы этой секты.
Отпочковавшись в своё время от иудеев, они вобрали в себя все их худшие черты, заменив одни суеверия другими, ничуть не лучшими.

Их второй по значимости пророк, Саул из Тарса, разрешил употреблять в пищу свинину и кроликов, отменил обязательность обрезания, но запретил разводы.
Проповедующие «любовь» на каждом своём собрании, они могли вступить друг с другом в кулачный бой, из-за каких-либо разногласий по богословскому вопросу.
Иногда в ход пускались даже  ккамейки.
Надо ли говорить, как они относились к исповедующим другие религии, если даже в рядах собственной общины они далеко не всегда находили общий язык.

Фортунат настрого запретил все погромы над христианами и иудеями, но, похоже, они сами на это напрашивались.
Учитель решил сначала подлечить Дамианоса, а уж потом искать справедливости.
– Друзья! – объявил он школьникам. – На сегодня все уроки окончены. Встречаемся здесь же, завтра. Тема урок: «зороастризм».
Когда все разошлись, Учитель достал из сумку какой-то пузырёк и протянул его Дамианоса.
– Выпей! Только до дна, и залпом.
Как только Дамианос опрокинул его, по венам сразу поплыла волна какого-то необычного тепла.
Боль моментально прошла, но его бросило в жар.
Его прошиб сильный пот, и вдруг закружилась голова.
Учитель едва успел подхватить его падающее навзничь тело.
.*  *  *  *  *
Сын потомственного винодела Николаоса очнулся после долгого сна.
Сколько дней он пробыл в анабиозе, Дамианос даже  себе не представлял.
Он лежал в какой-то пещере, освещаемой факелами.
Первое, что он увидел, это было лицо Учителя.
– Ну, наконец-то! Добро пожаловать в этот мир!
Все его синяки куда-то рассосались, и от них не осталось даже следов.
– Я уже в Элисии, Учитель? – робко спросил Дамианос. – Тебя тоже убили?
Тот просто расхохотался.
–Ты находишься в моей «резиденции», которую так тщетно пытались «вычислить» многие мои недруги.
– Это на горе Олимпе, в стране моих предков?
– Нет, намного ближе к тому дому, в котором ты вырос. Рядом с нами находится озеро Авернус, известное тем, что оно «неживое», как Мёртвое Море.
 – Оно знаменито тем, что в его окрестностях не селятся птицы, и ни одной рыбины в нём нет. От него исходит «дух Тартара», и там очень трудно дышать.
Учитель снисходительно улыбнулся:
– В некоторых уборных Великого Рима тоже бывает недостаток воздуха, хотя совсем по другой причине. Причины зловония в этом месте я могу пока лишь предположить: это Везувий. Зато моё убежище надёжно защищено ото всех, кого я не желаю видеть.
– Включая ваших восторжениых поклонников, Учитель?
– И в первую очередь, их!